Валерий Барабашов Изувер

Глава 1 ОХОТА

Койот знал, что убивать ментов надежнее одному. Не будет подельников, которые могут потом проговориться, — не будет свидетелей той кровавой расправы, какую он задумал много месяцев назад. Еще неизвестно, как повернется дело, удастся ли ему выполнить задуманное и бережно, тайно вынашиваемое, да и делиться успехом, честно говоря, ему ни с кем не хотелось. Койот был скрытен, подозрителен и чертовски осторожен.

Проколовшись пару раз еще подростком на двух кражах, он хорошо усвоил действовать лучше в одиночку. Два юных его кореша, с которыми он чистил сараи соседей, оказались ненадежными: оперы раскололи их почти сразу, с первого же допроса, едва взяли тепленьких по подозрению. Один он, Пашка Волков, еще в школе получивший кличку Койот за осторожность и хитрое поведение с учителями, запирался до последнего и сдался ментам лишь под напором дружных признаний подельников-корешков.

Их судили. Но, учитывая возраст и степень провинности, — условно, с отсрочкой исполнения приговора на полтора года.

За эти полтора года Койот, ставший уже учащимся профессионально-технического училища, в руки ментов больше не попадал, хотя и совершил два новых преступления: обобрал пьяного (снял с него норковую шапку, выгреб из кармана деньги) и украл обрез охотничьего ружья 16-го калибра у приятеля отца. Тот, колхозный чабан, пригласил их как-то к себе в гости, на «свежий воздух», отец принял приглашение, поехал к приятелю, с которым когда-то тянул срок в пермских лагерях. С ним увязался и Пашка.

Гуляли Волковы «на свежем воздухе» целую неделю. Приятель отца оказался человеком гостеприимным, щедрым на угощение — водка лилась рекой. Пил и Пашка: взрослые подносили, чего отказываться?! Но меру знал, умел вовремя остановиться, не в пример отцу. Да и задумал кражу обреза, а для этого нужна была свежая голова. Во всяком случае, что-то еще соображающая.

Условия для кражи складывались подходящие: к чабану наведывались и другие кореша, пили все до упора. Кто-то потом ночевал здесь же, в палатке, кто-то отправлялся домой, если держали ноги, чтобы появиться здесь на следующий день в компании новых собутыльников, с новыми поллитровками. Жизнь на пастбище пошла колесом, овцы были предоставлены сами себе, но ничего страшного не случилось, если не считать исчезновения двух молодых овечек, зарезанных на шашлыки. К тому же, отару денно и нощно охраняли несколько внушительных размеров волкодавов, которых овцы боялись больше волков и потому слушались даже их легкого недовольного рыка.

Да и Пашка по приказу отца за отарой приглядывал.

Всю эту неделю он посвятил двум вещам: выбирал момент для кражи ружья и занимался собаками. Волкодавы, несмотря на свой грозный вид, проявили к нему интерес и дружелюбие, позволяли играть с собой. Особенно подружился Пашка с Мичманом — лохматым громадным псом из породы южнорусских овчарок. При всем своем грозном виде Мичман оказался добродушным и игривым, позволял трепать себя за уши и даже опрокидывать на землю. Вывалив длинный розовый язык, махал пушистым хвостом, хитро поглядывая на Пашку умными карими глазами из зарослей желтоватой грубой шерсти. Пашка любил смотреть в эти звериные немигающие глаза, как бы соревнуясь с Мичманом в хладнокровии и выдержке: известно ведь, что собаки не любят таких вот прямых и настойчивых взглядов человека, отводят глаза Они чувствуют сильных людей, боятся их или, напротив, проявляют агрессивность.

Мичман Пашку явно не боялся. Пес как бы говорил ему: ну чего ты таращишься, дурачок?

Мне не страшно. Что ты можешь сделать со мной?

У меня и рост почти метр, и силы на троих, а то и на четверых. А грудь какая, а лапы! Ни один волк моего удара не выдержит, не говоря уж про зубы, «То волк, а то — Койот. — Пашка вел с Мичманом мысленный диалог. Есть у тебя уязвимое место, есть. Пасть здоровая, да, язык длинный и зубы острые. Но если сунуть тебе кулак в глотку или за язык ухватиться — куда ты денешься?!»

И Пашка однажды рискнул попробовать — ухватился вроде бы играючи за язык волкодава. Тот вздрогнул от неожиданного нахальства мальчишки, отдернул голову, отскочил. Хмуро и подозрительно смотрел на Пашку, потом заворчал и отошел. И играть больше с ним не захотел. А Пашка понял: и такого громадного пса можно победить голыми руками. Если только изловчиться и не струсить. Главное — выбрать момент, засунуть руку в пасть зверя…

Такие вот странные мысли бродили у Койота в голове. Почему надо было опасаться Мичмана, таким вот образом защищаться от волкодава, Пашка и сам не знал. Что-то давно забытое, напомнившее далеких предков, забурлило в крови, родило эти мысли, а с ними и новые-трудно объяснимые ощущения.

