"Питер" - читать интересную книгу автора (Врочек Шимун)

Глава 10 Венеция

Военные медики, один из которых подлатал его, остались позади мерцающим электрическим пятном. Так, начал мысленно загибать пальцы Иван. Чернышевскую я прошёл, Площадь Ленина тоже, сейчас Выборгская. Верно?

В отличие от блокпостов Альянса, выборгский был чисто формальный. Никаких мешков с песком, пулеметов, никаких прожекторов. Прямо посреди тоннеля стоял стол с конторкой, за ним два стула. На стульях лениво развалились два человека в серой форме с автоматами. Дальше по тоннелю находилась выгородка — сиденья из метровагона составлены уголком. Интересно. Иван увидел расползшийся от старости коричневый дерматин. На одном сиденье спал человек в гражданском — задержанный, что ли? Освещалось всё это единственной лампой, запитанной от аккумулятора. Иван заметил под столом его массивный пластмассовый корпус.

Горелов поздоровался с таможенниками, кивнул.

— Откуда идёшь? — спросил таможенник. У него был замороженный равнодушный взгляд.

— С Восстания, — Иван знал, что это вызовет расспросы, но откуда ему ещё идти? Против ожидания, таможенник не стал допытываться дальше, а просто кивнул — понятно.

— Что несешь?

— ГП-шки на продажу. Ну, и по мелочи.

— Показывай.

Иван расстегнул сумку, показал противогазы и фильтры. Таможенник хмыкнул.

— Цель посещения, — он раскрыл толстую тетрадь в клеточку, послюнявил карандаш. — Пишу: бизнес. С тебя два патрона.

Иван кивнул — понятно, куда без пошлины.

— А что так много-то? — спросил он.

— Время такое, — сказал таможенник. Аккуратно вырвал листок из тетради, протянул Ивану. — Плати или топай обратно.

— Тяжёлое время, — сказал Иван.

— Да уж, — согласился таможенник. — Не без этого… Слышал новости? Придурки с Васьки вон бордюрщиков перебили зачем-то. Всех подряд — и женщин, и стариков тоже. Ну, не дебилы, спрашивается?.. Хотя чего я тебе рассказываю? Ты сам лучше меня… — он нахмурился. — Э, ты чего побледнел? Да ты что, тоже из бордюрщиков?

— Да, — Иван пошатнулся. Голова снова кружилась. То ли от долгой ходьбы, то ли просто так.

— Понятно, — сказал таможенник. — Извини, друг. Я вот раньше вашего брата не очень любил, честно, но это же абзац совсем. Нельзя так с людьми. Чего эти василеостровцы с цепи сорвались?

Иван снова увидел: Гладыш, оскалив зубы, вгоняет лом в неподвижное тело. Брызги крови.

— Это не они, — с трудом сказал Иван. — Это… адмиральские были…

От явной лжи свело челюсти.

— Э-э, — сказал таможенник. Глаза у него совсем разморозились. — Как тебя обработали-то… Адмиральцы тоже не сахар, согласен, но по сравнению с васькиными — просто все в белом. Тьфу ты. Говорят, там сейчас василеостровцев судить собираются. Как военных преступников. Ты бы в свидетели пошёл, что ли? Это нельзя так оставлять, а то совсем оборзеют, сволочи. Они там и так огнемётами людей жгли, я слышал. Это уж совсем ни в какие гермоворота…

— Сколько платить, говоришь? — Ивану совсем не хотелось продолжать этот разговор. — Два патрона?

На его удивление, таможенник вдруг махнул рукой:

— Забудь. Давай, — он протянул руку. Лицо вдруг стало вполне человеческое.

— Что давай? — спросил Иван тупо.

— Как что? Печать поставлю, — таможенник взял листок, подышал на печать, шлёпнул два раза по листку, оторвал половину, другую вручил Ивану. — Давай, друг, проходи. А патроны ты себе оставь. Поверь, тебе нужнее.

— Да, — сказал Иван. — Спасибо.

На листке была прямоугольная печать «ДИСПАНСЕРИЗАЦИЮ ПРОШЁЛ».

* * *

Сменяются века.

Сменяются тоннели.

Сменяются люди.

Сменяются вопросы.

На самом деле всё то же самое.

История — это неприятности, которые случились с кем-то другим.

* * *

Иван лежит лицом вниз и думает.

В данный момент у этого положения даже нет конкурентов. Если Иван сядет, ему будет плохо, и его будет тошнить.

Если встанет — он просто потеряет равновесие и вернется в точку покоя.

Если попытается подтянуть ноги под себя, голова окажется ниже, чем сердце, кровь прильет к мозгу и Иван, скорее всего, просто потеряет сознание.

Нет, думает он. Какой интересный пол. Какой мрачный, жесткий, тёмный и холодный бетонный пол. И я на нём лежу. Внутри Иван чувствует ссохшийся, угловатый комок. Это желудок. Он болит. В данную минуту всё можно выразить простыми словами. Вот печень. Она ноет. Вот голова — она думает. И болит, конечно. И кружится. Но в принципе, всё просто — Ивану плохо.

Нет, лучше так. Ивану задумчиво.

Усилием воли он закрывает глаза и заставляет себя спать ещё. Такое запихивание в сон, как патрон в патронник при открытом затворе. Р-раз. Идёт туго, но идёт. Иван спит.

Закрываем затвор.

Диггерам перед заброской положено спать двадцать четыре часа. А лучше сорок восемь. Потому что наверху не спят.

После заброски сколько хочешь. Если вернешься. И не забыть отлить на «герму» — это хорошая примета.

Но сейчас Иван не готовится к заброске, а просто спит. В крови у него повышенный уровень токсинов, пониженное содержание кальция и витамина С. Лёгкое обезвоживание в целом. Мерцающий ритм сердца. Последствия алкогольного отравления. Впрочем, по-русски это называется: хорошо вчера врезали.

Иван спит. И одновременно не спит. Видения и кошмарные твари где-то рядом, за стеклянной стеной, а сейчас он думает.

Всё кончено. Всё кончено.

Пищевод болит, словно вчера они пили кислоту. Иван спит, перед ним проплывают лица вчерашних собутыльников. Не лица — хари.

«Пей, бордюрщик», — говорили они и подставляли кружки. Тёмная жидкость льется из мешалки, воняя ацетоном. Рука, заросшая рыжим волосом. Под ногтями залежи каменного угля. Иван снова видел, как кто-то — возможно, он сам — протягивает руку и высыпает в эту рыжую подставленную ладонь горсть латунных и биметаллических цилиндриков. Пачки таблеток. Патроны, думает Иван в запоздалом приступе тревоги, антибиотики… чёрт. Он почти просыпается, но продолжает спать.

Надеюсь, это только сон. Иван надеется, что проснется, а патроны на месте, антибиотики на месте, сам он одет, цел, невредим и готов идти дальше.

Дальше, дальше, дальше…

Снова кружка, жидкость, ацетон, пылающая гортань. Потом он видит себя блюющего в санузле. Свободу попугаям! Дальше провал.

Иван спит и очень-очень надеется, что это был сон.

Голоса.

— Где твой бордюрщик?

— Вон дрыхнет.

Голоса приближаются. Это тоже сон.

— Блин, ароматец тут у тебя. Сколько их здесь? — голос с тягучей ленцой, повелительный.

— Шесть человек на палатку, — отвечает другой голос с обидой. — Все, как положено.

— Смотри, проверю… Этот?

— Этот.

Иван думает во власти дрёмы, что нужно встать и что-то сделать. Возможно, драться.

Потом думает: а зачем?

И продолжает спать.

Всплеск боли. Огненная кровавая гора образуется, вырастает в его ребрах. Иван переворачивается на спину. Он даже кричать не может, только открывает рот, как рыба. Вспышки перед глазами, как пятна автоматных выстрелов в темноте тоннеля. «Вперёд!», «Бей москвичей!», «Огонь!»

