"«Русская земля» и образование территории древнерусского государства" - читать интересную книгу автора (Насонов Арсений Николаевич)

ГЛАВА IV

Если мы взглянем на карту трех южнорусских «областей», выросших из недр «Русской земли», но значительно переросших ее пределы, то убедимся, что территория этих «областей» раскинулась наподобие трех громадных примыкающих друг к другу секторов полукруга, в середине которого лежат города Киев, Чернигов и Переяславль. Вправо (по течению реки) от Днепра большую лопасть образует Киевская «область», охватывающая на северо-западе Древлянскую землю и территорию до Зап. Буга, а на западе доходящая до Погорынья и верхнего Ю. Буга. Влево от Днепра одну лопасть образует Черниговская «область», доходящая на северо-востоке до Лопасны и Колтеска, а на востоке до Посемья и реки Сосны; другую лопасть образует Переяславская область, доходящая на северо-востоке до Посемья, на юго-востоке до нижней Ворсклы, а на востоке, возможно, до Донца. Середину полукруга, образуемого этими тремя секторами, составляет треугольник, образуемый городами Киевом, Черниговом и Переяславлем. В отношении территориальном южнорусские «области» несколько напоминают новгородские пятины, образующие своими границами сектора, сходящиеся к своему общему центру — Новгороду и озеру Ильмень (Обонежская, Вотская, Шелонская и Деревская). Как видим, каждый из южнорусских городов в отдельности не является географическим центром своей «области».

Приведенные наблюдения уже сами по себе заставляют сомневаться, что деятельность города в качестве торгово-ремесленного центра могла бы иметь определяющее значение в образовании территории южнорусских «областей»-княжеств. Было бы совершенно непонятно, как мог Переяславль вырасти в центр известной нам территории благодаря роли ремесленного поставщика «области», простиравшейся далеко на восток, когда поблизости от него находился город (Киев), уже в начале XI в., если не раньше, поставлявший продукцию своего ремесленного производства далеко за пределы южнорусских земель. Составленная Б. А. Рыбаковым интересная карта района сбыта деревенских и городских ремесленников также не дает оснований говорить о зависимости роста территории будущих самостоятельных полугосударств от сбыта городских ремесленников{107}. Напомним, что Черниговская «область» охватывала территорию, населенную северянами, радимичами и вятичами; особенности их вещевого курганного материала, украшений, определялись отнюдь но принадлежностью к Черниговской «области». Археологических вятичей видим и на верхней Оке, на Жиздре, и в районе Рязани, и к югу от Москвы. Из летописей знаем о существовании «суздальских» вятичей и вятичей «наших», по выражению черниговского летописца. Их археологические признаки весьма устойчивы, и областной город с его предполагаемым свободным ремеслом был, видимо, неповинен в образовании особенностей курганного материала отдельных групп славянского населения, называемых «племенами»: вятичей, северян, радимичей.

В нашу задачу не входит выяснение причин превращения тех или иных пунктов в политические центры «земель». Дело идет только о решающих факторах, вызвавших рост территории, тянувшей к такому центру. Я не хочу, конечно, отрицать, что в XI–XII вв. (а может быть, и ранее) Чернигов и Переяславль могли играть роль торгово-ремесленных центров какой-то (возможно, довольно ограниченной) сельской округи; исследования археологов, конечно, полнее осветят этот мало выясненный вопрос. Нет сомнения также, что рост ремесленного населения содействовал процветанию больших городов. Нов расширении территории земель-княжеств, территории будущих самостоятельных полугосударств, определяющую роль играл экономический фактор, вызывавший рост феодальной знати, ее стремление к обогащению, к удовлетворению своих классовых интересов.

Приведенные выше наблюдения над историко-географическим материалом наводят на мысль, что территории «областей»-княжений создавались путем распространения политической (в широком смысле) власти центра, будущего центра феодального полугосударства из приднепровского угла на далекую периферию. Те сведения, которыми мы располагаем о росте территории, принадлежавшей южнорусским большим городам, говорят именно о принуждении как источнике их господства над тянувшей к ним территорией: достаточно вспомнить летописные сообщения о распространении (или утверждении) власти Киева на землю и в земле древлян в X в.; упоминания «Поучения» Мономаха, занимавшего одно время черниговский стол, о его походах на вятичей (XI в.).

Когда же начала складываться на юге территория будущих феодальных полугосударств? Когда начала выкристаллизовываться из недр древней «Русской земли» территория будущей «области»-княжения?

Хотя Киев был стольным городом, представление о Киевской «волости» или «области» определилось на юге только после смерти Ярослава, с образованием трех княжений; тогда слово «Киев» стали употреблять в значении «киевская волость», в смысле территории, тянувшей к городу Киеву и находящейся под единой верховной властью, и имена других центров иногда в смысле «волости» или «области». В сказании о Борисе и Глебе, в приложенных к нему записях летописного характера, ведшихся при церкви в г. Вышгороде, читаем о том, как Ярослав устраивал сыновей: «Изяслава Кыев#1123;, старейшаго, а Святослава Чьрнигов#1123;, а Вьсеволода Переяславли, а прокыя по ин#1123;мъ волостьмъ». В записи «Кыев#1123;» означало, таким образом, в Киевской «волости», «Чьрнигов#1123;» — в Черниговской «волости» и т. п. По летописному своду Никона второй половины XI в., Ярослав, разделив «грады», заповедал «не преступати предъла братьня»{108}. Ясно, что с представлением о «граде» связывалось в данном случае представление об определенных «пред#1123;лах», определенной территории, связанной с «градом». Позже, употребление самого термина «град» как синонима «волость» встречаем в заголовке Новгородской 1-й летописи XV в., восходящем, вероятно, к XII в.: «Временнпкъ, еже нарицается л#1123;тописець князей и землям руским, како избра богъ страну нашю на последнее время, и гради почаша бывати по м#1123;стомъ, преже Новгородцкая волость, потом Киевъская, и о статьи Киева»{109}. Здесь «грады», выраставшие «по местом», т. е. на общинной территории, означают «Новгородскую волость» и «Киевскую». В смысле Киевской волости или Киевской «стороны» употребил слово «Киев» и Никон (во второй половине XI в.) в рассказе о разделе «Русской земли» при Мстиславе: «сяди Кыев#1123;, а мн#1123; буди си сторона»: по Никону, Мстислав, предлагая Ярославу Киев, предлагал правобережную территорию. Древнейший свод говорит только о разделе «Русской земли»: «Ярослав прия сю сторону, а Мьстислав ону».

