Павел Молитвин Псы из Тени

ни сказали, что я буду сидеть в камере, пока не скажу все-все-все. Они сказали, что каждое мое слово будет записываться. Но о чем я должен говорить? Я и так ответил на все вопросы. А они спрашивали и спрашивали, спрашивали и спрашивали… Они мне не верят. Но разве оттого, что я буду день и ночь повторять одно и то же, что-то изменится?..

Тетя Нина ругала меня, когда я начинал разговаривать сам с собой. И чтобы ее не сердить, я почти никогда так не делаю. Только пою, когда никого нет, например сгребая листья в парке или собирая мусор в черные пластиковые пакеты. Но я не могу петь в этих стенах. К тому же, если я буду петь, меня отсюда не выпустят. Они сказали, что не выпустят меня, пока я не скажу им все-все-все…

Но я уже рассказал, а они все равно не поверили… Они мне все равно не поверят. Олег Васильевич предупреждал, чтобы я никогда не рассказывал о псах из Тени. Он предупреждал, что мне не поверят. Он говорил, что, когда люди не хотят во что-то верить, они перестают видеть и слышать. И он был прав. Ведь сколько он ни говорил Фомичеву, чтобы тот не спиливал старые тополя, тот все равно пилил, пилил и пилил. А они падали, падали и падали, хотя Олег Васильевич написал диссертацию про тополя. И его даже назвали кандидатом, а потом доктором ден-дро-ло-ги-че-ских наук. Кажется, так.

Олег Васильевич мне поверил, про псов. Но он уехал в Канаду. Это такая страна за морем. Он долго не хотел туда ехать, а потом уехал. К сыну, который работает там лесником. Или лесничим. Или егерем. В общем, он охраняет там лес и зверей.

Олег Васильевич говорил, что этим его сын мог заниматься и здесь, а потом сказал, что здесь даже людей не берегут, и заплакал. Он тогда выпил и очки потерял. Когда у него жена в больнице умерла. Она такая маленькая и худенькая была и на горшок две недели не ходила. Из-за этого она ходила по врачам, но ее все равно в больницу не брали. Мало ли, говорили, почему может болеть живот. А потом Олег Васильевич вызвал «скорую помощь», и врачиха обругала его и сказала, чтобы Ирина Петровна съела яблоко и все пройдет. Но яблоко ей не могло помочь, это даже я понимаю. И тогда Олег Васильевич сам Ирину Петровну в больницу привез, а ее все равно брать не хотели. Но Олег Васильевич дал кому-то денег, и ее взяли. Только оказалось, что уже поздно. Это называется ин-ток-си-ка-ция организма…

Но даже если бы Олег Васильевич был тут и сказал им про псов, они бы и ему не поверили. Они бы сказали, что раз сам он псов из Тени не видел, значит, их нет. Потому что никакой Тени тоже нет. И этих жлобов вовсе не псы на части порвали. Но псов и Семен видел, и Венька Щербатый. И этот… на машине который. Новенький…

Он не хотел второй раз машину на бульвар гнать. Он говорит, я своими опорами всю траву раскорябаю. А Фомичев ему говорит, езжай и укороти этот вяз. Иначе с нас комиссия премиальные снимет. А с Фомичевым не поспоришь, он чуть что — начинает глотку драть и матюгаться. Вот новенький и поехал. А мы за ним пошли. И видим, красная эта машина стоит на прежнем месте. На газоне, под вязом, с которого ветки пилить надо.

Семен тогда посмотрел и говорит, что записки нашей нет. Он говорит, я же предупреждал, что этот гад не взглянет на наши писульки и машину не отгонит. Семен, конечно, не так сказал, но тетя Нина, пока жива была, запрещала мне ругаться. И повторять всякие нехорошие слова тоже запрещала.

Тогда Семен сказал, чтобы самую большую ветку лез пилить я. Потому что она наверняка упадет на машину. А мне за это ничего не будет. Но Щербатый сказал, что раз Венька такой умный, пусть сам и лезет. А новенький говорит, мол, не надо этот вяз вообще трогать. За иномарку эту нам потом всей кодлой не расплатиться будет. И если бы Фомичев не пришел, так я бы и не полез ту ветку резать. А он, как из-под земли… Он так всегда… Обругал нас по-всякому, сунул мне в руки бензопилу и ушел…

Он даже Олега Васильевича не слушал. Тот ему специальные журналы приносил, где написано, что тополь — это не просто дерево, а живая химическая лаборатория. Или завод по производству кислорода. Я это очень хорошо запомнил, потому что Олег Васильевич не только Фомичеву это говорил, он и комиссии этой… Из садово-паркового управления. Как-то оно хитро называлось… ГУСПП, кажется.

