Генерал раздраженно кричал в трубку: «Громче, черт побери, ничего не слышно!..»
За окнами нескончаемым потоком тянулись на запад танки и артиллерия Советской Армии, и окошко деревенского дома, и даже стол, на котором стоял телефон и были разбросаны карты, дрожали от грохота.
Бросив на рычаг телефонную трубку, генерал сердито протопал в прихожую, откуда непрестанно доносился сдержанный говор. При его появлении несколько офицеров штаба вышли за дверь. Дежурный по штабу старший сержант — в каске и с автоматом — вытянулся по стойке «смирно» и, волнуясь, доложил генералу, что сегодня, как и вчера, она опять прошмыгнула в ворота...
— В ворота? В ворота комендатуры? — переспросил командующий. — А часовые куда смотрели?
Начальник охраны громко продолжал рапорт:
— Так что часовые, разрешите доложить... отвернулись! На чисто выбритом лице генерала проступил румянец, седые брови сошлись к переносице... Офицеры у входа вытянулись, однако какая-то общая, совсем не грозная мысль читалась на их лицах, в глазах.
Адъютант генерала подскочил к двери.
— Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться... — четко начал он и кивнул в сторону улицы. — Вон воришка, собственной персоной.
В дальнем конце просторного, занесенного снегом двора виднелась большая поленница. Девочка лет шести-семи вертелась вокруг нее, увивалась вьюном, пока не стянула полено с высокого штабеля. Тотчас после этого девочка настороженно осмотрелась по сторонам и по грязному снегу припустилась обратно к воротам. Из-под обтрепанной юбки, которая была ей явно не по росту, на бегу замелькали голые ножонки. У ворот девочка снова остановилась, опасливо выглянула на улицу и бросилась наутек.
Привстав на цыпочки и вытянув шею, генерал проводил ее взглядом. Когда девочка скрылась, он обернулся к дежурному сержанту;
— Вчера она тоже брала дрова?
— Так точно, и вчера тоже. Ровно одно полено, — ответил тот.
Генерал задумчиво смотрел на начальника караула, занятый какими-то своими мыслями. Потом повернулся к адъютанту:
— Товарищ капитан, одевайтесь, — и быстрым движением он снял с гвоздя шинель, оделся и пристегнул кобуру.
Старший сержант распахнул перед ним дверь. Папаху генерал надел уже на ступеньках крыльца. Адъютант догнал его у ворот, где генерал расспрашивал двух часовых-автоматчиков:
— Второй раз пробирается сюда... эта лазутчица?
— Так точно, товарищ генерал-майор, сегодня второй, — подтвердили солдаты.
— И вы не сумели ее задержать?.. Ни когда входила, ни на выходе?
— Мы, извините, отвернулись, — сконфуженно признался один из часовых, высоченный, широкоплечий солдат. — Вот так же вот стою вчера в карауле и примечаю: девчушка притаилась за домом. Однако начальник караула приказывает: отвернуться и проследить что она станет делать. Ну, словом, она унесла полено. А сегодня уж мы, понятное дело, отвернулись до получения приказа.
Генерал сжал губы, чтобы невольно не похвалить солдат за явное нарушение дисциплины. А сам между тем не выпускал из поля зрения фигурки девочки, семенящей по эту сторону широкой улицы.
— Пошли, — махнул он адъютанту. И кивком похвалил за догадливость молодого лейтенанта-переводчика, который присоединился к ним.
Девчушка брела по талому снегу метрах в ста впереди. Генерал подал знак офицерам: двигаться осторожнее и не торопиться, чтобы не вспугнуть девочку. Адъютант, в свою очередь, тоже чуть поотстал от группы и махнул рукой, следующей шагах в тридцати от них группе солдат с автоматами, приказывая тем поотстать.
Девочка свернула на боковую улицу. Мужчины и женщины на перекрестке, которые глазели на проходившие мимо части, почтительно и не без опаски расступились перед генералом и его спутниками. Точно так же молча проводили они взглядами группу автоматчиков, когда те повернули к улице, выходившей на небольшую площадь, где стоял памятник и у подножия лежали увядшие цветы.
Проходя мимо, генерал мельком взглянул на памятник.
— Верно, какому-нибудь герою? — полуобернулся он к офицерам.
— Святому. Преподобному Флориану, — ответил переводчик. — Боевая задача того Флориана — оберегать село от пожара.
— Не дури, — одернул его генерал.
— Никак нет. Данные вполне достоверны; вчера вечером выяснил у местной учительницы: перед нами статуя Флориана, воздвигнута в одна тысяча девятисотом году.