Но почему Ярослав и киевляне, с одной стороны, и Мстислав — с другой, согласились оставить за киевским столом именно правобережную сторону? Если Мстислав довольствовался только восточной «стороной», то ясно, что за киевским столом оставалась не только правобережная часть «Русской земли», но и земля древлян. Судя по летописным сведениям, в эксплоатации древлян были издревле заинтересованы главным образом, если не исключительно, Киев и Вышгород как придаток первого.

Теория Ляскоронского, согласно которой летописный Вышгород был частью города Киева, стоит в явном и вопиющем противоречии с показаниями источников. По «Чтениям» о Борисе и Глебе Нестора, «градъ, наричаемый Вышегородъ», отстоял «отъ Кыева града столного» на 15 стадий (изд. Абрамовича, стр. 11). По Ипатьевской летописи, Вышгород — отдельный от Киева город, хотя и расположенный не очень далеко от него. В 1140 (1139) г. Всеволод Ольгович пришел из Вышгорода к Киеву, изрядив полки, и стал «у города в Копыреве конци». Вышеслав говорит: «иде опять Вышегороду». 4 марта Всеволод ушел, а 5 снова вошел в Киев. Таким образом, Вышгород действительно находился не очень далеко от Киева. В 1136 г. Всеволод, «перешед Десну, ста противу Вышгород с вой». Вышгород, стало быть, лежал близ устья Десны, в 15 км к северу от Киева, на правом берегу Днепра, там, где ныне с. Вышгород и где археологами обнаружены остатки древнего города.

Вышгород XI–XII вв. возник не из княжеского села, как можно было бы думать, имея в виду слова летописца «Ольгии град» (под 946 г.). В X–XI вв. это не село-замок, а город со своим городским управлением (начало XI в.), населенный (в X в.) теми самыми «руссами», которые ходят в полюдье, покупают однодеревки и отправляют их с товарами в Константинополь. Существование здесь в начале XI в. своей военно-судебной политической организации отмечено «Чтениями» Нестора и сказанием о Борисе и Глебе. Здесь мы видим «властелина градского», имеющего своих отроков или «старейшину града», производящих суд. Во второй половине XI в. летопись отмечает, что Вышгород «держал» Чюдин, лицо весьма влиятельное: он — участник съезда 1072 г., на котором составлялась «Русская правда» Ярославичей. Летопись знает вышегородского тысяцкого Радилу, имевшего свой двор «на болоньи от Днепра», где находился за пределами крепости еще ряд дворов, так как при осаде города в 1169 (1168) г. было сожжено семь дворов, кроме Радилова. Ольга происходила не из Вышгорода, но она поселилась в Вышгороде (предание называет Вышгород «Ольгиным градом») с «родом» своим (в заключении договора с греками от нее участвовал Искусеви) именно потому, что здесь была своя знать, на которую можно было опереться. Константин Багрянородный упоминает Вышгород наряду с Черниговом, Смоленском и Новгородом в числе тех центров, откуда в Константинополь приходили однодеревки. Следовательно, уже в первой половине X в. Вышгород являлся центром, подобным крупнейшим центрам тогдашней России. Показания Константина Багрянородного подтверждаются сведениями «Чтений» Нестора, использовавшего вышегородские, записи в древнейшей редакции, о раннем развитии плотничества в Вышгороде, в чем Вышгород сходствовал с Новгородом.

Напомним, что, по Константину Багрянородному, однодеревки покупали «руссы». Вышегородские записи знают местную знать под именем вышегородских «болярцев». Древность вышегородской знати подтверждается ее поведением: она ведет себя как знать «Русской земли», принимая участие в решениях вопросов, касающихся всей «Русской земли» или Киева. Вместе со Святополком вышегородские «болярци» пытаются решить судьбу Киевского стола, охраняя единовластие «Русской земли». Их представитель — на съезде, где составляется «Русская Правда». Позже, в событиях 1146 г., они действуют, видимо, совместно с киевской знатью{110}.

Как знать «Русской земли», вышегородская знать, судя по летописным известиям о киевских князьях X в. и Константину Багрянородному, принимала участие в походах в полюдье и в дележе дани не только с Деревской земли. Но Деревская земля составляла тот особый круг интересов, который связывал вышегородцев с киевлянами. Интересы эти — покорение древлян; сведения о борьбе с ними уводят нас в глубокую древность. Общность интересов этих сложилась исторически: вышегородцы — ближайшие соседи древлян, как можно заключить из слов летописца под 1136 г. («до Вышгорода и до Деревъ») и из известия об охоте Люта под 975 г. Недаром жившая в Вышгороде Ольга ходила на древлян и при жизни Игоря и после его смерти. Если черниговцы и переяславцы и принимали участие в борьбе с древлянами (на что у нас указаний нет), то во всяком случае в значительно меньшей мере, чем киевляне и вышегородцы. Приведенные данные заставляют с доверием отнестись к показаниям Древнейшего свода о дани с древлян: после смерти Игоря две части дани «идета Киеву, а третьяя Вышегороду». В договорах с греками Вышгород не упомянут, очевидно, потому, что являлся политическим придатком Киева и, вероятно, получал в то время известную долю тех доходов, которые шли в Киев. Напомним, что после Ольги, согласно преданию, здесь жил Владимир, здесь были похоронены Борис и Глеб, здесь скончался князь Ярослав Владимирович.

