"Башня одиночества" - читать интересную книгу автора (Манфреди Валерио Массимо)

14

Огонь маленького костра был единственным светом в огромном пустом пространстве; вой шакала — единственным звуком в абсолютной тишине.

Филипп встал и подошел к отцу, рассматривавшему при помощи секстанта точку в ясном зимнем небе.

— Что ты ищешь в этом созвездии? — спросил он.

— Время, оставшееся у нас.

— Ты можешь предвидеть наш конец?

— Нет. Я пытаюсь высчитать, сколько у нас времени до конца путешествия. Я видел Камень Созвездий в самом потаенном месте Рима и знаком с завещанием Баруха бар-Лева. Я — последний охотник за Человеком с семью могилами. Седьмую могилу можно уничтожить, когда алый свет звезды Антарес отразится в источнике Калат-Халлаки, когда темная точка созвездия Скорпиона окажется в центре тверди над Башней Одиночества.

В темноте заржал конь, и Филипп обернулся, чтобы взглянуть на эль-Кассема, который в этот момент поскакал на небольшой холм, возвышавшийся на севере, и осматривал горизонт: он ждал Сельзника, чтобы вызвать его на последнюю битву. Неподвижная фигура воина четко вырисовывалась на базальтовом холме, а арабский скакун казался сказочным Пегасом, готовым взмыть в небо.

Филипп снова повернулся к отцу:

— Ты знаешь, где находится источник Халлаки, верно? Именно туда мы идем.

Десмонд Гаррет отложил в сторону секстант.

— Найти Халлаки было моей юношеской мечтой, моей тайной утопией. Я представлял его себе долгие годы, днями и ночами изучая книги, и отказывался считать легендой. Он представлялся мне последним островком исчезнувшей природы, последней крупицей древнего счастья. В ходе своих экспедиций я месяцами странствовал по пустыне, на границе юго-восточного квадрата, и путь мне преграждала песчаная буря…

— И как тебе удалось найти его?

— Я понял, что буря — нечто вроде ограды — щит, которым природа защищает этот последний рай. Эль-Кассем спрятал на моем пути запасы воды, ими мы сейчас и пользуемся, и я наконец осуществил свой великий бросок, однако, несмотря на все предосторожности, оказался на грани смерти. Я, словно в бреду, преодолел эту адскую стену и, даже потеряв коня, продолжал пробиваться вперед, песок до крови царапал мне лицо и руки, ветер рвал одежду. В какой-то момент силы покинули меня, и я упал. Накрыл лицо краем плаща и, теряя сознание, представил себе лицо твоей матери, единственной женщины, которую любил, и подумал о тебе, Филипп, о том, что больше никогда тебя не увижу.

Он надолго замолчал, вслушиваясь в тишину и словно пытаясь учуять запах врага в легком ночном ветерке. Эль-Кассем на мгновение пропал из виду, чтобы снова появиться во мраке, уже в другом месте.

— Когда я вновь открыл глаза, то понял, что очутился в сказочном месте: вокруг разливался золотистый закат, я лежал на траве, блеяли овечки, пели птицы — разноцветные создания, порхавшие у меня над головой в фиолетовом небе.

Увидев это место, я подумал, что никогда не уйду оттуда. Твоя мать умерла, ты стал мужчиной, а я, возможно, нашел мифическую страну лотофагов, где спутники Одиссея искали забвения, отдыха после бесконечного путешествия. Я подумал, что стану жить в этом недоступном и скрытом от всех краю, спокойно дожидаясь своего последнего часа, теша себя иллюзией, что человек может сбежать от своей истории, от своих привязанностей и своей ненависти; иллюзией, что есть в мире место, где можно забыть самого себя.

А потом я выяснил, что это чудесное место — боевая крепость, а над садами и рощами нависла чудовищная опасность. Этот зачарованный оазис оказался последним бастионом, за которым простирается безраздельное царство тайны, более ужасной, чем любой кошмар, — тайны, от которой я столько раз напрасно пытался сбежать. Халлаки — метафора человеческой судьбы, сын мой: мы пытаемся отыскать на земле утраченный рай, но каждый раз, думая, что обрели его, видим перед собой океан мрака. Не бывает дня без ночи, жары без холода, царства любви, которое не граничило бы с империей ненависти.

— Но тогда зачем сражаться? — удивился Филипп. — Зачем рисковать, тратить силы и терпеть боль, если проклятие неотвратимо? Быть может, уничтожив седьмую могилу, если, конечно, тебе это удастся, ты обманешь судьбу? Остановишь кулак Божий, готовый раздавить нас? Ведь ты всего лишь исполняешь магический ритуал, который утоляет твою жажду приключений, твое любопытство перед тайной.

— Быть может. Но мне не избежать этой войны: борьба беспощадна, поле битвы повсюду, и дезертирам негде скрыться. Единственный возможный выбор — принять сражение. И если ты здесь, рядом со мной, значит, на моей стороне. А на остальные твои вопросы ответа нет.

Филипп поднял глаза к небу, и на миг ему показалось, будто звезды устремились вниз, затягиваемые водоворотом.

