"Питер" - читать интересную книгу автора (Врочек Шимун)Глава 8 ИзменникИван сел на пол, прислонился спиной к бетонной стене. Режущий свет ламп здесь почти не чувствовался, Ивана прикрывала от них странная конструкция из алюминиевых труб — что-то вроде передвижной площадки. Обычно с таких площадок меняли лампы в световом карнизе. Сейчас она была закрыта брезентом, и Иван был ей за это благодарен. Тень башни разместилась у его ног. Иван вытянул ноги, откинулся к стене. Спина занемела, словно превратилась в один большой ком мокрой глины. Движение лопатками. Иван застонал сквозь зубы. Болело всё тело. Он двинул головой — вставая на место, щёлкнул позвонок. Дышать здесь было особо нечем: бетонная пыль, резкий, отчётливый привкус пороховых газов, кисловатый запах немытых горячечных тел. Вонь страха и ненависти. Сегодня денек выдался ещё тот. Будьте вы прокляты, чёртовы бордюрщики! Иван откинул голову, прислонился затылком к шершавой стене. В ушах заиграл аккордеон. Спокойствие. Спокойствие, которого он не испытывал с тех пор, как лежал на Василеостровской, положив руку Тане между ног. Таня. Мысли исчезли, остались где-то там, далеко, сейчас же в затылке Ивана была уютная темнота. Безмыслие. Саднило горло. Иван сглотнул. Простыл, что ли? Или (Иван перекосил рожу) наорался за сегодня. Всё, отдыхаем. Отдыхаю. Отдыхаю. Продлить этот момент. Мы победили. Всё. Конец. Мы победили. Какой ценой, это уже неважно. Сейчас посидеть так, в тени, потом идти разбираться с караулами, приказами, зачистками и прочим. Иван почему-то вспомнил испуганные, провалившиеся в себя лица пленных бордюрщиков. А не надо было наш генератор брать… Злость не возникала. Какая-то усталая досада. И осадок. Словно сделал что-то не совсем правильное… Не думай. Отдохни. Наверное, мы в чём-то правы, когда говорим, что труп врага хорошо пахнет. Может быть, не в метро? Иван зажмурил глаза и затрясся в приступе то ли плача, то ли запоздалой дрожи. В животе свело мышцы. Сейчас, ещё чуть-чуть и всё пройдет. Пока никто не видит. Мышцы свело так, что казалось, они скрутились в узел и никогда не раскрутятся обратно. Всё. Иван стиснул зубы, откинулся. Блаженная расслабленность разлилась по телу. Иван чувствовал, как вытекает из него тёмным потоком животная, чёрная ярость. Освобождает тело. Мы дали вам шанс. — Командир! — окликнули его. Иван отозвался не сразу, дал себе эти две секунды в блаженной темноте. Открыл глаза. Лицо почему-то горело, уши тоже. Что за фигня? Заболел что ли? Этого не хватало. Иван помнил про эпидемии, когда станции закрывались, а в любого человека, появившегося в тоннеле, стреляли без разговоров. Замкнутая система. Любая серьёзная эпидемия — и всё, конец человечеству. Иван хмыкнул. Открыл глаза. Над ним стоял Солоха. — Чего тебе? — Иван изогнул брови. Солоха качнулся с ноги на ногу. С его долговязой фигурой это выглядело комично, как цирковой номер. Человек на ходулях. То цирковое представление… Артисты приезжали бродячие. Девушка на шаре, жонглеры, угадыватель карт. Фокусник. Кстати, что-то давно их не видел. Странно, обычно они полный цикл по метро совершают — сами циркачи рассказывали, что это у них привычное дело. Как того белобрысого звали? Синьор Антонелли? Антон, точно. — Там фигня, — лицо Солохи изогнулось, как от зубной боли. — Блин. Чистая фигня, командир. Иван подумал минуту. Назад бы в темноту, вспоминать про артистов. И та тоненькая на шаре — какая она была, да… — Пошли посмотрим на твою фигню, — сказал Иван и начал вставать. Всплеск красок в тишине. И