Киевская «волость»-княжение образовалась после раздела «Русской земли» по завещанию Ярослава. Но территория Киевской «волости», т. е. «волости», тянувшей к Киеву (или, точнее, к Киеву и Вышгороду), стала складываться задолго до раздела. Территория Киевской «волости» как более или менее устойчивое целое состояла, во-первых, из частей «Русской земли», лежавшей почти целиком на правобережной стороне, и земли древлян, простиравшейся также к западу от Днепра. Считалось, что Киевская «волость», или «область», лежит «за Днепром», как явствует из известия под 1144 г., и правобережная сторона называлась «Киевьской стороною» (см. Ипат. л., 1144 г.), хотя к Киеву отошел ряд селений и на левой стороне Днепра, как указывал еще М. Грушевский{111}. Изяслав держал и Туров, т. е. землю дреговичей, где он сидел еще при жизни Ярослава. Но Туровская волость не была неотъемлемой частью Киевской волости, не слилась с Киевом так, как слилась с ним земля древлян. По подсчету Грушевского, Туровская волость в течение первых ста лет после смерти Ярослава около 40 лет жила отдельной жизнью, 60 лет — в соединении с Киевом, а с конца 50-х годов XII в. окончательно выделилась в роде Святослава Михаила. Древлянская же земля после смерти Ярослава слилась более чем на сто лет с той частью «Русской земли», которая отошла к Киеву: только во второй половине XII в. в древлянском Овруче образуется особое княжение. Таким образом, основным фактом истории образования территории Киевской «волости», Киевского «полугосударства», было слияние с Киевом земли древлян. В X–XI вв. земля древлян не сливалась с древней «Русской землей» и вместе с тем, попав под господство «Русской земли», она фактически — преимущественно, если не исключительно — подпадала под. господство Киева и Вышгорода.

Притянутая Киевом территория, населенная древлянами, закреплялась как киевская, с установлением постоянных, определенных мест объезда. По сведениям о древнейшем случае возникновения таких мест или «становищ», они были установлены в Деревской земле, после того как древляне оказали сопротивление представителям киевской власти, стоившее жизни киевскому князю Игорю. Значение их определялось не только тем, что устанавливались определенные места объезда, но и тем, что устанавливались более или менее определенные размеры сбора дани{112}. Раньше могли ездить не регулярно, не систематично, менять трассу объезда, два раза приезжать в одни и те же места и собирать много (как делал Игорь), а в другие места совсем в данный год не заезжать. Теперь давались, «уставы и уроки». Предание, сохранившееся во всех древних сводах, говорит, что Ольга уставляла «уставы и уроки», говорит о ее «становищах»: «и иде Вольга по Дерьвьст#1123;и земли съ сыномъ своимъ и съ дружиною уставляющи уставы и уроки; [и] суть становища е#1123; и ловища» (Лавр. л.). Определение даней и судебных пошлин требовало определения «становищ», где производились поборы, и эти становища были естественным образом связаны с местами охоты («ловища»; ср. ниже, стр. 96, прим. 2). Нет сомнения, что с распространением феодального способа производства «становища» должны были распространиться более или менее повсеместно. Любопытно, что летописный рассказ, сообщая о древнейшем случае установления «становищ» и «погостов», приводит некоторые данные о феодальном землевладении: «и по Дн#1123;пру перев#1123;сшца и по Десн#1123;, и есть село ее Ольжичи и доселе» (Лавр. л.).

Распространяясь по землям дреговичей и древлян, Киевская «область» в X в. дошла до течения Зап. Буга, где после борьбы с «ляхами» втянула в свои пределы Берестейскую волость (см. главу VIII){113}. Территория Киевской «области», иными словами территория волостей, тянувших к Киеву (или, точнее, к Киеву и Вышгороду), стала складываться, таким образом, задолго до раздела «Русской земли».

Территория, тянувшая к Чернигову, сложилась не сразу. Можно обнаружить, присматриваясь к показаниям источников, следы ее роста. Большинство названий черниговских селений появляется в источниках неранее 40-х годов XII в. Но есть селения, упоминающиеся в известиях XI в. в качестве селений черниговских. Нанесенные на карту, селения эти предположительно указывают на территорию Черниговской «волости» в ее древнейшей, первоначальной части. Таких селений-городов три: Сновск, Новгород-Северский и Стародуб. Сновск, или Сновеск, упоминается впервые в Ипатьевской летописи под 1067 (1068) г. Из летописного рассказа видно, что он лежал на реке или близ реки Снови, на правой ее стороне и недалеко от Чернигова (Лавр. л.). Из Чернигова к Сновску выходит с дружиной черниговский князь Святослав и разбивает неприятеля. Летописное сообщение под 1234 (1233) г. показывает, что Сновск лежал «на Десне», т. е. недалеко от Десны. Данные описи границ между Литовским и Московским государствами начала XVI в., согласно исследованию Голубовского и Грушевского, заставляют полагать, что Сновск лежал на месте старого городища около Седнева{114}. Второй город — Новгород-Северский, помянутый в «Поучении» Владимира Мономаха в рассказе о событиях 80-х годов XI в. в качестве города Черниговской «волости», на защиту которого от кочевников идет из Чернигова черниговский князь Владимир. Третий — Стародуб, также упомянутый в «Поучении» и также в качестве города, который берет под защиту, двигаясь из Чернигова на половцев, князь Владимир. Приведенные данные, конечно, недостаточны, чтобы построить какую-либо научную гипотезу о древнейшей территории Черниговской «волости». Они позволяют только поставить вопрос, не является ли территория, очерченная помянутыми тремя городами, т. е. территория по р. Снови и средней Десне, первоначальным, древнейшим ядром Черниговской «волости». Исследование летописного материала дает возможность, добыть данные по интересующему нас вопросу и, стоя на твердой почве, определить территориальное ядро, первоначальную основу территории Черниговской «волости»; полученные выводы в полной мере подтвердят и уточнят высказанное нами предположение о первоначальной, древнейшей территории Черниговской «волости».