— А если все это лишь результат странного самообмана? В Париже такого бы не произошло…

— Нет. Есть вещи, проявляющиеся лишь там, где ничто не нарушает замысла Творца. Ты когда-нибудь шел один ночным лесом? Можешь призвать на помощь всю свою рациональность, но все равно ощутишь себя лишь напуганным созданием, загнанным животным. В древности считалось, что бесконечные просторы пустыни, леса, и болота, и вечные льды — это царство богов. Они были правы. Авл Випин действительно видел то, о чем писал, он не мог лгать, стоя на пороге смерти. Он взял в руки перо, когда дыхание уже пресекалось в его груди, а сердце бешено билось от тревоги…

— И какова же твоя последняя цель, где мы будем вести эту битву?

— Я прочел воспоминания этрусского прорицателя и теперь убежден: то, что жители Калат-Халлаки называют Башней Одиночества, и есть последнее пристанище Человека с семью могилами… Если ход моих мыслей верен, мы должны искать строение цилиндрической формы, увенчанное полусферическим куполом, петасом, о котором говорил Авл Випин.

Филипп сел на все еще теплый песок и стал смотреть на пламя костра, полыхавшее совсем близко, — маленький островок света в царстве ночи. Он искал глазами фигуру эль-Кассема среди неверных очертаний окружающего пейзажа.

— Что означают эти слова? — спросил он вдруг. — «Когда свет звезды Антарес отразится в источнике Калат-Халлаки, когда темная точка созвездия Скорпиона окажется в центре тверди над Башней Одиночества»?

— Думаю, имеется в виду особое положение звезд: башню можно уничтожить, когда Антарес будет в зените над Калат-Халлаки…

— Но вторая часть фразы не имеет смысла: если Антарес будет в зените над Халлаки, как может черная точка, расположенная совсем близко от него, оказаться в центре небосвода?

Десмонд Гаррет покачал головой:

— Я много размышлял над этим, но так и не нашел приемлемого ответа. Возможно, тут закралась какая-то ошибка или мы имеем дело с неверным переводом. В таком виде эта фраза не имеет смысла. Значит, остается лишь отправиться в Калат-Халлаки и искать ответ на небе.

Огненное сияние в центре маленькой долины постепенно убывало, пока не превратилось в светящуюся точку, и в это мгновение небо, усыпанное миллионами сверкающих звезд, стало еще огромнее и глубже, и одиночество человека, казалось, не имело пределов, головокружительное, словно у края бездны.

Сон представлялся единственным спасением.

Филипп лег у костра, и прежде чем сомкнуть глаза, услышал вдалеке глухой стук копыт: то эль-Кассем, словно призрак, нес в темноте стражу у границ бесконечности.

Длинный караван, извиваясь змеей, спускался с холма в долину, повторяя причудливые изгибы поверхности. Впереди всадников ехали Амир с пурпурным знаменем, и Арад, державшая в руке скипетр с газелью — символ цариц Мероэ. За ними двигалась длинная вереница верблюдов, груженных огромными сосудами и глиняными кувшинами, привязанными к спинам животных крепкими веревками. Шествие замыкал отряд конных воинов. Еще две колонны охраняли караван с боков на некотором расстоянии.

— Никто никогда не пересекал стену песка со столь многочисленным караваном, — сказала Арад. — Животные могут разбежаться, и все наши усилия окажутся напрасными.

— Я подумал об этих трудностях, когда мы отправлялись в путь, — ответил ей Амир. — Есть одно место в стене песка, где ветер по ночам стихает, — там мы можем безопасно пройти по дну вади. Через некоторое время сделаем остановку, чтобы дать отдых людям и животным, а потом отыщем проход, располагающийся несколько восточнее нашего пути. Там мы подождем наступления ночи, а когда стихнет ветер, спустимся в вади. И прежде чем наступит день, увидим блеск башен Калат-Халлаки. Ты снова обнимешь свою мать и отца, войдешь туда под сенью скипетра Куша. — Глаза его блестели, он неотрывно смотрел на нее, лишь изредка взглядывая на горизонт. Они преодолели еще одну небольшую горную цепь, отшлифованную ветром, и спустились в лежащую за ней долину. В этот момент перед ними, на расстоянии примерно часа пути, появилось что-то вроде полосы тумана, пылевая завеса, пересекавшая значительную часть долины.

— Стена песка, — пояснил Амир. — С другой стороны нас ждут трава и вода, фрукты на деревьях и птицы в небе.

— С другой стороны нас ждет безумие Альтаир, моей матери, — проговорила Арад, глядя на плотную пылевую дымку.

— Осталось недолго, — возразил Амир. — Прежде чем полная луна взойдет на небе, твоя мать снова обретет разум. Клянусь тебе.

Они сделали остановку, когда солнце начинало садиться, окуная последние лучи в густую пыль, разносимую ветром. Амир приказал напоить животных остатками воды и отдыхать, пока есть возможность. По его распоряжению люди должны были завязать глаза лошадям и верблюдам, соединить их друг с другом, чтобы они не отстали от каравана, и только потом отправиться в путь. Он дождался, когда на небе появится первая вечерняя звезда, блиставшая на фоне темной сини, словно алмаз на дамасском бархате. Час настал. Ветер постепенно стих.

Он повернулся к Арад, сидевшей в стороне прямо и неподвижно:

— Я чувствую холод в костях, когда смотрю тебе в глаза, Арад. Почему ты избегаешь моего взгляда?

Девушка не ответила.

— Однажды ты обещала, что примешь меня на своем ложе, если я проведу воинов через Пески призраков.

— Я выполню свое обещание, — промолвила Арад. — Уничтожь блемиев, пролей их больную кровь на песок, и я останусь верна своему слову.

Амир посмотрел на нее с глубокой грустью.

