"Экипаж" - читать интересную книгу автора (Кессель Жозеф)

Глава I

Первый проведенный Эрбийоном в Париже день прошел не совсем обычно.

Посреди радостного общения с родными и привычных уху шумов перед ним вдруг всплывали лица товарищей по эскадрильи. Тели отдавал приказы, Марбо курил свою трубку, узкий затылок Мори склонялся над книгой. Неяркое солнце наводило его на мысль о тумане, который, должно быть, стелется там по земле и мешает наблюдению. Автомобильный запах напоминал ему запах самолетов.

Тем не менее говорил он много, с лихорадочным возбуждением, желая не обмануть окружающее его восхищенное любопытство. Однако удовольствие от этих разговоров портил какой-то неуловимый диссонанс.

От него ожидали рассказов, выстроенных в стройный литературный сюжет, подобно тому, как и его собственное воображение рисовало ему события перед отъездом на фронт. В глубине души его раздражала уступка, на которую ему пришлось пойти, чтобы оправдать надежду своих собеседников, желавших послушать о чудесах, и которая, помимо его воли, искажала истинную картину жизни в эскадрильи. Интересно, поверили бы они ему, если бы он честно описал ее, не опуская периодов безделья, и рассказал бы о том, что, полеты чаще всего протекали мирно? Грубая газетная патетика слишком усиленно вскармливала их воображение, и вряд ли оно могло удовольствоваться вот такой изумительной простотой.

Пока он нанизывал драматические завязки и развязки своих сюжетов, его неотступно преследовала фраза, сказанная Мори и не имеющая очевидного отношения к его словам: «Вы знаете, что такое штыковая атака? Это вопли, это тела, подхватываемые какой-то силой извне, страшная сухость в горле. Вот и все».

По мере того как подходил к концу этот первый день и Жан все полнее осваивал свои старые привычки, раздвоенность в его ощущениях проходила. А когда на следующий день в своей холостяцкой квартире он заключил Денизу в жаркие объятия, то по-настоящему ощутил себя в увольнении.

Его любовница не вскрикнула, увидев его, но она дрожала от такого сильного волнения, что Жан уже не узнавал ее легкомысленного личика. По биению своего сердца он понял, как любимо было им это тело и как дорога эта страстная головка.

Они долго друг другу писали, но, увидевшись, поняли, насколько оба изменились. Он удивлялся глубине ощущений, которые ему дарили поцелуи Денизы. Она же никак не могла поверить, что три месяца новой жизни сделали столь решительным этот еще нежный лоб и придали необычное, более проницательное и более задумчивое выражение его недавно еще совсем детским глазам.

Она приподняла свои растрепавшиеся волосы, чтобы лучше его рассмотреть. Под этим взглядом Эрбийон, наконец, ощутил себя таким, каким он и был там, на вокзале, когда Дениза провожала его на фронт, в образе, который постепенно изменялся, приобретая жизненный опыт. В присутствии своей подруги наивная слава вновь расправила над ним свои крылья. А когда между ласками он эпически и еще более лживо, чем когда бы то ни было, повествовал ей о своих полетах и битвах, рассказ показался ему вполне правдоподобным.

Следующие их свидания приглушили эту помпезность восприятия. Они перешли на тон, который был для них привычней, их любовь потекла своим чередом, в веселой игре, лишенной стыдливости.

Все свободное время Эрбийон проводил около Денизы. Она всегда была готова составить ему компанию. Иногда он высказывал радостное удивление по поводу ее исключительной свободы, но, не желая нарушать тайну, окутывавшую ее жизнь, она отвечала смехом, в котором гордая беззаботность свидетельствовала о том, что оделять ее нежностью – это право принадлежало исключительно ему. Тем не менее в эти самые моменты Жан улавливал в ее глазах беспокойство, которого раньше он не замечал, и – словно некий вопрос, который она не осмеливалась задать вслух…

Проснувшись однажды утром, Эрбийон ощутил некое сожаление. Его смущала мысль о том, что завтра его увольнение заканчивалось. К констатации этого неприятного факта добавилось воспоминание об одном еще не выполненном долге. Со дня на день он переносил срок передачи письма Мори, которое уже неделю лежало в кармане его походной куртки и дожидалось этого момента.