Исследование летописей приводит нас к решению вопроса о «Сновской тысяче». Еще Грушевский высказал предположение, что Сновская тысяча предполагает определенную территорию. Андрияшев, исходя, очевидно, из самого названия, полагал, что Сновская тысяча охватывала территорию по р. Снови{115}. Вопрос о пределах Сновской тысячи оставался открытым. Между тем в истории образования Черниговской волости вопрос этот — один из существенных. Каковы же пределы Сновской тысячи? Из Ипатьевской летописи под 1149 г. мы узнаем, что Курск с Посемьем не входили в пределы Сновской тысячи и что Святослав Ольгович получил Сновскую тысячу, находившуюся ранее во владении Изяслава Давыдовича. Изяслава, когда он держал Сновскую тысячу, в 1147 г. застаем в Стародубе, а Владимира Изяславича в Чернигове; в том же году застаем Изяслава и в Новгороде-Северском, откуда он направляется к брату в Чернигов (Ипат. л.). Явно, что в состав Сновской тысячи входили Стародуб и Новгород-Северский. Но Изяслав, владея Сновской тысячью, действовал совместно с братом, сидевшим в Чернигове; оттуда они посылают послов к киевскому князю Изяславу (1147 г.); из Киева «в Чернигов» (т. е. в Черниговскую «волость») приходят к ним послы из Киева и т. д. Равным образом Святослав Ольгович, владея Сновской тысячью и Посемьем, действовал в согласии с Владимиром Давыдовичем, сидевшим в Чернигове: в 1150 г. Святослав Ольгович привез из Киева, с Копырева конца, «мощи» своего брата Игоря в Чернигов; в 1151 г. Юрий посылает к ним «Чернигову», т. е. в Черниговскую «волость». После смерти Владимира. Давыдовича Святослав Ольгович уступил черниговский стол Изяславу Давыдовичу, а себе оставил Новгород-Северский (Ипат. л.). Последующие события подтверждают наш вывод о пределах Сновской тысячи. В 1155 г. Изяслав Давыдович сел в Киеве, черниговский стол занял Святослав Ольгович, Сновском же владел Святослав Всеволодович, причем Стародуб, как видно из летописного рассказа, входил в состав его владений. Итак, Сиовская тысяча охватывала территорию не только по р. Снови, но и севернее с г. Стародубом, а также территорию по Десне с г. Новгород-Северским; вспомним, что выше некоторые историко-географические наблюдения также натолкнули нас на мысль, что Сновск, Новгород-Северский и Стародуб принадлежали к древнейшей части Черниговской «волости». Далее, есть основание предполагать, что Сновская тысяча как организованная территория — более древнее образование, чем Новгород-Северское княжество, иначе тысяча называлась бы не Сновской, а Новгород-Северской. Само Новгород-Северское княжество в составе Черниговской «волости» возникло отчасти под давлением киевского стола, первоначально — со стороны Святополка и Мономаха. В сущности как княжество оно образовалось по решению Любечского съезда 1097 г., когда в Чернигове был посажен Давид Святославич, а в Новгород-Северском — Олег Святославич. Позже киевский князь пытается по-своему распоряжаться Новгород-Северским княжением, что вызывало недовольство чернигово-северских князей (Голубовский, стр. 137, 138). Святослав Черниговский укорял киевского князя, что тот «всю волость Черниговскую собою держить и с своим сыновцем», сидевшем в Новгород-Северском (Ипат. л., 1159 г.). Другим доказательством, что Сновская тысяча — более древнее образование чем Новгород-Северское княжество, служат следующие показания. По «Описанию Черниговского наместничества» А. Шафонского, в 1786 г. вокруг Седневского городища насчитывалось 74 больших и 241 малая могила; «из них, — пишет Д. Самоквасов, — 1874 г. сохранилось уже больших только половина, а малых около 150; в огородах сохранилось еще несколько разрозненных больших курганов, свидетельствовавших о том, что на месте, занятом ныне домами и другими постройками м. Седнева, существовал в древности громадный языческий могильник, занимавший все пространство, заключенное ныне между выездами из м. Седнева на гг. Городню, Чернигов и Березну»{116}.

Раскопки показали, что 74 больших кургана этого кладбища, насчитанные Шафонским, прикрывали собою кострища и срубные гробницы князей или старейшин, подобные пяти могилам черниговских. По монетам, найденным в могилах, седневские курганы древнее черниговских; в последних найдены золотые византийские монеты X в. и саманидский диргем того же времени{117}.

Сновская тысяча входила в состав Черниговской «волости». Но существовала территория, непосредственно подчиненная черниговскому столу. Пределы этой территории хорошо обозначены в летописном рассказе под 1159 г. Новгород-Северским владеет Святослав Владимирович, а Черниговом — Святослав Ольгович. Что же принадлежало непосредственно к владениям последнего? Оказывается, семь городов, из которых названы четыре — Моравийск, Любеч, Оргощ и Всеволож. Это города, лежавшие к северо-западу, юго-западу и юго-востоку от Чернигова. Можно догадываться, какие остальные три города он разумел: это Уненеж, Белавежа и Бахмач.

Обращаем внимание, что, несмотря на сильное разорение городов этих от половцев («взяти Черниговъ съ 7-ю городъ пустых… а въ н#1123;хъ с#1123;дять псареве же и половци»{118}), эти владения черниговских князей частично и в то время представляли собою богатейшие места. Около Любеча — «вся жизнь» черниговских князей, как прямо говорил Изяслав: «идеже их есть вся жизнь». И не только около Любеча. От Ольгова поля под Черниговом до Боловоса, лежавшего в 6 км к западу от Чернигова, тянулись «села» — «жизнь их вся». Села тянулись и в северо-западном направлении от Ольгова поля к Любечу: «став на Олгов#1123; пол#1123;, ту села наша пожгли оли до Любча и всю жизнь нашю повоевали», — жаловались черниговские князья на Изяслава{119}. Когда Святослав говорил, что ему пришлось взять «Чернигов с 7-ю город пустых», он прибеднялся. Хотя он владеет «пустыми» городами, но, оказывается, променять Чернигов на Новгород-Северский (чем угрожает ему Изяслав) он все же не хочет. Он только жалуется, что в новгород-северской доле Черниговской волости фактически распоряжается сам Изяслав из Киева со своим «сыновцем», новгород-северским князем. Часть помянутых городов, непосредственно тянувших к Чернигову, несомненно принадлежала к числу древних. Любеч был известен Константину Багрянородному и отмечен летописью в событиях 1015 г. Белавежа называлась «Белавежа старая», следовательно, существовала и новая, возникшая, вероятно, после бегства беловежцев хазар «в Русь» в 1117 г., очевидно из Белой вежи — Саркела на Дону{120}. Старая же Белавежа возникла, вероятно, еще в период дополовецкий, упоминается она уже в «Поучении» Мономаха. Кроме того, на той же черниговской территории лежал и Листвен, отмеченный в событиях 1024 г.