— Мне не нужно твое слово, Арад. Мне нужна твоя любовь. — Он вскочил на коня, пришпорил его и галопом пустился вдаль.

Вскоре он поднялся на холм, закрыл лицо плащом и поднял руку, подавая сигнал своим людям. Воины вскочили в седла, погонщики двинули вперед верблюдов, и те тронулись в путь, покачиваясь и оглашая воздух жалобными криками. Колонна нырнула в туман, поглотивший фигуры и звуки, голоса людей и животных, — и все исчезло в плотной пелене, в молочной мгле.

Но длинная колонна, словно змея, извиваясь передвигавшаяся по пустыне, поднимая за собой белый шлейф пыли, не прошла незамеченной. Полковник Жобер, сидя на лошади и выпрямив спину, наблюдал в подзорную трубу за вереницей всадников и верблюдов, медленно исчезавшей в пелене песка.

— Эти люди знают проход через песчаную бурю, — проговорил он. — Нам остается только следовать за ними. Они проведут нас в Калат-Халлаки. — И обернулся к падре Хогану: — Я обещал вам прибыть вовремя, и вот неожиданная удача, способная сократить наш путь. Приготовьтесь. Мы начнем переход, как только последний всадник пропадет в облаке песка.

Амир тем временем двигался вперед с поникшей головой, подгоняя коня пятками и часто поглаживая его по шее, чтобы подбодрить. В другой руке у него горел факел, пропитанный битумом, чтобы люди, видя его, следовали за ним. Он искал на земле каменистое дно вади. В какой-то момент Амир почувствовал, что ветер слабеет, а конь обходит крупные камни, торчавшие из земли, — он нашел тропу.

Вади, миновав равнину, уходил в ущелье между скал, достаточно высоких, чтобы укрыть от ветра, дувшего сбоку, и длинный караван мог двигаться дальше, не рискуя потеряться в темноте. Амир почувствовал, как жизненные силы возвращаются к нему: теперь он не сомневался в успехе предприятия, которое любому показалось бы неосуществимым. Он долгие часы ехал в темноте, не видя лица Арад, следовавшей за ним совсем близко, все время держа факел высоко над головой, так что рука болела от постоянного напряжения, и вдруг почувствовал, что ветер стал еще слабее, а потом внезапно стих; в воздухе, неожиданно спокойном, пахло теперь травой и цветами, слышались перекличка часовых, дежуривших на башнях замка, погруженного во мрак, и пение ночных птиц. Амир задумчиво созерцал безмолвную долину: Халлаки спал, распростертый в темноте, словно прекрасная женщина на своем напитанном ароматами ложе. Он обернулся и увидел Арад, выезжавшую из тумана и освещенную лунным светом, словно привидение.

— Мы дома, Арад, госпожа моя, моя возлюбленная, мы дома.

Караван добрался до границы оазиса, когда звезды начали бледнеть и небо постепенно белело над башнями крепости. В этот момент со стороны скал донесся звук трубы, потом второй, третий, и вся долина огласилась эхом. Открылись огромные ворота, и оттуда выехал отряд всадников, чтобы встретить возвращавшихся Амира и принцессу Арад.

Они проводили их в замок, а на башнях тем временем зажгли десятки факелов, другие светильники озаряли красноватым отблеском стены двора и проем огромного, украшенного росписями и резьбой портала. Мост загремел от топота копыт, воины поскакали внутрь и выстроились на широком четырехугольнике.

Разаф-эль-Кебир, с непокрытой головой, в длинном синем плаще, ниспадавшем с плеч, с саблей на боку в серебряных ножнах, раскрыл объятия и прижал их к груди — свою дочь и молодого военачальника.

— С возвращением, — сказал он, — с возвращением! Калат-Халлаки без вас опустел, я уже начал отчаиваться.

— Наша миссия полностью удалась, — произнес Амир. — Мы преодолели все испытания. Перед воротами стоит караван из семидесяти верблюдов, груженных глиняными сосудами, которые я наполнил нефтью, бьющей ключом из источника в Хите. Я поведу твоих воинов меж двух огненных стен к Башне Одиночества. И твоя супруга Альтаир снова обретет свет разума в день, когда Знание засияет над башней. Я возвращаю тебе ключ от гробницы коня, стальную звезду, пролетевшую мимо щеки твоей дочери, словно ласковое прикосновение, не причинив ей никакого вреда.

— Я тоже возвращаю тебе ключ, — сказала Арад, — пролетевший мимо щеки Амира, словно ласковое прикосновение, не причинив ему никакого вреда.

Амир смотрел на нее и чувствовал в сердце глубокую тоску, понимая, что она сейчас дальше от него, чем звезды, которыми он каждую ночь любовался в пустыне, прежде чем погрузиться в сон.

— День близится, — промолвил Разаф, — и если мы победим, я надеюсь испытать величайшее счастье, какое только может меня ожидать, после того как я снова обрету жену: увидеть, как вы соединитесь, дабы продолжить род цариц Мероэ. — Он пристально посмотрел в глаза дочери, но та потупила взор, словно хотела утаить от отца свои мысли. — А теперь отдыхайте после трудного путешествия. Женщины приготовили для вас ароматную ванну и мягкое ложе. Сегодня вечером вы поужинаете в большом зале замка вместе со всеми, кто мне дорог. Мы проведем счастливые часы в ожидании и надежде, что наши мольбы исполнятся.

