Станислав Лем Из воспоминаний Ийона Тихого. IV Пропавшая машина времени

В один из осенних дней, ближе к вечеру, когда сумерки уже обволакивали улицы и моросил дождь, кто-то постучал вдруг в мою дверь. Стук был нетерпеливым, словно посетитель намеревался сразу дать понять, что его визит продиктован нетерпением, я бы сказал, даже отчаянием. Отложив книгу, я вышел в коридор и открыл дверь. Передо мной стоял человек в клеенчатом плаще, с него стекала вода; лицо, искаженное усталостью, поблескивало каплями дождя. Обеими руками, покрасневшими и мокрыми, он опирался на здоровенный ящик, который, по-видимому, сам затащил по лестнице на второй этаж.

— Ну, — сказал я, — что вам?.. — и сразу же поправился: — Вам нужна моя помощь?

Он сделал какой-то неопределенный жест рукой, но по-прежнему молчал, глубоко дыша; я понял, что он хотел бы внести свой груз в комнату, но у него уже нет сил. Взявшись за мокрый колючий шнур, которым был перевязан ящик, я внес его в коридор. Когда я повернулся, незнакомец уже стоял за моей спиной. Я показал вешалку, он повесил плащ, бросил на полку шляпу, такую мокрую, что она напоминала бесформенный кусок фетра, и, неуверенно ступая, вошел в мой кабинет.

— Чем могу служить? — спросил я после продолжительного молчания. Он, все еще не глядя на меня, очевидно, занятый своими мыслями, вытирал лицо носовым платком; заметив, что он вздрогнул от холодного прикосновения промокших манжет рубашки, я посоветовал сесть у камина, но он даже не ответил. Схватившись за свой мокрый ящик, он тянул его, толкая, переворачивал с ребра на ребро, оставляя на полу грязные следы.

Только когда ящик очутился на середине комнаты, где его хозяин мог не сводить с него глаз, он как бы осознал вдруг мое присутствие, посмотрел на меня, пробормотал что-то невнятное, кивнул головой, подчеркнуто большими шагами подошел к пустому креслу и погрузился в его уютную глубину.

Я уселся напротив. Мы молчали довольно долго, однако по необъяснимой причине это выглядело довольно естественным. Он был не молод, пожалуй, ему было около пятидесяти. Лицо у него было несимметричное. Обращало внимание, что его левая половина была по размерам меньше правой, словно не поспевала за ней в росте, из-за этого угол рта, изгиб ноздри, разрез века были с левой стороны меньше, и это придало его лицу навсегда выражение испуганного удивления.

— Вы Тихий? — сказал он наконец, когда я этого меньше всего ожидал.

Я кивнул головой.

— Ийон Тихий? Тот самый… путешественник? — уточнил он еще раз, наклонившись вперед. Он смотрел на меня недоверчиво.

— Hу, конечно, — подтвердил я. — Ведь это моя квартира.

— Я мог и ошибиться этажом, — буркнул он.

Неожиданно он привстал. Торопливо поправил сюртук, видно он намеревался его пригладить, но потом, как бы поняв тщетность этого намерения, выпрямился и сказал:

— Я физик. Фамилия моя Мольтерис. Вы обо мне слышали?

— Нет. — сказал я.

— Это не имеет значения, — пробормотал он скорее себе, чем мне.

Он производил впечатление человека меланхолического склада, однако это была задумчивость: он взвешивал в себе какое-то решение, уже принятое к послужившее причиной визита ко мне, но сейчас им вновь овладело сомнение. Я чувствовал это по взглядам, которые он бросал украдкой. У меня было впечатление, что он ненавидит меня за то, что вынужден обратиться ко мне.

— Я сделал открытие, — проговорил он голосом, который вдруг оказался хриплым. — Изобретение. Такого еще не было. Никогда! Вы не обязаны мне верить. Сам я не верю никому, и поэтому нет нужды, чтобы мне кто-либо верил. Достаточно будет фактов. Я представлю их вам. Все. Но… я не совсем…

— Вы боитесь? — подсказал я тоном благожелательным и успокаивающим. Ведь такие, как он, это сущие дети, безумные, гениальные дети. — Вы боитесь кражи, обмана, так? Можете быть спокойны. Стены этой комнаты видели изобретения и слышали…

— Но не о таком!!! — вскричал он, и в его голосе, в блеске глаз на мгновение появилась невообразимая гордость. — Дайте мне какие-нибудь ножницы, — произнес он хмуро, по-видимому, у него вновь начался приступ подавленного настроения, — или нож.