Когда же территория эта, непосредственно тянувшая к Чернигову, лежавшая к западу и к югу от него, стала черниговской, начала тянуть к Чернигову? По некоторым данным — во всяком случае до выделения Черниговского княжества по завещанию Ярослава. Мы знаем, что западные черниговские города тянули не к Киеву, а к Чернигову еще в первой трети XI в., судя по разделу «Русской земли» при Мстиславе «по Днепр». Но Днепр отделял Черниговское княжество не на всем пространстве; так, город Речица на правой стороне Днепра принадлежал Чернигову, а ряд селений южнее на правой стороне Днепра принадлежал Киеву. Район Речицы, расположенный на стыке северян, радимичей и дреговичей, мог отойти к Чернигову значительно позже: первое известие о ней встречаем под 1214 г. Граница между подвластными Чернигову и Переяславлю селениями определилась, повидимому, до раздела «Русской земли», по завещанию Ярослава. Дело в том, что граница между Переяславской «волостью» и Черниговской, проходившая к югу от Чернигова, не была границей новой, спорной, а отличалась устойчивостью, прочностью. В юго-западном углу Черниговской «волости» граница, повидимому, не спускалась ниже устья р. Остра; на левой стороне реки лежал городок Остерский, основанный на Переяславской территории (см., например, под 1098 г. в Ипатьевской летописи и под 1195 г. в Лаврентьевской), а в 6 км выше по Десне лежала Лутава, принадлежавшая к черниговским владениям, как видно из рассказа Ипатьевской летописи под 1175 г. Далее, вероятно, граница шла по р. Остру, а затем по междуречью Остра и Удая, так как г. Уненеж (Нежин) и Белая вежа, местоположение которой не вызывает сомнений, принадлежали к Черниговской волости; равным образом к Чернигову тянул и Всеволож (д. Сиволож). Оттуда граница шла в восточном или юго-восточном направлении, ибо Вырь, лежавшая или на месте с. Старые Виры (при речке Вире, притоке Сейма), или, же на месте «Старого Вирского городища», где был построен г. Белополье, входила в состав Черниговской земли.

По сравнению с территорией Курска и Посемья, переходивших то к Черниговскому княжеству, то к Переяславскому, юго-западные границы Черниговской «волости» отличались устойчивостью, прочностью. Они не вызывали споров, и, следовательно, можно предполагать, что установились они не вдруг, не случайно, а определялись отношениями сложившимися давно, до раздела «Русской земли» по завещанию Ярослава. Во времена печенегов этот район, тянувший непосредственно к Чернигову, не был опустошаем и разоряем, так как печенеги подымались обычно к Киеву по правой стороне Днепра.

Итак, перед нами обрисовывается основная часть Черниговской «волости». Она состоит, во-первых, из Сновской тысячи, охватывающей Сновск, Стародуб и Новгород-Северский, и, во-вторых, из городов, лежавших к северо-западу, юго-западу и юго-востоку от Чернигова и непосредственно к нему тянувших. Очерченная территория почти полностью совпадает с территорией городищ, очерченной Самоквасовым на карте городищ Черниговской губернии. Неясно только, относился ли к означенной нами территории район с городищами, лежавшими к северу от Путивля. За пределами этой основной территории Черниговской волости лежали входившие в состав Черниговской «волости»: на северо-западе земля радимичей и прилегавших к ним северян по р. Днепру, на севере и северо-востоке земля вятичей, на востоке область восточных северян по верхнему и среднему Сейму, так называемое «Посемье» с г. Курском и территория до р. Сосны. Нарастание Черниговской волости шло, таким образом, от юго-западной части ее в северном и восточном направлениях.

Уже из сказанного видно, что основным явлением в процессе территориального роста будущей Черниговской волости было принуждение, покорение земель восточных северян, радимичей и вятичей; земля последних (вятичей) составляла значительную часть всей Черниговской «волости». Когда земли эти стали исключительно тянуть к Чернигову, мы не знаем. Покорение, освоение этих земель было делом первоначально не исключительно Чернигова или Сновска и Чернигова, а всей «Русской земли» во главе с киевским князем. Участие киевского князя в этих предприятиях хорошо засвидетельствовано в предании. Еще можно сомневаться в точности предания о походах Олега на северян и радимичей, включенного только в «Повесть временных лет». Но и оно имело под собою известное основание в исторической действительности. По Константину Багрянородному, в полюдье ходили «все россы» из Киева к славянским племенам, в том числе к северянам. Поляне не упоминаются в рассказе или потому, что они подразумеваются под «остальными славянами», или потому, что они в то время эксплоатировались только Киевом и Вышгородом. Не может вызывать сомнений в достоверности предание, записанное еще в Древнейший свод, о походах Святослава на вятичей и Владимира на вятичей и радимичей. Составитель Древнейшего свода (в первой половине XI в.) отмечает, что и в его время («и до сего дне») радимичи «платят дань Руси, повозъ везуть». К сожалению, неясно, куда именно «в Русь» шла дань. С вятичей во всяком случае Владимир получал дань или долю дани, судя по известию: «и възложи на нь дань отъ плуга, якоже и отець его имаше». Позже, в XII в., черниговские князья, переходя в Киев, оставляли за собою иногда землю вятичей.