В ответ летит: «Питерцы уроды!». И пулеметная кантата, разрывающая уши.

Иван открывает глаза. Всё плывёт и качается. Над ним нависает лицо.

— Очнулся, родненький? — говорит лицо ласково. Толстая, изнеженная харя. Где-то он её видел? Вчера? Иван щурится. Вчера — пустая зона памяти. Ничего. Кроме смутных воспоминаний о каком-то сне, нет ничего. Только боль в боку и эта ласковая харя.

Иван смотрит и молчит. Пока он ещё во власти тишины и пустых, незаполненных клеток памяти. Как многоярусные койки в заброшенном бомбаре. Только запах гнили, заброшенности и плеск воды, когда переставляешь ноги в резиновых сапогах.

Харя наклоняется, занимает всё видимое пространство. Иван думает, что ещё чуть-чуть и она заполнит собой всё метро, выдавит Ивана на поверхность. А потом и там всё заполнит.

— Кто… ты? — говорит Иван непослушными губами. Голос гулкий, как из цистерны резервного запаса воды. Её использовали сразу после Катастрофы, потом забросили. Иван тогда с Косолапым рассматривали её, переходя из помещения в помещение. Пляшущие лучи фонарей. Это, кажется, был бункер на Приморской. Или нет?

— Вставай, родненький, — сказала харя. — По твою душу я. Идти пора.

Иван сфокусировал взгляд, заморгал, чтобы хоть чуть-чуть подстроить резкость.

Так и есть. Харя отдалилась, теперь это был мужик в сером городском камуфляже с заплатами на коленях, он сидел на корточках, положив руки на автомат. Иван сглотнул. Руки у мужика буйно поросли рыжим курчавым волосом.

— Куда? — спросил Иван. Чёртов сон оказался не сном. Сколько я вчера прогулял? Как у них тут принято? Долговая яма? Или порка медным проводом, как на Садовой-Спасской?

Сесть было ошибкой. Мозг просто взорвался. Иван застонал.

— У-у… — сказал мужик. — Как тебя корёжит-то… Ничего, сейчас пройдемся, там оклемаешься.

— Куда идти? — Иван примерился, куда прыгать, чтобы свалить мужика. Если чугунная голова, конечно, позволит… чёрт, надо!

Мне нужно домой, подумал Иван.

Я за это глотки буду рвать, предупреждаю.

— Да тут недалеко, — сказал мужик. — Оформим тебя честь по чести. У нас, всё как положено, родненький, ты не думай.

Чёртовы уроды. Иван сделал вид, что собирается подняться, подтянул ноги — в желудке вспыхнула боль, перед глазами всё поплыло — сейчас, сейчас. Иван уперся руками в пол. Один прыжок… Мои любимые конфеты…

— Всё без обма… — мужик не договорил. Иван в длинном прыжке подкатился ему под ноги. Ощущение — словно мозги забыли закрепить, и они шарахнулись о стенку черепа со всей дури.

Но мужик не успел среагировать… Иван сбил его ударом под голени, тело в сером камуфляже упало рядом — бум! Хэканье. Иван перекатился, сел на него верхом, вырвал оружие из рук (смотри ты, «абакан», совсем зажрались, сволочи) и нацелил автомат мужику в голову. Под задницей у Ивана было твердая поверхность, пластины. Бронежилет, смотри-ка. Круглая харя расплылась в удивлении, рот открылся. Глаза огромные.

— Не… не стреляй!

— Куда ты меня собрался сдавать, а?! — Иван переключил предохранитель, положил палец на спуск.

— Что?!

— Куда вести меня собрался?!

Рот растянулся в удивлённой полуулыбке-полугримасе.

— Так ты же сам хотел?

Пам-пара-пам. Мои любимые конфеты: бато-ончики.

— Куда хотел? — теперь Иван раскрыл рот. — В камеру?!

Мужик заморгал.

— Какую камеру? Ты же сам просил провести тебя в обход Восстания на синюю ветку! Через Сампсониевскую и Ботаническую. Я, блин зараза, не напрашивался. Сейчас оформили бы у коменданта договор и пошли. Забыл? Ты же мне вчера даже аванс выплатил!

— Я? — Иван заломил бровь. Действительно, что ли? Он чуть сдвинул ствол автомата в сторону.

— А кто? — удивился мужик. — Ну ты и псих! Допился до белочки, да? Говорил я тебе вчера, много не пей. Нам пешком топать до фига и больше.

Вот оно что.

Иван подумал, встал. Поставил «абакан» на предохранитель. Башка трещала уже не так сильно. Вот что хороший выплеск адреналина делает. Резко оздоровляет организм.

Иван посмотрел на рыжего и протянул руку.

— Вставай, — велел он. — Как твоё ничего?

* * *

Через два часа, подписав договор у коменданта Выборгской, худого остроносого старичка в вязаной телогрейке, и наскоро перекусив, они выступили в поход.

Иван шёл и мучился от похмелья.

— Эти станции собирались строить, но так и не построили, — рассказывал Виолатор, шагая в темноту. — Сампсониевская и Ботаническая. Сладкая парочка. Но тоннели сделали. Ещё должна была быть станция Средний проспект, это переход на Васю.

— Я знаю, — сказал Иван. Башка трещала немилосердно. — То есть… я слышал об этом.

Вил качнул головой.

— Её тоже не построили. Даже тоннель не довели до неё. Зато на Васильевский остров оттуда можно попасть — если тоннели не затопило окончательно. Там был траволатор под Невой.

— Что было? — слово было своеобразное. Нечто среднее между «травма» и «эскалатор».

— Траволатор. Такой эскалатор — только не вверх или вниз, а по прямой. Бегущая дорожка. Встал себе и едешь. Но они, конечно, давно уже не работают…

Мысль добраться сразу до Василеостровской показалась Ивану заманчивой. Но что я там буду делать?

Таня. Иван прикрыл глаза, справляясь с головокружением.

Нет. Сначала — Шакил.

Ещё в гостях у старика он выработал план. Соваться на Площадь Восстания — верная смерть. А вот на Невском у него есть друзья — тот же Шакилов. Надеюсь, с ним сейчас всё в порядке, подумал Иван.

Известия о бойне на Восстания уже разошлись по всему метро.

Вернуться и остаться в живых — вот моя задача, думал Иван.

И отомстить.

Всё просто.

* * *

Виолатор, сокращенно Вил, занимал на Выборгской одну из официальных должностей — вроде «путевого обходчика». Звучало красиво и так — по-старому. На самом деле его обязанностью было забалтывать приезжих — представляет опасность для станции, нет, а так же инспектировать местные гостиницы.

Такая лёгкая версия службы безопасности.

Иван усмехнулся.

Не брезговал Виолатор и случайным заработком — вроде того, на который подвизался сейчас, с Иваном.

Познакомились они, когда Иван заливал местной сивухей последние новости — и как-то очень легко сошлись. Впрочем… Иван покрутил головой, разминая шею. В затылке застрял штырь — тупая боль после вчерашнего.

Впрочем, не последную роль в этой лёгкости принадлежала алкоголю.

Через пару часов они дошли до станции Чёрная речка. Станция была заброшенная, неизвестно почему — по крайней мере, Виолатор этого не знал. На станции горел огонь, люди в цветастых нарядах сидели вокруг костра. Иван сто лет уже не видел живого огня. В Альянсе за открытый огонь можно было крепко схлопотать.

Конечно, едко подумал Иван, если это не струя из огнемёта.

От костра поднялся крупный мужчина в широкополой шляпе. Борода, усы с сединой. Смуглая кожа.

— Цыгане, — сказал Виолатор. — Подожди, я сейчас.

Он пошёл навстречу мужику в шляпе, улыбаясь на полметро и раскидывая руки для объятий.

Мужик, однако, обниматься не пожелал. Что-то сказал рыжему сердитое и резкое, махнул рукой — иди, мол. Виолатор пытался возразить, но цыган повторил жест.

