"Собаки в разгар лета: Рассказы и повесть" - читать интересную книгу автора (Миямото Тэру)

Когда приплывут младенцы


В одну из глухих ночей посреди зимы меня разбудила жена. Пришлось вставать и идти искать нашу загулявшую собаку. Обычно песик быстро прибегал на мой голос или голос жены, даже если забирался в какие-нибудь дебри. Но сейчас была ночь, и орать на всю округу было как-то неудобно…

В поисках пса мы вышли к речушке, которая текла по краю рисового поля. Здесь жена решилась позвать собаку во весь голос; мы прислушались к ночным звукам. Собака не откликалась, до нас доносился только скрип ветвей голых деревьев у реки, раскачиваемых ветром.

Закутавшись шарфом по самые глаза, жена сказала, что эта глупая собака могла и в речку свалиться, поэтому надо посветить фонариком по воде.

— Даже если она и свалилась, ничего с ней не случится на такой мелкоте, — пробурчал я, но все же стал светить фонарем по поверхности воды. Его свет падал бледным кружком на речку, которая вот-вот должна была замерзнуть. Я смотрел на кружок света, скользящий по воде, и вдруг мной овладело странное чувство, словно я потерял себя и перестал понимать, куда несет меня течение этой жизни — к счастью или несчастью. Я выключил фонарь.

— Зачем ты это сделал? Надо посмотреть хорошенько… — сказала жена. Я отдал ей фонарь и ответил, что мне не нравится размахивать фонарем в этой тьме. И в этот момент мы уловили звуки когтей, царапающих асфальт, — это объявилась наша собака.

Дома мы долго отогревались у газовой печки, я пошел взглянуть на спящих сыновей, потом вернулся в комнату, где у нас печка, и налил себе сакэ в чашку из-под чая. Жена за что-то строго выговаривала собаке, потом, зевая, ушла в спальню. А собака улеглась около печки…

«Странное дело, — размышлял я, — со здоровьем у меня вроде все в порядке, у жены и детей тоже, и с деньгами — нормально, для своих лет я зарабатываю побольше многих других. Единственное, что меня сейчас тревожит, — это моя старенькая мать. На будущий год ей исполнится восемьдесят. Последние два года старушка заметно сдала, все-то у нее побаливает, стала плохо слышать и частенько капризничает. Умом я понимаю — нужно быть готовым к тому, что она уйдет от нас, но это легко сказать, на деле все не так просто, как кажется».

Я думал обо всем этом и потягивал сакэ, смирившись с мыслью об утреннем похмелье. Но почему, почему этот круг света на поверхности ночной реки вызвал во мне такое беспокойство? Это была даже не тревога, а какое-то необъяснимое предчувствие беды. Холодное сакэ только ощущалось внутри, но не приносило хмельного умиротворения. Я отставил чашку и потрепал по морде собаку, явно видевшую во сне кошмары: «И где же ты пропадал, а? Вообще-то я знаю. Наверное, опять на окраину бегал к своей белой подружке, к Ватанабэ. И наверное, ничего у тебя не получилось, а? Она девушка деликатная, растение тепличное, и вокруг ее конуры заборчик, да?»

Пока я разговаривал с псом, неприятный страх прошел, и не дававший мне покоя круг света на воде стал казаться неким предвестником тепла, покоя и счастья одновременно. Мне захотелось вернуться к этому кругу света… Стараясь ступать как можно тише, я поднялся на второй этаж, приоткрыл дверь комнаты, где спала мать. Ее ровное дыхание успокоило меня…

Странно, оказывается, из моей памяти не стерлась та ветреная ночь в детстве, когда мы светили фонариком на воду с моста. С тех пор прошло много лет. Я думаю, это было в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, я тогда перешел в четвертый класс. Я помню и еще не прохудившееся бамбуковое решето, которым явно давно никто не пользовался… Яркий весенний день. Я на берегу с опаской пытаюсь заглянуть под решето — не высветит ли солнце сквозь дырки трупик младенца, накрытого этим решетом.

Вообще-то трупик младенца заметил Ко-тян. Он побежал сказать об этом старику Хання.

— 0-хо-хо, ну вот опять… Значит, весна на дворе… — сокрушенно запричитал старик, неохотно встал и все же пошел на берег. Длинным бельевым шестом он вытащил из воды тельце младенца, которое принесло течением Досабори-гава. Потом накрыл тельце решетом, валявшимся в амбаре, где хранились его инструменты, и для верности придавил решето камнем.