По Константину Багрянородному, в полюдье ходили «все россы», т. е. вся «Русская земля». В походах на северян и радимичей надо предполагать участие черниговской знати, а в походах на северян, кроме того, переяславской знати. Они ходили в полюдье со своими «воеводами», «князьями». Но знаем ли мы что-нибудь о черниговских или переяславских «князьях» или «воеводах» X в., времен Ольги и Константина Багрянородного? Знаменитые раскопки Самоквасова в Чернигове обнаружили захоронения богатых, знатных руссов X в., причем вскрылась картина похорон, подобная той, которую описывает Ибн-Фадлан, сообщая о похоронах «главарей» руссов. Но сохранились ли более конкретные сведения о левобережных военачальниках времен Ольги и Константина Багрянородного? Таким военачальником с левобережной стороны был «воевода» Претич, описанный в рассказе о нападении печенегов, на Киев при Ольге. Рассказ этот принадлежит к числу древнейших. Шахматов считал, что эпизод с отроком и Претичем есть вставка в текст Древнейшего свода, полагая, что фраза «и отступиша печен#1123;зи отъ града и небяше льз#1123; коня напоити» противоречит тому, что читаем в том же рассказе выше: «Печен#1123;зи же мн#1123;ша князя пришедша, поб#1123;гоша разно отъ града; изиде Ольга с внукы своими и с людьми к лодьямъ». Но Шахматов упустил из виду, что в первой из приведенных фраз, в конце летописного рассказа говорится о р. Лыбеде: «и не бяше льз#1123; коня напоити: на Лыбеди печен#1123;зи». Река Лыбедь протекала южнее Киева, на пути отступления печенегов; печенеги, как мы говорили, подымались обычно по правобережной стороне. Следовательно, испугавшись трубных звуков, возвещавших приход войска, и думая, что идет «князь» (т. е. князь Святослав), они «поб#1123;гоша разно отъ града». Побежали они, конечно, в противоположную сторону (Претич переходил Днепр), т. е. к западу и к юго-западу от стен города, и Ольга имела возможность выйти к Днепру. После заключения перемирия с Претичем, когда печенеги уходили «отъ града», на Лыбеди нельзя было напоить коня. Нет оснований считать рассказ с Претичем вставкой в текст Древнейшего свода, тем более что он имеется как в «Повести временных лет», по Ипатьевскому и Лаврентьевскому спискам, так и в Новгородской 1-й летописи. Этот воевода Претич, пришедший с «людьми оноя страны Дн#1123;пра» на выручку Киева, очевидно, как воевода города «Русской земли», лежавшего на левобережной стороне, был обязан защищать «Русскую, землю» от кочевников и в какой-то мере был подчинен киевскому князю Святославу: «роче же воевода их, именем Претиць: подступимъ заутра в лодьях; и попадьше (т. е. захватив) княгыню и княжич#1123;, умчимъ на сию страну людии; аще ли того не створимъ погубить нас Святослав». Из текста ясно, что на обязанности Претича было выручить киевлян и княгиню, и невыполнение этих обязательств по совместной борьбе с кочевниками повлекло бы за собою недовольство и кару со стороны киевского князя Святослава. Рассмотренный источник в полной мере подтверждает сделанное нами выше предположение, что борьба с кочевниками стимулировала территориальное формирование «Русской земли», объединение Киева с левобережными городами в политическое целое.

Рассказ о Протиче не дает никаких оснований предполагать в Чернигове существование княжеского стола, а тем более племенного князя, подобного Малу или Ходоте, с которыми русские князья вели борьбу. Равным образом нельзя предполагать существование черниговского стола в начале XI в. Киевский летописец ни слова не говорит о том, чтобы Мстислав в 20-х годах XI в. встретил сопротивление или чтобы ему приходилось изгонять кого-либо из города, о чем он, вероятно, сказал бы как летописец киевский, сочувствовавший не Мстиславу, а Ярославу. Но черниговский «воевода» мог, конечно, подчиниться Мстиславу; надо полагать, что местный «воевода» зависел не только от киевского князя, но, фактически, и от черниговской знати.

От местной знати зависели даже киевские «воеводы», или, вернее, они были проводниками ее интересов. Вместе с тем «воеводы» имели ближайшее отношение к сбору дани даже в Киеве (т. е. киевские воеводы), где сидел «великий князь русский». «Воеводе» Свенельду был предоставлен сбор дани с «Деревской» земли. Предание об этом, сохранившееся в дублированном известии Новгородской 1-й летописи, подтверждается событиями 70-х годов X в. В 970 г. Святослав посадил к древлянам сына своего Олега. Это распоряжение нарушило, вероятно, установившийся порядок сбора дани с «Деревской» земли (вспомним, что, по Древнейшему своду, две трети дани шло в Киев, а одна треть в Вышгород). Если Свенельд имел раньше ближайшее отношение к сбору дани в Древлянской земле, то понятно, почему он добивался убиения Олега, которое в предании объяснено мотивами кровной мести: надо было восстановить старый порядок{121}. И действительно, «Деревская» земля после поражения и смерти Олега, была оставлена без княжеского стола. Для нас важно, что Свенельд в это время уже не был «воеводой». Летопись прямо говорит, что киевским «воеводой», в это время был Блуд. Блуд был киевским «воеводой», когда Свенельд вернулся с похода, во время которого пал Святослав. Но Свенельд направляет свои козни не против Блуда, а против; Олега. Ясно, что дело шло о нарушении интересов не одного Свенельда, Если Свенельд и Блуд (как видно из дальнейших событий) пользовались, таким влиянием на князя Ярополка, то, очевидно, они имели опору в местной знати. Все сказанное дает основание отнестись с полным доверием к преданию, согласно которому еще при Игоре воеводе Свенельду было дано собирать с «Деревской» земли дани «много». Редакционные добавления в летописном тексте, вскрытые Шахматовым (например, форма единственного числа — «рече» — перед словами «Св#1123;нелдъ и Асмуд»), заставляют предполагать, что при Ольге «воеводой» был Асмут, названный «кормильцем» Святослава («воеводой» был «кормилец» Ярослава Буды; воеводой-тысяцким был «кормилец» Георгий Симонович). Асмут упоминается в походе на древлян в результате которого на них была наложена тяжкая дань: «и поб#1123;диша древляны и возложиша на них дань тяжку» (Новг. 1-я л.). На радимичей ходил воевода Волчий хвост, причем после сообщения о походе летопись упоминает о дани с радимичей. Позже, как мы знаем, ездил собирать дань в Белоозеро от черниговского князя Ян Вышатич, отец которого был «воеводой», а его самого вскоре видим воеводой-тысяцким в Киеве («воеводство держащю кыевьскыя тысяща», 1089 г.). Итак, воеводы, называвшиеся в XI в. тысяцкими, с самого начала имели, ближайшее отношение к сбору дани. Так было в Киеве, хотя там сидел «великий князь Русский».