Он строго осудил себя и, поскольку вторая половина дня была у него занята свиданием с Денизой, он решил без промедления отправиться на квартиру своего друга.

Им тут же овладело нетерпеливое любопытство. Ему предстояло увидеть женщину, наполнившую жизнь Клода страстью и страданием. По его описанию Эрбийон представил себе строгое и бледное лицо, чистый лоб и таинственность всего ее образа.

«Вот было бы забавно, если бы я в нее влюбился», – сказал он сам себе, недоверчиво улыбнувшись.

Он обратил особое внимание на свою одежду, до исключительного блеска отполировал ботинки, за которыми он ухаживал сам, с тщательной небрежностью надел кепку и вышел, вполне довольный своей особой.

Горничная провела его в маленькую гостиную и попросила подождать. Комната, обтянутая очень светлым, золотистого цвета шелком, дышала радостным гостеприимством. Большие белые вазы были увенчаны огненно-рыжими коронами ноготков. Низенький диван покрывали подушки, обтянутые дорогой, но чуть поблекшей тканью.

Эрбийон стоял перед овальным зеркалом в старинной серебряной раме и любовался своим отражением, как вдруг услышал звук шагов, и сердце eго сжалось. Прежде чем он разобрался, в чем причина, на пороге появилась молодая женщина.

Жан не смог сдержать возгласа:

– Ден!..

Он узнал свою любовницу. Эта встреча показалась ему столь невероятной, что он засомневался. Он прореагировал на некое необычайное сходство, или же его глаза, слишком привыкшие к образу Денизы, видели ее повсюду.

Однако молодая женщина неподвижно стояла в проеме двери и голосом, несмотря на то, что он был еле уловим, именно тем самым голосом, который он боялся услышать, тихо сказала:

– Я тебя ждала.

Эрбийон медленно попятился назад, будучи не в состоянии отвести от нее ошеломленного взгляда. Он пытался с помощью какого-нибудь слова или жеста вырваться из душившего его оцепенения. Она, между тем, все еще неподвижно стоя в проеме, продолжала:

– Клод уже спрашивал меня, приходил ли ты.

Имя его друга на устах его любовницы. Письмо, лежащее у него в кармане… Признания на дороге Жоншери. Ласки в его холостяцкой квартире…

Все это приливами накатывалось в мозгу молодого человека, тяжелая оторопь связывала его по рукам и ногам, не давая пошевелиться, а гостиная утонула в тумане. Он пробормотал, словно желая убедить себя в том, во что он не мог поверить:

– Значит… Элен Мори.

Она опустила голову. Жан вытер пот со лба.

– Ладно, объясни, – глухо сказал он.

У молодой женщины сорвался жест бессилия: все было слишком очевидным. Тем не менее она сказала:

– Сначала по адресу, затем из его писем я узнала, что вы служите в одной эскадрильи. Я думала, что ты больше не находишься в неведении.

– Что? Ты могла предположить, что, узнав, я промолчу?

– Но ведь я же это сделала! – воскликнула Дениза.

Его охватила смутная гордость; в своем тревожном желании разобраться Жан проявил неосторожность… Он рассуждал только о самом себе.

– Как же мне было догадаться? Ты все от меня скрыла, вплоть до своего настоящего имени! Вплоть до самых малейших деталей.

– Но ведь он рассказывал тебе обо мне, я в этом уверена! – воскликнула она.

Взгляд любовника упал на молодую женщину так, как будто он никогда прежде не всматривался в ее черты. Его губы ошеломленно бормотали:

– Какими же глазами он смотрел на тебя? Он описывал тебя раз десять, и не разу у меня не возникло ни малейшего подозрения.

Он удрученно думал о чудовищной ошибке своего друга, не знающего, что у женщины – сто лиц и все они подлинные, так как не она создает их, а те, кто смотрят на нее любящими глазами.

Воспользовавшись его молчанием, она порывисто кинулась к нему и своими обнаженными руками обвила его шею:

– Поцелуй меня, Жан, – взмолилась она.