Мы с мальчишками наперегонки рванули сообщить о находке полицейскому на центральном рынке, но его будка была закрыта.

Старик Хання приказал нам дождаться полицейского, потому что он, похоже, совершает обход своего участка, и наша компания опять кинулась на рынок. Но я вернулся с полпути и посмотрел на нитку, перевязывавшую пуповину, которая тянулась из-под решета и покачивалась на воде.

По реке в сторону Осакского залива плыла баржа, груженная углем, а ей навстречу — паровой катер. Они встретились как раз под мостом Хадатэкура-баси. На жестяной крыше катера сидела черная кошка и смотрела куда-то вперед. Этот паровой катер всегда появлялся около часу дня. Он спускался сюда с Адзи-кава, проплывал под Хадатэкура-баси и поднимался вверх по течению. Я назвал его «Нэко-мару», то есть «Кошачий корабль».

Эта черная кошка была одной из тех трех котят, от которых жена Кодзава-сан хотела избавиться прошлой осенью. Она попросила нас с Ко-тяном помочь ей в этом деле. Котята непонятно откуда появились у черного хода их дома и беспрерывно пищали, и тогда жена Кодзава-сан завернула их в тряпку, накрепко завязала ее и отдала узелок нам.

Я думал отдать котят бабульке-кошатнице, которая ночевала у складов на другом берегу реки, и мы побежали к ней по Хадатэкура-баси. Обычно в коляске у этой бабульки копошилось котят двадцать. Поговаривали, что бабулька ест кошек, когда ей нечего кушать, но на самом деле кошки прямо-таки липли к бабульке и не отставали от нее, поэтому я думал, что взрослые все врут про нее.

Посередине моста Ко-тян взял у меня узелок, положил его на перила и стал вытаскивать котят. И тут вдруг один из них свалился вниз. Мы с ужасом смотрели на черного котенка, который барахтался на волнах, то и дело пропадая под водой и снова всплывая, и решили оставить котят на перилах и убежать. Но в этот момент проплывавший катер замедлил ход, и молодой капитан огромным сачком выловил котенка из воды.

Прижимая мокрого котенка к груди, он крикнул нам:

— Эй, вы что, нарочно его в воду скинули?

— Он сам упал, — ответил Ко-тян зазвеневшим с перепугу голосом.

— Это что, ваша кошка? — Мы с Ко-тяном, не сговариваясь, отрицательно замотали головами.

Капитан посмотрел на нас с нескрываемой злостью, и катер снова двинулся вверх по течению. С тех пор, едва завидев этот катер, я старался спрятаться под мостом или за домами и не попадаться на глаза молодому капитану.

Как только звук двигателя растаял вдали, я заорал ему вслед: «Дурак с кошачьей посудины!» — и кинул камень в реку.

— А что это за кошачья посудина? — спросил меня старик Хання.

— Да катер этот! Там всегда на рубке кошка сидит. Конечно же, кошачья посудина!

Старик Хання вытянул шею, посмотрел в сторону Фунацу-баси, что на север от Хадатэкура-баси, и пробормотал:

— Что-то не идет…

Потом старик спросил меня, знаю ли я, почему, как только наступает весна, река приносит трех-четырех младенцев. Я сказал, что не знаю, машинально собирая катышки на своей шерстяной жилетке, связанной матерью.

— Ты в каком классе-то? — Он пошевелил шестом пуповину младенца.

— После весенних каникул в четвертый пойду.

— Когда в четвертом учился, все на этом свете уже знал — что надо и не надо…

Старик объяснил мне, что девки, которые по весне забрюхатели, как раз к этому времени рожают ублюдков и потом не знают, как от них избавиться, вот и выбрасывают в реку. Он засунул в рот толстую иголку, которую всегда использовал вместо зубочистки. Я не совсем понял, что такое «забрюхатеть» и кто такие «ублюдки», но сделал вид, что мне все понятно, и тоже стал смотреть вверх по течению реки. Оттуда доносился протяжный непрерывный звук, и по замусоренному берегу реки распространялся какой-то гул.

— Это берег укрепляют, — сказал старик Хання.

Наверное, летом и здесь берег укрепят бетоном… Работа кипит, а людей не хватает, говорят, что сюда, в Осакский порт, приезжают на заработки аж с южных островов — Сикоку и Кюсю.

Старик Хання заметно нервничал и все поглядывал в сторону Фунацу-баси.

— Ну, теперь тайфун не страшен. Вот если бы в прошлом году все сделали… — В его голосе улавливалась ехидца. Чтобы не встречаться с ним взглядом, я смотрел на нитку, тянувшуюся из-под решета.