Я подал ему лежавший на столе нож для разрезания бумаги. Он перерезал резкими и размашистыми движениями шнур, разорвал оберточную бумагу, швырнул ее, смятую и мокрую, на пол с намеренной, как мне показалось, небрежностью, словно говоря: «Можешь вышвырнуть меня, выругав за то, что я намусорил на твоем сверкающем паркете, если обладаешь отвагой выгнать такого человека, как я, вынужденного унизиться до просьбы о помощи».

Я увидел ящик в форме почти правильного куба, сбитый из струганых досок, покрытых черным лаком; крышка была только наполовину черная, наполовину же — зеленая, и я подумал, что ему нехватило лака одного цвета. Ящик был заперт замком с шифром. Мольтерис повертел диск, похожий на телефонный, заслонив его рукой и наклонившись так, чтобы я не мог увидеть нужное сочетание цифр, а когда замок щелкнул, медленно и осторожно поднял крышку.

По своей деликатности, а также из-за страха его испугать, я снова уселся в кресло. Я почувствовал — хотя явно он этого не показывал, — что Мольтерис был благодарен мне за это. Во всяком случае он несколько успокоился. Засунув руки вглубь ящика, он с огромным усилием — так, что щеки и лоб у него налились кровью, — вытащил оттуда большой черный прибор с какими-то щитками, лампами, проводами… впрочем, в таких вещах я профан. Держа свой аппарат в объятиях, он бросил сдавленным голосом:

— Где… розетка?

— Вон там, — показал я в угол рядом с библиотекой, потому что во второй розетке торчал шнур настольной лампы.

Он приблизился к книжным стеллажам и с величайшей осторожностью поставил аппарат на пол. Затем высвободил из путаницы проводов шнур и сунул его в розетку.

Присев на корточки у аппарата, он начал крутить рукоятку, щелкать тумблерами, вскоре комнату заполнил приятный певучий гул. Неожиданно на лице Мольтериса выступил страх; он приблизил лицо к одной из ламп, которая в отличие от других по-прежнему была темной. Он слегка прижал ее в гнезде пальцем, а когда ничего не изменилось, поспешно выворачивая карманы, отыскал отвертку, кусок провода, плоскогубцы и, опустившись перед аппаратом на колени, принялся лихорадочно, хотя и с преувеличенной осторожностью, возиться с его внутренностями.

Ослепшая было лампа неожиданно заполнилась розовым свечением. Мольтерис, который, как могло показаться, совершенно забыл о том, где находится, с глубоким вздохом удовлетворения засунул инструменты в карман, привстал и сказал совершенно спокойно:

— Тихий, это машина времени.

Я молчал. Не знаю, чувствуете ли вы, насколько деликатной и трудной была моя задача. Изобретатели вроде него — создавшие элексир вечной жизни, электронный предсказатель будущего или, как в этом случае, машину времени — сталкиваются с поразительной недоверчивостью, пытаясь посвятить кого-либо в тайну своего изобретения. Они отягощены подозрительностью, везде видят издевки, они боятся других людей и одновременно тянутся к ним, потому что знают, что без их помощи не обойтись. Сознавая это, они вынуждены сохранять в подобные моменты необычайную осторожность.

Впрочем, что бы я ему ни ответил, это все равно было бы плохо воспринято. Думаю, что если бы я сказал: «О, это необыкновенно, неужели вы действительно изобрели машину времени?», он наверняка бросился бы на меня с кулаками.

— Да, — сказал он, вызывающе засунув обе руки в карманы брюк, — это машина времени. Машина, предназначенная для путешествий во времени, понимаете?

Я кивнул головой, стараясь, чтобы это не выглядело как насмешка. Его натиск рассыпался в пыль, он стушевался. Несколько секунд выражение лица у него было довольно глуповатым. Оно было просто измученным. Покрасневшие глаза свидетельствовали о бесчисленных ночах, проведенных в бодрствовании, веки припухли. По случаю визита ко мне он побрился, однако у ушей и под нижней губой щетина оставалась: как бы в знак того, что брился он быстро и нетерпеливо, об этом говорил также и черный пластырек на шее.

— Вы ведь не физик, а?