шара бесшумный полет под свод станции. Розово-коричневые ромбы. Иван вспомнил: та девочка на шаре была в обтягивающем трико с розово-коричневыми ромбами. Тоненькая, гибкая. Не такая уж юная, кстати. Играла музыка. Бродячие артисты привезли с собой китайский магнитофон, замотанный изолентой и скотчем, в нём что-то изредка щёлкало, перебивая музыку (цирковой марш, именно таким Иван его себе и представлял. Разухабисто-грустный, с литаврами), но зрителям было на это наплевать. Василеостровцы смотрели представление. Девочка изгибалась на шаре, потом прыгала на натянутой проволоке, ходила на руках, огромный силач с выбритым простоватым лицом поднимал её на ладонях, ставил на плечи. Она закидывала ногу за голову… выгибалась. Аплодировали. Станция взрывалась, словно что-то трескалось — то ли купол станции, то ли платформа под ногами. И Иван понял, что до этого была почти мёртвая тишина, то есть, наоборот, совершенно живая тишина, протянувшаяся между зрителями и артисткой. Звали её Элеонора фон Вайскайце. Лера. Когда после выступления Иван подошел сказать «спасибо» (на самом деле увидеть её поближе, рассмотреть, уже тогда зрение у него начинало садиться), то увидел в чертах её гладкого лица, в уголках глаз едва заметные, словно проведенные иголкой, морщинки. Он сказал спасибо и протянул цветок — бумажный. И увидел её глаза. Тёмные, много пережившие. В них догорал ещё восторг зрителей, артистический кураж, и оставались одиночество и усталость. Они разговорились. Элеоноре на самом деле было за тридцать. Например, она помнила о том, что было до Катастрофы, гораздо больше Ивана. Правда, как-то очень уж избирательно. У женщин вообще странно память устроена. Элеонора-Лера помнила запахи, звуки и мелодии, звучавшие тогда, но не помнила ничего из того, что Ивана интересовало. А ещё она рассказывала про станцию Парнас — которая рай для людей искусства. Там, мол все красивые и одухотворенные… Юные и красивые. Артистичные и добрые. Там мир и покой. Интересно, подумал Иван, шагая вслед за Солохой, нашла она свой рай? Фигня была ещё та. — Приготовиться, — приказал полковник. На плече у него белела нашивка вроде той, что Мемов показывал Ивану. Нормальные же мужики были, подумал Иван с горечью. И вот на тебе. Очередь ударила в стену, люди начали падать. От грохота десятка автоматов в тесном пространстве заложило уши. Иван видел: во вспышках автоматных очередей — мелькает, мелькает — словно под барабанный бой падают люди, корчатся… Умирают. Крики звучали в его ушах, когда он вышел оттуда. Желудок свело. Когда закрывал глаза, то снова видел, как по станции идут адмиральцы, невские, василеостровцы и добивают оставшихся в живых бордюрщиков. На чьей ты стороне, солдат? Мать вашу. Почему из нормальной войны вдруг делают кровавую кашу? Буйство разнузданных инстинктов… А что? — вдруг подумал Иван без перехода. — Разве война бывает нормальной? Бывает?! Площадь Восстания — цвета запекшейся старой крови. Не зря, видимо, предки её такой сделали. Иван прислонился лбом к холодному мрамору, зажмурился. Постоял так, надеясь, что всё это окажется очередным кошмаром. Проснись, велел он себе. Ну же! Проснись! Опять всё повторяется. Как в тот раз. Иван закрывал глаза и видел. — Это лазарет, — сказал лейтенант. Вокруг были койки, залитые белым электрическим светом, раненые лежали и сидели на них, глядя на гостей, угрюмо и выжидательно. В другом конце палаты стояли немногочисленные медсестры и врач в белом халате, заляпанном кровью. Лейтенант пошёл по проходу, разглядывая