К сожалению, киевская летопись не сохранила имени ни одного воеводы-тысяцкого Сновской тысячи. В Киеве при Игоре собирал дань «в Древлянах» не один Свенельд. Мы знаем, что под Искорестенем была могила Игоря, погибшего, согласно преданию, при сборе «дани» (вероятно — «полюдья»). Не решаемся принять соблазнительное предположение Шахматова, что Игорь сражался не с Малом, а с Мистишей Свенельдичем. О последнем мы вообще ничего не знаем, кроме того, что он был сын Свенельда. Длугош именует древлянского князя не Мистиной, или Мистишей (Мстиславом), а Нискиней, или Мискиной. Наконец, Свенельд упоминается в договоре Святослава с Иоанном Цимисхием, где имя Свенельда поставлено паряду с именем Святослава. Если итти в данном случае вслед за Шахматовым, то придется предполагать, что одного Свенельда сменил другой; не мог же воевода, разбивший «вместе с подвластными ему древлянами» киевского князя, пользоваться таким доверием его сына Святослава. Кроме того, летопись не говорит о том, что Свенельду была бы дана вся дань деревская; летопись говорит только, что ему было дано «много» (Новг. 1-я л.): «дасть же дань деревьскую Св#1123;нделду, и имаша по черн#1123; кун#1123; от дыма{122}, и р#1123;ша дружина Игорев#1123;: се далъ еси единому мужев#1123; много»{123}.

При жизни же Игоря, повидимому, собирала с древлян дань и Ольга с Асмутом. Запись о ее походе на древлян была уже в Древнейшем своде. Она сообщает любопытные подробности: «и суну копьемъ Святославъ на Древляны, копье лет#1123; сквозь уши конев#1123;: бъ бо велми д#1123;тескъ». Хронологическое определение предания едва ли в летописи сделано правильно. В 946 г. Святослав уже не был «велми д#1123;тескъ». Во-первых, по Константину Багрянородному, Святослав при жизни Игоря сидел в Новгороде; во-вторых, при заключении договора с греками от Святослава был особый представитель. Вероятнее, таким образом, что поход Асмута и Ольги на древлян имел место еще при жизни Игоря.

Итак, левобережные «воеводы» зависели от киевского князя, как показывает рассказ о Претиче. Вместе с тем имеем все основания предполагать, что левобережные «воеводы» зависели также фактически и от местной знати — черниговской и переяславской. Наконец, левобережные «воеводы», судя по тому, что мы вообще знаем о «воеводах», имели ближайшее отношение к сбору дани. Роль и значение «воевод» свидетельствуют о первоначальной связи завоевательных походов с данничеством, о военном происхождении организации данничества, точнее — дани и полюдья.

К «славянским племенам», радимичам, вятичам и восточным северянам левобережные воеводы могли ходить в завоевательные походы и в «полюдье» вместе с киевским князем, подобно Асмуту, ходившему на древлян с Ольгой и малолетним Святославом, и самостоятельно, по крайней мере самостоятельно собирать дань, как собирал Свенельд. Мы знаем, что территория Черниговской «волости» росла и после завещания Ярослава, после образования «волости» — княжения. Владимир Мономох в бытность свою черниговским князем «в Вятичи» ходил «по дв#1123; зим#1123; на Ходоту и на сына его и ко Корьдну… 1-ю зиму». Местоположение Кордны нам неизвестно; едва ли она лежала поблизости от основной черниговской территории. Племенной князь Ходота мог еще держаться где-либо в глуши Вятичской земли, не знавшей христианства.

Но источники дают возможность установить основное направление, по которому шло черниговское проникновение в землю вятичей: на северо-восток от территории Сновской тысячи. В 50-х годах XII в. видим Карачев и Воротынск в одном владении со Сновском, со Сновской тысячью в составе Новгород-Северского княжества (Ипат. л., 1155 г.). Карачев видим и ранее принадлежавшим к составу Новгород-Северского княжества (там же, 1146 г.). Воротынск сравнительно не так давно прочно вошел в состав Черниговской «волости». Еще в конце XI в. или в начале XII в. недалеко от Воротынска, юго-западнее, был убит Кукша, распространявший христаинство среди вятичей. Он был убит, согласно преданию, в районе Серенска; о его насильственной смерти в земле вятичей (в 1110 г.?) знаем достоверно. Судя по данным географической номенклатуры, всего менее освоенным оставался район к западу от верховьев Оки, к западу от Мценска, территория к северу от Воротынска и к северо-западу от р. Ипути в земле радимичей. Так, вырастая, территория черниговского завоевания и освоения пришла в соприкосновение с территорией освоения соседних «волостей» — Смоленской, Ростово-Суздальской и Муромо-Рязанской.

