Ирис Бернгард, едва сдерживая нетерпение своих шестнадцати лет, выходит навстречу первому рабочему дню. Она торопится к пестрым клубам дыма на горизонте. Она идет одна. Остальные ученицы поехали автобусом. Ей хочется прийти туда пешком, ей ничуть не интересно явиться из автобуса — а вот и я! Ей хочется подходить к комбинату медленно, шаг за шагом, видеть, как он растет у нее на глазах.
В девятом классе они ездили в Буну. Но были тогда зрителями, глядели разиня рот на все, приехали как на экскурсию или как на прогулку, в зоосад. Хотя все-таки скоро поняли: в Буне они не просто на экскурсии. Да, поняли это самое позднее, как вышли из сверкающей стеклом лаборатории, где девушки сидят в белоснежных халатах, где поблескивают сотни пробирок со всевозможными жидкостями, и направились к карбидному цеху.
Дело было в ноябре, а в ноябре темнеет рано, к цеху они с трудом карабкались по узким железным лестницам, да еще на каблуках: ступишь — думаешь пол, а там зола. А потом видели, как выпускают из печи шлак, желтые факелы карбида. Потные лица перед печью. Впечатляющее зрелище, ничего не скажешь, хотя девчонки поначалу ничегошеньки, что в огромном цеху совершалось, в толк взять не могли.
Ирис Бернгард уже подходит к комбинату, уже улавливает его запах. Трудно разобрать, чем здесь пахнет. Какой-то пресный, сладковатый, горький и не поймешь какой запах. Так что же это такое, что же привело ее сюда? Не может же быть, чтоб всему виной пятерка по химии. Надо надеяться, что она в первый же день не наделает глупостей и не изуродует себе лицо какой-нибудь дурацкой кислотой. Но вообще-то ее сегодня вряд ли подпустят к реактивам, поначалу станут пичкать теорией.
Дорога, сделав поворот, открывает вид на комбинат. Вытянутое здание завода, трубы высочайшие, чуть ли небо не скребут. От дыма у нее на глазах выступили слезы. «Ну вот, — подумала она, — словно глотнула водки».
Уже перед самым комбинатом ей никак не перейти дорогу. Колонны грузовиков катят и катят мимо. В глаза ей летит зола, она пытается спастись носовым платком. Безуспешно. А между тем на нее уже оглядываются. Еще подумают, что она ревет. Смех, да и только. Но она так просто не сложит оружие. Ведь Буна и ее будущее на комбинате уже перед ней. Прекрасное будущее. Клубы дыма рвутся из труб. Зола как пудра. А она когда-то даже знала, сколько тонн отваливает ежедневно комбинат сельскому хозяйству.
По обочине дороги растет шиповник, не слишком пышный, но вот же с успехом сопротивляется удушающей атмосфере. И все-таки, говорят, в мае деревья здесь уже теряют листву. А ей придется два года вкалывать, может, и дольше.
Ирис Бернгард замедляет шаги. А что, если она повернет, сядет в ближайший поезд и вернется в деревню? В саду на качелях она обо всем позабудет. А основание? «Не могу. Задохнусь я там!» Звучит, пожалуй, чересчур трагично. Ей стало смешно, она едва не рассмеялась вслух, и тут же заторопилась. Бежать наперегонки с дизельной тележкой. Водитель, белокурый парень в синей спецовке, с расплющенным, точно в боксе, носом, что-то кричит ей. Но девушка, хоть и устала, внимания на него не обращает. Перед самыми лабораториями ей еще приходится перебираться через рельсы, она на секунду останавливается, чтоб отдышаться, и, поднимаясь по лестнице в лабораторию, чувствует, что ноги точно одеревенели. И тут она слышит голоса подруг, понятно, они на автобусе куда быстрее приехали, слышит, как маленькая толстушка Карин Шустер говорит:
— Честно скажу, мне сразу подозрительно показалось, что это она пешком бежит. Конечно же, Ирис дала тягу!
Многоголосый протест:
— Чепуха!
И опять Шустер:
— Спорю!..
Ирис Бернгард рывком отворяет дверь:
— Это кто дал тягу?
Общий смех.
Маленькая Шустер заикается:
— Так ведь каждый может ошибиться, и все-таки чудно́. Нас со всеми удобствами доставляют прямо к двери, а ты бежишь пешком.
— Ты не поверишь, — отвечает Ирис, — но я решительно против всех удобств.
Неожиданно с лестницы доносятся голоса. У девушек на лицах любопытство. Они быстро натягивают халаты.