"Победители чудовищ" - читать интересную книгу автора (Страуд Джонатан)

Глава 2

Достоинства Свейна были очевидны с самого начала. Еще ребенком он был сильнее любого из мужчин и мог голыми руками свернуть шею молодому быку. Кроме того, он был горд и вспыльчив, и, когда его нрав брал над ним верх, с мальчиком трудно было сладить. Как-то раз он перебросил дерзкого слугу через стог сена. С тех пор, когда его, бывало, охватывал гнев, он уходил охотиться на троввов. Когда он был не старше тебя, он однажды вернулся домой с когтем тровва, застрявшим у него в бедре после сражения в полях. Тровв уволок его так глубоко, что у Свейна подмышки забились землей, однако же он успел ухватиться за древесный корень и держался всю ночь напролет, пока солнце не встало над Отрогом. Тогда сила тровва иссякла, и Свейн сумел вырваться на свободу. Он нашел коготь у себя в ноге, когда вернулся домой.

— Повезло мне, — сказал он тогда. — Это был молодой тровв, не вошедший еще в полную силу.

Нет, я не знаю, где теперь этот коготь. Ты задаешь слишком много вопросов.

В четырнадцать лет Халли оставался все таким же приземистым, широкоплечим и кривоногим. Через два года ему предстояло вступить в пору зрелости, однако же он был почти вдвое ниже своего брата Лейва, а головой до плеча Гудню мог достать, только привстав на цыпочки.

Зато он, на свое счастье, отличался крепким здоровьем. Не брала его ни черная трясучка, ни свиная лихорадка, ни пятнистая мокрянка, ни дюжина других местных болезней, которыми страдали только в верхней долине. Помимо завидного здоровья отличался Халли также живостью духа, которая проявлялась во всех его мыслях и действиях и которой было явно тесно в строгих рамках повседневной рутины.

Большинство Свейновых людей были молчаливы и терпеливы, закалены снаружи и изнутри суровым горным климатом. Их жизнь подчинялась неспешным и размеренным ритмам домашних и полевых работ: они ходили за скотом, растили урожаи и занимались ремеслами точно так же, как их родители. Арнкель и Астрид, невзирая на свой статус, не делали исключения ни для себя, ни для своих детей и трудились наравне с прочими, однако все знали, что Халли не особо стремится следовать их примеру.

— Кто-нибудь сегодня видел Халли? — проворчал Арнкель, когда люди, потные и засыпанные соломенной трухой, собрались во дворе в конце дня, чтобы пропустить по кружечке пива. — Со мной он в поле не работал!

— Со мной тоже, — откликнулся Лейв. — Он вроде должен был помогать женщинам грести сено.

В середину мощеного двора вышел вперевалку Болли-пекарь.

— Я вам скажу, где он был! Тут он был, в усадьбе, воровал у меня овсяные лепешки!

— Ты его застал за этим?

— Я его, считай, своими глазами видел! Тружусь я у печки и слышу за дверью жуткий вой. Выбегаю наружу и вижу, что кто-то подвесил кота за хвост к дверной задвижке — я немало повозился, пока отцепил веревку! Возвращаюсь в пекарню, и что же? В окне торчит крюк, приделанный к жерди, а на крюке — пять отличнейших лепешек! Я бегом к окну — поздно! Прохвоста и след простыл!

Арнкель нахмурился.

— А ты уверен, что это был Халли?

— А то кто же!

Люди устало загудели, выражая согласие.

— И весь год одно и то же! — добавил Грим-кузнец. — Баловство, воровство, забавы за чужой счет! Выходка за выходкой, точно бес в него вселился.

Унн-кожевница кивнула.

— У меня он украл козу и привязал ее между утесов! Помните? Сказал, будто хочет подманить волка!

— А ловушки, которые он понаставил в саду? — добавил Лейв. — Беса, мол, поймать хотел! А кого он поймал вместо беса? Меня! Ноги до сих пор болят!

— А кто чертополоха понатыкал в дыру нужника?

— А кто мои чулки повесил на флагшток?

— Наказывай его, не наказывай — все как об стенку горох! Ничего не боится!