Пашкин предок лежал сейчас (который уже день!) пьяный в палатке, в обнимку с давним своим корефаном, чабаном Илюхой, с которым они все эти дни с видимым наслаждением «ботали по фене», вспоминали то Сеню Кутаисского, что замочили на зоне, то «пидора этого, Костыля», то вертухая Гаврилу, помогавшего им с чаем и наркотой и вообще облегчавшего жизнь, то… Разговоры велись бесконечные, вертелись вокруг одного и того же зоны, сук, паек, воров, кума, ходок…

Пашка слушал эти разговоры часами. Отец открылся ему в подробностях с неизвестной стороны: Пашка знал, конечно, что отец сидел, и не раз, но то, что он был жестоким человеком, «замочившим», судя по болтовне, троих потрясло его. Впрочем, можно ли было верить всему, что говорилось за пьяным убогим «столом»? Не хвастались ли бывшие зеки друг перед другом явно преувеличенным количеством трупов?

Как знать, Пашка, разумеется, ничего не уточнял и не переспрашивал. Просто слушал. Мотал, как говорится, на ус зоновскую эту «романтику», принимал к сведению опыт старшего поколения.

А отец, развалясь в чабанской палатке, твердил сыну «Не доверяйся людям, Пашка. Суки все, предатели. Если задумал что — один делай, понял? Один! И держи язык за зубами, не колись. Долго жить будешь. И менты отступятся».

Илюха-чабан, весь в наколках, беззубый, слушал, кивал, шамкал в знак согласия:

— А што-о… правильно тебе батя толкует. Не верь никому, парниш-шка-а. Шейчаш-ш не тот народец пошел, поганый народец-то, мелкий… за бутылку ментам продадут, да. Один дело делай…

Пашка в точности исполнил советы своих наставников.

К ночи, когда и гости, и хозяева (с Илюхой были еще два чабана) в очередной раз упились, он осторожно взял у одного из пастухов обрез, вылез из палатки. Ночь стояла лунная, теплая.

Степь жила своей жизнью: вздыхали во сне овцы, лениво побрехивали собаки, трещал где-то поблизости сверчок. Доносился и гул шедшего в ночи поезда: станция была километрах в двенадцати. Сюда, на пастбище, Пашка с отцом пришли пешком, не заходя в село — так советовал им Илюха. В село они ходили потом за водкой.

Сунув теплый, заряженный обрез под куртку, Пашка свистнул Мичмана, бодро зашагал в сторону станции. Еще днем он присмотрел у самой кромки молодого хвойного леска приметный песчаный бугорок, а полиэтиленовый большой пакет был у него с собой. В этот пакет он и завернул обрез. Пашка не знал, зачем ему нужен этот обрез, что он будет с ним делать, просто ему захотелось украсть оружие. Пусть неказистое, но отныне эти куцые широкие стволы — глаза смерти — будут принадлежать ему. Пашке в ту пору шел семнадцатый год, в голове сидела мешанина из услышанного от отца и подельников-корешей, с которыми он чистил сараи соседей и помышлял о квартирных кражах, от того, что он уже видел и слышал сам в этой жизни. Обрез, лежащий в палатке, мозолил ему глаза, не давал покоя. Это было оружие, а с оружием мужчина будет чувствовать себя увереннее, сильнее.

Так думал юный Койот.

И еще он представлял с волнением в груди, какое впечатление произведет на корешков этот обрез. Ведь оружия нет ни у кого из его приятелей…

Пашка все делал хладнокровно: шел к лесу, теперь уже открыто держа обрез в руках (он даже вытащил его из пакета и взвел курки) — вот встретился бы волк!.. Потом руками углубил ямку, снова завернул обрез, бережно, как живое существо, положил его на сухое песчаное дно, засыпал ямку и завалил ее ветками. Он знал, что легко потом найдет это место. Приедет сюда когда-нибудь позже, когда чабаны забудут про обрез и перестанут его искать. Может, к осени. А может, и на следующую весну или летом, то есть через год. От станции до леса совсем недалеко, километров семь или восемь, час с небольшим ходьбы.

О месте же, где спрятан обрез, знают лишь двое: он и Мичман. Но Мичман не скажет.

…Обреза хватились утром, когда все проснулись. В палатке спали пятеро. Двое накануне вечером ушли в село.

Хозяин обреза поднял шум. Перевернули всю палатку, оглядели-истоптали все окрест. Обреза не было.