Иван ждал.

Виолатор вернулся — ничуть не обескураженный таким холодным приёмом.

— Да понимаешь, ангелы не разрешают, — сказал Виолатор.

Петроградскую они прошли, практически не останавливаясь. Была это тихая и странная станция. И народ там был очень тихий и очень странный. Иван не понял, в чём дело, но среди жителей Петроградской он себя чувствовал совершенно чужим.

— Дендрофилы, — сказал Виолатор шепотом.

— Кто?

— Любители растений. — добавил он и больше ничего объяснять не стал. Впрочем, Ивану было, если честно, всё равно. Да хоть филателисты! Всё равно он не знал, что эти слова означают — что «дендрофилы», что «филателисты».

Да и наплевать.

Когда через несколько часов они дошли до поворота на Горьковскую, Виолатор наставил на Ивана «абакан».

— Что это значит? — спросил Иван с удивившим его самого спокойствием.

— Ты обещал мне заплатить, — сказал Виолатор. — Родненький, давай, плати.

— Верно.

— Отдай мне вторую половину. Дальше ты уж, извини, сам дойдешь.

— Да, — Иван кивнул. — Я понимаю.

Стараясь не делать резких движений, он вынул из сумки патроны и отсчитал положенное количество.

— Положи на землю.

Иван пожал плечами, сделал, как просил рыжий. Отступил на два шага. Виолатор быстро, даже не пересчитывая, закинул патроны в рюкзак. Поднялся.

— Ход вон там, — он высветил фонарем надпись над коллектором. — Удачи тебе, диггер.

— Откуда ты знаешь? — Иван замолчал.

Виолатор расплылся в довольной улыбке.

— А что, я вашего брата не видел? Вы даже ходите одинаково. Я же видел, как ты меня затылком «держал». Мне прямо нервозно становилось. Думал, заведешь меня куда и порешишь.

— Я вообще-то честный человек, — сказал Иван. Интересный тип этот рыжий…

— Нет, — Виолатор покачал головой, не опуская «абакан». — Ты не честный человек, родненький. Ты просто держишь слово. А это разные вещи. Вообще, это у вас, диггеров, профессиональная деформация.

— Что? — Иван поднял брови.

— Отпечаток, который накладывает профессия. Я когда-то изучал психологию. Ну, ты понимаешь…

Иван усмехнулся.

— И чем же отличается честный человек от диггера, который просто держит слово? — спросил он с интересом.

Виолатор ухмыльнулся.

— Это тонкий вопрос. Скажем так: честный человек… честен и за рамками… данного слова. А диггер за рамками данного слова совершенно свободен. И может сделать всё, что угодно. Например, дать мне по башке и забрать автомат.

— Логично, — сказал Иван. Нельзя сказать, чтобы он об этом не думал. Оружие бы ему сейчас очень пригодилось. — Так куда мне идти?

— Туда.

— Если ты меня обманул, я тебя найду, — предупредил Иван. — Я не угрожаю. Ничего личного. Просто думаю, ты должен это знать, Вил. Я ничего не прощаю — никому и никогда.

Сказав, Иван понял, что это действительно правда. Он помолчал, глядя на Виолатора. Тот заметно занервничал, на лбу выступила испарина.

— Это моя, — сказал Иван, — как ты выразился, профессиональная деформация… Ну, что-то хочешь добавить?

— Там сложно пройти, — сказал рыжий наконец.

— Но можно?

Пауза. Капля пота скатилась по лицу Виолатора.

— Да.

* * *

Потолок начал снижаться. Бетонный скос нависал над самой головой, пригибал к земле. Иван ссутулился и пошёл вперёд. Судя по сквозняку, дальше было открытое пространство, не тупик — иначе откуда взяться ветру?

Спину уже ломило, когда Иван добрался до места, где смог более-менее встать прямо. Ноги и спина к этому времени затекли так, что Иван даже не сразу смог разогнуться. Блин. Так и стоял минут пять, растирая поясницу и набираясь решимости, чтобы выпрямить спину. Выпрямил. Вспышка боли. Иван застонал сквозь зубы.

Иногда начинаешь вспоминать то, что вспоминать не стоит. Вот, скажем, зачем было Энигме спасать ему, Ивану, жизнь? Что, гнильщики мало людей убивают? Судя по слухам, они только человечиной и живут.

А антибиотики? Что, старику их девать некуда?

Через долгое, бесконечно долгое время луч фонаря уперся в земляной завал. Иван повернул фонарь, высветил дальше… Так и есть. Завал начинался у ног Ивана и уходил под потолок.

Здесь тоннель взорвали, чтобы преградить путь воде. Иван слышал рассказы про Горьковскую, которую начало затапливать, и жители ушли, оставив станцию. Хотя по другой версии, они ушли не из-за воды… Н-да. По третьей, самой странной… люди вообще не уходили, а до сих пор там живут. Иван покачал головой. Нет, вряд ли. Это всегда становится известным.

Но факт остается фактом:

Тоннель дальше завален. Правда, — Иван усмехнулся. — Какое совпадение — я знаю обходной путь. Спасибо честному бродяге Виолатору.

* * *

Ломается привычный мир.

Что мы испытываем, когда это происходит?

Мир трещит по швам, хрустит под подошвами, как стеклянный шарик.

Сминается, как латунная гильза под ударом каблука…

Что мы испытываем?

Ничего.

Кроме потрясения.

* * *

Примерно через сто пятьдесят метров коллектор вывел его к воде.

Забавно. Иван провёл фонарем вправо, влево. Луч утыкался в стены тоннеля, впереди же была только тёмная вода. Та-ак. Интересно девки пляшут.

Что там Виолатор говорил про город на воде?

Ну, и где он?

Вода слегка морщилась в пятне фонаря — тёмная, густая. Запах тут стоял — держите меня семеро.

Да не нужен мне ваш город, подумал Иван в сердцах. Больно надо. Дайте мне пройти.

Ну, не вплавь же? Судя по уровню воды, пешком он тут точно не пройдет. Даже если рискнет… Холодная ртутная точка возникла в затылке. Иван переложил фонарь в другую руку, присел на корточки, склонился над поверхностью. Вода как вода. Не слишком чистая, мусор плавает… стоп. Точка в затылке стала почти болезненной — словно кто-то с силой нажимает туда указательным пальцем.

Интуиция. Чутьё. Иван вдруг отодвинулся от воды. Всплеск. Ещё всплеск.

Он сделал два шага назад, упал на задницу. Давление на затылок ослабло. В ушах стоял едва заметный звон. Что происходит?

Так, в воду нельзя лезть категорически. Это ежу понятно. Почему понятно, Иван даже не задумался. Чутьё говорит — нельзя, значит, нельзя.

Вспомнилась та тварь на Приморской. Вот уж с кем встретиться не хотелось бы. Тоже в воде сидела, кстати.

Но и ждать смысла нет. Верно?

Добраться бы сейчас до какой-нибудь ВШ, выйти наверх и пешком через мёртвый город. Угу. Одному. Практически безоружному… без защитного костюма и дозиметра. Неплохой способ самоубийства, Иван. Так держать и всё у тебя получится.

Но ведь зачем-то же здесь есть проход к воде? Значит, не всё так просто. Ладно. Может, покричать?

Иван начал искать. И в скорости нашёл.

Ржавая скоба вбита в стену тоннеля, к ней привязана веревка. Другой конец уходил в темноту. Иван потянул за неё, где-то вдалеке звякнуло. Хмм. Иван потряс веревку, как следует. Звон стал решительнее и громче.

Понятно, система вызова. Интересно, кого же мы вызвали?

Иван ещё раз подёргал веревку — чтобы уже наверняка. Уселся на камень и приготовился ждать.

Через некоторое время вдалеке зажегся огонь, помахали фонариком. Иван поднял свой фонарь и помахал в ответ.

Принято.

Прошло ещё несколько минут. Наконец вдалеке раздался странный звук — плеск, плеск. Иван ждал. Звук приближался.