В прошлом году из-за тайфуна разорился мой отец. Он купил партию брезента, из которого делают пожарные шланги, и собирался продать ее пожарным. Ткань эту привезли из Осакского порта к нам домой на «Тибисима-мару» — суденышке старика Хання. Отец сложил ее в подвале нашего дома, но однажды ночью разлившаяся река затопила подвал, и вся партия была испорчена. Когда тайфун пришел на полуостров Кии, старик Хання посоветовал отцу побыстрее переложить товар в другое место, но отец не стал этого делать.

Я знал, что отец не послушал старика не потому, что он по легкомыслию не боялся тайфуна. Просто тогда, пользуясь моментом, старик заломил за перегрузку тяжелых тюков с брезентом непомерно высокую цену.

— Ты тут покарауль-ка, — приказал мне старик и решительно зашагал к полицейскому посту. Я подождал, пока старик пересек Фунацу-баси, и подошел к перевернутому решету. Мне хотелось поглядеть на трупик младенца. Но от страха я не мог даже руку протянуть и только топтался на месте, глядя на решето. Тут я решил бросить это дело и бежать домой, но только поднялся с берега на дорогу, как увидел едущего на велосипеде полицейского. За ним бежал Ко-тян. Полицейский не разрешил нам спускаться на берег и, завидев старика Хання, который только-только вернулся и тяжело отдувался от быстрой ходьбы, спросил:

— Ну что тут у нас? Опять «божки новорожденные»? Старик мотнул головой в сторону берега.

— Да прямо с пуповиной…

— Вообще-то странно всё это. Тут с километр вверх по течению человек двести день и ночь работают. Если его сюда принесло, то по пути кто-то все равно должен был бы видеть. Там же ночью всю рабочую площадку прожектором освещают, светло как днем.

Что говорил полицейский после этого, мы не расслышали. Он поднял решето, осмотрел трупик, потом отправился на свой пост и тут же вернулся снова. Вскоре приехала полицейская машина. Трупик младенца завернули в белую тряпку и куда-то увезли. Я слышал, как полицейский о чем-то настойчиво расспрашивал старика, и лицо Хання становилось все мрачнее и мрачнее…

Мальчишки с берега, которым не удалось толком разглядеть трупик, возбужденно споря, стали расходиться по домам.

— А я видел! Это мальчик. У него «крантик» был…

— Дурак ты! Это девочка. Ничего у него не было…

— Да это же я первый увидел! Думал, что это большая лягушка, а там человечек!

Я тоже побежал домой, к Хадатэкура-баси. Только Ко-тян, прислонившись к столбу, стоял с потерянным видом. Ему еще предстояло отвечать на вопросы полицейского, потому что это он первым обнаружил трупик.

Завидев меня, мать недовольно заворчала:

— Сегодня же в школе только последняя линейка и уроков нет, а ты все равно где-то шляешься, — и протянула руку за дневником.

— Да там на реке ляльку мертвую принесло. Даже нитка к пупку была привязана, — оправдывался я, словно своими глазами видел трупик младенца. Потом я рассказал матери, как полицейский допрашивал старика Хання, — видно, тот что-то плохое натворил.

Мать высунулась из окна, выходившего на берег реки, и озадаченно качая головой, наблюдала за полицейским и стариком. Потом проверила, высохло ли белье, и сняв сухое, занесла в дом.

— Ты только про этот трупик жене Кодзава-сан не говори, понял? — сказала она.

Кодзава-сан с женой жил за стенкой — тонкой оштукатуренной перегородкой, и мать, понизив голос, продолжала:

— В прошлом году, как трупик принесло, она сама не своя была, плохо ей было, долго потом в себя приходила. Потом мать перелистала мой дневник.

— Одни двойки да тройки. Обычно у детей, кому наука не дается, хоть по физкультуре хорошо или по труду. А у тебя ни там, ни тут… — Она сердито посмотрела на меня.

— Ну и что! Вон у… так вообще одни двойки.

— Дурачок. Нашел на кого равняться. Вы ж два сапога — пара. Ты за себя отвечай.

Мать стала расспрашивать меня, что же такое натворил старик Хання и какое он имеет отношение к трупику. Я ответил, что ничего не знаю, и улегся на татами. Казалось, что грохот машины, в километре от нас забивавшей сваи, раздавался в комнате еще сильнее, чем на улице.