— Не тысяча девятисотого года в селе не было пожаров?
— Были. По регистрационным книгам село горело шестьдесят восемь раз.
— Так как же тогда...
Но генералу было уже не до святого. Он старался не упустить, куда свернет девочка; потом, помолчав, спросил:
— А что собой представляет эта учительница? Старая, молодая?
— Старая... Ей уже тридцать два, и трое детей у нее...
— Ну, лейтенант... Все-таки теория относительности — великая вещь и правильная. И в нашем конкретном случае тоже. Для вас женщина тридцати лет стара, а я, грешным делом, иной раз вздыхаю: эх, стать бы мне снова молодым, годков пятидесяти, что ли...
Семенившая впереди них девочка неожиданно перебежала улицу. Генерал и его спутники тоже перешли на другую сторону. И в это время генерал неожиданно заметил позади автоматчиков.
— А эти куда направились? — резко обернулся он к адъютанту.
— Товарищ генерал-майор... — подыскивал слова капитан, — это мой приказ. Ведь чужая страна, да и неприятель в тридцати километрах...
— Немедленно верните их обратно, — приказал генерал и снова двинулся вперед, стараясь не потерять из виду девчушку, которая замешкалась у подъезда какого-то дома со множеством окон. Всем тельцем она налегла на дверь, толкнула ее и проскользнула внутрь.
Лейтенант-переводчик пояснил: это здание — школа. Отдав приказ автоматчикам, подоспел адъютант, и военные один за другим вошли в подъезд. По обеим сторонам коридора были двери. Из-за одной доносился женский голос, отчетливо диктовавший какие-то фразы:
— Объясняет, что подлежащее отвечает на вопросы «кто» и «что», — перевел лейтенант и кивнул на дверь слева.
Там дребезжал мужской, вернее, старческий голос: «Советский Союз, дети, является величайшей страной, но не потому, что занимает большую территорию, а потому, что народ там живет без помещиков и капиталистов».
— Кому это он объясняет, детям или, может быть, нам? — кивнул генерал на дверь, откуда сочился усталый мужской голос.
— Да, — подтвердил лейтенант, котом добавил: — Вряд ли... Ведь он не мог знать, что мы слышим...
С улицы ввалились еще двое ребят. Каждый, прижав руками к груди, тащил по небольшому полену. При виде военных они испуганно замерли.
— Лейтенант, — генерал был заметно взволнован, — спросите, зачем они носят с собой дрова?
Лейтенант присел перед малышами на корточки, пошептался с ними о чем-то, и те наконец осмелели: не сводя зачарованных глаз с генерала, мальчуганы пустились рассказывать, перебивая друг друга.
— Они говорят, что, если не принесут дров, нечем будет топить школу, — переводил офицер. — Но сейчас хорошо, потому что теперь не прогоняют домой тех, кому негде взять дров.
— А раньше, что же, прогоняли, кто не приносил? — спросил генерал.
На этот раз лейтенант еще дольше шушукался с ребятишками.
— Понятно, — наконец повернулся он к генералу. — Они говорят, что опоздали на целый урок, потому что обходили деревню в поисках дров. Дома у них нет ни полена. А они уже три дня приходили в школу с пустыми руками и сегодня решили раздобыть дрова во что бы то ни стало. А раньше лучше было и не являться в школу без дров, потому что дети богатеев кричали: пусть голытьба не греется нашими дровами!
— Их дровами... пускай не греется?.. — прошептал генерал: глаза его широко раскрылись.
Затем, резко повернувшись, он вышел на улицу. Снял папаху. Густые, с проседью волосы повлажнели от сдерживаемого волнения. Широкой, знакомой с трудом ладонью он пригладил волосы и тут же снова взъерошил их: рука чуть дрожала.
Генералу вспомнилось детство. Три его старших брата давно батрачили, когда подошел черед и его, четвертого сына. Мальчонке сравнялось одиннадцать, когда его отдали в подпаски к мироеду. И с того самого часа он не ведал ни сна, ни отдыха... Хозяйка с утра до вечера гоняла его.
— Шевелись, шевелись, дохлая кляча! — не смолкал ее визг. — У меня даром харч жрать не будешь. У меня никто еще из вашей породы не зажирел.
Эти хлещущие бичом слова и сейчас еще жгли его... И здесь они настигли его, уже поседевшего.
— Пусть не греется голытьба от наших дров... — машинально повторял он, и все вертел в руках, разглядывая так и этак свою генеральскую папаху из нежного серого каракуля с малиновым верхом. Словно от нее ждал единственно верного решения, совета.