Из темноты практически бесшумно выплывала лодка. Звук, который Иван слышал, — лёгкий плеск — оказался звуком, с которым весло опускалось в воду.

В лодке стоял мужик лет сорока с грязной повязкой на лбу и смотрел на Ивана.

— Тебе, что ли, ехать? — спросил он угрюмо.

— Ага, — сказал Иван.

— Десятка.

— А что так много-то?

— Ну… хочешь со скидкой? Один патрон и плыви за лодкой.

— Нет уж, — сказал Иван. — Лучше в лодке.


Виолатор правильно описал Венецию — город на столбах. Вдоль тоннеля, на чёрной воде, разместился целый жилой квартал. Настилы из досок образовывали островки, рядом плыли лодки и всё, что могло держаться на воде.

Мимо проплывала консервная банка.

Иван сунулся было поднять, но лодочник помотал головой. Не надо.

— Почему не надо? — спросил Иван. Лодочник пожал плечами, что диггер расшифровал — хочешь, суй руку, дело твоё. Потом не жалуйся.

— Там кто-то есть?

Но лодочник ничего не ответил. Вместо этого он двинул веслом, и лодка плавно проскользнула мимо очередной хижины. Иван заметил, что настил сделан не жестко, а словно лежит на воде. Столбы служили скорее для того, чтобы островок не уплыл. Белые и синие пластиковые бочонки, сотни пластиковых бутылок, коричневых и прозрачных, зеленоватых, разной формы и размера, держали домик на плаву. Ивану, привыкшему к типовым палаткам на родной Василеостровской и к многоярусному общежитию на Гостинке, это показалось забавным.

Из домика вышла женщина с подвязанным подолом и с косынкой на голове, выплеснула помои из таза — едва не попав в лодку. Иван отшатнулся. Женщина равнодушно посмотрела на него, вытерла лоб тыльной стороной ладони (рукава у неё были закатаны) и ушла обратно в домик.

Ну и порядочки тут.

На воде остались плавать остатки еды, обрывки бумаги и просто тряпки.

Как они до сих пор в мусоре не утонули? — удивился Иван. Белый комок бумаги плыл против движения лодки, словно подгоняемый ветром.

Держись, друг, мысленно подбодрил Иван. Белый комок продолжал скользить. Внезапно из воды высунулась чёрная тупая, похожая на змеиную, морда и заглотила его. Раз. И исчезла. Круги на воде. Бумаги больше не было.

Иван протер глаза.

Вот тебе и «утонут в мусоре». Правильно я руки подальше от воды держал.

Иван убрал ладони с бортика лодки, положил на колени. Лучше уж так. Лодочник покосился и усмехнулся. Продолжил орудовать длинным веслом.

— Что это было? — Иван посмотрел на лодочника. Тот лицом изобразил нечто сложное, но не поддающееся переводу. Иван вздохнул. Как с вами непросто…

Они проплывали мимо разных домов: маленьких и побольше, некоторые были длинные, в десять-пятнадцать метров — видимо, на несколько семей. Маленькие дети играли под присмотром старших, полуголый мальчишка лет четырех баловался, закидывая в воду удочку с привязанной на конце фитюлькой. Фитюлька касалась поверхности воды, пауза…

Каждый раз мальчишка успевал отдернуть удочку за долю секунды до того, как захлопнутся чёрные пасти. Мелкие острые зубы клацали. Мальчишка бурно радовался и забрасывал удочку снова.

Хорошая реакция, оценил Иван.

Толщиной твари были как раз с руку мальчишки.

Лодка, наконец, доплыла до странного сооружения. Межтоннельная сбойка, понял Иван, приспособленная для общественных нужд. Это был самый большой искусственный остров из увиденных им сегодня. В центре возвышалась алюминиевая будка, от неё шла лестница на веревках — прямо к двери в стене тоннеля. Надпись на двери «ДОЖ. Прием с 5 до 6». Главный по дождю, что ли? Откуда в метро дождь?

Дежурный по Обеспечению Жизнедеятельности?

Дураку Отыщем Жену?

Иван пожал плечами. У местных свои причуды.

На острове кипела жизнь. Лодки причаливали и отчаливали. Люди сновали туда и сюда, гул оглушал. Видимо, это был местный центр.

— Купи угря, недорого! — чья-то рука вцепилась ему в рукав. Иван чуть не среагировал — перехват руки и удар в горло, — но притормозил себя. Почти вежливо отодвинул мужичка с ведром, стоящего в маленькой лодке, мельком заглянул — там лежала чёрная, свернувшаяся кольцом, гладкая гадина. Ивана передёрнуло. Блин. Точно такая же недавно сожрала белый лист.

— Не надо, — сказал Иван. — Не надо.

Над каждым островком висел фонарь — стеклянный колпак, под ним горел свет. Интересно, что они используют? Точно не спирт. Цвет пламени другой. Масло?

Вокруг большого острова таких фонарей было штук двадцать — по всему периметру.

Тут же на острове, на жаровне жарили угрей. Иван слышал шипение жира, капающего на угли. Огромный, с раскрасневшимся лицом хозяин в засаленном фартуке зазывал покупателей.

— Шаверма! Шашлык! — покрикивал он. — Подходи, налетай!

Запах стоял такой аппетитный, что желудок постанывал.

Иван мотнул головой. Жрать охота, да патронов в обрез. Ничего, если повезёт, сегодня уже буду на Невском.

Лодка свернула влево, протолкалась сквозь ряды других суденышек, пристала к причалу. Легонько стукнулась. Дальше, на той стороне острова — через всю сбойку, Иван слышал звуки десятков голосов, крики и возню. Там что-то происходило.

Интересно, что?

Лодочник молча ждал, глядя на Ивана. Высокий, худой.

— Вот, — Иван протянул обещанные патроны. У него оставался в запасе последний, пистолетный, для «макара». Мелочь, а приятно.

Лодочник взял патроны, и, ничем не выражая ни досады, ни удовольствия, оттолкнул лодку — Иван едва успел выпрыгнуть на остров — и поплыл в обратном направлении.

Иван посмотрел ему вслед. Стоя на причале, почувствовал, как покачивается под ногами деревянный помост. Огляделся.

Ну что ж… Вот я и в Новой Венеции.

Интересно, подумал Иван внезапно, Тане бы здесь понравилось?

* * *

Через час Иван поел, выпил и был уже более-менее в курсе местных правил. Новая Венеция жила за счет угря. Мутировавшие земляные черви это были, что ли? Или рыбы? Никто особо не заморачивался. Угрей можно было жарить, варить и солить — больше от них ничего не требовалось. Изредка среди пойманных особей попадались электрические. Ну, этим местные нашли другое применение…

Управлялась станция дожем — комендантом, перевёл для себя Иван. В общем, всё как у людей. За исключением, пожалуй, «долговых» — рабов. Иван видел их, оборванных и безразличных, подметавших остров, таскающих тяжести, красящих лодки, сидящих то здесь, то там.

Иван вышел прогуляться, дошел до дальней оконечности островка. Народа здесь было немного.

На настиле лежал человек лицом вниз — то ли мёртвый, то ли пьяный. Судя по одежде, гнильщик или «долговой», Его никто не трогал и вообще не обращал внимания. Может, у них так положено?

Иван прошёл мимо, сел у воды на скамейку.

Как ему сообщили, очередной паром отправляется к Невскому Проспекту через несколько часов. Стоимость — пять патронов. Иван сторговался за фонарь, выбора не было. Ничего, зато второй у него останется.

Прорвемся.

Паром доплывёт до закрытой «гермы». Когда вода начала подниматься, её закрыли намертво. Но там остался служебный ход — наподобие того, через который Иван ходил на Приморскую. Так что проблемы особой нет. Ну, промокну немного. Ерунда.

Осталось дождаться.

Ждать — Иван бросил в воду камешек — бульк! вода забурлила — это вообще самое сложное.