В назначенный час Амир и Арад, каждый из своей комнаты, поднялись в большой зал, где был накрыт ужин. Разаф встретил их возле дверей.

— Проходите, — произнес он, — садитесь рядом со мной, чтобы вместе отпраздновать ваше возвращение. Мы будем есть и пить, готовя наш дух к последней битве.

— Моя мать, — сказала Арад, — где она? Как себя чувствует?

— Твоя мать отдыхает, — ответил Разаф. — Она выпила настоя, от которого будет спать до самого выступления. Но сейчас не думай о ней: ты сделала все, что могла, терпела трудности и лишения, дважды пересекла пустыню. Подари немного радости своему сердцу и человеку, сидящему напротив тебя, самому благородному из сынов этой земли.

— Да, отец, — молвила Арад и улыбнулась Амиру. Но мыслями все время возвращалась в ту комнату с голыми стенами, где отдала свою любовь незнакомцу, бледному юноше с большими голубыми глазами. Тогда ей на мгновение показалось, что она может жить, как любая женщина, рождающаяся и умирающая под этим небом, рожающая детей, чтобы увидеть, как они растут, работают в поле и пасут стада. Она поддалась чувству, никогда прежде не испытанному, силе, превосходящей силу ветра, пламеннее солнечных лучей и нежнее вечернего ветерка.

Ей показалось, что она может сбежать вместе с ним и прожить жизнь в укромном месте, где судьба не сумеет ее найти. Она обманулась и теперь понимала это: ее ждет битва с блемиями — ее ждут Пески призраков, бесконечность тайны, по ночам источающей на горизонте кровавое сияние. Она вновь улыбнулась, когда Амир протянул ей кубок с пальмовым вином, и выпила его, надеясь, что однажды обо всем забудет.

Когда пир подходил к концу, вошел гвардеец и приблизился к Разафу.

— Господин, — сказал он, — солдаты пустыни пересекли стену песка, их полководец явился к нам, безоружный, и просит позволения видеть тебя. Однажды мы уже спасли его в Песках призраков. Он говорит, что пришел с миром, предлагает тебе свое союзничество и готов предоставить в твое распоряжение мощное оружие, которое привез с собой.

— Проведи его ко мне, когда все покинут зал. Поставь дозор у входа в оазис и часовых на башни: мы должны контролировать все их передвижения.

Воин склонил голову и вышел. Разаф обратился к Амиру и Арад:

— Я хочу, чтоб вы остались. Чужестранец, солдат пустыни, просит разрешения говорить с нами, тот человек, которого ты однажды уже спас от смерти, Амир. Выслушаем, что он нам скажет.

Участники пира удалились один за другим, и зал опустел. Когда все вышли, дверь открылась и на пороге появился полковник Жобер. Он был весь в пыли, усталые глаза покраснели.

— Мне сказали, что ты — Разаф-эль-Кебир, господин этой земли.

— Госпожа этой земли не может присутствовать здесь, потому что ее разум давно погружен во мрак. Я ее муж.

— Я знаю, — ответил Жобер, — слышал ее сладчайшее пение на башнях Калат-Халлаки и крик ее ужаса. Я пришел предложить тебе союзничество против общего врага, против чудовищных созданий, помутивших разум твоей супруги и истребивших моих людей у меня на глазах.

— Ты пожелал отправиться в Пески призраков, не зная, что тебя ожидает, и жестоко заплатил за свою дерзость, — заметил Разаф.

— Я знаю, — кивнул Жобер, — но солдаты пустыни обязаны исполнять распоряжения своего командования. Мне приказали исследовать территорию, которую вы называете Песками призраков, и у меня не было выбора. Я обязан тебе жизнью и вернулся, чтобы предложить свое союзничество; я хочу отомстить за своих павших и похоронить их с почестями. У меня есть мощнейшее оружие, способное убить сотни людей за несколько мгновений, со мной отряд верных и храбрых солдат. Мы выступим в поход вместе и уничтожим блемиев. Я обещаю тебе, даю слово чести, что потом навсегда уйду и никто из солдат пустыни больше не пересечет стену песка. Калат-Халлаки снова станет мифом.

Разаф молча смотрел на него: пришелец был обессилен и с трудом держался на ногах, но в глазах его читалась отчаянная решимость и несгибаемая воля. И Разаф понял, что честь для этого человека не просто слово, но чувствовал при этом — столь великая жертва, столь ужасные усилия и огромный риск объясняются не только жаждой мести и желанием похоронить кости, высохшие на солнце. Он обернулся к Амиру и увидел, что и полководец думает так же.

— Ты хочешь не только мести, и погребение останков — не единственная твоя задача. Что еще ты ищешь? Я не позволю тебе пройти, если ты не будешь со мной откровенен.

Жобер опустил голову.

— Мудрецы нашего народа говорят, что через пять дней, семнадцать часов и семь минут от звезд придет послание. Один из них явился со мной, чтобы выслушать его. Но место, куда оно придет, находится в Песках призраков, на земле блемиев.

Арад вздрогнула, Разаф тоже не смог скрыть удивления.

— Мудрецы твоего народа сказали тебе правду, — промолвил он. — Мы тоже хотим услышать этот голос.

— Зачем нам чужестранец? — перебил Амир. — У нас тоже есть мощное оружие, которое я привез с собой через пустыню. Однажды мы уже спасли его, а значит, мы сильнее. Нам не известно, кто он такой и каковы его истинные намерения.

Арад подошла к нему, положила руку на плечо.