Над пастбищем долго стоял разухабистый русский мат. Все орали друг на друга, обвиняли в самых тяжких грехах, подозревали один другого.

Спросили и Пашку, растолкали сонного, и он, хлопая глазами, глядя на взрослых честными удивленными глазами, только пожимал плечами и как заведенный отвечал: «Ничего не знаю… Не брал. А зачем он мне? Видел, да… вон там, в углу, что ли. Дядь Вася еще его под матрац прятал. А потом я заснул…»

Пошли гурьбой в село, спрашивать у тех, кто ушел ночью, а заодно и водки прикупить.

Вернулись только с водкой.

Уже по дороге на станцию, через день, отец спросил Пашку:

— Ты руку к этому обрезу приложил?

— Нет. Зачем он мне?!

— Да я не скажу Илюхе, ты не бойся. Только все же на хрена он тебе? За одно хранение срок можно схлопотать.

— Не брал я, пап. Убивать никого не собираюсь.

— Правильно. Ствол — это мокруха, соответствующая статья. А ты еще молодой… Гм. Вообще-то, лоха можно пришить и без ствола. Но ты голову этим пока не забивай, Пашок, рано еще. И вообще, думай, как жить. На ходку просто наладиться, потом хреново. Я вот одиннадцать лет по зонам… Да и Илюха — видел какой? Старик стариком, а он моложе меня.

Отец у Пашки тоже выглядел стариком: седой, сгорбленный, с металлическими зубами, хромой — перебило ногу на лесоповале в Коми.

Пашка против него — тростинка: высокий, худой, ловкий. Шестнадцать лет всего. Только-только девять классов закончил. Дальше учиться невмоготу скучно. Эти-то классы еле-еле дотянул. С криками, угрозами об исключении из школы, с вызовом родителей.

Отец в школу не ходил, не отзывался на директорские приглашения. А матери у Пашки давно не было — умерла. Некому было Пашку воспитывать. Волков-старший женился на молодухе, поварихе из столовой, ждал, когда Пашка подрастет, начнет сам зарабатывать себе на жизнь. Сам же он пристроился в магазин грузчиком. Грузчик — не бизнесмен, получает гроши. И потому отец не раз говорил Пашке: «Ты это, Пашок. Кончал бы с этой школой. Один хрен, всех книжек не прочитаешь. А жрать надо — хоть ученому, хоть неучу. Думай!»

По субботам старший Волков напивался, запирал дверь тесной их квартирки в двухэтажном замызганном доме окраинного района, бил смертным боем свою молодуху-повариху, да и сыну доставалось.

Пашка, не в пример мачехе, не кричал и милицией не грозил, а только повизгивал по-щенячьи от каждого любящего отцовского удара ногой по ребрам, прятался обычно под кровать с панцирной сеткой. Туда отец ногой не доставал, а нагнуться и вытащить сына ему было лень. Всю накопившуюся злость он вымещал на своей поварихе Валентине, деревенской тихой девахе, приехавшей в город «на красивую жизнь».

Поорав и в очередной раз пригрозив милицией, Валентина, уже голая, не обращая никакого внимания на Пашку, волокла старшего Волкова в постель, где отдавалась ему со стонами и криками. А Пашка, все еще лежа под кроватью в другой комнате, скрипел зубами и думал о своем обрезе, который он тем же летом привез из тайника и который хранился у него на чердаке дома, в шлаковой засыпке. «Убью… Убью…» — повторял он, слушая стоны мачехи.

Но на отца рука у него все же не поднялась, да и не мог он вот так, открыто, стрелять в доме. Он чувствовал, что надо идти какой-то другой дорогой. Убийство отца — это же прямая дорога в колонию, к зекам. А главное — огласка. Но сам отец и учил его — не светись. Делай так, чтобы никто ничего не знал.

Повзрослевший уже Койот твердо усвоил эту заповедь. Он понял, что можно совершать преступления, которые не раскрываются. Получилось же с обрезом. Никто ничего не узнал, ствол чабаны не нашли. А ствол спокойненько лежит себе в потайном месте, ждет своего часа.

Нет, он, Пашка, не будет убивать отца. Просто в следующий раз, когда тот напьется и кинется на него с кулаками, он набьет ему морду. Или уйдет из дома. К Людке, бывшей однокласснице. Она работает на швейной фабрике, по-нынешнему в акционерном обществе, зарабатывает какие-то деньги. Что там швее-мотористке платят!.. Но она звала его к себе, мать ее не против. Знает, что они с Людкой живут как муж с женой, тянутся друг к другу. Но надо бы годик подождать, их просто не зарегистрируют — малолетки же оба.