Мемов, Орлов, Сазонов — повторил он про себя, словно мог забыть.

Скоро мы встретимся.

Грязная куча тряпья зашевелилась. Иван дёрнулся — из-под кучи выбежали крысы и разбежались в разные стороны. Одна проскочила у самых ног диггера. Иван в сердцах сплюнул.

— Кто здесь? — спросил голос. Иван почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться.

Ещё бы.

Спрашивал давешний «мертвец». Застывшие синюшные губы шевелились, глаза смотрели прямо Ивану в душу. Диггер почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться. Испуг окатил его, словно из ведра, бросился в лицо чёрной верещащей крысой… исчез. Кровь стучала в висках. Иван вдруг узнал.

Надо же. Он покачал головой.

«…виноват Дарвин».

— Здорово, Уберфюрер, — сказал Иван. Вот так встреча. — Как оно вообще? Как твоё ничего?

— Фигово, — сказал Убер. Опираясь на руки, с трудом приподнял неуклюжее, словно взятое на примерку тело, посмотрел вправо, затем влево. Лицо его было словно раздроблено чем-то тяжёлым. Плоское, опухшее. Глаза как у монгола. Потом снова на Ивана.

— Где я?

Иван не выдержал, хмыкнул. Своевременный вопрос.

— На острове.

— Это я знаю, — сказал Уберфюрер. Губы у него были разбиты, морда опухшая. — Где конкретно я сейчас нахожусь?

Иван пожал плечами.

— На центральном острове. Вон там лестница и написано «ДОЖ». Это кто? Дежурный по жабам?

— Ага, — согласился скинхед. — Он самый. Понятно. Мы здесь и бухали.

Это многое объясняло. В том числе и кислый запах, идущий от скинхеда — такой мощный, что его даже перегаром было сложно назвать. Скорее уж «перегарище».

— Ну ты даешь, друг… — Иван присвистнул. — Я вообще думал, что ты того — помер. Что бордюрщики из тебя ремней нарезали. Или на барабан натянули. Или ещё чего. А ты здесь.

— Я жесткий, как подошва ботинка, — сказал Уберфюрер. Мучительно, перекосив лицо, выпрямился, сел. Теперь его поза напомнила Ивану позу дяди Евпата, когда его прихватывала старая рана в бедре. — Эти уроды побоялись обломать зубы.

— Ну ты даешь, — повторил Иван. — А здесь ты как оказался? На Новой Венеции?

Уберфюрер открыл рот, подержал так и закрыл.

— Не помню.

* * *

В девятнадцать лет Уберфюрер понял, что нравится женщинам и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.

Здание института на Ленинском проспекте теперь представлялось ему не серым унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании всё горело и пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу (конфликты из-за внимания женщин Уберфюрер находил самыми естественными из конфликтов, существующих на земле), двигало стройными бедрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.

— Как ты здесь оказался? — спросил Иван.

— Не помню, — Уберфюрер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же — на пустоту. Всё, что начиналось с момента «Вперёд!» и прыжка его в тоннель — исчезло, в потаённом чулане памяти не было ни одной вещицы — только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Уберфюрер и на этом успокоился. Посттравматическая. Вот и ладно.

— А здесь — это где? — спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?

— Новая Венеция. Где-то рядом с Горьковской. А что, ты совсем ничего не помнишь?

— Помню только, что когда очнулся, ссал на гермуху.

Иван поднял брови.

— С заброски?

Старая примета — отлить на гермодверь. На удачу.

Уберфюреру хотелось сказать — нет, чисто отлить захотелось, но он сказал:

— Похоже. Может, у меня сотрясение?

— Смотри мне в глаза, — Иван прищурился. — Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.

— Офигевающая прохрень, — сказал Уберфюрер быстро. — Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, всё в норме, брат.

— Ага, — Иван кивнул. Посмотрел на Уберфюрера с каким-то отрешенным выражением на роже. Странный он вообще, Убер. Клёво.

— Мы Восстания взяли? — всё-таки кое-что он помнит.

Иван помедлил.

— Ну как тебе сказать… взяли.

Лицо у него стало — выразительней некуда. Уберфюрер почесал затылок.

— Так где мы, брат? — спросил он.

— На Горьковской. Вернее, в перегоне от Горьковской до Невского проспекта.

— Как это? — удивился скинхед. — Тут же тоннель должен быть завален!

— Да, Убер, — сказал Иван. — По башке… или что у тебя там, тебя крепко приложили, если даже этого ты не помнишь. Сам-то ты как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… — диггер вдруг насторожился, наклонился вперёд. — Покажи руку!

— Чего?

— Да не эту… другую! Ногти твои где? — Иван поднял взгляд, посмотрел ему в глаза. — Да, брат.

Уберфюрер наклонил голову, посмотрел. Вздрогнул. Левая рука была недавно зажившая, с уродливыми кусками розового мяса вместо ногтей. Уцелел ноготь только на большом пальце. Дела. Уберфюрер сжал руку в кулак, разжал. Где это меня так? От усилия вспомнить опять заболела голова.

— Кто тебя так? — спросил Иван.

Найду, кто это сделал, — Убер сжал зубы, — яйца вырву плоскогубцами. Медленно.

Он пожал плечами. Месть — это личное. Потом сказал:

— Не помню, брат. Да это уже неважно. Верно?

* * *

Он проснулся оттого, что рядом кто рядом был.

Иван осторожно открыл глаза. Ага, вот ты где. Диггер вынул нож, подаренный стариком. Взял его обратным хватом, спрятав лезвие за запястье. Одно название, что оружие. Вот раньше у него был нож как нож. Даже с небольшой тварью можно справиться. Или, например, Уберфюреровский кукри — почти топор…

Некто неизвестный, наглец такой, залез в Иванову сумку. И что-то там искал. Возможно, смысл жизни, подумал Иван с иронией. Или пожрать.

Иван мягко перетек за спину наглеца, присел на корточки.

— Эй, — тихо позвал он. — Ты кто?

«Наглец» повернул голову, увидел Ивана. Испуг плеснулся в больших круглых глазах… и вдруг растаял. Его место заняла радость. Рот раскрылся…

— Командир!

Ну, блин. Иван выпрямил спину, встал.

— Ты что здесь делаешь? — он почти не удивился. Ну что за жизнь, плюнуть некуда, везде знакомые лица…

Перед ним сидел наследный, потомственный мент Миша Кузнецов. Только уже без «макарова» и с подбитым глазом. Иван только сейчас заметил, что одежда у того порвана, а руки в цепях.

Вот уж война раскидала, так раскидала.

— А профессор где? — спросил Иван, уже догадываясь, что так просто он теперь не отделается.

— Не знаю, — сказал Кузнецов. — Он от меня это… убежал.

М-да. Поручи дураку…

Кузнецов сопровождал Водяника по тоннелю на Гостинку. Профессор не был особо этим доволен, злился, даже кричал. Но Кузнецова не прошибешь — молодой мент упорно выполнял поставленную задачу. Так и шли они с профессором, то ругаясь, то обиженно молча, почти до Гостиного Двора… и тут Проф напоследок выкинул фокус. Кузнецов только отвернулся — а Водяника и нет. Как испарился. Миша сунулся в какой-то коллектор, тот вывел в другой коллектор. А там в тоннель.

Кузнецов понял, что заблудился.

А потом решил спросить дорогу у каких-то челноков…

Спросил.

Очнулся уже здесь — в цепях. Оказалось, что должен некую сумму, а расплатиться не может.

— Так и стал Кузнецов рабом, или как у них здесь называется?

— Долговой, — сказал Миша.

— Что будем делать, командир? — Кузнецов смотрел вопросительно. — Меня за побег хозяин забьёт.

Если бы я знал. Да что за судьба у меня такая? Иван выпрямился.

— Командир?

Оставить тебя здесь и кукуй дальше. А я доберусь до Василеостровской, разберусь там с делами и вернусь. Вот что надо сказать.