В первой половине XII в., если не раньше, уже можно было определить приблизительно границы между Черниговской и Ростово-Суздальской, между Черниговской и Смоленской и между Черниговской и Муромо-Рязанской «волостями». На востоке территория Черниговской области доходила до р. Сосны. По Никоновской летописи, Елец в XII в. принадлежал Рязанскому княжеству. Однако мы находим веские основания сомневаться в достоверности сообщения Никоновской летописи. С другой стороны, в известном списке городов конца XIV в. (см. ПСРЛ, т. VII) Коршев на р. Сосне отнесен к числу не рязанских списков, а киевских, наряду с Черниговом и Курском. К северу от Сосны владения Черниговского княжества также граничили с владениями Муромо-Рязанского княжества, причем граница проходила где-то между рязанским городом Пронском на р. Прони и черниговским городом Дедославлем (с. Дедилово), причем черниговские владения, как видно из летописного рассказа под 1146 г., захватывали течение р. Осетра, впадающего в Оку. Таким образом, пересекая р; Осетр, граница выходила к Оке где-то ниже, по течению Оки, черниговского города Колтеска (с. Колтово, в 5 км от Каширы) и выше рязанского города Ростислав ля (г. Ростиславль, на берегу Оки). Черниговский Колтеск лежал уже недалеко от границ Ростово-Суздальской земли. Граница с Ростово-Суздальской землей проходила несколько севернее Оки: к северу от Оки, на берегу р. Москвы лежал г. Свирилеск. Свирилеск (предположительно — с. Северск) лежал не только близ границ Ростово-Суздальской земли, но и у рязанского порубежья: в 7 км ниже на реке находился рязанский город Коломна. В западном направлении граница шла к р. Наре и пересекала р. Протву где-то в нижнем или среднем ее течении, к югу от смоленского погоста Беницы и к северу от черниговского города Лобынска, лежавшего при устье Протвы{124}. По некоторым данным, к Чернигову со временем отошла значительная часть течения Протвы. Далее граница проходила где-то близ смоленского поселения Медыни и пересекала р. Угру (верховья Угры принадлежали Смоленскому княжеству). С Угры граница шла в направлении к истокам р. Болвы, где находилась Обловь (с. Облова). Хотя Обловь принадлежала Черниговскому княжеству, но в ней (т. е. в городе или в районе города) собиралась «гостинная дань» в Смоленск. От Облови граница шла в юго-западном направлении и проходила южнее смоленских поселений — Пацыня (с. Пацынь) и Изяславля (с. Сеславль) и пересекала р. Инуть близ г. Зароя (с. Разрытый), являвшегося, как видно из летописного рассказа под 1154 г., пограничным смоленским поселением. Далее граница пересекала р. Сож между смоленским городом Пропойском и черниговским городом Чичерском{125}. Вероятно, в северо-западном углу Черниговского княжества Днепр служил границей, отделявшей Черниговскую землю от Полоцкой и Киевской земель. Но следует иметь в виду, что источники не сохранили сведений о том, соприкасались ли черниговские и полоцкие владения. Эти границы были новые, неустановившиеся: по некоторым признакам, например, происходили изменения в границах, отделявших Черниговскую волость от Смоленской (Ипат. л., 1195 г.), а также в границах, отделявших Черниговскую от Рязанской: мы имеем в виду судьбу Свирельска, переходившего от Черниговского княжества к Рязанскому и обратно (Ипат., 1176 г.), и события 1194 г., когда Святослав собирался организовать поход на рязанских князей и на съезде черниговских князей говорили «про волости» (Ипат. л.). Само собою разумеется, что сами границы носили приблизительный, неопределенный характер. Кроме того, далеко не везде владения волости могли быть строго разграничены, поскольку оставалась территория неосвоенная. Наконец, что весьма характерно, некоторые районы могли зксплоатироваться не одной «волостью», не одним княжеством, а двумя: так, Обловь на истоках р. Болвы принадлежала, как мы говорили, Черниговскому княжеству, но в ней собиралась «гостинная дань» в Смоленск.

Так вырастала Черниговская «волость». Территория ее начала складываться задолго до раздела «Русской земли» по завещанию Ярослава. Показания археологии о местной знати (в Сновске, в Чернигове), упоминание Чернигова и Переяславля наряду с Киевом в договорах с греками, существование левобережных воевод, сведения о Сновской тысяче делают неизбежным предположение о вырастающем значении местной военной организации данничества. Исследование позволяет выделить основную территорию Черниговской «волости». Эта основная территория состояла из Сновской тысячи, охватывавшей Сновск, Стародуб и Новгород-Северский, и из черниговских городов, лежавших к северо-западу и юго-востоку от Чернигова. Границы между черниговскими и переяславскими городами к югу и к юго-востоку от Чернигова были постоянными, устойчивыми и сложились, видимо, до смерти Ярослава. Иное дело — на севере и на востоке. Здесь к территории Сновской тысячи прирастали земли восточных северян, вятичей и радимичей. Завоевание, освоение этих земель было первоначально совместным делом Киева и левобережных городов; во всяком случае, на левобережной стороне оно шло не без участия киевского князя. Левобережные воеводы зависели от киевского князя, как показывает рассказ о Претиче, и вместе с тем, вероятно, как и киевские воеводы, они фактически были проводниками интересов местной знати левобережных городов. Представление о Черниговской «волости» сложилось только с разделом «Русской земли». Территория Черниговской «волости» продолжала расти и после образования Черниговского княжения. В первой половине XII в., если не раньше, уже можно было определить приблизительные границы между Черниговской «волостью» и соседними «волостями», лежавшими к северу и к северо-востоку от Черниговской.

Выше мы говорили, что собственно переяславская территория в левобережье стала определяться еще до раздела «Русской земли». Однако рост и заселение переяславской территории стояли в сильной зависимости от деятельности киевского стола, и Переяславская «волость» никогда не получила политической самостоятельности — в такой степени, в какой приобрела Черниговская. Зависимость от Киева была следствием местоположения Переяславля на степной окраине{126}. Киевский князь населял и укреплял рубежи, угрожаемые со стороны вторжения кочевников. Города, построенные Владимиром Святославичем, были построены главным образом, если не исключительно, на Переяславской и Киевской территории: на Остри (Городец Остерский) на нижней Десне (Городец), на Стугне, на Трубеже и на Суле. Киевский князь «…поча нарубати муж#1123; лучыши#1123;… от словен и от кривичь и от чюди и от вятичь» и населял ими вновь построенные города. Собирая, набирая («нача нарубати») мужей с разных стран, киевский князь, очевидно, призывал добровольцев из местной знати («лучыши#1123; муж#1123;»). Они, надо думать, шли со своим родо-дружинным окружением, со своей челядью, принося с собою навыки и материальную культуру своих мест. Едва ли это население само по себе не являлось в иных случаях источником беспокойства для киевского князя. По «Чтениям» о Борисе и Глебе ходившему на печенегов Борису приходилось почему-то умиротворять южные, порубежные города после бегства кочевников: «умиривъ грады вся, възвратися вспять» {127}.

Географическое положение Переяславского княжества не позволяло ему, по примеру Черниговского, создать обширную разноплеменную территорию. На северо-западе начиналась область, тянувшая к Киеву, на севере — территория Черниговской «власти», на востоке и юге — половецкие степи. Тем самым был ограничен источник обогащения переяславской знати. Приходилось истощать поборами ближайшее население. Недаром летопись отмечает, что «посульцам» (т. е. населению по р. Суле) была «пагуба» не только от половцев, но и «от своих посадник» (Ипат. л., 1138 г.).