— Михаил Петрович! — негромко окликнул его адъютант и, когда тот недоуменно вскинул глаза, заботливо предостерег: — Простудитесь, товарищ генерал-майор... этакая слякоть!
Генерал надел папаху.
— Товарищ капитан... — начал он, еще не приняв решения, но тут же взял себя в руки. — Отправляйтесь-ка, дорогой, в комендатуру. Нагрузите машину дров. Если не хватит готовых, скажите бойцам — пусть наколют.
— Будет исполнено!
— Объясните, в чем дело. Скажи им, я прошу, прошу их... пожертвовать часом-другим отдыха.
— Ясно.
— Грузовик с дровами и трех бойцов пусть направят сюда немедля! Торопитесь.
Адъютант козырнул и скрылся.
Генерал проводил глазами его ладную фигуру вплоть до статуи святого Флориана. Затем взгляд его скользнул вдоль фасада домов напротив, где по-прежнему молча и настороженно жались люди, следя за генералом и его свитой и стараясь не упустить ни одной мелочи.
— Что это с обывателями? Похоже, боятся нас? — обернулся командующий к лейтенанту.
Переводчик направился было к зевакам, но генерал жестом остановил его. Не спеша, время от времени останавливаясь, офицеры двинулись к главной улице.
— Ты ведь был студентом иняза? — немного погодя спросил генерал.
— Товарищ генерал-майор... Я и сейчас учусь на заочном.
— Знаю, знаю: книги с собой таскаешь, — одобрительно кивнул генерал. — Молодец! — сказал он.
Юношески круглолицый, курносый лейтенант зарделся. Генерал остановил на нем долгий взгляд.
— Сегодня ты получил урок на всю жизнь, — не своим, сипловатым от волнения голосом начал он. — И если ты не расскажешь, если устанешь повторять всем и каждому, что еще вчера здесь дети богатых кричали: «Не смейте греться у наших дров!» — если не сделаешь этого, я т-тебя... — И генерал потряс кулачищем.
— Товарищ генерал-майор, мне никогда не забыть!
Широкими шагами генерал мерил грязь. Иногда он останавливался и задумчиво разглядывал тлеющую сигарету. Он закурил уже третью, когда группа приблизилась к статуе святого пожарника и генерал заметил поджидавших его автоматчиков.
— Товарищ генерал-майор, разрешите... — начал было по всей форме рапорт старший по группе.
— Отставить, — махнул генерал рукой — и к лейтенанту: — Расскажи им, что было там, в школе...
И зашагал дальше. По главной улице теперь потянулись повозки и машины тыловых частей. Но даже сквозь треск моторов и крики возниц он слышал те свои жалобы, что очень давно, еще ребенком, на хуторе неподалеку от Ставрополя он, забившись в дальний угол хлева и горько рыдая, поверял серой, набитой соломой подушке...
Генерал оглянулся. Хотел послать автоматчика, чтоб побежал, поторопил капитана о выполнении приказа. Но тут, гудя и фонтанами разбрызгивая по сторонам грязь и подтаявший снег, на них выехал «студебеккер». На высоком штабеле дров сидело четверо бойцов. Замедлив ход, машина остановилась перед генералом. Адъютант распахнул дверку кабинки и хотел было вылезти, но генерал крикнул:
— Езжайте к школе!
Когда генерал вернулся обратно к школе, урок уже кончился и ребятишки высыпали наружу. И с противоположной стороны улицы постепенно тоже подходили любопытные обыватели.
Отделившись от шумной ватаги ребят, к генералу направились стройная молодая женщина и седоусый мужчина. Четко отдав честь, генерал затем протянул женщине руку.
— Генерал-майор Михаил Петрович Борисов, — прогремел лейтенант. Затем тихо по-русски пояснил генералу, что мужчина и женщина — единственные здешние учителя. Когда генерал представился и седому учителю, лейтенант так же громко, чтобы слышали все — и дети и взрослые, — перевел на венгерский слова своего командира. — Мы затем и пришли, чтобы восстановить справедливость. Трудовой народ не потерпит, чтобы дети его коченели от холода. Но пусть он зорко следит, чтобы у школьного очага не пригрелись паразиты.
Генерал почтительно приложил руку к папахе и собрался было уйти. Но вдруг заметил прошмыгнувшую за спиной учительницы маленькую добытчицу дров. Генерал шагнул к ней, нагнулся и поднял на руки.
Девчушка испуганно заплакала. Генерал, успокаивая, что-то шептал ей на ухо. Вынув носовой платок, осушил заплаканное личико малышки, потом тем же платком насухо вытер перепачканные, озябшие ножонки девочки.