— Битва будет очень трудной и, возможно, окажется последней, Амир, так пусть эти союзники сражаются с нами. Это ничуть не умалит твою отвагу, и я все равно сдержу обещание, данное тебе, потому что ты будешь командовать ими, распределять силы и перемещать их на поле боя. — Она поцеловала его в голову и вышла.

Спустившись по лестнице, Арад пересекла двор, все еще освещенный факелами, и отправилась в безмолвную долину через сады и пальмовые рощи, погруженные во мрак, вдыхая запахи полей. Облака покрывали небосвод, оставляя лишь узкий просвет на западе, там, где тонкий серп луны висел над кронами деревьев. Совсем близко послышалось журчание источника, которому она так часто внимала, когда была ребенком, словно сладкой музыке, нежному пению. Она подошла к берегу и бросила в воду камень, вспомнив детскую игру. Маленькие концентрические волны побежали в стороны, облака разошлись, в источнике отразился кусочек неба, и Арад увидела красный свет Антареса, блестевший, словно рубин в черном, отполированном зеркале:

Три всадника молча смотрели на плотное облако песка, скрывавшее от них горизонт на юге. Они ждали, пока последний луч солнца исчезнет во мраке, чтобы прочесть по звездам свою судьбу. Но когда все отблески погасли, темное небо над песчаным облаком озарилось новым светом — мутное, кровавое сияние словно бы пульсировало, то расширяясь, то сужаясь.

— Боже, что это? — спросил Филипп.

— Это он, — ответил Десмонд Гаррет. — Он просыпается. Звезда Антарес отразилась в источнике Халлаки. Мы должны ехать туда! — И он пришпорил коня. Но лошади в тревоге рыли копытами землю, упирались, отказываясь двигаться к этому зловещему сиянию, пятнавшему небо, словно воспаленная рана.

— Лошади боятся, — заметил эль-Кассем. — Нам не удастся пересечь это облако.

— Значит, спешимся, если это понадобится, — отрезал Гаррет. — Мы пойдем на красное сияние. Оно поведет нас даже внутри облака. — Он еще раз пришпорил коня, Филипп и эль-Кассем последовали за ним, однако вскоре Десмонд остановился. — Смотрите! Облако рассеивается…

И действительно, прямо перед ними, там, где пульсирующий свет горел ярче всего, облако начало редеть, словно утренняя дымка, растворяющаяся в солнечных лучах. Через некоторое время ветер утих и на западе показался лунный серп.

— Вперед! Путь открыт! — Он обернулся к Филиппу и усмехнулся: — В Париже этого бы не произошло, верно?

Филипп в ответ пришпорил коня, первым устремляясь к цели, и все трое галопом поскакали по высохшему руслу Вади-Аддира.

Они остановились, когда перед ними открылась потаенная долина и чудеса Халлаки: замок, одинокий великан, бодрствовал во мраке, дрожали огни в его окнах, гасли, чтобы зажечься вновь в другом месте, эхом отдавались от башенных стен приглушенные расстоянием оклики. Долина, напротив, казалась пустынной, оглашаемая лишь голосами ночных птиц. Среди темной зелени деревьев кое-где блестела вода, отражая серебряный свет луны.

— Теперь ты понимаешь, что я ощутил, увидев перед собой все это? — спросил Десмонд Гаррет.

Филипп молча кивнул, не в силах выразить охватившее его волнение, потом взглянул на череду низких холмов, протянувшихся справа от них, — красное сияние уменьшилось, почти погасло.

— Он по-прежнему там, — сказал отец, — просто мы отклонились в сторону Вади-Аддира, единственного возможного пути.

Они спустились в долину, чтобы пополнить запасы воды из источника, бьющего у входа в оазис.

— Именно здесь я и очнулся в первый раз, — снова заговорил Гаррет, указывая на луг, где паслись лошади. — Вокруг стояли дети и молча разглядывали меня. Они никогда не видели подобного человека. Сейчас они, вероятно, стали воинами… и, может быть, кто-то из них скачет сейчас верхом при свете луны в Песках призраков. Мы должны двигаться дальше! Смотрите, Антарес светит прямо над нашими головами.

Филипп подошел к нему, покуда эль-Кассем поил лошадей.

— Отец, — произнес он, — мы не знаем, что ждет нас завтра в пустыне и останемся ли живы к наступлению вечера. Я давно хочу задать тебе один вопрос.

Десмонд Гаррет взглянул на него:

— Ты хочешь спросить о своей матери, я знаю… Но тот же самый вопрос я задавал себе все эти годы и не находил ответа… только долгую муку. Я любил вас, Филипп, как только мог любить, но не уберег от страданий ни тебя, ни твою мать… Это как зимой у костра: груди тепло от пламени, а спина охвачена зимним холодом.

— И ты думаешь, эта битва развеет твою боль и мою тоску?

— Нет, но она станет самым высоким моментом нашей земной жизни. Мы вынесли из круговерти железа и огня то, что более всего соответствует нашей истинной природе. А если суждено пасть, мы по крайней мере галопом проскачем через границу ночи.

Они сели на коней, пересекли оазис и вскоре очутились на пустынной земле. Через три мили дорога разделилась надвое: одна шла на юг, другая — на юго-запад, туда, где уже почти погасла странная кровавая заря. Десмонд Гаррет, оставаясь в седле, развернул карту, на которую нанес данные с древнего чертежа Птоломея, и огнивом осветил сектор, пересекаемый дорогой, находившейся справа от него. На пустом пространстве протянулась надпись курсивом: «Блемии».