Я эти слова из больших букв как-то плохо запоминаю.

Тетя Нина говорила, это потому, что я — жертва Чернобыля. Что если бы она меня от сестры в Питер не перевезла, я бы совсем идиотом сделался. Меня и в школе кретином дразнили и даже потом справку дали. И только Катя говорила, что я самый лучший… Она много мне хороших слов говорила. А потом, после того как ее муж ко мне амбала с арматуриной подослал, куда-то исчезла…

Он бы меня, наверное, убил, если бы не псы из Тени. Он меня возле парадной караулил. И кровища из него так и хлестала… Он был здоровенный, так ведь и псы не маленькие. И очень быстрые. Но тогда темно было и на улице никого. Некому было их видеть. А я убежал и лег в постель. Я знал, что мне никто не поверит…

Я когда еще маленьким тете Нине про Тень говорил, она не верила. То есть знала, что я не вру, и все же не верила. И Катя не верила. Смеялась и называла меня фантазером и врушей. Она умела придумывать всякие слова. И так быстро бегала, что ее никто догнать не мог. Пока ногу не подвернула. А я тогда цветник лапником закрывал, морозы ударили, тропинки в парке заледенели…

Мы в ту зиму несколько раз их лапником накрывали. Цветники. А когда оттепель наступала, лапник убирали. Чтобы цветы под ним не сопрели. Тогда еще Олег Васильевич волновался, как бы цветочная почка в рост не пошла. Она ведь если обмерзнет, так весной уж не цветет. Когда листочки на деревьях или кустах распускаются, это не страшно. Одни отмерзнут, другие распустятся, их Олег Васильевич спящими называл. Это он мне рассказывал, когда Катя пропала. Это, он говорил, как листочки… Одни пропали, другие вырастут…

Я, пока тащил ее через парк на закорках, вовсе не думал, что мы с ней еще встретимся. Думал, бросит она по утрам бегать. А она снова начала и ко мне стала в гости приходить. Зинаида Юрьевна, когда в первый раз увидела ее, ругаться принялась, а потом хвалила даже…

Катя была совсем не похожа на мою жену, которую Зинаида Юрьевна называла хищницей. Но она не была хищницей. Ей просто понравилась моя квартира. То есть не моя, а тети Нины. К тому времени, правда, тетя Нина уже умерла и я жил в ней один. В двух комнатах. А у Вероники было два сына, и она хотела помочь им, позаботиться об их будущем. Но тогда я об этом еще не знал. А потом она помогла мне перебраться в эту комнату, и это было не так уж плохо, потому что Зинаида Юрьевна варила мне иногда рассольник и приглашала смотреть телевизор. И мы смотрели всякие фильмы про дельфинов и слонов…

Иногда мне снятся слоны, крокодилы и зебры. И лошади… Лошади, похожие на тех, которых я видел в Тени. С густыми длинными гривами… Они бродят в высокой траве и совсем не боятся людей. Я тоже не боюсь людей, живущих в Тени. Они всегда добры ко мне. И они вырастили тех трех щенков, которых я им подбросил, когда дядя Володя хотел их утопить…

— Я надеялся, что это сон. Иногда мне снятся очень правдивые сны…

Но теперь я вижу, это не сон. Они схватили меня и не собираются выпускать…

Почему вы держите меня здесь?! Я ведь уже сказал вам все, что знал! Я не могу больше видеть этих стен! Мне душно. Я хочу в парк…

Я не убивал этих двоих. Вы слышите?.. Это сделали псы из Тени. Вы понимаете? Вы можете мне не верить, но их видели Сеня, Щербатый и шофер… этот… новенький. Почему вы не спросите их?..

Я знаю… Это называется найти крайнего. Или найти стрелочника. Может быть, все бы и обошлось, если бы я не сказал им про псов из Тени. Но тетя Нина всегда учила меня говорить правду.

читала она мне из «Конька-горбунка».

А Олег Васильевич советовал ни в коем случае не говорить про псов из Тени.