Бродир, брат Арнкеля, слушал все это молча. Потом поставил кружку и вытер рукой свою лохматую бороду.

— Вы относитесь к этому чересчур уж серьезно, — сказал он. — Так ли уж много от него вреда? Мальчишка фантазер, ему скучно — только и всего. Ему хочется приключений, чтобы как-то разнообразить свою жизнь.

— Ну, разнообразить ему жизнь я могу, — пообещал Арнкель, выразительно похлопывая по ладони вожжами. — Найдите кто-нибудь Халли и приведите его ко мне.

Но, невзирая на регулярные порки, жалобы на Халли не прекращались все лето. С горя Арнкель поручил сына личным заботам Эйольва, старшего слуги Дома.

Однажды вечером, когда Катла натягивала на Халли ночную рубаху, его вызвали в чертог. Его отец только что покончил с разбирательствами на сегодня и отдыхал на Сиденье Закона, помахивая вожжами. Халли уставился на вожжи, потом на Эйольва, стоявшего рядом с возвышением. Эйольв злорадно ухмыльнулся.

— Халли, — веско сказал Арнкель, — Эйольв вызывает тебя на суд по поводу твоего сегодняшнего поведения.

Халли уныло огляделся по сторонам. В чертоге никого не было; золотые солнечные лучи проникали в западное окно, озаряя сокровища героя. Огня не разводили, и оттого становилось зябко. Сиденье рядом с отцом пустовало.

— Если это суд, отчего тогда матушки нет?

Арнкель помрачнел.

— С этим делом я сумею разобраться и без ее помощи. Чтобы оценить твои поступки, досконального знания Закона не потребуется. Что ж, Эйольв, я готов выслушать твои обвинения!

Старший слуга был почти так же стар, как Катла. Он сутулился, лицо его походило на обтянутый кожей череп; на Халли он смотрел без особой приязни.

— Великий Арнкель! По твоей просьбе я взялся приучать Халли к добросовестному труду. Он чистил нужники, помойные ямы, мыл дубильные чаны. В течение трех дней он всячески увиливал от работы, досаждая мне своей дерзостью. И вот наконец сегодня, когда я отвел его выгребать навоз из конюшни, он удрал от меня и спрятался в доме для слуг. Когда я последовал за ним, мне встретилось множество ловушек. Я споткнулся о натянутую проволоку, растянулся на камнях, намазанных маслом, перепугался до полусмерти, увидев за углом изготовленное им привидение, и наконец, когда я вернулся в свою каморку, меня с головы до ног окатило помоями из ведра, установленного на двери! Я вынужден был выбежать на улицу и несколько раз с головой окунуться в лошадиную колоду, причем все присутствующие надо мной потешались! Наконец я посмотрел наверх — и что же вижу? Халли сидит и ухмыляется мне с крыши Гримовой кузни! Он заявил, что следит за хребтом, не появились ли троввы!

Произнеся последнее слово, Эйольв тщательно осенил себя со всех сторон охранительными знаками. Халли, который слушал все это, напустив на себя безразличный вид, внезапно проявил интерес.

— Что ты делаешь, старый Эйольв? Неужели, говоря о троввах, нужно защищать все-все отверстия своего тела?

— Дерзкий мальчишка! Я закрываю нечистой силе путь к моей душе! Помалкивал бы лучше! Арнкель, у меня ушла целая вечность на то, чтобы снять его с этой крыши. Ведь он мог свалиться и свернуть себе шею, что тебя, несомненно, огорчило бы, хотя меня лично — нисколько. Таковы факты, и я ни в чем не погрешил против истины. Прошу тебя вынести решение и устроить Халли примерную порку!

Арнкель заговорил тем величественным тоном, какой он употреблял, исполняя обязанности вершителя.

— Халли, — сказал он, — это суровые обвинения. Меня печалит, что ты за столь короткое время проявил вопиющую непочтительность к достойному слуге и чудовищную беспечность по отношению к сверхъестественным опасностям, которые нас окружают. Можешь ли ты что-нибудь сказать в свое оправдание?

Халли кивнул.