Они поженились, когда Пашке исполнилось восемнадцать, перед службой в армии. Он оставил свою молодую жену беременной, а вернувшись, неловко, неумело взял в руки годовалого сынишку — тощего, сопливого, болезненного. Малыш ему сразу не понравился — Пашке хотелось крепкого, розовощекого бутуза, а тут — сама бледность, скрюченные недугом пальчики на руках, испуганные глазенки. Сработали гены, воплотились в этого худосочного малыша с падающей, плохо держащейся на тонкой шее головкой…

— Чего это он такой? — спросил Пашка жену. — Дохлый какой-то.

— Родился такой… — виновато говорила Людмила. — Я плохо питалась, работала много. Домой шитье брала, когда уже живот вырос. А денег у нас все равно не было. Отец твой ни копейки не дал, даже не заходил. Мама моя на пенсию пошла. А ты же знаешь, как ее сейчас дают. Откуда у нас деньги? Тебя вот ждали. Куда работать пойдешь, Паша? Когда?

— Дай хоть дух перевести! — зло сказал вчерашний солдат. — Сразу хомут надеваешь Погуляю…

Гулял. Отдыхал. Спал. Перебивался шабашками — добывал деньги где придется, в основном у отца в магазине, помогал грузить машины, разгружать фуры с сельхозпродуктами.

Но надо было, конечно, устраиваться на какую-нибудь более надежную и постоянную работу…

Койот решил, что ему нужно во что бы то ни стало как минимум добыть два пистолета. Пистолеты эти, не таясь, а наоборот, демонстрируя, запугивая местную братву, носили на ремнях менты патрулирующие по городу. Патрули, как правило, были парные: два сержанта, старшина и сержант другие вариации. Ходили с рациями и оружием! Берегли в вечернее время покой сограждан.

Койот ходил за ними. Высматривал и запоминал маршруты движения, места отдыха, экипировку. Искал тех, с кем справиться можно было попроще — менты должны быть похилее, что ли менее опытные. И — обязательно! — с двумя пистолетами.

Такую парочку молоденьких милиционеров он присмотрел наконец в Левобережном районе города. Ходил за ними два вечера — то шел сзади то обгонял, делая вид, что торопится, косился на их ремни.

Пистолет у этой пары патрульных был один на двоих, у сержанта. И рация хрипела у него же на груди. Второй, совсем еще мальчик, ходил безоружный, какой-то испуганный, нервный. Часто оглядывался, словно чувствовал что-то, подозревал. Да, ночные улицы города полны опасности.

Это милиционер хорошо усвоил. И это чувствовалось по его поведению. А на таких, нервных, с повышенной реакцией на окружающее, и нападать рискованней. Ответные действия могут быть совершенно неадекватными. Можно получить и ответную пулю — все зависит от реакции человека, его готовности к сопротивлению.

Ответная пуля в расчеты Койота не входила.

Его нападение должно быть внезапным, по результативности стопроцентным, не дающим времени на ответные действия. Менты ничего не должны успеть…

Этим двоим из Левобережья повезло. Смерть только посмотрела им в спины, дохнула на них незримым могильным холодом. И ушла искать другие жертвы.

У них был лишь один «Макаров». А Койот дважды не собирался нападать. Оружие надо добыть с одного захода.

Один заход — это два выстрела из двух стволов обреза.

Все решат секунды. Большего времени, чем эти секунды, у него и у ментов не будет.

Нельзя давать им хотя бы две секунды.

Исход дела решит внезапность.

И убивать их надо наверняка.

Наповал.

Сразу обоих.

Надо найти в городе спокойный, может быть, даже беспечныйпатруль. И выбрать такое место, где их с ним, Койотом, сближение не вызвало бы у ментов беспокойства. Все должно быть естественно — идет парень, один, торопится в это позднее уже время домой.

Впрочем, нет, торопиться не нужно. Ничто не должно вызывать у патруля внимания, интереса к себе. Если спешит — то… В самом деле, от чего это парень почти бежит? От кого убегает? Надо остановить, проверить, задать ему кое-какие чисто профилактические вопросы.

Да, он должен идти спокойно, ровно, не торопясь. Молодой человек проводил девушку, идет со свидания, может быть, и с работы. Устал, хорошо поработал смену на заводе или в какой-нибудь фирме. А сейчас направляется домой. И ничего нет странного и подозрительного в том, что его путь — в двух шагах от отдыхающего милицейского патруля. Они сидят на скамейке в сквере, он идет мимо. Жизнь. Он отработал свое и идет домой. А они — на работе, охраняют его покой и безопасность. Служба.

И еще очень важно правильно выбрать время нападения.

Конечно, это должна быть ночь. Или почти ночь.