Каждый нерв Эрбийона дрожал от возмущения. Так что же, Дениза воображает, что, как только рассеется первое удивление, он овладеет ею, как и прежде? Он резко расцепил ласкавшие его руки и жестким голосом сказал:

– Послушай, ты что, разве не знаешь, как он тебя любит?

Черты молодой женщины помрачнели от унижения, но она захотела подыскать этому отказу лестное объяснение.

– Ты ревнуешь? – спросила она.

Лицо Эрбийона исказилось в дерзкой улыбке. Дениза же никак не хотела понять, что его охватил жгучий стыд, похожий на тот, который возникает при внезапно выявленном кровосмешении; чувство, сотканное из уважения, жалости и братства по оружию, теперь было навсегда осквернено, разрушено! А она в тот самый момент, когда он это осознавал, осмеливалась соблазнять его своим телом, волнующие очертания которого под полураспахнутой одеждой он узнавал с какой-то странной ненавистью.

Ему почудилось, что жалкий призрак Мори находится здесь и слушает их диалог; и все в нем: его юная преданность, еще не знакомая с компромиссами, и его чувство товарищества, обостренное жизнью в эскадрильи, гордостью за доверие, оказанное ему человеком, превосходящим его в интеллектуальной утонченности, и его пылкая натура, не допускавшая приспособленчества, – все содрогнулось от яростного негодования.

– Да, речь идет о ревности! – воскликнул он. – Но лучше бы уж было так, в тысячу раз лучше, ты слышишь? Как я теперь туда вернусь?

– Ах, так, значит, ты о нем думаешь! – воскликнула Дениза. – А я для тебя уже больше ничего не значу! А может быть, ты не знал, что у меня есть муж?

Эрбийон чистосердечно ответил:

– Я думал, что он в тылу.

– Почему?

– Из-за его возраста.

– Кто тебе о нем сказал?

Он не нашелся, что ответить. Она торжествующе продолжала:

– Значит, из-за простого предположения, которое ты никогда не проверял и которое к тому же ничего не оправдывает, себе ты находишь оправдание, а меня ты осуждаешь из-за того, что случайно столкнулся с Клодом.

Всплеск глухой злобы заставил его отвлечься и не развивать дальше своего преимущества.

– Какого черта он пошел в авиацию? – воскликнула она.

– Замолчи! – сказал Жан. – Чтобы понравиться тебе.

– Надо было додуматься!

Жан не догадывался, что только примитивной, иступленной любовью к нему можно было объяснить этот бунт Денизы против решения, грозящего отдалить его от нее. Он же увидел в нем одну жестокость, которая вывела его из себя.

– Вижу, что действительно совсем не знал тебя, – холодно сказал он.

– Да, из-за того, что я смеялась, чтобы было весело тебе, из-за того, что я не хотела, чтобы твою душу что-нибудь омрачало, ты вообразил, что я так же, как и ты, играла в любовь.

– Да пойми же ты, наконец! Твой муж любит меня, как брата.

. – Ты бы об этом не думал, если бы сам меня любил, – сказала она очень тихо и, обессилев, опустилась на диван.

Ее гнев рассеялся. Слезы заволокли глаза. Эрбийон никогда раньше не видел, чтобы она плакала. Он вдруг почувствовал себя растерянным, опустошенным. Не был ли он излишне грубым? В чем была виновата она? Он уже больше ничего не знал, кроме того, что не мог позволить этой женщине плакать.

Он нежно поцеловал ее волосы, а потом, опустошенный, сел рядом с ней. Они долго сидели молча. Дениза как-то неловко прикрыла свой пеньюар, который сползал, обнажая грудь. При виде этого движения, исполненного робкой стыдливости, которая в восприятии Жана так плохо увязывалась с образом его любовницы, он испытал потрясение от жалости к ней, к себе самому и к Клоду.

Угадывая в его глазах острую боль, она с задумчивым удивлением спросила:

– Значит, ты так его любишь?

Он тяжело склонил голову, увидев, что и она тоже переживает невидимое присутствие Клода.

Что тут ответить? Разумеется, чувство, которое он теперь испытывал к Мори, ничем не напоминало ту гордую дружбу, окрылявшую его, когда он пересек порог этой гостиной. К нему примешивалось отвращение, делавшее его гротескным, уродливым. Это было так тяжело, так невыносимо, что он встал. Дениза даже не попыталась его удержать.