— Вперед, — сказал он и пришпорил коня.

Полковник Жобер остановился на вершине бархана, залитого красным светом заката, потом спустился с коня, достал из седельной сумки компас и отметил точку на военной карте.

— Мы прибыли, Хоган, — сказал он. — В прошлый раз нас атаковали вон в той низине, а место, которое вы ищете, находится в нескольких милях за ней, примерно там, где прошлой ночью мы видели красное сияние.

Амир и принцесса Арад прибудут с той стороны с минуты на минуту, и если появятся блемии, они атакуют их оттуда. Мы окружим их и разорвем на куски. Как вам такая перспектива?

Падре Хоган раскрыл в указанном направлении подзорную трубу и вгляделся в извилистую линию барханов, с которых ветер поднимал вихри пыли. Вдруг он замер:

— Боже мой! Что это?

— Вы о чем?

— Там что-то есть, в ложбине между барханами. Какое-то строение, смотрите! Именно оттуда и шло сияние… а сигнал прекратился, когда оно погасло…

Жобер схватил подзорную трубу и там, куда показывал падре Хоган, увидел цилиндрическую конструкцию, вероятно, каменную, похожую на гигантский монолит. Ее вершину венчал полусферический купол из того же материала, окаймленный по всей окружности коротким выступом.

— Это невозможно… Кто мог вырезать из камня подобный колосс? Кто мог привезти его сюда и установить посреди пустыни?

— Это он… — проговорил падре Хоган. — Это и есть приемник, вне всяких сомнений.

— Башня Одиночества… — прозвучал голос у них за спиной. — Наконец-то…

Они обернулись и увидели Сельзника, пристально смотревшего на огромный монолит со странной улыбкой на губах, с безумным восторгом в покрасневших глазах. Он похудел, лицо потемнело и осунулось. На правом боку, на форменном кителе, виднелось пятно — метина его проклятия.

— Снимите с меня наручники! — попросил он. — Куда мне бежать? И верните хотя бы саблю. Эти чудовища могут напасть, и мне нужен клинок, чтобы покончить с жизнью, если они меня схватят.

Жобер колебался.

— Ну же, Жобер, где ваша гуманность, где ваши принципы?

— Ладно, — согласился полковник, снял с него наручники, отцепил от седла саблю и отдал ее Сельзнику. Затем обернулся к следовавшим за ним солдатам: — А теперь вперед! В два ряда, зарядить ружья и держать сабли наготове. Двое пеших на каждый пулемет во главе отряда. При малейшем признаке опасности ставьте их на землю и открывайте огонь. Помните, что в этом песке лежат кости ваших павших товарищей. — Он повернулся к падре Хогану, надевавшему на себя что-то вроде рюкзака с радиоприемником внутри: — Что вы намерены делать?

— Я соединил кабелем радио и магнитный носитель, который везут верблюды, и собираюсь как можно ближе подобраться к приемнику. Как бы там ни было, носитель может оставаться позади, на некотором расстоянии: кабель длинный, намотан на бобину, — ответил священник.

— Значит, вы пойдете между двумя рядами, чтобы быть под защитой… Вам нужно оружие?

— Нет, оно мне ни к чему.

— Возьмите, — настаивал офицер. — Вы не видели того, что видел я… Это свирепые создания, превосходящие всякое воображение.

— Все равно я буду слишком занят этим… — покачал головой Хоган, указывая на аппарат. — У меня не останется возможности воспользоваться оружием.

И не успел он договорить, как сигнал, чистый и мощный, донесся из аппарата. Одновременно от гигантского монолита, стоявшего перед ними, хлынул поток ярчайшего света, а купол, казалось, засиял, посылая в сумрачное небо алое пламя.

— Это сигнал! — закричал падре Хоган. — Вперед, скорее вперед!

Но в этот момент его голос заглушил леденящий душу звук, похожий на глубокий, глухой хрип. Солдаты побелели и остановились, парализованные страхом.

— Вперед! — закричал Жобер, обнажая саблю и пришпоривая коня.

Но в то же самое мгновение он услышал за спиной животные крики, наполнившие его ужасом, выдававшие присутствие врагов, людей-скорпионов, населявших пески. Полковник обернулся, и лицо его исказилось от страха.

— Блемии! — заорал он изо всех сил. — Блемии! Они сзади! Огонь! Огонь! Где люди Амира? Проклятие, проклятие!

Падре Хоган оглянулся и увидел кошмарные создания, столько раз описанные ему Жобером у костра в пустыне. Кровь застыла у него в жилах, но он снова повернулся к башне и потащил за собой верблюдов. Пулеметчики развернулись, но не могли стрелять, чтобы не попасть в своих товарищей, уже сражавшихся с врагами врукопашную.

— Смотрите! Воины Амира! — воскликнул один из офицеров.

— Стройтесь квадратом! — закричал Жобер. — Пулеметы! Освободите пространство для пулеметов!

Он установил их по бокам, один, чтобы отбиваться от наступавших блемиев, другой, в противоположном направлении, чтобы прикрывать падре Хогана, бесстрашно пробиравшегося к башне.

Слева от них, примерно в полумиле, появилась колонна воинов Калат-Халлаки. Эхом раздался громкий клич, и два эскадрона понеслись вниз по склону бархана, пустив животных безудержным галопом. Купол монолита стал вибрировать сильнее, кровавый свет засиял ярче, и падре Хоган понял, что проблески идут в том же мощном ритме, что и сигнал, становившийся все более частым. Лицо его покрылось потом, глаза болели от постоянного мерцания — теперь настолько интенсивного, что рассеялся мрак, опустившийся на пустыню.