— Надо же такое… Тут люди просто с ума сходят, как ребеночка хотят… — Мать замолчала и посмотрела на оштукатуренную перегородку.

Наш сосед Кодзава-сан работал в оптовой лавке морепродуктов на центральном рынке. Несколько лет назад врачи сказали жене Кодзава-сан, что вряд ли у нее будут дети, но она никак не могла с этим смириться и все ходила и ходила по больницам. Только везде ей говорили одно и то же. В прошлом году они уже подумали было, что Бог послал им ребеночка, и жена Кодзава-сан не ходила в больницу до тех пор, пока сама не уверилась в этом. Она несколько раз приходила советоваться к моей матери, мать наконец и поверила, что та беременна.

Но когда жена Кодзава-сан пошла в больницу, оказалось, что все это не так. И с тех пор за ней стали замечать всякие странности. Средь бела дня она могла плотно закрыть ставни, как от дождя, и сидеть в темной комнате или вдруг босиком пойти в магазин и позабыть, кто она такая и где живет, и тогда кто-нибудь из соседей приводил ее домой.

Потом ее положили в больницу на полгода. Домой она вернулась заметно посвежевшей, с прояснившимся лицом и сказала матери, что смирилась с тем, что детей у нее не будет. Раньше она очень любила животных — в доме у них вечно то высиживали птенцов птички-ткачики, то она подбирала каких-то бродячих собак. Но после больницы она совершенно разлюбила животных и раздала соседям всех своих птичек-собак.

Мой отец, наблюдая все это, заявил, что она вовсе не выздоровела и поэтому надо относиться к ней с пониманием.

В прошлом году как раз в это время река принесла трупик младенца, его занесло под северную опору моста Хадатэкура, под самые окна Кодзава-сан.

Жена Кодзава-сан с утра проводила мужа на работу и открыла окно, выходящее на реку. Тут она и увидела трупик. Мой отец как раз в это время чистил зубы, поглядывая в окно. Ему показалось странным, что соседка так пристально смотрит на реку, и он окликнул ее. Жена Кодзава-сан с улыбкой откликнулась на приветствие отца и показала пальцем вниз:

— Вон там младенец, смотрите, как он мило улыбается.

Во второй раз она пробыла в больнице очень долго, выписалась осенью, но не прошло и десяти дней, как ей снова пришлось возвратиться туда, и только месяц назад она вернулась домой…

— А когда папка приедет? — спросил я у матери.

Мать сказала, что отец уехал аж в Симоносэки к своему старинному другу занять денег и вернется самое раннее послезавтра.

— Ты смотри, ни за что не говори жене Кодзава-сан про трупик, ладно? — еще раз предупредила она и, сложив высохшее белье, пошла разогревать обед — оставшийся с вечера рис с подливкой карри.

Солнце садилось, и со стороны Адзи-кава медленно разматывалась полоса ярко-красного цвета. С улицы послышался голос Ко-тяна, который звал меня. Отец Ко-тяна и два его старших брата работали в оптовой лавке на центральном рынке, где продавали кацуо-буси — сушеного тунца. Когда тунца выгружают, бывает, что плохо высушенные кусочки ломаются, и этот «неликвид» перепадал отцу Ко-тяна. Он приносил эти обломки, завернутые в бумажку, домой, и Kо-тян постоянно таскал это лакомство с собой, а иногда угощал меня. Если перекатывать во рту сухой кусок тунца, то постепенно он делается мягким и становится очень вкусно.

Ко-тян разломал неровную пластинку тунца размером с указательный палец на две половинки и одну протянул мне. Потом, понизив голос, сообщил, что узнал страшную тайну. Он потащил меня на Фунацу-баси.

— Знаешь, я тут подслушал разговор полицейского и старика Хання, — несколько театрально проговорил Ко-тян, оглядываясь по сторонам.

— И что это за тайна?

— У старика Хання на спине татуировки уже нету! Вот что!

— А почему? Как это?

— В конце прошлого года он проигрался в карты, и татуировку содрали с него.

Если сократить сбивчивый рассказ Ко-тяна, то дело было так. В конце прошлого года старик Хання играл в карты в одном из притонов где-то поблизости и спустил все подчистую. В этом заведении как раз тогда оказался и Кодзава-сан. Он пришел туда не в карты играть, а для того чтобы встретиться с кем-то из посетителей. Но человек, которого ждал Кодзава-сан, припозднился и пришел, когда почти все игроки уже разошлись. Гость, похоже, был в дружеских отношениях с хозяином притона.