— Отец, я хочу обратить твое внимание на недостойное поведение Эйольва. Он не потрудился упомянуть о том, что дал мне торжественную клятву не рассказывать тебе ни о чем из произошедшего сегодня. После того как он дал мне такую клятву, я тут же спустился с крыши и до конца дня честно выгребал навоз.

Отец Халли почесал бороду.

— Может, оно и так, но твоих преступлений это не умаляет.

— На это легко ответить, — возразил Халли. — Что касается моего собственного благополучия, мне ровным счетом ничего не грозило. Я ловок и проворен, как коза, ты сам это не раз говорил. Крыше Гримовой кузни я тоже никакого вреда не причинил. Мой интерес к троввам объясняется тем, что я хочу как можно больше знать о тех опасностях, которые нам угрожают, а вовсе не беспечностью по отношению к ним. Что касается непочтительности к Эйольву, она вполне оправданна, ибо он — клятвопреступник и его следовало бы подвесить за ноги на флагштоке во дворе!

На это Эйольв издал возмущенный вопль, но отец Халли жестом заставил его умолкнуть.

Арнкель постучал пальцами по вожже и посмотрел на сына.

— Халли, твои доводы слабы, однако, поскольку речь идет о чести, я вынужден задуматься. Ибо превыше всего мы должны заботиться о собственной чести и о чести нашего Дома. Это касается также и соблюдения сделок. Скажи, Эйольв, ты в самом деле согласился молчать о сегодняшних событиях?

Старик долго пыхтел, надувал и втягивал щеки, но наконец признался, что это правда.

— Тогда я, по совести, не могу выпороть Халли в такой ситуации.

— Спасибо, батюшка! А что же Эйольв? Его накажут за вероломство?

— Довольно будет с него и разочарования оттого, что тебе удалось увильнуть. Видишь, как у него лицо вытянулось? Стой! Не торопись уходить. Я сказал, что не буду тебя наказывать, но это не значит, что я с тобой закончил.

Халли остановился на полпути к двери.

— Очевидно, что твои здешние обязанности тебя раздражают, — сказал Арнкель. — Хорошо, у меня есть для тебя другое дело. Ближнее стадо надо перегнать на горное пастбище над Домом на следующие несколько недель, пока лето не кончилось. Знаешь это место? Уединенный луг недалеко от границы, где по ночам бродят троввы. Да и волков там можно встретить даже сейчас, летом. Чтобы защитить стадо, пастух должен быть сообразителен и ловок, отважен и предприимчив… Но ведь ты именно такой и есть!

Арнкель лукаво улыбнулся сыну.

— Кто знает, быть может, ты наконец-то встретишь живого тровва!

Халли поколебался, потом пожал плечами, как будто ему все это было нипочем.

— А к Собранию я вернусь?

— Я пришлю кого-нибудь за тобой, чтобы ты поспел к сроку. Ну все, довольно! Можешь идти.

От Дома Свейна до горного пастбища было чуть больше часа ходьбы, и туда вела нахоженная извилистая тропка, однако казалось, что место это очень отдаленное. Повсюду, куда ни глянь, — только валуны, расселины и резкие голубые тени, и лишь ветер да пение птиц нарушали царящую там тишину. Овцы бродили повсюду и жирели на траве и осоке. Халли отыскал полуразвалившуюся каменную хижину на поросшем травой выступе посреди пастбища и поселился там. Он собирал морошку, пил овечье молоко и воду из родника. Каждые несколько дней прибегал из усадьбы мальчишка, приносил сыр, хлеб, фрукты и мясо. В остальное время Халли был совершенно один.

Он ни за что на свете не признался бы отцу, что перспектива жизни в одиночестве тревожит его, но она и впрямь его тревожила, потому что прямо над ним возвышалась на фоне неба цепь курганов.