В эту минуту он увидел, как песок перед воинами в голубых плащах пришел в движение, словно на поверхности его шевелились тысячи чудовищных насекомых, — блемии появились со всех сторон и бросились на них, размахивая серпами из черного блестящего металла. Но воины Амира продолжали свой безумный бег, бросая на землю кувшины, свисавшие с седел. И новые всадники неслись вперед, сменяя павших, пока отряд не добрался почти до самой башни, из которой раздавался все более сильный звериный рык.

Другие два эскадрона бросились на блемиев, стреляя из ружей, бороздя песок пулями, иные спрыгивали с коней и устремлялись в дикую рукопашную схватку.

И тогда на вершине холма показались Амир и Арад, сжимая в руках зажженные факелы. Обменявшись знаками, они пустились галопом в сторону башни. И, стремительно преодолев расстояние, бросили на землю факелы, и тут же взметнулись две огненные стены, поглотившие многих блемиев и воинов Халлаки, схватившихся в свирепой битве. Пламя открыло проход до самой башни. Туда-то и бросился во весь опор Разаф, державший перед собой в седле охваченную ужасом женщину — свою жену Альтаир.

Падре Хоган продолжал идти, несмотря на чудовищную бойню, почти не веря, что он еще жив, как вдруг увидел Сельзника: тот бежал к черному проему у основания монолита, разрывая на себе одежду, обнажая кровоточащую рану, и кричал:

— Исцели меня, Господин Одиночества!

Он переступил границу красного сияния, исходившего от башни, и со стоном упал на колени, сжимая рукой рану, зашипевшую так, словно к ней приложили раскаленное железо.

Хоган обернулся и увидел, что погонщики едва справляются с напуганными верблюдами, и его обуяла сильнейшая тревога: если кабель порвется, все пропало. Он поднял с земли ружье и расстрелял всех животных. Увидев, как они рухнули на землю один за другими, священник снова двинулся к черной окружности, открывавшейся в башне.

Справа от него сквозь грохот сражения раздался крик:

— Сельзник! — И три всадника галопом понеслись вниз по склону холма, сжимая в руках сабли.

Сельзник обернулся.

— Гаррет! — воскликнул тот. — На этот раз мы будем биться до конца! — И вытащил саблю из ножен.

Звук, доносившийся из башни, превратился в громовой рык и, казалось, наполнял новыми силами тела блемиев, продолжавших возникать из песка. В это мгновение Гаррет проскакал мимо него, спрыгнул на землю, сжимая в руке саблю, и вступил в ожесточенный поединок с Сельзником: тот уже поднялся с колен и отвечал на выпады своего противника с неожиданной дикой энергией. Вся местность вокруг башни превратилась в ад из дыма, огня и криков, к которым примешивался зловещий вой блемиев. Четверо из них окружили Филиппа, неожиданно выскочив из песка, тот выхватил саблю из ножен и стал изо всех сил отбиваться. Эль-Кассем примчался к нему на помощь, уложил одного, двоих и закричал:

— Огонь! Прячься за огнем, они не осмеливаются приблизиться к нему!

Филипп пришпорил коня, осаждаемого со всех сторон, и животное галопом пустилось прочь, пока эль-Кассем, словно лев среди стаи шакалов, размахивал своей саблей, выбивая искры из черных серпов блемиев и восклицая при каждом ударе:

— Аллах Акбар! Бог велик!

Филипп направил коня на стену огня, но тот испуганно уперся и сбросил всадника. Филипп перекатился через пламя и оказался внутри прохода, вскочил и увидел перед собой Арад, вместе с Разафом поддерживавшую свою мать: та была без сознания, а они пытались завести ее внутрь сияния, окружавшего башню, чтобы этот чудесный свет изгнал сумрак из ее разума.

— Арад! — закричал он. — Арад!

Она взглянула на него ошеломленно, но не остановилась. В этот момент рев, доносившийся из башни, прорезал воздух с новой силой, словно вопль бесконечной боли, и внезапно поднялся сильнейший ветер, взметая облако густой пыли. Огонь погас, и блемии снова пошли в атаку. Филипп увидел, как сражается Амир, окруженный со всех сторон, услышал треск пулеметных очередей, но продолжал безуспешно искать Арад в густом дыму.

— Арад! — кричал он в отчаянии. — Арад!

Вдруг он разглядел ее, различил голубой плащ, развевавшийся в тумане перед какой-то тенью, лишенной очертаний, которая медленно приближалась, издавая глухой мощный рык. Он попытался приблизиться к девушке, с огромным трудом преодолевая все возраставшую силу ветра. Добравшись до нее, он словно щитом закрыл ее своим телом от звериного рева, звучавшего все ближе. И, увидев, как темная фигура угрожающе нависла над ним, выстрелил, еще и еще раз, и бросил бесполезный пистолет на землю. В ужасе Филипп отступал, по-прежнему защищая телом Арад, — теперь он ощущал на своем лице горячее дыхание зверя, — и, пятясь, споткнулся; металлический звук, раздавшийся при этом, напомнил ему о систре. Он лихорадочно шарил в кармане куртки, пока не нащупал его, и, достав, качнул перед собой. Серебряный звук полетел над выжженной землей, прорезая туман и ветер, и рев прекратился, ослабел, превратившись в хриплое, тяжелое дыхание, в жалобный стон, а потом и вовсе утих. Еще слышны были отдельные выстрелы, задыхающиеся крики, ржание обезумевших лошадей вдалеке, но и они пропали.