– Ты уходишь, Жан? – спросила она.

И после продолжительной паузы добавила:

– Навсегда?

Он посмотрел на нее безжизненным взглядом и прошептал:

– Я уже ничего не знаю.

Он вышел на улицу. Лица прохожих казались прозрачными, машины ехали бесшумно; он слышал только звон в ушах. Он брел наугад среди теней, да и сам ничем от них не отличался.

Какое-то смутное воспоминание все же заставило его ускорить шаг. Ему хотелось пообедать пораньше, потому что потом у него было назначено свидание. Но с кем? Тут его кольнула мысль: его ждала Дениза.

Уличный шум, до сих пор заглушённый каким-то неведомым чародейством, тотчас заполнил его голову. Шедшие ему навстречу мужчины и женщины вновь обрели нормальную плотность и телесный цвет. Вновь оказавшись среди живых, он испытал настолько полное облегчение и до такой степени обо всем забыл, что мысль о том, что скоро он увидится со своей любовницей, показалась ему приятной. Он представил ее себе такой, какой она была еще вчера, вспомнил ее гармоничные и легкие движения, увидел, как она улыбается, потягивается в пылкой истоме, любовался беззаботностью ее серых глаз.

Вдруг этот образ показался ему выплывшим из далекого прошлого, и на память пришла комната, из которой он только что вышел. А на месте вспомнившегося ему лица возникло новое – тревожное, растерянное, имевшее с предыдущим лишь чисто внешнее сходство. Он попробовал стереть его. Не получилось. Новое видение уничтожило первое, приклеилось к нему, подобно маске, сначала неподвижной, а потом ожившей. Он понял, что никогда больше не увидит того лица, которое так долго оставалось нетронутым, им любимым, и подумал о том, что всего одного утра оказалось достаточно, чтобы уничтожить это лицо, хотя ни единая его черточка не изменилась.

Родители, видя его таким расстроенным, решили, что он грустит из-за своего предстоящего отъезда. Желая развеять его тоску, они притворились веселыми, вот только радость не светилась из их глаз, а он, чтобы их успокоить, тоже сделал вид, что ему весело.

Надо сказать, что мысль о предстоящем ему ничем не занятом вечере его ужасала. Он чувствовал, что не может читать. Гипнотическое время баров было еще далеко. Его взгляд пересекся со взглядом брата, восхищенно наблюдавшим за каждым его движением.

– Что ты делаешь после обеда, Жорж? – внезапно спросил он у него.

– Иду в лицей, ты же знаешь.

– Нет, ты останешься со мной. Завтра я уезжаю, а у нас даже не было времени поговорить.

Он знал, что в этом неожиданном отгуле ему не могло быть отказано, раз он о нем просил, чтобы заменить то, чем были наполнены все его дни, ему была необходима нежность ребенка, беззаветно ему преданного и чуть ли не влюбленного.

Несмотря на возражения отца, он повел Жоржа в кафе, заказал ему ликеры, обращался с ним, как с равным. Он как о легенде рассказал ему о Тели, поскольку был уверен, что брат поймет его лучше, чем кто бы то ни было. Расспросил его о преподавателях, о приятелях. То, из чего состояла жизнь брата, было ему самому еще настолько близко, что интерес его был неподдельным, они смеялись над одними и теми же шутками, и одним и тем же возмущались.

Когда он отвез Жоржа домой, его боль чуть поутихла. Общение с ребенком облегчило эту слишком тяжелую ношу его мужского горя.

Весь вечер Эрбийону удавалось не думать о Денизе. Он поужинал со своими находящимися в увольнении товарищами по выпуску летной школы в Фонтенбло. Приехав со своих закамуфлированных батарей, подземных укрытий, они с восхищением слушали рассказы Жана о его вольной, полной комфорта и риска жизни в эскадрильи. Тысячи удобств, там казавшихся ему мелочами, по сравнению с участью его бывших сокурсников выглядели привилегиями. Ежедневная и смертельная опасность, которой приходилось расплачиваться, заставляла его с тайным и радостным высокомерием относиться к этим прикованным к земле парням, к этим работникам тира, как летчики их между собой называли, и весь род войск которых они надменно окрестили «ползунками».

Ужин, несмотря на полицейские предписания, как водится, закончился на заре, в атмосфере всеобщего опьянения.

Тем не менее, просыпаясь утром, первым образом, мелькнувшим в его еще затуманенном мозгу, был образ Денизы. Спор, который накануне ему удалось отложить, заявлял о себе вновь. Ему необходимо было кардинально изменить свое поведение с любовницей и Клодом. Как повести себя с последним, у него еще было время подумать, но по поводу Денизы следовало принять решение незамедлительно.

Они так и не объяснились: их последняя встреча протекала в бессвязных речах и импульсивных движениях. Мог ли он таким образом порвать связь, отравленное очарование которой он все время ощущал? Почему бы не увидеться с ней и нежно не объяснить, что им нельзя больше любить друг друга?

Однако под влиянием какого-то странного переворота в сознании те причины, которые накануне выглядели неопровержимыми, теперь показались ему малоубедительными, и, предвидя возражения Денизы, он уже заранее чувствовал себя обезоруженным. Ситуация предстала перед ним в новом ракурсе, он проанализировал ее не с точки зрения его отношений с Мори, а с той точки зрения, с которой смотрела на нее его любовница.

На ее взгляд, действительно, ничего не изменилось. То, что для него явилось душераздирающим откровением, Денизе в течение долгих месяцев служило основой для существования. Что она могла поделать с тем, что ее любовник и ее муж встретились в одной эскадрильи, прониклись друг к другу глубоким уважением, а работа в экипаже сплела их нервы в один узел и почему это должно было бы отдалить ее от Жана? Могла ли она разделить с ним его ужас перед подобной ситуацией, с которой она смирилась с самого начала и которой пользовалась без угрызений совести? Раз он не попытался побольше разузнать о ее жизни, раз ему было достаточно ее тела и ее смеха, кто же тогда дал ему право оскорблять ее чувство, тем более что он увидел, насколько оно сильно и как много причиняет ей боли?

Тем не менее он не мог смириться. Он знал об этом по внутреннему убеждению, а оно сильнее, чем любые доводы. Будучи не в силах объяснить его своей любовнице и боясь причинить ей страдание, он решил уехать, не повидавшись с Денизой. К тому же ему оставалось занять чем-то всего несколько часов, а уж там жизнь в эскадрильи поглотит его без остатка.

Этот последний день он провел в кругу семьи, весь во власти томной грусти, которая обычно следует за отречением. И пока они вполголоса беседовали среди сгущающихся теней, тень смерти скользнула мимо Эрбийона. В его памяти отдавались слова товарищей:

– Эскадрилья быстро обновляется.

– Чем дольше летаешь, тем больше сокращаешь свои шансы выжить.

За несколько недель, причем при затишье на фронте, он пережил гибель Бертье, Дешана, Живаля. Ничто не оправдывало его веру в неуязвимость собственного тела. Взрыва одного из тех снарядов, которыми каждый раз пестрела его воздушная дорога, было достаточно, чтобы его глаза навеки закрылись. Его судьба зависела от местонахождения немецкого снайпера, от случайного заклинивания пулемета, от каприза мотора.

Как хрупка была его жизнь и напрасна тревога, терзавшая его последние два дня! Как маловероятен был его шанс, а вместе с тем и шанс Мори ускользнуть от воздушных засад! Да и разве не могла бы решить в скором времени всех проблем их одновременная гибель?

В тот же момент неуемное, как инстинкт, желание жить заставило его выпрямиться. А поскольку смерть неусыпно его подкарауливала, то неужели он, вновь повернувшийся к ней лицом, не имеет права на все, и зачем отказываться от заведомо высшего подарка судьбы?

День клонился к ночи, ярче и грубее разжигающей пламя желания. Она поманила его к тому дому, дорогу к которому он открыл лишь накануне; только одного он боялся – что не застанет в нем Денизу.

Как только она увидела его дрожащий рот, его лихорадочно трепещущие веки, она бросилась в его объятия, как никогда ранее охваченная страстью и еще более прекрасная, чем всегда.