Вдоль верхнего края луга тянулась поперек склона каменная стена. Она была предназначена для того, чтобы овцы не подходили к гребню горы, где возвышались курганы. Для людей это тоже служило предостережением. Халли частенько стоял у стены, глазея вверх, на зубчатые груды камней, отчетливо различимые на горбатой вершине. Одни курганы были высокие и тонкие, другие широкие, третьи уже покосились или накренились. И под каждым скрывалось тело предка. Все усопшие помогали Свейну стеречь границу от злых троввов. Даже в яркий солнечный день курганы оставались темными и грозными, а в пасмурную погоду их присутствие наводило на Халли уныние. По вечерам он внимательно следил, чтобы их длинные тени не коснулись его, опасаясь, что тогда троввы доберутся до него.

По ночам он лежал в черном безмолвии хижины, вдыхая запах земли и кислый запах шерсти, из которой было соткано одеяло, и представлял, как троввы бродят наверху, на пустошах, тянутся к границе, алчут вкусить его плоти… В такое время граница казалась ужасно ненадежной. Он шепотом благодарил предков за защиту и прятался под одеяло, пока не приходил сон.

Если ночи Халли были довольно тревожными, то дни он проводил очень приятно, и все тревоги разлетались прочь. Впервые в жизни, сколько себя помнил, он мог делать все, что захочет. Никто им не командовал, никто его не лупил. Родители с их неодобрительными взглядами были далеко. Не приходилось выполнять грязную и скучную работу в доме или в поле.

Вместо этого он валялся в траве и думал о великих деяниях — о тех, что свершил Свейн в далеком прошлом, и о тех, которые намеревался когда-нибудь свершить он сам.

Пока овцы мирно щипали травку, Халли смотрел вниз с горы, разглядывая буро-зеленые прямоугольники Свейновых полей, уходящие вдаль, к середине долины, где он никогда не бывал. Он знал, что там течет река и вдоль нее тянется большая дорога, ведущая на восток, к водопадам, и дальше, к морю. По ту сторону реки круто вздымались поросшие лесом склоны. Это уже были земли Дома Рюрика. Иногда над кронами далеких деревьев был виден дым из его труб. Хребет Рюрика, как и Свейнов, был увенчан курганами, а за ними тянулись серые склоны и белые пики гор, часть великой стены, которая сплошным кольцом окружала долину с севера, запада и юга.

Давным-давно великий Свейн обошел ее всю, из конца в конец. С мечом в руке странствовал он от Высоких Камней до моря, сражался с троввами, убивал разбойников, добывал себе славу… Каждое утро Халли смотрел в сторону восходящего солнца, на зубчатый силуэт Отрога, гранитной гряды, скрывающей от глаз нижнюю часть долины. Когда-нибудь он тоже отправится туда, за Отрог, вниз по ущелью, в поисках приключений, так же как Свейн.

Ну а пока что ему надлежало заботиться об овцах.

Против овец выносливой горной породы, с черными мордами и жесткой шерстью, Халли ничего не имел. По большей части они отлично заботились о себе сами, и хлопот с ними было не много. Как-то раз годовалый барашек свалился в расщелину между двумя валунами, пришлось его оттуда вытаскивать. В другой раз ярка сломала себе ногу, упав с утеса, — Халли соорудил ей грубые лубки из палки и полосы, оторванной от собственной туники, и отпустил ее хромать дальше. Но провести в их обществе несколько недель — это было уже чересчур, и мало-помалу Халли начал уставать от своих обязанностей. Все больше и больше времени он проводил, глядя наверх, в сторону курганов.

Никто из тех, кого он знал, ни разу не видел живого тровва. Никто не мог ему ничего про них рассказать. Много ли их? Что они едят теперь, когда люди им не по зубам? Как выглядит пустошь, что лежит там, за гребнем? Можно ли увидеть там норы троввов и кости их прежних жертв?

Вопросов у Халли возникало множество, но приблизиться к курганам ему и в голову не приходило.

На краю пастбища часть стены обрушилась — вероятно, от прошлогодних зимних бурь. Камни, из которых она была некогда сложена, лежали россыпью в высокой траве. Придя на пастбище, Халли подумал, что, наверное, надо бы ее отстроить, и даже взялся было за это дело, но быстро обнаружил, что работа эта тяжкая и изнурительная. Он вскоре ее забросил, тем более что овцы в тот конец луга как-то и не ходили, и мальчик вскоре забыл о проломе.

