"Петля" - читать интересную книгу автора (Судзуки Кодзи)

2

В семье Футами стало традицией, что родители и сын вместе спят в одной комнате.

При планировке типа 4LDK: с тремя комнатами западного типа и одной японской — для семьи из трех человек места было предостаточно, каждому предназначалась своя комната, но когда наступало время ложиться спать, все почему-то собирались в японской комнате и ложились на бок иероглифом «река». Все трое стелили футон, в середине оказывалась Матико, по обеим сторонам Хидэюки и Каору. Эта традиция сохранялась еще с рождения Каору.

Каору, глядя в потолок, тихо окликнул лежавшую рядом мать.

Ответа не было. Матико всегда засыпала, стоило ей только завернуться в футон. Не то чтобы Каору распирало от желания поговорить, но что-то неясное копошилось у него в груди. Карты магнитных аномалий, карты расположения селений с долгожителями. Каору неожиданно усмотрел в них интересную особенность. Получалось, что между продолжительностью жизни землян и силой притяжения есть какая-то связь.

Открытие пришло внезапно. Когда по телевизору показывали передачу о поселках долгожителей, на экране компьютера, которым часто пользовался Каору, появилось изображение карты магнитных аномалий. В последнее время Каору много играл на компьютере, и на него, непонятно отчего, постоянно обрушивался поток информации о магнитных аномалиях. Он заинтересовался этим явлением.

Экран телевизора, дисплей компьютера... Что-то подсказало Каору наложить карту магнитных аномалий на карту поселков долгожителей. Интуиция свойственна только людям.

Несмотря на способность быстрой обработки информации и высокую скорость вычисления, способность к вдохновению у компьютера отсутствует. Прибор не может сопоставить два явления, которые кажутся совершенно не связанными. Если такая способность появится, то, возможно, оттого, что в процессор сумеют вживить клетки человеческого мозга.

...Гибрид человека и компьютера. Если хорошенько подумать, это интересно, размышлял Каору. Но трудно представить, что за форма жизни в результате появится на Земле.

Мечтавший познать мироздание Каору жаждал докопаться до сути, но самым главным для него оставался вопрос о происхождении жизни.

Каким образом зародилась жизнь? Иначе говоря: почему я здесь?

Не в том дело, что Каору отчасти верил в тот вариант теории коацерватов, по которому из неорганического мира постепенно возникли рибонуклеиновые кислоты, а потом появилась ДНК. Просто, постоянно размышляя о возникновении жизни, он всерьез задумался о ее «самовозникновении». Управляла этим процессом ДНК, воедино складывались химические элементы, из которых состоит жизнь. Элементы, двадцать видов аминокислот, выстраивались в сотни комбинаций. Запрятанный в ДНК шифр в случае надобности явился бы указанием для их построения.

Аминокислоты, пока они не выстроились в каком-то определенном порядке, не были значимыми для жизни элементами. Они были как густой суп, который, видимо, наполнял первобытный океан в момент зарождения жизни. Чему же равна вероятность того, что какая-то сила размешала это месиво и элементы внезапно выстроились в осмысленной последовательности?

Для ясности Каору начал оперировать небольшими, гораздо меньшими, чем в реальности, числами. Предположим, что двадцать видов аминокислот могут выстроиться в сто комбинаций и из них одна даст элемент, конструирующий жизнь. Тогда вероятность один к двадцати в сотой степени, а это число гораздо больше, чем количество атомов во всей Вселенной. Вероятность такая же, как если вытягивать по несколько раз билеты в лотерее, в которой выигрышный билет соответствует одному атому водорода на все космическое пространство, и каждый раз выигрывать.

Как ни крути, это невозможно. Но жизнь все-таки возникла. Не иначе как был какой-то замысел. Каору хотел узнать, каким образом была преодолена стена вероятности. Ему хотелось выяснить, в чем состояло жульничество, не прибегая к понятию «бога».

С другой стороны, в нем также начинало бурлить сомнение, а не является ли все иллюзией. Он не мог убедиться в действительном существовании плоти как плоти. Если в «бытие» можно поверить, полагаясь только на эмпирические способности, то существует вероятность того, что реальность — это пустота.

В полутемной, освещаемой лишь маленькой лампочкой японской комнате было так тихо, что отчетливо слышалось биение сердца. Какие сомнения в своем существовании могли сейчас возникнуть? Каору хотелось верить в биение собственного сердца.

Шум мотоциклетного двигателя коснулся ушей Каору. Едва различимый, почти неслышный звук.

«Эй! Папа приехал!»

Каору представил себе фигуру отца. Вот он ловко заводит свой мотоцикл-внедорожник в подземный гараж ста метрами ниже. Новый мотоцикл, куплен меньше двух месяцев назад. Отец слез и с довольным видом разглядывает свое приобретение. Мотоцикл нужен был Хидэюки для поездок на работу. Его не надо было долго заводить. Сейчас отец, закончив работу, вернулся домой. Каору точно знал это, ошибки быть не могло. Несмотря на расстояние, он шестым чувством мог улавливать движения отца.

Каору представлял каждый его шаг, каждое движение. Он следовал за ним в своем воображении. Хидэюки вынул ключ зажигания и теперь, держа шлем под мышкой, зашел в кабину лифта. Вот он следит за огоньком на панели этажей.

Каору вычислял время подъема на девятнадцатый этаж, считая этажи: два, один... Дверь лифта открылась, и отец быстро зашагал по устланному ковром коридору. И прямо сейчас он встал перед дверью с номером 2916. Порывшись в карманах, вынул карточку для электронного замка, вставил...