Или — извини, придётся выбираться самому. Пора взрослеть, мальчик.

Шипение динамиков.

В голове зазвучал хриплый ужасный голос Тома Вэйтса. С пятницы лабаю этот блюз…

Любимая музыка Косолапого.

— Командир? — в голосе звучало отчаяние.

Иван дёрнул щекой. Скулы затвердели так, словно он вложил за щеки бильярдные шары.

— Жди меня здесь, Миша, — сказал Иван. — Я скоро вернусь. Никуда не уходи.

Кузнецов радостно заморгал. Вот так у нас продвигается воспитание хомячков. Мы кормим их мечтами. Они жиреют, становятся легче воздуха и улетают за край мира. В Австралию, куда, как говорят, не добралась Катастрофа. Мы все живем в противогазах с розовыми стеклами.

Куда он, интересно, уйдёт в своих цепях?

Иван резко повернулся на пятках и пошёл вперёд.

Пока он ещё не знал, что будет делать. Но что-то будет — это точно. Проклятая станция.

Проклятое метро. Проклятая жизнь.

Шагая по помостам, он пересек основной причал, где выгружались садки. Гвалт и крики. Бьющиеся в сачках чёрные гибкие тела. Смотри ты, у них и зубы есть. Иван остановился посмотреть. Толстый местный в пропаленом на спине, в цветную полоску, махровом халате, вытянул руки и, напрягшись как пружина, вытягивал сачок — вода выливалась из сетки, угри выгибались и раскрывали узкие пасти.

У диггера на глазах тощий парень, вытаскивая сачок, не удержался — пошатнулся, начал терять равновесие, сделал два шага к краю причала — раз. Лицо его помертвело. Иван даже отсюда, с десятка метров, видел его огромные круглые глаза. Иван автоматически перешёл на бег. Парень уже падал, заваливался вниз…

— Отпускай! — кричали ему. Парень не слышал. Иван мчался, рефлекторно меняя путь, перепрыгивая корзины, где бились или вяло выгибали чёрные спины такие же угри. Парень, наконец, сообразил, выпустил сачок — но уже поздно. Он потерял равновесие. Вода под ним взбурлила от жадных угриных пастей…

Иван в отчаянии прыгнул через угол, чтобы не обегать такой важный для него отрезок пути.

Парень падал. Иван видел — хотя физически не мог этого разглядеть — как клацают мелкие острые зубы у лодыжки парня, вырывают кусок из чёрной штанины. В следующее мгновение Иван выставил руку. Пальцы ударили в плечо парня, схватили ткань рукава. Рывок, чуть не вывернувший сустав. Иван приземлился боком, на больную сторону — вспышка! — автоматически согнул колени, уходя в перекат. Не ушёл до конца, парень шлёпнулся на спину на помост и сработал как тормоз. Иван с размаху приложился левым боком об доски.

Вспышка боли.

Молния рассекла пространство на отдельные ломаные осколки.

Блин! Иван лежал, пережидая пульсацию боли в ребрах. Нет, не дают его ране зажить как следует. Лежал и думал о розовых облаках. Причал под ним мягко покачивался. Иван чувствовал, как снизу в дерево долбятся жадные морды угрей.

— Ты живой? — его тронули за плечо.

— Смотря… — Иван перевернулся на спину. Новая вспышка боли. — Смотря, кто спрашивает.

Перед ним реяла белая круглая луна — в призрачном ореоле. Сейчас слегка влажно и лёгкий туман. Неужели я наверху? — подумал он.

Луна то приближалась, то удалялась. Наконец, замерла. Иван откинулся, прикрыл глаза. Хорошо лежать.

Открыл.

— Таня? — в следующее мгновение он сообразил, что нет, не Таня. Но тоже очень красивая. И совсем другая. Губы девушки шевельнулись, но Иван не понял ни слова.

— Сейчас, — сказал он и начал подниматься. Его мягко уложили обратно. Иван постарался сосредоточиться, направить внимание в одну точку.

— …пройдет. — Вот, почти получилось. Нет.

Извини, Миша. Кузнецову придётся подождать.

Иван опять начал вставать. На этот раз мягкое сопротивление женских рук (а легко отличить), было легче. Иван усилием воли преодолел звуковой барьер и встал. Нога болела, но терпимо. Хуже, что ребра опять дали о себе знать.

Пуля Сазонова ударила в бронепластину, чудом не задев жизненно важные органы. Возможно, так и поверишь в судьбу.

Ага, ага. Живи в противогазе с розовыми стеклами.

— В порядке?

Иван поднял голову. В первый момент его насквозь пронзило ощущением красоты девушки, словно весь организм отозвался на определенную ноту. Косолапый говорил, что был такой чудак, он называл любовь «настройкой». Люди сходятся вместе не потому, что так получилось, а потому что настройка совпала. Как есть консонанс и диссонанс — когда вместе две ноты звучат хорошо, и когда совсем не звучат. И ничего с этим не поделаешь. Можете назвать это судьбой…

Бог — великий настройщик. Ага, ага.

То-то несколько миллиардов инструментов сгорело в той Катастрофе. Что, скажем прямо, несколько уменьшило состав оркестра.

— Это ты, что ли, меня вытащил? — теперь перед диггером стоял тощий парнишка, насупленный, и говорил несколько грубо — на вкус Ивана. — На фига?

— Понятия не имею, — честно сказал Иван. Двинулся взглядом дальше — девушка-луна стояла левее паренька, но так близко, словно он ей близкий человек. Любовник? Иван покачал головой. Не так стоят. Не то напряжение между ними. Не то звучание.

— Я же говорил, — паренек обратился к девушке. — он псих.

— Артём! — одёрнула его та. Улыбнулась диггеру. Улыбка её звучала так, словно они с Иваном давно знакомы. Чистый белый звук.

— Простите моего брата, — сказала девушка. — И спасибо вам огромное.

— Думаю, ваши угри со мной не согласятся, — сказал Иван. Он слышал свой голос словно со стороны. — Я оставил их без ужина. Хотя, прямо скажем, — он измерил парня взглядом, — не самого обильного. Но всё-таки.

Парень дёрнулся, девушка засмеялась: звонко.

Вот такие дела, Иван.

— У вас хороший смех, — сказал диггер, глядя на неё. — Хороший смех бывает только у людей с чистым сердцем. Как вас зовут?

— Лали.

— Как?

— Ла-ли. Грузинское имя.

* * *

Обитали они с братом на маленьком островке — примерно в метрах трех от большого острова. Лали потянула за веревку, выдвинула доску и положила её так, чтобы получилось подобие моста. Путь готов. Иван с сомнением посмотрел на узкую полосу дерева, под которой плескалась чёрная опасная вода.

Лали перешла, практически не глядя. Иван заворожено смотрел, как двигаются её ноги под юбкой, потер подбородок. Очень… ловкая. Потом решился и неуклюже перебежал по доске сам.

Теперь они сидели в их маленькой хижине (где-то за спиной Ивана тихонько тикали часы), и Лали угощала его чаем.

— Что мы можем для вас с братом сделать?

— Вы? — Иван посмотрел на неё. Он думал, девушка засмущается… Ничего подобного. — Может, это мне надо вам помочь?

Паренек сжал кулаки, лицо подёргивалось.

— Нашёлся помощник, — буркнул он и вышел из палатки.

— Не обращайте внимания на моего брата, — сказала она. — Он последнее время сам не свой. Он был на ярмарке на Садовой-Сенной и там ему разбили сердце.

— Сочувствую, — сказал Иван. — Это бывает. Необязательно на ярмарках, но бывает. И что произошло дальше?

Лали улыбнулась.

— Дальше она уехала, а он заочно ревнует к ней всех мужчин старше двадцати и моложе столетнего старца. Она назвала его мальчиком, понимаете?

Ещё бы, подумал диггер. Мы такого не прощаем.