Но зачем врать, если их видели три человека? Чего скрывать, они действительно приходят на помощь, когда моя жизнь в опасности. Но… я не могу призвать их. И не могу уйти в Тень, когда мне это вздумается. Я… проваливаюсь в нее, как в сон… Иногда мне кажется, что это и есть сон… Если бы появление псов не оставляло слишком заметных следов, я сумел бы себя убедить, что Тень мне только снится…

Олег Васильевич советовал не ломать над этим голову. Он говорил, что мозг у меня устроен как-то иначе, чем у большинства людей, хотя, может статься, Чернобыль тут ни при чем. А может, и при чем. Интересно было бы посмотреть, какие у тебя будут дети, сказал он как-то, когда мы сидели вечером на одной из скамеек… Их в парке совсем мало осталось. Я ведь после работы не иду сразу домой — что мне там делать? И Олег Васильевич часто приходил побродить сюда после работы. Иногда с женой. Тогда я не подходил к нему. А иногда один, и тогда мы болтали о том о сем…

Я как-то сказал, чтобы он не задерживался здесь дотемна. А когда он спросил почему, рассказал о тех парнях, которые спихнули меня в прорубь для моржей. И потом не пускали выбраться на берег. Я не хотел говорить ему о пришедших мне на помощь псах, оно как-то само вырвалось. И он мне поверил. Оказывается, он уже слышал от кого-то историю о трех растерзанных маньяком парнях, найденных позапрошлой зимой на берегу пруда. Но это был не маньяк. Это были те самые псы, о которых тетя Нина не велела рассказывать. Хотя сама в них не верила.

Она была очень умной и, когда я вырос, строго-настрого запрещала мне заглядываться на девушек. Она говорила, что если я не хочу стать полным идиотом, то не должен пить и курить. И еще у меня не должно быть детей, потому что они будут кретинами. Слепыми и глухими кусками мяса. Я обещал, что никогда не заведу детей, но не стал говорить об этом Олегу Васильевичу…

Я сказал об этом только Кате, а она рассмеялась и ответила, что не собирается иметь от меня детей. У нее уже есть мальчик и девочка, и ей их хватает с избытком. И мне нечего бояться, она сделает все, чтобы детей не было.

А потом ко мне пришел ее муж и сказал, что убьет меня, если я буду встречаться с Катей. Я сказал, что никакой Кати не знаю, ведь она не хотела, чтобы кто-то знал о наших встречах. Только Зинаида Юрьевна, от которой их все равно нельзя было скрыть. Но об этом я, кажется, уже говорил…

Говорить вслух в пустой комнате еще хуже, чем говорить по телефону, не видя собеседника. И все-таки жаль, что Катя мне не позвонила. Я долго ждал звонка, а потом сам ей позвонил, но она, наверное, сменила сим-карту. А может, я просто перепутал телефон. Мне было тогда совсем плохо. Я не хотел ни есть, ни пить, и псы из Тени пришли ко мне, и мы все вместе сутками лежали на диване. Иногда я выходил в туалет, а псы убегали в Тень, но скоро возвращались. Они звали меня с собой, но мне не хотелось никого видеть. Я боялся встретить там Таю — девочку, которой отдал когда-то щенков, и бородатого человека, утверждавшего, что Тень — это мой мир. А его мир — Свет…

Его зовут Вернер, и я не спорил с ним. Он очень умный и говорил что-то про пересекающиеся пространства. Про то, что из его мира время от времени к нам приходят такие известные люди, как Христос, Будда, Магомет и многие-многие другие. Я не запомнил их имен, потому что для меня они ничего не значили…

Но я не хотел видеть ни Таи, которая с каждым годом становилась все красивее, ни Вернера, предсказавшего, что рано или поздно я приду к ним насовсем. И чем скорее это произойдет, тем будет лучше для меня. Они стали бы меня жалеть, а я не хотел ничьей жалости…

А потом из отпуска приехала Зинаида Юрьевна, гостившая у дочери в городе Твери. И псы ушли в Тень, чтобы не пугать ее, и мне пришлось тоже встать с дивана и идти на работу. И Фомичев орал на меня и грозился уволить за прогулы. Но кто-то ведь должен подрезать кусты, рыхлить под деревьями землю, сгребать листья и стричь в парке газоны? И я продолжал сажать цветы, кусты и деревья, поливать их, чинить дорожки и собирать мусор…