Изрядно набравшийся старик Хання стал приставать ко всем, предлагая сыграть в карты, и хозяин как бы в шутку сказал, что согласен сыграть, если Хання поставит на кон свою татуировку. «Развеселый» старик Хання, не раздумывая долго, проглотил наживку. Протрезвел он к тому времени, когда проиграл всю наличность, которую хозяин дал ему за татуировку. Хання собрался было домой за деньгами, но хозяин заявил, что уговор дороже денег и татуировка Хання теперь принадлежит ему…

Хозяин попросил оказавшегося тут же похожего на карлика мужичка, по виду наркомана, до Нового года вырезать татуировку со спины проигравшего и принести ему. Старик Хання все еще думал, что это была шутка, но вечером следующего дня «карлик» заявился к нему и объявил, что пришел по его душу. Он отвел старика к себе домой, тут же на берегу реки. Никакой вывески, что здесь занимаются врачебной практикой, не было, но в доме оказалось несколько медицинских инструментов, и Хання прямо вместе с мясом вырезали со спины его татуировку.

— А Кодзава-сан хотел у этого типа только что родившуюся ляльку купить! Старик Хання так сказал полицейскому. — От возбуждения в уголках рта у Ко-тяна появилась белая пена, и он, схватив меня за рукав, зловещим шепотом закончил:

— Наверное, теперь Кодзава-сан в полицию заберут…

И тут я вспомнил, что старик Хання, который обычно украшал свою «Тибисима-мару» ярким флагом и отправлялся в первый рейс нового года вниз по реке, к Осакскому заливу, в этом году пролежал дома до самого конца января и всем говорил, что у него болит спина.

Машинально я затолкал кусок сушеного тунца в рот и при этом тупо смотрел на щеки K°-тяна, обметанные чесоточной сыпью. Ко-тян посмотрел туда, откуда доносился грохот крана, забивающего сваи:

— Говорят, тот мужик был доктором, а потом что-то натворил, и ему запретили лечить людей…

В окнах Кодзава-сан у Хадатэкура-баси зажегся свет. Я спросил Ко-тяна:

— А почему он младенцев продает? Ко-тян задумался ненадолго и ответил:

— Этого я не знаю.

А потом с таким видом, словно придумал что-то необыкновенное, предложил мне сегодня вечером пойти в баню позже обычного, а на обратном пути разузнать, что творится в доме того типа.

Я чувствовал, что произойдет что-то страшное, и от волнения раскусил еще не размякший кусок тунца. Ко-тян сказал, что будет ждать меня в восемь часов в «Эбису-ю», и побежал домой.

В том, что у старика Хання содрали со спины его гордость- татуировку, было что-то зловещее, но рассказ Ко-тяна о том, что Кодзава-сан хотел купить у непонятного мужичка младенца, напугал меня еще больше…

Еще до того, как жена Кодзава-сан заболела, они водили меня в зоопарк у храма Тэнно-дзи. Кодзава-сан приехал в Осаку три года спустя после войны из Исикавы. Он поступил работать в лавку и пять лет назад женился. Тогда ему только исполнилось двадцать пять лет, он был младше своей жены на три года. Сразу после женитьбы Кодзава-сан записался в вечернюю школу и в прошлом году ее закончил. Об этой самой школе мать с отцом говорили так часто, что мне стало казаться, будто я слышал об этом от соседа. Но сам Кодзава-сан был жутким молчуном, и даже когда он говорил со мной, ребенком, то не смотрел мне в лицо. Может быть, виной всему было то, что он заикался, но на самом деле это было совсем незаметно.

В вечернюю школу поступают многие, но не многие ее заканчивают. Отец постоянно подчеркивал это и говорил, как трудно целый день работать, а потом еще учиться. Тут без большого терпения и упорства ничего не выйдет.

— Я перед теми, кто закончил вечернюю школу, снимаю шляпу, — хвалил отец Кодзава-сан.

Я вернулся домой и, прижавшись ухом к стенке, стал напряженно прислушиваться к тому, что происходит у соседей. Мать готовила ужин. Пробили настенные часы, и впервые их бой показался мне неприятным — из-за него не было слышно, что происходит в комнате у Кодзава-сан.

Я сидел напротив матери и ужинал, а мысли были заняты совсем другим. Я спросил у матери, откуда берутся дети. Мать сказала, что они рождаются из головы. Она вовсе не хотела обманывать меня и ответила в общем-то правильно, но после этого я еще года четыре думал, что дети и вправду рождаются из головы. Я отложил палочки и стал расспрашивать мать: сколько стоит ребенок, если хочешь его купить; правда ли, что меня она сама родила; а может, все-таки купила?