— Нет.

— Тем лучше. Если бы вы были физиком, то не поверили бы мне, даже увидев все собственными глазами, ибо эта вещь, — он показал на аппарат, который все еще тихонько мурлыкал, словно дремлющий кот (лампы его бросали на стену розоватый отблеск), — могла появиться лишь после того, как я вычистил ту клоаку идиотизмов, которую они считают сегодня физикой. Есть ли у вас какая-нибудь вещь, с которой вы могли бы без сожаления расстаться?

— Пожалуй, нашел бы, — ответил я. — Что это должно быть?

— Все, что угодно, — камень, книжка, металлический предмет, только не радиоактивное. Это очень важно. Иначе произойдет несчастье.

Он еще продолжал говорить, когда я встал и направился к письменному столу. Как вы знаете, я педант, и любая вещь у меня находится всегда на неизменном месте, но наибольшее значение придаю я сохранению порядка в своей библиотеке. Тем больше поразило меня событие, которое стряслось за день до этого: я работал за письменным столом после завтрака над отрывком, который давался мне с большим трудом, и, подняв в какой-то момент взгляд поверх разбросанных по всему столу бумаг, заметил в углу около библиотеки книжку в темно-малиновом переплете формата одной восьмой; она валялась на полу, словно ее кто-то швырнул.

Я подошел и поднял ее. Обложка оказалась знакомой; это был оттиск статьи из журнала космической медицины — дипломная работа одного из моих довольно далеких знакомых. Я не понимал, каким образом она оказалась на полу. Правда, принимаясь за работу, я был погружен в свои мысли и специально комнату не осматривал, но я мог бы поклясться, что когда входил, на полу у стены ничего не было.

Я поставил ее на полку и забыл обо всем, но сейчас, после слов Мольтериса, малиновый переплет этой совершенно ненужной мне книжки словно сам втиснулся мне в руку, и я без слова ему подал ее.

Он взял ее, взвесил на ладони, не глядя даже на название, поднял черную крышку в средней части аппарата и сказал:

— Пожалуйста, подойдите сюда…

Я встал рядом. Бормоча что-то себе под нос, он повернул рукоятку, похожую на регулятор громкости у радиоприемника, и нажал на вогнутую белую кнопку рядом с ней. Свет всех ламп в комнате померк, в розетке, куда была вставлена вилка провода, ведущего к аппарату, вспыхнула сопровождаемая пронзительным треском голубая искра.

Я подумал, что сейчас он сожжет мне вес предохранители, но в этот момент Мольтерис хрипло произнес:

— Внимание!

И сунул книгу внутрь аппарата. Затем повернул торчащую сбоку небольшую черную рукоятку. Свет ламп снова стал прежним, и одновременно с этим картонная обложка темного томика на дне аппарата затуманилась. В мгновение она стала прозрачной и мне показалось, что сквозь картон переплета я вижу бледные контуры страниц и сливающиеся строчки печатного текста. Но это длилось очень недолго, в следующий миг книга расплылась, исчезла, и я видел лишь пустое, покрытое черным лаком дно аппарата.

— Переместилась во времени, — сказал он, не глядя на меня. Он грузно поднялся с пола. На его лбу поблескивали мелкие, как булавочные головки, капельки пота. — Или, если вас это больше устраивает, — омолодилась…

— На сколько? — спросил я. Деловитость этого вопроса несколько прояснила выражение его лица.

— Примерно на сутки, — отвечал он. — Точно я еще не могу вычислить. Впрочем…

Мольтерис вдруг замолк и посмотрел на меня.

— Вы были вчера дома? — спросил он, не скрывая волнения, с которым ждал моего ответа.

— Был, — медленно произнес я, потому что пол как будто стал проваливаться у меня под ногами. Меня что-то осенило, и в замешательстве, которое нельзя сравнить ни с чем, кроме воспоминания о невероятном сне, я мгновенно сопоставил два факта: вчерашнее совершенно необъяснимое появление книги точно в этом же месте и только что проделанный им эксперимент.

Я сказал ему об этом. Он не покраснел от радости, как это можно было ожидать, а лишь молча вытер несколько раз лоб платком. Я придвинул ему кресло, а потом сел и сам.

— Может быть вы скажете мне теперь, что вы от меня хотите? — спросил я, заметив, что он, по-видимому, успокоился.