В общем, все были рады, что я вернулся, и Фомичев сказал, что запишет мои прогулы как отпуск. А Олег Васильевич подарил мне красивую шапку, которую связала Ирина Петровна, и продолжал рассказывать о пользе тополей. И ничуть не обижался, что о нас за глаза говорят, будто мы — два сапога — пара…

Вот вы заставляете меня говорить все-все-все. Так послушайте про тополя. Их нельзя спиливать! Они живут по восемьдесят, а то и сто лет. А некоторые долгожители дотягивают до шестисот лет. Но только не у нас, не в городе. У нас они живут как люди — лет шестьдесят — семьдесят. Потому что впитывают в себя всякие вредные отходы и особенно пыль, в которой содержатся металлы. Правда-правда! Олег Васильевич всю жизнь занимается тополями, и уж он-то знает, какое это прекрасное дерево!

Я вот хорошо запомнил, что тополь среднего возраста поглощает до сорока килограммов углекислого газа в час. А кислорода выделяет в семь раз больше, чем, например, ели или сосны. И тополиный пух совсем не ал-лер-ге-нен. Потому что семена не бывают ал-лер-ге-на-ми. Он, наоборот, полезен, потому что липкий и собирает на себя городскую пыль. И никакой тополиной моли не существует. Олег Васильевич говорит, что обрезка и уничтожение тополей — это какой-то проклятый бизнес, которым занимаются люди, не понимающие, какой вред они наносят городу. Или понимающие. Но все равно вредящие. Как владелец той красной иномарки, которому Щербатый оставил записку под «дворником»…

Он просил убрать машину, чтобы мы могли подрезать вяз, хотя заниматься растущими на бульварах деревьями не наша работа. Но Фомичев сказал, что это халтура и халява, и всем ребятам хотелось заработать на бутылку.

И сук, конечно, упал на машину. А когда новичок сложил лестницу и я слез на землю, прибежали эти двое и сказали, что мы вжухались и должны платить бабки за поцарапанную крышу. И один из них, похожий на шкаф, лысый и горластый, ударил меня в лицо. Но я упал в кучу листьев, которую мы вчера нагребли, и не ушибся. Вот только из носа пошла кровь. Он распух, и мне до сих пор больно им дышать, поэтому я говорю не очень внятно.

Да мне больше и нечего сказать…

Псы из Тени приходят, когда мне плохо. И убивают тех, кто хотел убить меня. Что еще?.. Я не знаю, что такое Тень. Я не знаю, как в нее попадаю. Бывает, делаю шаг — и все вокруг меняется. Из лета я могу попасть в зиму, а из весны — в осень. Иногда я попадаю в поле, иногда — в лес. Иногда в город, совсем непохожий на Питер, где невысокие дома из белого камня утопают в кустах и деревьях. Там много птиц и люди, когда хотят, летают, хотя у них нет крыльев. Со мной они разговаривают мысленно, потому что я не понимаю их языка… Но обо всем этом я вам уже рассказывал. Почему я должен повторять это снова и снова, сидя в пустой камере? Разве оттого, что Олег Васильевич так много говорил про тополя, его кто-нибудь послушал? Ему кто-нибудь поверил?..

Выпустите меня. Я хочу в парк. Мне плохо тут! Господи, до чего же мне плохо в этих холодных стенах…

— Я знал, что вы придете за мной! Лохматые мои!.. Тихо, тихо, этак вы меня с ног свалите!.. Куда вы зовете меня?.. Наверное, Вернер прав и мне пора уйти в Тень… Знаю, знаю, сейчас у вас во всю цветет сирень и запах стоит такой, что голова кругом идет. Ну что же, ведите меня сквозь стены, один я вряд ли сумею…

А вы!.. Слышите?! Не пилите тополя! Одумайтесь.

И… передайте Зинаиде Юрьевне, что я любил ее, как маму… И как тетю Нину, которая, будь ее воля, не позволила бы вам пилить тополя…

— Черт возьми! Куда он делся?..

— Об том я и говорю! Дверь была заперта, некуда ему деться!

— Не может быть! Значит, его в другую камеру перевели. Ну что ты на меня таращишься? Не хватало еще от тебя услышать историю про зелененьких человечков и прочих пришельцев! Пошли, старшему доложим — он разберется. В нашем заведении никаких тайн и чудесных исчезновений…