И только изнутри башни доносилось яростное лязганье клинков: дуэль продолжалась. Сельзник дрался все отчаяннее, нападал на своего врага, осаждая его непрерывной чередой выпадов. Они сражались, обливаясь потом, подхлестываемые кипучей ненавистью. Сельзник бился словно одержимый, и Гаррет почувствовал, что силы его слабеют и он не сможет выдержать свирепой атаки врага. Обширное внутреннее пространство тоже было наполнено красноватым сиянием, проникавшим через свод и освещавшим большой каменный саркофаг, черный, без украшений, возвышавшийся в центре помещения.

Гаррет хотел спрятаться за ним, чтобы перевести дух, но, увидев слабое место в защите противника, сделал выпад, как в тот раз, когда впервые ранил его, но Сельзник уклонился, и он покатился по полу в пыли. Враг уже нависал над ним, пытаясь поразить, но Гаррет, извернувшись, изо всех сил ударил саблей по клинку Сельзника — лезвие вонзилось в пол и сломалось. Десмонд вскочил и приставил саблю к горлу Сельзника, тот попятился и упал спиной на саркофаг. «Это будет жертвенный камень», — подумал Гаррет. К нему он навсегда пригвоздит своего врага, оборвав его порочную жизнь. Он взмахнул саблей и услышал за спиной голос Хогана:

— Нет! Не оскверняй себя этим преступлением! Он твой…

И в ту же секунду вихрь охватил башню, ослепляя противников. Гаррет попятился, закрывая лицо от обжигающей пыли и выставив вперед саблю, а когда снова открыл глаза, Сельзник исчез. Перед ним стоял только пустой саркофаг, ветер смел толстый слой пыли, покрывавший его, обнажая семь строк; он лихорадочно пробежал их глазами. Все они на древних, утраченных языках гласили одну и ту же ужасную истину:

Сабля выпала у него из рук, он обратил взор к небу и прокричал сквозь слезы:

— Почему? Почему?!

И в тот же самый момент увидел в куполе отверстия, соответствующие звездам в созвездии Скорпиона; ледяной свет лился сквозь центральное из них, и он вспомнил слова: «Когда темная точка в созвездии Скорпиона окажется в центре тверди над Башней Одиночества». «Твердь». Это слово на древнееврейском означало также «купол»! Он закричал:

— Бегите! Бегите все!

Снаружи, перед входом, падре Хоган, стоявший на коленях в потоке ветра, услышал, что сигнал усиливается, превосходя все возможные представления о частоте и интенсивности, превращаясь в стремительную вибрацию, разрывавшую барабанные перепонки, заставлявшую тело дрожать в раздирающем спазме.

— Прочь! — закричал Гаррет, выбегая из башни. — Спасайтесь!

Но падре Хоган не двигался; лоб его покрылся потом, челюсти плотно сжались.

— Я должен остаться, — бормотал он. — Я должен принять послание!

Гаррет увидел, как среди вихря галопом мчится всадник — эль-Кассем.

— Прочь! — закричал он. — Увези его! Немедленно!

Эль-Кассем сорвал рюкзак с плеч Хогана, бросил аппарат на землю и, схватив священника за руку, утащил за собой сквозь пыль, пришпорив коня. Гаррет бежал сзади, задыхаясь, борясь с силой ветра. Сигнал превратился в резкий, пронзительный свист, купол башни раскалился докрасна, излучая ослепительный свет, а потом взорвался с оглушительным грохотом, огненным шаром озарив небо до самого горизонта.

Сигнал умолк на глухой, глубокой ноте, мрак и безмолвие опустились на пустынную долину.

И тогда откуда-то возник полковник Жобер: его фигура медленно выплывала из тумана, по мере того как ветер рассеивал пыль. Он стоял на коленях, рядом с трупом одного из блемиев, убитого из пулемета, и когда поднялся и пошел к холму, глаза его были пусты, как будто он оставил душу на поле боя. Он оглянулся: от башни не осталось ничего, кроме большого каменного саркофага, который ветер пустыни медленно засыпал песком.

— Я ничего не видел, — обратился он к своим товарищам. — Выживших переведут в дальние гарнизоны. Пустыня поглощает все, даже память. Прощайте.

Он проводил взглядом воинов Калат-Халлаки, уносивших истерзанные тела Амира, Разафа и Альтаир, потом пришпорил коня и двинулся в путь, нагоняя остатки своего отряда. Падре Хоган взял под уздцы мулов, груженных аппаратурой.

— Я отправлюсь вместе с полковником Жобером, — промолвил он. — Да благословит вас Господь.

— Прощай, отец, — проговорил Филипп. — Я останусь в Калат-Халлаки. Быть может, мне удастся то, что не удалось тебе. У меня есть любимый человек, и этот человек страдает от огромной боли…

Они обнялись, и Десмонд Гаррет вскочил в седло.

— Мы еще увидимся? — прокричал Филипп им вслед; глаза его наполнились слезами.

Эль-Кассем обернулся.

— Иншалла! — воскликнул он. — Прощай, эль-сиди!

Он пришпорил чистокровного жеребца и пропал в облаке пыли вместе со своим спутником.