— Помощи, — пробормотал он. — Поддержки… нет, нет не милостыни. Пусть это… будем считать ее авансом за участие в будущих прибылях. Машина времени… вы, вероятно, сами понимаете… — он замолк.

— Да, — отвечал я. — Полагаю, что сумма, которая вам нужна, довольна значительна?

— Весьма значительна. Видите ли, в игру входит большое количество энергии, кроме того, временной прицел — устройство, нужное для того, чтобы перемещаемое во времени тело достигло точно того момента, в который мы желаем его перенести, — требует еще большой доработки.

— Сколько на это нужно времени? — поинтересовался я.

— По крайней мере год…

— Хорошо, — сказал я. — Понятно. Только, видите ли, я должен буду, в свою очередь, обратиться за помощью… к третьим лицам. Попросту говоря к финансистам. Думаю, вы ничего не будете иметь против…

— Нет… разумеется, нет, — сказал он.

— Хорошо. Я открою перед вами карты. Большинство людей, оказавшихся на моем месте, посчитало бы, увидев вашу машину, что имеют дело с трюком, с ловким мошенничеством. Однако я вам верю. Верю вам и помогу, чем смогу. Чтобы достать денег, потребуется, конечно, время. В настоящий момент я весьма занят, кроме того, мне придется обратиться за советом…

— К физикам? — вырвалось у него. Он слушал меня с величайшим вниманием.

— Нет, зачем же? Я вижу, что всякое воспоминание о физиках вас душевно травмирует, давайте не будем говорить о них. Я ни о чем не стану вас расспрашивать… Совет нужен мне для того, чтобы выбрать подходящих людей, которые были бы готовы…

Я запнулся. И у него наверное в этот момент мелькнула та же мысль, что и у меня, глаза его заблестели.

— Тихий, — сказал он, — вам не нужно обращаться к кому-либо за советом… я сам скажу вам, к кому обратиться…

— С помощью своей машины, не так ли? — бросил я. Он торжествующе усмехнулся.

— Конечно! Как мне раньше это не пришло в голову… ну и осел же я… Вы уже путешествовали во времени? — спросил я.

— Нет. Машина заработала у меня лишь недавно, с прошлой пятницы… Я посылал только кошку…

— Кошку? Ну и что, она вернулась?

— Нет. Переместилась в будущее примерно на пять лет — шкала времени у меня еще несовершенная. Чтобы точно определить момент остановки при путешествии во времени, нужно создать дифференциатор, который бы координировал вибрирующие поля. Дело в том, что десинхронизация, вызванная квантовым эффектом туннелирования…

— Для меня пустой звук — все, о чем вы говорите, — прервал я его. — А почему вы сами не попробовали?

Мне это казалось странным, чтобы не сказать больше. Мольтерис смутился.

— Я намеревался, но знаете… я… мой хозяин выключил у меня электричество в воскресенье…

Его лицо покрыл румянец.

— Я задержался с квартирной платой и поэтому… — бормотал он. — Но, разумеется, сейчас… Да, да, вы правы. Я сделаю это сейчас. Встану вот здесь, видите, приведу аппарат в действие и… окажусь в будущем. Узнаю, кто финансировал мое предприятие, узнаю фамилии людей, и благодаря этому вы сможете сразу же без промедления…

Говоря это, он раздвигал в стороны перегородки, делящие внутреннее пространство аппарата на части.

— Подождите, — остановил я его, — нет, так не пойдет. Ведь вы не сможете вернуться: аппарат-то останется здесь, в моей квартире!

Он усмехнулся:

— Нет, что вы, я буду передвигаться во времени вместе с аппаратом. Так тоже можно — у него есть две степени регулировки. Вот здесь, посмотрите-ка, вариометр. Если я высылаю какой-то предмет в будущее и хочу, чтобы аппарат остался, то фокусирую поле здесь, на небольшом пространстве под крышкой. Когда же я сам собираюсь путешествовать во времени, то расширяю поле, чтобы оно охватило весь аппарат. Только потребление энергии будет при этом больше. У вас предохранители многоамперные?

— Не знаю, — ответил я, — боюсь, однако, что они не выдержат. В тот раз, когда вы… пересылали эту книгу, свет ламп померк.

— Пустяки, — сказал он, — я заменю предохранители на более мощные, если вы, разумеется, позволите…

— Пожалуйста.

Он принялся за дело. В его карманах была целая электротехническая мастерская. Через десять минут все было кончено.

— Я отправляюсь, — заявил он, вернувшись в комнату. — Полагаю, что мне следует передвинуться во времени по крайней мере на тридцать лет вперед.

— Так много? Зачем? — спросил я. Мы стояли рядом с аппаратом.

— Через несколько лет суть дела будут знать только специалисты, — ответил он, — но спустя четверть века она станет известной каждому ребенку. Этому станут учить в школе, и имена людей, которые способствовали воплощению моего замысла в жизнь, я смогу узнать буквально у первого встречного.

Он тряхнул головой и обеими ногами встал на платформу внутри аппарата.

— Свет померкнет, — сказал он, — но это пустяки. Предохранители наверняка выдержат. Правда… при возвращении у меня могут быть кое-какие трудности…

— Какие же?

Он бросил на меня взгляд.

— Вы меня здесь никогда не видели?

— Что вы имеете в виду? — Я его не понимал.

— Ну… скажем, вчера или позавчера или неделю назад, месяц… или даже год назад… вы меня не видели? Здесь, в этом углу, не появлялся ли неожиданно человек, стоящий обеими ногами на аппарате?

— О! — вскричал я, — понимаю, вы опасаетесь, что, возвращаясь, можете не попасть в нужное время, а минуете его и появитесь где-то в далеком прошлом, так? Нет, я никогда вас не видел. Правда, я возвратился из путешествия около девяти месяцев назад; до этого дом был пустой…

— Ну, — прервал он меня, — в конце концов это не так уж важно. Если даже я возвращусь слишком далеко назад, то смогу сделать поправку. Самое большее — мое возвращение немного задерживается. В конце концов, это первый опыт… я прошу у вас терпения…

Он наклонился и нажал первую кнопку. Свет ламп сразу стал тусклым, аппарат издал слабый высокий звук, как при ударе по стеклянной палочке. Мольтерис поднял руку в прощальном жесте, а другой рукой повернул черную рукоятку, одновременно выпрямляясь.

В этот момент лампы снова запылали с прежней яркостью, и я увидел, что его фигура начала меняться. Одежда потемнела и стала расплываться. Но еще более удивительное происходило с ним самим: становясь прозрачными, его черные волосы белели, его фигура в одно и то же время расплывалась и корчилась, так что когда он исчез с моих глаз вместе с аппаратом и я оказался перед пустым углом в комнате, пустым местом на полу и белой, нагой стеной с розеткой, в которой не было вилки, когда, повторяю, я остался один, с открытым от изумления ртом, перед моим взором все еще было это поразительное превращение: ведь исчезая, захваченный потоком времени, он одновременно старел с головокружительной быстротой — десятки лет он пережил за долю секунды! Я подошел на колеблющихся ногах к креслу, передвинул его, чтобы лучше видеть пустынный, ярко освещенный угол, уселся и стал ждать. Я ждал всю ночь, до утра.

Ну так вот, с тех пор прошло семь лет. Думаю, что он уже никогда не вернется, ибо, поглощенный своей идеей, он забыл об одном простом обстоятельстве, которое, не знаю почему — сознательно или из невежества, упускают все авторы фантастических гипотез. Ведь, путешествуя во времени, и уйдя на двадцать лет вперед, на столько же лет станешь старше, ибо как же может быть иначе? Он представлял это путешествие таким образом, что настоящее человека может быть перенесено в будущее и его часы будут показывать время отлета, в то время как все часы вокруг будут показывать время будущего. Но это, как вы понимаете, невозможно. Чтобы было так, он должен был бы выйти из времени и вне его каким-то образом добираться к будущему, а найдя подходящий момент, войти в него… извне… как будто существует что-то такое, что лежит вне времени. Ничего такого нет, и поэтому несчастный Мольтерис собственными руками создал машину, которая убила его, заставив мгновенно постареть, и когда она остановилась там, в выбранном им моменте будущего, в ней находился лишь его скорченный труп с шапкой седых волос…

А теперь о самом страшном. Эта машина остановилась там, в будущем, но этот дом, вместе с квартирой, с этой комнатой и пустым местом в углу тоже ведь плывет по времени, пока не постареет настолько, насколько переместилась в будущее машина Мольтериса, и тогда она появится там, в пустом углу, а в ней — Мольтерис… то, что от него осталось… и это будет наверняка!