— У тебя интересное лицо, — сказал Иван, переходя на «ты».

Девушка улыбнулась.

— Я наполовину грузинка, — пояснила она. — А мой брат наполовину русский. Поэтому он такой бука. — Пейте, — она протянула Ивану кружку. — Ему хочется быть или грузином или русским, посередине его не устраивает. Это он так говорит. Но на самом деле тут виновата женщина.

— Кто она?

Лали наклонилась к Ивану. Её длинные волосы коснулись его щеки.

— Ведьма, — шепнула Лали. Ивану стало щекотно ухо. У неё был прекрасный чистый тон. Настоящее звучание. Юная, но уже женщина. Не потому что успела ей стать, а по внутреннему ощущению самой себя. Девушка ждёт мужчин, а женщина ими правит. И подчиняется. Но правит.

Грузинская принцесса, подумал Иван.

* * *

После ужина (тот же самый угорь, тушёный в каких-то тёмных, чуть отдающих кисловатой остротой, листьях), Лали принесла чай. Иван сидел, смотрел на неё — не всё время, а словно держал в поле внимания, как в дигге всё время держишь напарника. Но там, наверху, это не было подкрашено, как стакан воды розовым витаминным раствором (мультивитамин для детей, сироп с клубничным вкусом, редкая сладость), сексуальным влечением. Всё, что делала Лали (грузинская принцесса) Ивану нравилось, это было женственно и спокойно, с темпераментом и взглядами из-под ресниц. И в этом не было ничего щенячьего, ничего наигранного.

Спокойное, уверенное влечение — когда два человека нравятся друг другу и знают об этом.

И продолжают существовать, заниматься обыденными делами, держа друг друга в затылке. Глаза на затылке. Иван усмехнулся. Теперь понятно, что это означает. Не новый вид неприятностей, как там, в пустом городе (если бы пустом!), а нечто иное.

С Таней у него всё было по-другому.

Ивану мучительно хотелось забыть про Кузнецова, привязанного к столбу на пристани, про Уберфюрера, которому нужны воспоминания, а не выпивка (как тот почему-то считает), про… Иван дёрнул щекой. Забыть про Сазона.

Это было не яростное, опаляющее чувство.

Когда Иван вспоминал про Сазонова, теперь это был лед и холод.

Промерзшая душа, как бывает город наверху, Питер. Корка льда на гранитных львах. Ветры, продувающие насквозь широкие пустые улицы.

Вот этот город. Остов его прогнил…

Иван видел внутренним зрением рыхлый, промерзший снег Петропавловской крепости. Что они там искали? Чёрт его знает. Уже не помню.

Иван помнил только холод. И следы — множество следов на белом полотне.

…Каменный остров оставшихся навсегда.

Если я вернусь, то вернусь не только ради Тани.

Я вернусь ради возмездия.

Зло должно быть наказано, подумал Иван.

Просто я раньше не совсем понимал, где оно — зло.

МЕМОВ, ОРЛОВ, САЗОНОВ.

Да и сейчас не очень понимаю.

* * *

Уберфюрер здесь, в Венеции, нашёл себе новое увлечение. Вернее, выбрал одно из старых, оттряхнул с него пыль и пустил в дело.

Уберфюрер пил по-чёрному.

И к моменту, когда Иван его встретил, скинхед как раз прогулял всё до донышка. Впору последнюю рубаху снимать.

Получив от Ивана наставления и инструкции, Убер отправился выяснять, что можно сделать для избавления Кузнецова от тяжкой доли. На расходы ему был выделен 1 (один) патрон.

Вернулся, весело насвистывая.

— Ну? — спросил Иван.

— Всего-то полрожка надо, брат, — сказал Уберфюрер. — Они Кузнецова по дешёвке отдают. Он зараза, умница такая, упрямый и работать не хочет. Одно слово: мент.

— И где мы возьмем патроны? — спросил Иван. Отдать второй фонарь? М-да. Проще уж сразу самому в рабство запродаться.

Уберфюрер погладил себя по бритой башке (не такой уже и бритой, если честно) и улыбнулся.

— Ну, есть тут один вариант…

— И какой?

— Тебе понравится, — пообещал Убер.

* * *

Как Иван и предполагал, ему не понравилось.

Во-первых: что дерутся на выигрыш.

Во-вторых: что ставка — он сам. Это уж Уберфюрер как-то… хватил через край.

Судья махнул рукой.

— Начинайте!

Раскололся орешек, куда девать мякоть?

Взбрыкнув, Уберфюрер перекатился на спину, подмяв под себя щуплого противника. Вскочил, секунда — и рухнул ему на спину, сложив руки в замок. Удар пришелся по затылку. Тумб! Локоть вырубился, ткнулся лицом в мокрую грязь.

Уберфюрер выпрямился, вздохнул. Со всех сторон кричали. Скинхед наклонился и, взяв Локтя за плечо, вытянул из лужи и перевалил на спину. Локоть всхрапнул, из-под носа у него выдувались грязные пузыри. Лицо превратилось в грязевую маску.

— Победил… — судья подошел, взял Уберфюрера за запястье. — Победил Убер! — и вздёрнул его руку вверх. Вал аплодисментов и одобрительных выкриков нахлынул на победившего скинхеда и отступил. Уберфюрер невозмутимо улыбался.

— Силён, — сказал Иван, когда тот вернулся к маленькому лагерю.

— Сколько мы выиграли?

— Порядком. Два рожка почти. Даже за вычетом расходов на выкуп Кузнецова… на первое время нам хватит.

Уберфюрер качнул головой. Лицо у него было разбито в хлам. Глаза узкие, как у китайца. Кровь капала с подбородка.

— Ты как? — спросил Иван.

— Нормально.

В следующее мгновение ноги у него подкосились. Иван с Кузнецовым едва успели подхватить обмякшее тело. Похоже, всё, допрыгался Убер. Надорвался. Иван скривился. Не поев, драться — это чересчур. Кусок мяса, как у того же Джека Лондона, Иван читал этот рассказ в библиотеке на Гостином дворе.

Иван расплатился с хозяином. Полрожка патронов, и Миша распрощался с рабством. Нормально.

— Кузнецов, — сказал Иван, когда они разместили бесчувственного Уберфюрера на баулах. — Вот тебе патроны, давай за едой. И чистой воды набери. Да… только без крысятины, хорошо? Обойдемся чем-нибудь попроще. Задача ясна?

— Понял, командир. — Кузнецов кивнул.

* * *

Маленькая жёлтая сова стреляла пластиковыми глазами — вправо, влево. Тик-так, тик-так. Тик-так. На круглом её животе стрелки показывали двадцать минут пятого. Рядом горела лампада. Как Ивану объяснили, здесь для освещения использовали угрей. Они же электрические. В стеклянной трехлитровой банке, заткнутой крышкой с электродами, лежал гладкий чёрный угорь. Иногда он начинал метаться, дёргаться — Иван видел синеватые разряды, когда угорь касался электродов. Забавная система.

На аккуратно застеленном топчане у стены лежала раскрытая книга. Иван задержал взгляд. Интересно, что читает такая девушка? «Кетополис: город китов», прочитал он. На обложке синий кит сталкивался с гигантским боевым кораблем. Фигурки людей летели в воду.

— Про что это? — спросил Иван.

— Про Катастрофу, — сказала Лали.

— Как? — он вскинул голову.

— Не про нашу… там люди хотели уничтожить всех китов на свете. И им это почти удалось.

Да уж, подумал Иван. Это про нас — сходить кого-нибудь полностью уничтожить. Это без проблем. Хоть китов, хоть самих себя.

— Я видела, как твой друг дрался, — сказала Лали.

Иван кивнул, поднялся. Нужно проверить Уберфюрера и договориться о следующем пароме на Невский…

— Ты скоро уедешь, — сказала Лали негромко. Акцент в её правильной четкой речи вдруг стал заметней. — Ты скоро…

Иван молча смотрел на неё. Открыл было рот — она быстро выставила ладонь.