Движения и звуки в воображении Каору слились с настоящими движениями и звуками в тот момент, когда раздалось поскрипывание открывающейся двери в гостиную. И достигнув этого опасного момента слияния реальности и мысли, Каору внутренне возликовал.

«...Разумеется, это папа».

Вскочив, Каору хотел уже побежать навстречу отцу, но невероятным усилием сдержал порыв. Он хотел подождать, посмотреть, что еще будет делать Хидэюки.

Тот шел по коридору так, словно забыл про спящих. Он шумел, ударил шлемом по стенке коридора, как обычно, громко напевал под нос. Движения Хидэюки почему-то всегда сопровождались громкими звуками. Возможно, его тело излучало много энергии.

С этого момента Каору внезапно перестал следить за действиями отца. Всякие звуки исчезли, и он не мог угадать, где отец сейчас находится. Когда Каору подумал, что в голове у него самого разверзлась дыра в пустоту, резко распахнулись фусума японской комнаты. Туда тут же ворвался свет из коридора. Свет был не очень ярким, но Каору зажмурил глаза от неожиданности. Хидэюки, пройдясь по татами, встал у футона, в котором спал Каору, присел, согнулся над ним и сказал:

— Бонза, вставай.

Отец иногда называл Каору Бонзой. Каору присел, будто только что проснулся, и спросил:

— А, папа... Сколько сейчас времени?

— Час ночи.

— Да?

— Быстрее вставай.

Каору часто приходилось вот так подниматься посреди ночи и до рассвета поддерживать разговор. На следующее утро он прогуливал школу и дрыхнул до полудня.

И на прошлой неделе ему пришлось пережить отцовское опоздание. Впрочем, Хидэюки считал учебу в начальной школе бессмысленной. Каору часто злило отсутствие здравого смысла у отца. Школа не была местом для учебы, она была местом детского времяпрепровождения, но отец, казалось, совершенно этого не понимал.

— Вообще-то завтра я хочу пойти в школу.

Каору говорил тихо, чтобы не разбудить посапывающую рядом мать.

Раз он проснулся, то мог и поболтать, он уже отчаялся пойти в школу, но все еще намеревался колоть себя гвоздем, чтобы утром не проспать.

— У тебя логика как у голодного духа. С чего вдруг? В кого это ты такой?!

Опешив от наглой реплики, сведшей на нет его старания говорить тихо, Каору подскочил. Если они не уйдут из комнаты, мать обязательно проснется.

Действительно, в кого же он такой уродился? У Каору с отцом были абсолютно разные лица. Что касается характера, то, в противоположность хаму отцу, Каору был очень чувствителен. И хотя это вряд ли могло показаться важным ребенку, Каору считал такую разницу между отцом и ним необычной.

Толкая Хидэюки в спину, мальчик вышел из японской комнаты. Он все продолжал пихать отцовское тело, и так они вошли в гостиную.

— Уф, тяжело, — вздохнул Каору и остановился.

Опершись на толкавшего его сына, Хидэюки нарочно поднапрягся и попытался пустить ветры. Он противно смеялся, издеваясь над жалкими попытками сына сопротивляться, но Каору остановился у кухонной плиты, и тут Хидэюки, будто внезапно что-то вспомнив, отстал и полез в холодильник.

Достав пиво и налив его в стакан, он посмотрел на захлебывающегося от смеха Каору.

— А не выпить ли тебе?

Проблема заключалась не в том, что Хидэюки перебрал лишнего, а в абсолютной трезвости Каору. Сегодня впервые ему предложили выпить.

— Не буду. Если я скажу, мама рассердится.

— Не неси херню.

Хидэюки, бравируя, залпом выпил пиво и вытер рот.

— С таким отцом, как я, ребенок превратится в размазню, — пропел он и, подумав, а не выпить ли ему еще, тут же открыл новую банку. — Вот, лучше всего пить пиво, глядя на Бонзу.

Каору не было противно слушать пьяную отцовскую болтовню. Он понимал, что отец радовался, даже просто глядя на него. Хидэюки пил с удовольствием, отдыхал от работы, успокаивал нервы. А когда успокаивался отец, успокаивался и Каору.

Растроганный Каору достал из холодильника еще одну банку и вылил ее содержимое отцу в стакан.

Однако Хидэюки не поблагодарил сына, а потребовал:

— Так, Бонза, разбуди Мати!

Мати он называл мать Каору, Матико.

— Нельзя, мама устала и спит.

— На ее месте я бы и усталым встал.

— То есть тебе все можно, потому что ты ее любишь и с ней спишь?

— Ну, разбуди.

— Что тебе от мамы надо?

— Да так, ничего. Пусть пива попьет.

— А мама, может, не хочет пить.

— Да ну тебя, вот я ее позову, она мигом прибежит.

— Ну хорошо. Да, кстати, только между нами, я хочу кое о чем спросить.

— А-а, пожалуйста, только не говори ни о чем серьезном. И не надо меня, как Мати, опускать. В конце концов, так ведь всегда и случается.

Каору нехотя побрел в спальню. С чего это будить спящую мать должен он, а не отец? За столько лет можно было бы понять, что мать не расположена к тому, чтобы ее будили посреди ночи.

В последнее время семье Футами постоянно приходилось мириться с отцовскими капризами. И не потому, что Хидэюки обнаруживал свои отцовские достоинства, напротив, потому, что из всех троих он более других сохранял свою инфантильность.

Каору уважал талант отца как ученого. Но он также догадывался, что для взросления отцу чего-то не хватает. У него была душа ребенка. В процессе взросления, возмужания его инфантильность проявлялась все сильнее. Вот бы поменять ее на здравый смысл. Но его ли не хватает вокруг?