Тут мать сообразила, что я что-то скрываю от нее, и сама стала задавать мне разные наводящие вопросы. Для того чтобы выведать у меня все, что я услышал от Ко-тяна, много времени ей не потребовалось.

— В баню сегодня можешь не ходить. Сиди дома, — распорядилась мать и, не доев ужина, вышла из комнаты и постучалась к соседям. Она вернулась, обнимая и поддерживая жену Кодзава-сан.

— Может, поужинаете с нами сегодня чем Бог послал, а там и муж ваш вернется.

Соседка крепко держала мать за руку и только молча кивала, а когда мать собралась выйти на кухню, вдруг сказала:

— Мой муж ничего плохого сделать не может, он не такой человек, — и заплакала. Мать погладила ее по спине и велела мне подать чаю. Соседка сказала, что ей нужно принять лекарство, прописанное врачом, и я выскочил за этим лекарством. С трудом нашел в их комнате лекарство и вернулся домой. Жена Кодзава-сан вдруг повторила несколько раз:

— Скоро появятся младенцы. И мой ребеночек, которого я родила, — и хотела было уйти.

Мать велела мне побыстрее дать соседке лекарство, а сама всячески старалась успокоить женщину. Она уговорила ее выпить лекарство. Мы не знали, что с ней делать, и стали просто ждать, когда она успокоится. Снаружи послышались шаги. Я прямо босиком выскочил из комнаты. За дверью стояли полицейский и наш сосед. Кодзава-сан, кланяясь полицейскому, говорил:

— Вы уж простите меня. Столько беспокойства доставил вам…

На это полицейский преувеличенно важно отвечал:

— Ну, ничего-ничего. Хорошо, что все обошлось. Только вот на старика Хання зла не держите.

Потом полицейский сел на велосипед и покатил по Фунацу-баси.

Я сказал Кодзава-сан, что его жена у нас и что она опять заболела. Потупившись, Кодзава-сан зашел к нам в комнату и позвал жену. Та как-то боком приблизилась к мужу и спросила: «А где ребеночек?». Кодзава-сан пытался что-то ответить, но не мог выговорить ни слова. Встретившись взглядом с моей матерью, он покраснел и попытался улыбнуться.

— Да зачем нам ребенок-то, не все ли равно? — наконец выдавил он.

— Младенцы больше не появятся?

— Ну да, не надо нам больше ребенка ждать.

— Это неправда! — закричала жена и, указав пальцем в сторону Досабори-гава, прошептала:

— Только что туда младенцы приплыли… Неожиданно мать схватила фонарик, лежавший у входа в подвал, и сказала:

— Ну так давайте поищем вашего ребеночка. Как только его увидите, сразу мне покажите. Я уж вытащу его вам из реки, — и заставила супругов идти за ней. Я был страшно удивлен и напуган, но все же пошел вслед за ними.

Мать прошла по Хадатэкура-баси и, перегнувшись через перила, стала светить фонариком по темной воде. Кодзава-сан поддерживал жену, а она напряженно вглядывалась в бурлящую внизу реку. Ветер, налетевший с Адзи-кава, растрепал волосы матери, казалось, что они встали дыбом. Супруги молча смотрели на круг света, пляшущий на грязной воде. Вскоре жена Кодзава-сан замотала головой:

— Нет нашего маленького, нет нигде. Свет-то какой, мне страшно от него…

Я подумал, что соседка пришла в себя. Мать отдала мне фонарик и велела светить на реку. Потом мать тихо спросила Кодзава-сан:

— Вы новорожденного купить хотели? Тот утвердительно кивнул головой.

— А кто его продавал-то? Кодзава-сан показал вверх по реке:

— Один человек, врач бывший, этим занимается. К нему приходят те, кому в больницу не с руки.

— А правда, что у старика Хання татуировку вырезали? И каких только людей на свете не бывает, страшно-то как… — напоследок пробормотала мать.

Кодзава-сан печально потупился, словно не находя слов для ответа. Я смотрел то на жену Кодзава-сан, то на круги света на речной глади. Подошел катер. Луч света от фонаря упал на рубку и на мгновение выхватил из темноты черную кошку. Катер прошел под Хадатэкура-баси, поплыл по Адзи-кава и исчез в темноте.

— Надо же… А ведь совсем недавно я тут столько маленьких видела… — все твердила жена Кодзава-сан, и под ее причитания мы пошли домой.