— Подожди, — сказала она. Глаза её блеснули. — Ты должен мне сказать… Я знаю, что ты ответишь, но если не спрошу, то буду думать, что бы ты мне ответил… — она помолчала. — Долго буду думать.

Иван смотрел на её губы. Он даже говорить сейчас не мог, в груди что застряло.

— Ты любишь её? Её зовут Таня, я слышала.

— Да, — сказал Иван. — Только я никогда ей…

— Не говори, — пальцы Лали прижалась к его губам. — Не говори, иначе кто-то подслушает и сделает так, чтобы это не исполнилось. Я знаю.

Иван стоял, чувствуя на губах её горьковатый аромат. Он взял Лали за локоть, потянул на себя… отпустил.

— Ты красивая, — он взял её ладонь и прижал себе к горящему лбу. Прохлада. От её пальцев стало легче. Лали вся была рядом — с её пальцами, с её кожей, с её длинными ногами, стоящими на земле крепко, упрямо, с её бешеным нравом… с её нежностью.

От взгляда на неё у него замирало сердце.

— Не говори так, я буду ревновать. Нет, не буду. Вы, мужчины, можете любить многих женщин. Но ты другой. Для тебя каждая женщина — одна единственная на свете. Пусть я буду единственной.

Иван помолчал.

— Откуда в тебе столько мудрости, женщина? Тебе же всего сколько?.. шестнадцать?

— Каждой женщине — тысяча лет, — сказала Лали негромко. — И каждой — семнадцать. Это же просто.

— Да, — сказал Иван. — Это просто.

* * *

Вернувшись, Иван обнаружил на причале кроме Уберфюрера и Кузнецова, новое действующее лицо. Он кивнул ему, прошёл, сел рядом, ничем не выказывая удивления. Не то, чтобы брат Лали его совсем раздражал, но…

Но что ему здесь надо?

— Слышали, кавесы совсем сдурели? — сказал Артём.

Кузнецов с Уберфюрером переглянулись.

— Это кто такие? — спросил Иван.

— Ну ты тёмный, — сказал Артём почти снисходительно. Иван улыбнулся уголками губ. Было забавно слышать такое от молодого парнишки, не старше Кузнецова. — Кавесы — это бывшие диггеры, которые знали, что почем. То есть, это у них раньше презрительная кличка была для тех, кто звания диггера не достоин. Но дальше так пошло…

Так стали звать тех, кто копает путь из метро. В Финляндию. Они, наверное, думают, что в Финляндию никто ядерными ракетами не целился. И это почти правда — если забыть про натовский противоракетный радар, который нашим в любом случае пришлось бы уничтожить. Первоочередная цель. Мне отец рассказывал. Он был полковник ракетных войск. Так что Финляндии тоже нет, некуда копать. А они копают.

— Да не к финнам они копают, — поморщился Уберфюрер.

— А куда?

— В Москву.

Иван даже не сразу сумел открыть рот и сказать:

— На хрена? Там же камня на камне… и тот, наверное, радиоактивный.

— Деревня ты, брат. Московское метро — ядерное бомбоубежище класса «А». Я вот знаешь, где учился?

— Где?

Похоже, Уберфюрер забыл далеко не всё.

— В Керосинке. Так нефтегазовый институт назывался, что на Ленинском проспекте был. Пятый в Европе, между прочим.

— Круто… наверное. И что?

— У нас старшаки рассказывали, что в подвале Керосинки стоит атомный реактор — на всякий пожарный случай. Я как-то сунулся в подвал — куда там, режимная зона! Послали меня куда подальше. Хорошо, не посадили. Потому что от этого реактора Метро-2 питается. Ну, про Метро-2 ты слышал, конечно? Ну, это… Д6! Слышал? — обратился он к брату Лали.

— Н-нет.

— Да все про него слышали. Мол, повезло москвичам, они там в секретное метро схоронились и жрут теперь одни каперсы с ананасами.

Артём помялся.

— Что хотел-то? — сжалился над ним Уберфюрер. — Ну, говори.

— А что такое «каперсы»?

* * *

Когда Артём предложил пройтись и кое-что обсудить, Иван кивнул: он ждал этого разговора.

Они прошли вдоль веревочных перил, огораживающих центральный остров, остановились. Фонарь над головой едва слышно потрескивал. Пахло озоном. Артём наклонился и подобрал рыбью кость. Задумчиво бросил в воду, подождал, пока вокруг места падения взбурлит вода от угриных тел, повернулся к Ивану.

— Оставь мою сестру в покое, — сказал Артём резко. — Слышишь, диггер?

— Слышу, — сказал Иван. Не драться же мне с ним? — Всё хотел спросить. Почему ты меня терпеть не можешь? Из-за сестры только?

— Не только… — он помедлил. — Ты… ты похож на нашего отца.

Иван поднял брови. День ото дня всё интереснее жить.

— Который полковник ракетных войск?

— Отец нас бросил, — сказал Артём с вызовом. — Что ему? Он ушёл, а мы остались.

Все наши истории чем-то похожи, подумал Иван, глядя на этого угрюмого паренька. Только у меня, кажется, всё наоборот. Это мы с матерью бросили отца. Мать утверждала, что это был лучший её поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. А он слышал… Тогда они жили на Проспекте Большевиков — который сейчас Оккервиль… Наверное, это любовь, решил Иван. Наверное.

— Как её зовут? — спросил он неожиданно.

— Что? — Артём вдруг изменился в лице. — Кого зовут?

— Ты знаешь, — сказал Иван. — Ведьму твою.

Артём замолчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. Напряженный. Ну-ну, подумал Иван, смотри, чтобы скулы не лопнули.

— Лахезис, — ответил он наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: — И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!

Иван кивнул.

— Она это знает?

Артём опять нахмурился.

— Она смеялась, когда я так говорил.

Иван вздохнул.

— Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это бывает, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.

— Ага, — сказал Артём, глядя исподлобья. — Щас. Если бы ты ей это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.

Иван помолчал. Странный мы всё-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были.

— Я уезжаю. Сегодня и насовсем. Береги свою сестру, — попросил Иван. — Она прекрасна.

* * *

Пришло время прощаться. Паром (на самом деле плот — шириной чуть меньше, чем диаметр тоннеля) наполнился людьми. Кроме Ивана с Кузнецовым, ехали ещё семеро — в лохмотьях, бородатые, заросшие, с сумками и палками. Подойдя ближе, Иван понял, что все люди слепые. Главным у них был поводырь — костистый мужик в телогрейке, болтавшейся на нём свободно. Тоже слепой, что интересно.

— Ты с нами? — спросил Иван.

Уберфюрер покачал заросшей русым ежиком головой.

— Не, мне здесь начало нравиться. Я тут ещё пару недель перекантуюсь и двину дальше.

Вы уедете, и я опять начну пить, перевёл Иван мысленно. Блин. Жаль.

— Дело твоё, — сказал Иван. — Не передумаешь?

— Нет, брат. Счастливо тебе.

— Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… — сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. — Ладно, удачи тебе!

Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…

— И сказал Господь: иди и не оборачивайся, — надорванным голосом заговорил поводырь. — Но жена Лота не поверила и обернулась — и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.

— Аминь, — хором поддержали слепые.

Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.

Слепые ему в последнее время стали как-то симпатичней, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.

— Теперь мы куда? — спросил Кузнецов. Лицо его светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.

Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?

Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.

— Домой, — сказал он.

Паромщики уперлись веслами в причал, оттолкнули паром. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…

Бум.

Паром покачнулся.

Иван поднял взгляд. Перед ним оказался скинхед, широко расставив руки после прыжка.

— Я вас провожу немного, — Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. — До Невского. Прогуляюсь.

Миша улыбался во весь рот.

— Рад тебя видеть, — сказал Иван. — А чего передумал-то?

— Да так, — лицо Уберфюрера вдруг стало жёстким. — Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож.