"Двойная рокировка" - читать интересную книгу автора (Чарни Ной)

ГЛАВА 3

Женевьева Делакло сидела в своем кабинете, положив обтянутые чулками ноги на стол. Она так сильно сжимала авторучку, что та, казалось, вот-вот сломается. Вошедшая секретарша принесла ей чашку кофе.

— Et voila! Merci bien,[6] Сильвия, очень кстати. Сколько у нас осталось до звонка?

— Всего десять минут, мадам.

— Putain de merde,[7] — пробормотала Делакло. — Десять минут. Хорошо. Принесите мне, пожалуйста…

Но секретарша уже скрылась за дверью. Она знала, что надо принести.

Достав сигарету, свой неизменный «Галуаз», Делакло глубоко затянулась. Положив левую руку на грудь и держа в правой сигарету так, словно это подзорная труба, она застыла, собираясь с мыслями. Курение помогало сосредоточиться.

Президент «Общества Малевича» уехал по делам в Нью-Йорк. Надо было срочно решать, как реагировать на появление на рынке вероятной подделки. Сев за стол, Делакло забарабанила пальцами по темно-красному дереву. Перед ней лежала толстая папка. Она уже знала, как поступить. Президент был лишь публичной фигурой — пожимал руки и добывал средства. В искусстве он ничего не смыслил. За это отвечала она.

Зазвонил телефон.

— Alors,[8] — начала она. — Я только что разговаривала с этим козлом Джеффри из «Кристи». Он не собирается снимать ее с торгов. И вообще не принимает нас всерьез… Я знаю, что достаточно одного авторитетного заявления, что это подделка, и они заткнутся. Но проблема в том, что никому не выгодно объявлять эту картину поддельной… Правильно…

Все дело в финансовой стороне вопроса. Ну сами подумайте. Если окажется, что это действительно фальшивка, возникнет ряд проблем. Конечно, справедливость восторжествует и сам Малевич от этого только выиграет, но мир искусства редко оказывается на высоте, когда случаются подобные происшествия…

Кто в результате пострадает? Аукционный дом, поручившийся за поддельную картину, останется в дураках. Их репутация, и в особенности репутация их так называемого эксперта, будет сильно подмочена. Общеизвестно, что эксперт, не распознавший подделку, рискует навсегда погубить свою карьеру… Да, и поэтому… да…

Вспомните дело «Гетти», когда их человек заявил, что итальянские рисунки семнадцатого века, за которые музей только что заплатил несколько миллионов, являются поддельными. Он даже утверждал, будто знает, кто их подделал. Но «Гетти» отказался провести экспертизу рисунков. Если они и в самом деле были ненастоящими, «Гетти» погорел бы на несколько миллионов, а окажись они подлинными, специалист полностью утратил бы доверие. В любом случае он бы их подвел. А ведь бедняга просто хотел, чтобы восторжествовала справедливость… Да, я знаю…

Поэтому его тихо уволили без всякой экспертизы рисунков, — продолжала Делакло, постукивая по папке. — Сейчас у нас такая же ситуация. «Кристи» уже выпустил каталог, что означает объявление миру, будто данная картина принадлежит кисти Малевича. Мало того, они установили оценочную стоимость в четыре — шесть миллионов фунтов стерлингов… Как же они могли так ошибиться? Очень просто. Список предыдущих владельцев кажется безупречным…

Не знаю, — произнесла Делакло, закуривая следующую сигарету. — Конечно, они не дадут мне провести исследование и не разрешат посмотреть на документы. Мне известна только половина указанных в каталоге владельцев. Остальные вызывают сомнение. Сначала я подумала, что это недоразумение. Список владельцев относится к какой-то другой картине Малевича, а на фотографии ошибочно указана наша. Но Джеффри уверил меня, что никакой ошибки нет и эта картина находится сейчас на его столе… Ну, мы можем через суд заставить их отказаться от торгов, но только в том случае, если будет доказано, что картина украдена…

Делакло приготовила следующую сигарету.

— Нынешний владелец, имя которого «Кристи», как обычно, держит в строжайшем секрете, конечно, будет не в восторге, если окажется, что его Малевич фальшивый, поскольку потеряет на этом кучу денег. А если он преступник и знает, что впаривает подделку, то тем более не заинтересован в разоблачении, правильно? А покупатели сейчас предпочитают — хотя и не признаются в этом — пребывать в счастливом неведении относительно подделок, чтобы на рынке было как можно больше Малевичей, которыми они могли бы украшать стены и заодно тешить свое тщеславие. Появление на рынке нового Малевича — достаточно значительное событие, и если он вдруг лопнет как мыльный пузырь, богачи будут страшно разочарованы. Таким образом, «Кристи» лишится репутации и комиссионных, владелец картины останется с дешевым куском холста, а покупатели — с разбитым сердцем. Ничего удивительного, что «Кристи» не хочет разоблачения…

Можно предположить, что у них достаточно опытный эксперт, который тщательно все проверил. Но он не знаток Малевича, а специалист по искусству двадцатого века. А значит, знает все и обо всех. А такая экспертиза довольно специфична. Но вы правы… Он мог, например, провести рентгеновский анализ. Это первое, что приходит на ум в таких случаях. Но такие исследования довольно дороги, а вера у нас ценится выше фактов. Владелец вряд ли захочет потратиться на это без каких-либо особых причин. А уж «Кристи» тем более. Конечно, такой причиной вполне может стать наше заявление, но у «Кристи» есть еще один весомый довод против подобной проверки — список владельцев…

Ведь копать начинают, только если список отсутствует или вызывает сомнения. В данном случае он безупречен. Этот эксперт работает в «Кристи» главным куратором русской и восточноевропейской живописи. Следовательно, именно он отвечает за предстоящие торги. В каталоге сто два лота, и все должны быть проверены, оценены и описаны. После того как список владельцев подтвердится, в сторону лота уже никто не взглянет. Дело закрыто, malheureusement…[9]

О нет. Не думаю, что нам следует публично выступать с обвинениями. Это лишь подогреет интерес к картине. Покупатели безгранично доверяют экспертам «Кристи». Большинство из них не разбираются в тонкостях и всегда рады купить известное имя, которым могут прихвастнуть у себя в Хэмптоне или Сен-Тропезе. Музеи более осторожны, но там тоже жаждут знаменитостей. Они предпочитают иметь горсточку признанных шедевров, а не завешивать залы картинами никому не известных художников, даже вполне первоклассных. Народ толпами валит на выставки, где экспонируется какое-нибудь известное полотно типа «Матери» Уистлера, и весьма неохотно посещает музеи с картинами Кузнецова, Татлина, Малевича, Кандинского и Чашника, где есть риск натолкнуться на нечто принципиально новое. Нет, музеи хотят великих художников, чтобы помещать их картины на свои сувенирные кружки и галстуки.

Наше вмешательство вызовет толки, которые только привлекут к торгам лишнее внимание. Это усугубит ситуацию и увеличит прибыль «Кристи» и анонимного продавца. Да, совершенно верно… Все, что мы можем сделать, — это ждать и следить за развитием событий. Они, в конце концов, сами нарвутся. Если мы сейчас подключим полицию, то рискуем спугнуть мошенника, а «Кристи» просто спрячет голову под крыло. Я поеду на аукцион и посмотрю, кто купит картину: если музей, то все будет на виду, а если частное лицо, предпочитающее остаться неизвестным, то я хотя бы узнаю, кто его представитель. Иначе и картина и покупатель просто исчезнут с нашего радара.

Делакло откинулась на спинку стула. Ей еще предстояло разобрать сегодняшнюю почту. Телефонный звонок оторвал ее от этой ежедневной работы. Помимо надзора за картинами, принадлежащими «Обществу Малевича», в ее обязанности входила экспертиза. Восьмидесятилетний старик из Минска утверждал, что у него имеется письмо Малевича к Владимиру Татлину, а некто из Лиона хотел удостовериться в подлинности рисунка, приписываемого Малевичу.

Делакло почувствовала усталость и рассеянно оглядела кабинет: репродукции в рамках; дипломы; черно-белая фотография ее матери с новорожденной дочерью на руках; вымпел бейсбольной команды «Бостон ред сокс»; офорт Уистлера, на котором старые моряки пируют в таверне; кофейные чашки; открытка с ночным видом Бостонской гавани; серебряная зажигалка «Зиппо» на столе. Она бросила взгляд на узкое окно: переплетение городских улиц медленно заливало лазурное море сумерек, чуть волнуемое вечерним бризом. «Хорошо, что „Общество Малевича“ находится не в России», — подумала Делакло.

Она сложила разбросанные по столу бумаги, убедилась, что все ручки, торчащие из кофейной чашки, стоят пишущей частью вниз, и защелкнула портфель. Господи, еще только понедельник. Закрыв дверь кабинета, она сбежала по винтовой лестнице.

Все сотрудники уже ушли. Делакло спустилась в подвал. Она любила оставаться наедине со своими подопечными картинами. Они не могли поблагодарить ее за внимание, но она этого и не ждала. Набрав код на двери, Делакло вставила в замок ключ. Послышался щелчок, и дверь отворилась.

Весь подвал от пола до потолка заполняли ряды металлических решеток, установленных на ролики. Расстояние между ними не превышало метра. Слева находились широкие стеллажи, заставленные коробками, в которых хранились рисунки, акварели и письма.

Делакло прошла в конец хранилища и выдвинула самую последнюю решетку, с обеих сторон которой висели картины Малевича. Она обошла ее кругом, читая подписи под картинами. Но где же «Белое на белом»? Тревожно взглянув на полотна, она застыла на месте.

Картина исчезла.

Инспектор Жан-Жак Бизо доедал второй десяток устриц, когда зазвонил его мобильник, зажатый между большим животом и поясом из зеленоватой кожи аллигатора.

— L'enfer, e'est les huitres,[10] — сказал он, отправляя в рот очередного скользкого моллюска.

— Будем надеяться, что нет, — отозвался его сотрапезник Жан-Поль Легорже. — «Устричное дело» семьдесят пятого года сейчас уже забылось. Вряд ли того водопроводчика реанимируют.

Инспектор Бизо почувствовал некую вибрацию в области чресел только после третьей серии звонков. Однако приписал это возбуждающему действию поглощаемых им моллюсков.

«Все идет по плану», — подумал он, предвкушая любовное свидание с Моникой (или с Мюриэль?), которая ждала его в девять вечера. Но когда официант поставил перед Жан-Жаком тарелку со спаржей, этим поистине Божьим даром, посланным с небес, чтобы разжечь его либидо, телефон зазвонил снова.

На этот раз ощущения были вполне определенными. Что-то клином вошло у него между ног. Удивленный Жан-Жак бросил масленый взгляд на Легорже, который в это время как раз расправлялся с последней устрицей. Тот с недоумением поднял глаза.

— Зачем ты меня гладишь, Жан?

— Я? Ты что, спятил? Или устриц объелся? Я бы не стал к тебе прикасаться, даже если бы ты был волшебной лампой с джинном внутри, колода ты этакая!

— Но я же чувствую, что ты меня гладишь!

— Alors, laisse-moi tranquille et mange![11]

Они все еще продолжали трапезу, когда началась четвертая, и последняя, серия вибраций, которые Бизо уже не ощутил. Его живот, уставший от надоедливого мобильника, в конце концов вытолкнул его из-за пояса тугими складками жира. Телефон со стуком упал на пол.

— У тебя что-то с живота упало, — произнес Жан-Поль Легорже, продолжая резать спаржу. Его мысли были заняты предстоящей встречей с Анжеликой (или с Мюриэль?). — Ты знаешь любимую фразу императора Августа? «Быстрее, чем сварится спаржа».

— Неплохо сказано… — отозвался Бизо.

Он тоже почувствовал, как что-то упало, но когда попытался нагнуться и поднять упавший предмет, выяснилось, что сделать это не так-то просто. Его большой живот был затиснут между коленями и крышкой стола, лишая возможности двигаться или заглянуть под стол.

— II у a quelque chose de coined cans le meanisme,[12] — проворчал Бизо, осознав всю безвыходность ситуации. На лбу у него выступила испарина.

Легорже издал нечленораздельный звук, перешедший в хохот, от которого его длинное лошадиное лицо вытянулось еще сильнее. Бизо последовал его примеру, багровый от выпитого вина — пустые бутылки все еще стояли на столе.

Смех привлек внимание официанта, но лишь после того как публика в ресторане затихла и стала оглядываться на какофонию звуков, раздающихся из кабинки в дальнем углу.

На это стоило посмотреть — длинный худой Жан-Поль Легорже с остекленевшим взглядом и искаженной от смеха физиономией, казалось, покрытой слоем румян, и его собутыльник, похожий своими округлыми формами на сломанный акведук, застрявший за столом, который закатывался в приступах оглушительного хохота так, что из его маленьких заплывших глазок обильно текли слезы, а черная, усыпанная крошками борода мелко тряслась.

Бизо и Легорже все еще продолжали смеяться, когда официант поднял упавший телефон и вернул его владельцу. К ним присоединились и посетители ресторана «Этоф-Кретьен», которых шумное ликование двух джентльменов привело в веселое расположение духа. Каждый был бы не прочь поужинать в компании этой странной розовощекой парочки — круглого как пушечное ядро Бизо и тонкого как свечка Легорже.

Наконец Бизо обратил внимание на мигающую индикацию, сообщавшую о четырех пропущенных звонках.

— Putain de merde, ta gueule, vieux con, salaud,[13] — усмехался он, читая сообщения. Потом громко свистнул.

— Что случилось, Жан? — спросил его Легорже, сосредоточенно жуя спаржу.

— Кража.

— Sans blague?[14] Что это?

Легорже был так поглощен едой, что даже не взглянул на Бизо.

— Это когда кто-то что-то крадет.

— Qui?[15] — с отсутствующим видом спросил Легорже.

— У «Общества Малевича» украли картину — сообщил Бизо, доставая из нагрудного кармана пиджака черную записную книжку из «чертовой кожи».

Он попытался одной рукой снять с нее резинку. Потерпев неудачу, прижал телефон головой к плечу и освободил вторую руку. Открыв книжку, Бизо хотел что-то записать, но тут обнаружил, что у него нет ручки.

— Ручку! Полцарства за чертову ручку! Жан, дай мне свою.

Не отрываясь от спаржи, Легорже протянул Бизо нож для масла, которым тот попытался нацарапать что-то в своей книжке.

— Са ne marche pas, Jean.[16] Ты что, не можешь дать мне нормальную ручку?

Легорже поднял глаза и со смехом вынул из кармана красно-коричневую ручку «Монблан».

— J'ai dit,[17] — продолжал Бизо, получив наконец возможность делать пометки с помощью чернил. — В «Обществе Малевича» произошла кража.

— И что же взяли?

— Картину Малевича.

— Правда?

— Это же «Общество Малевича». Что еще там могли украсть?

— Да, я как-то сразу не подумал, — ответил Легорже, подкладывая на тарелку Бизо кусочек угря, завернутый в бекон.

— Не подумал. Охотно верю.

Захлопнув телефон, Бизо посмотрел на каракули, которые изобразил в своей книжке, и пожал плечами.

— Давай ешь, — сделал приглашающий жест Легорже. — А то совсем исхудаешь. Просто кожа да кости.

— Я тебе покажу кожу да кости, старый ты осел. Совершено преступление.

— А кто его будет расследовать? Мы?

— После ужина я свяжусь с ребятами из полиции, которые уже выехали на место. Там поставили охрану, так что завтра мы все как следует осмотрим. А почему это ты говоришь «мы»? Это я следователь, а ты всего лишь академик, да к тому же какой-то липовый. Ни то ни се. Что это за академик, если он не имеет степени и не работает в академии?

— Это богатый академик, — ответил Легорже. — Если у тебя есть замок, тебе не нужна школа, а если ты к тому же владеешь виноградником в Арманьяке, зачем тебе пакеты с молоком из кафетерия?

— Не задирай нос, — фыркнул Бизо. — Шел бы ты со своим арманьяком на…

— У меня лицензия на торговлю арманьяком, Жан. И кроме того, без моих познаний в области искусства ты бы…

— …прекрасно себя чувствовал, — закончил фразу Бизо, вытирая запачканные угрем пальцы о салфетку, заткнутую за ворот. — И что такого особенного ты знаешь об искусстве? Я разбираюсь в нем получше твоего, хоть у меня и нет собственной коллекции современной живописи и кучи статуй во дворе. А твой…

— Что — мой?

— Жан, у тебя самый отвратный Пикассо из всех, которых мне доводилось видеть, — выпалил Бизо, наклонившись к другу.

— Ах вот как. Зато он у меня есть, — отрезал Легорже, откинувшись на спинку стула.

Бизо на минуту задумался, потом пожал плечами и вернулся к еде.

— Touché.

Легорже в упор посмотрел на него.

— А ты-то что смыслишь в Пикассо? Ты не узнаешь ни одной его картины, даже если ткнуть тебя в нее носом.

— Послушай, я знаю…

— Тебе кажется, что ты знаешь. В этом вся беда.

— Ладно, ешь свою спаржу, Легорже! Ты мне уже надоел. Вечно примазываешься к моим делам. Я прекрасно обойдусь и без тебя. Сколько можно терпеть?

— Я же терплю тебя с тех самых пор, как вытащил из дерьма, в которое ты попал по милости Юбера Помпиньяна. И все это время был твоим ангелом-хранителем. Съешь-ка лучше еще кусочек угря. Это пойдет тебе на пользу.

— Дело Юбера Помпиньяна относится ко времени, когда нам было по одиннадцать лет. Сделай одолжение, прекрати распространяться о своих несуществующих заслугах. Передай-ка мне соль.

Прищелкнув языком, Легорже вытер салфеткой губы.

— Итак, займемся Малевичем, раз уж ничто другое не светит. Когда на охоту?

— Как только покончу с десертом.