Шли недели. В один прекрасный день, когда деревья в долине далеко внизу уже начали буреть и желтеть, Халли пробудился от послеобеденного сна и обнаружил, что стадо, по какому-то овечьему капризу, впервые за все это время перекочевало на дальний конец луга. Не менее восьми овец забрели в пролом и теперь щипали траву по ту сторону стены.

Халли раздосадованно ахнул, схватил свой посох и побежал на другой конец луга. Крича и размахивая руками, он сумел отогнать основную часть стада подальше от пролома. Одна из заблудившихся овец перескочила через камни и побежала следом за остальными. Однако другие семь продолжали пастись на той стороне.

Халли вернулся к пролому и, сделав охранительный знак, которому научился от Эйольва, перелез через груду камней и очутился на запретном склоне.

Семь овец подняли головы и уставились на него.

Халли пустил в ход все свои пастушьи уловки. Он двигался медленно-медленно, чтобы не спугнуть беглянок; он успокаивающе ворковал и причмокивал; он не размахивал посохом, а осторожно покачивал им у самой земли; и при этом он старался обойти их, чтобы направить в сторону пролома.

Внезапно овцы, все как одна, встрепенулись — и разбежались в разные стороны.

Халли разразился бранью. Он бросился было следом за ближайшей из овец, но она только отбежала еще выше по склону. Он помчался за другой, поскользнулся, потерял равновесие, полетел кубарем и вверх тормашками приземлился на грязную кочку. Эти забавы продолжались весь день.

В конце концов, изрядно набегавшись, Халли сумел-таки загнать шесть из семи овец обратно в пролом. За это время он весь угваздался, вспотел и выдохся, а его посох сломался пополам.

Осталась всего одна овца.

Это была молоденькая ярочка, пугливая и резвая, и она успела забраться вверх по склону куда выше остальных. Она дошла почти до самых курганов.

Халли перевел дух, облизнул губы и принялся карабкаться наверх, забирая вбок, чтобы подойти к овце сзади. При этом он бдительно следил за отчетливо выступающими на фоне неба курганами. Хотя бы в одном ему повезло: день был пасмурный и курганы не отбрасывали теней. Однако ярочка держалась настороже, оглядывалась и шарахалась при каждом порыве ветра. Она заметила Халли, когда тот был еще в шести футах от нее.

Мальчик замер на месте. Овца уставилась на него. Она была у самого кургана, прямо на границе долины, древние камни здесь обросли высокой травой. За овцой виднелись зеленые просторы — высокогорные пустоши, где некогда, давным-давно, бродили герои, а теперь жили только троввы. Во рту у Халли пересохло, глаза были широко раскрыты. Но на пустошах царило спокойствие; слышался только шум ветра.

Халли медленно-медленно сорвал большой пук травы. Осторожно протянул его овце. И потихоньку принялся отступать, заискивающе улыбаясь.

Овца опустила голову и стала снова щипать траву. На Халли она больше не глядела.

Мальчик поколебался… и бросился на нее.

Овца взбрыкнула и помчалась прочь, мимо кургана, на пустошь.

Халли рухнул на колени. На глазах у него выступили слезы. Он смотрел, как ярочка скачет по высокой траве. Вскоре она остановилась снова, не так уж и далеко. Совсем недалеко — но теперь она была недостижима. Она пропала. Последовать за ней он не мог.

В нескольких футах от него вздымался курган, мрачный и безмолвный. Если протянуть руку, можно было бы коснуться его. От одной этой мысли у мальчика волосы встали дыбом. Спотыкаясь, задыхаясь, он помчался прочь, вниз по склону, под защиту стены.

Он до самого вечера следил за склоном, но овца так больше и не показалась. Стемнело. Халли забился в свою хижину. Где-то глубокой ночью он услышал пронзительный вопль, визг смертельно перепуганного животного. Потом визг резко оборвался. Халли уставился в темноту, напрягшись всем телом. Он больше не уснул до самого рассвета.

На следующее утро он снова поднялся по склону и опасливо выглянул за пределы линии курганов.

Овца исчезла, но там и сям, разбросанные по широкой дуге, валялись на земле окровавленные клочья шерсти.