раненых. Некоторые отводили взгляд, другие смотрели в упор. Иван шёл за ним, не зная, кто он и что здесь делает. — Что с ними делать? Лейтенант остановился. Врач выступил ему навстречу, вскинул подбородок. Лицо у него было длинное, угловатое, неровно вылепленное. — Прикажите дать нам воды, — сказал врач. — Здесь раненые. Лейтенант, не отвечая, огляделся. — Раненые? — удивился он, посмотрел на врача. Тот сглотнул. Кадык дёрнулся под морщинистой бледной кожей. Иван видел белёсые невыбритые волоски у врача на шее. — Где здесь раненые? Я вижу только врагов империи. Врач застыл. Иван видел, как кровь отхлынула у того от лица. — Здесь больные люди. Им нужна помощь! Как вы не понимаете?! У меня нет ни воды, ни медикаментов, закончился перевязочный материал. Мои помощницы… — Ваши помощницы, — сказал лейтенант со странной интонацией. Врач замолчал на полуслове. Лейтенант оглядел сестер в белых одеждах. — Действительно, ваши помощницы. — Я не понимаю, что здесь… Вспышка. Грохот. Лейтенант моргнул. Лицо врача застыло, словно залитое прозрачным эпоксидным клеем, он пошатнулся. Закричали сестры. Крик нарастал. — Молчать, — негромко сказал лейтенант. Опустил взгляд на свой револьвер. Повернул его, посмотрел на него так, словно видел впервые. Помедлив ещё секунду, убрал в кобуру. Врач падал. Иван видел как он падает, как на груди у него крошечная красная точка, откуда растекается по халату огненно-красное, огромное пятно, словно занимающее всё пространство вокруг, заливающее красной волной. Исчез госпиталь и люди, Иван видел только эту кровь. Толчки сердца в ушах. От растерянности он даже не знал, что нужно сделать. Шагнуть вперёд или назад? Что вообще происходит?! Это не со мной. Это какой-то кошмар. Иван поднял голову. Лейтенант смотрел на медсестер, взгляд его был холодно-равнодушный, как выползший полежать на песке удав. Тишина разлилась в белом, пропитанном электрическим светом воздухе. Губы лейтенанта шевельнулись. — Убейте всех, — сказал он. Посмотрел на сестричек с жутковатой нечеловеческой улыбкой. — Дамы… наверное, мне надо извиниться? Врач упал на бок, бум, мёртвое тело отскочило от пола — Иван шагнул вперёд. Тело снова ударилось, вздрогнуло, сотряслось и замерло. Голова врача с бессмысленно раскрытыми глазами. В серых глазах с прожилками усталости на белке, Иван видел недоумение. Врач застыл. Лейтенант протянул руку, которая ещё хранила холод и сталь револьвера. — Дамы? И только тогда сестрички закричали… Иван помотал головой, отгоняя непрошенные воспоминания. Это было давно и неправда. Этого не было. Или было? К сожалению, было. Веганцы тогда захватили Площадь Александра Невского — План, как его называют. И началась резня. Ивану тогда было на тот момент лет семнадцать, он отслужил наемником в армии Вегана всего лишь три месяца. И фактически это оказался его первый бой после учебки. И — самый последний. На следующую ночь Иван перерезал лейтенанту горло и ушёл. Иван вспомнил, как «зелёные» гнались за ним по тоннелям, потом карабкались по вентшахте на поверхность. Бой в темноте. Вспышки выстрелов. А вот на поверхность они сунуться не рискнули. Иван же рискнул — впрочем, другого выхода у него всё равно не было. Стать рабом или, того хуже, носить в голове галлюциногенный грибок — нет уж, идите на фиг! Убийцы. Иван застонал сквозь зубы. От этого я и бежал на Василеостровскую, на другой конец метро. А здесь всё тоже самое. — Ван! — окликнул его голос Солохи. Иван повернулся. Диггер был бледный, как снег на куполе Исаакия. — Там… Гладыш… И Иван понял, что всё только начинается. Фигня, иначе не скажешь. — Где наш дизель? — Гладыш оскалился, поудобней перехватил лом. Бордюрщик смотрел на него беспомощно. Да ударь ты его по яйцам, идиот, — подумал Иван на бегу. Отшвырнул с дороги адмиральца, тот вцепился ему в рукав. Иван коротким движением локтя впечатал адмиральцу в челюсть. Падает. Извини, друг. — Какой дизель?! — испуганное лицо бордюрщика. — Считаю до трех, — Гладышев оскалился. — Раз, два… — Питерцы — уроды! — крикнул пленный. Тук. Хруст. Люди закричали. — Неправильный ответ, — сказал Гладыш. Раскачал лом и выдернул из мёртвого тела. Всплеск крови. Лицо и одежда у него были забрызганы кровью. — Следующий пациент, — сказал он. — СТОЯТЬ! — Иван шёл на Гладыша яростный и раскалёно-белый, как вольфрамовая нить. Диггер изменился в лице. Отшатнулся, отступил к стене. Иван выдернул лом из рук Гладыша, отшвырнул в сторону. Грохот. Руки тряслись от желания раздавить этого придурка. Иван размахнулся и ударил. Гладыш отлетел, врезался спиной в стену. Начал сползать. Иван шагнул вперёд, схватил его за грудки и вздёрнул вверх. — Ты что, придурок, творишь?! Гладыш вдруг улыбнулся. Неровные гнилые зубы в кровавом оскале. — Всё нормально, командир. Допрашиваю пленных ублюдков. Иван приблизил лицо к роже Гладыша. — Раз-дав-лю, — произнес Иван раздельно. Встряхнул диггера, ударил затылком об стену. Гладыш продолжал улыбаться. — Команди-ир. Что ты, команди-ир. Ах, так! Иван выдернул у Гладыша «макаров» из-за пояса, взвел курок. Прижал ствол ко лбу диггера. Нажал с силой, так, что вокруг ствола кожа побелела. — Так понятней? — спросил Иван. — Ты у меня под расстрел пойдёшь, понял?! — Понял, — Гладыш усмехнулся, глядя на Ивана. — Чего ж тут не понять, командир? Пришлым ты был, пришлым и остался. Что тебе наш дизель, верно? Тебе и так хорошо. Иван отвел руку с макаром, ударил наискось, в висок. Гладыш замолчал и сполз по стене. — Что встал? — Иван повернулся к последнему часовому. — бери всех пленных и веди за блокпост. Там отпустить. Понял?! И чтобы ни единый волос… Лично проверю. Понял? — Понял, — кивнул тот. Испуг в его глазах был размером с Исаакиевский собор. На платформе закричали — женским голосом. И затем — знакомый рев Шакилова. Да что ж сегодня такое! — Солоха, за мной, — скомандовал Иван. Взорванному воздуху нечем дышать. Кто-то задыхается. А кто-то нет. Воздух, ты уже не тот… — Остановите своих людей, — предупредил Иван. Он расслабил руки и слегка ссутулился. Справа от него стоял Солоха, слева Шакил. Хорошо хоть, мимоходом подумал Иван, что Кузнецова с собой не взяли. Похоже, будет основательная разборка. — А ты кто такой? — спросил адмиралтейский. На плече у него была нашивка с серым кулаком в круге. Надо же, и у этих тоже. Это же совсем почти форма. Иван прищурился. — Диггер. — А по рогам хочешь, диггер? — Попробуй. Адмиралец оскалился. Его подчиненные, переключив всё внимание на Ивана, оставили девушку в покое. Та отползла и остановилась, глядя на происходящее. Заторможенная какая-то. — Руки держи на виду, — сказал Иван. — Или я тебя прямо здесь уроню, чтоб всем было понятно. Не слышу? Понятно?! Адмиралтейские загудели. Возмущены, сволочи. Добыча из рук уплывает. Расклад только не очень хороший. Их всего трое, а адмиральцев пятеро, но терпеть мародеров и насильников — к чёрту такое терпение! Адмиралец улыбнулся — он тоже оценил расстановку сил. Трое против пяти. Иван вздохнул. Что ж… Где наша не пропадала. Адмиральские в мгновение ока подняли оружие. Смелые, ты смотри. Иван оглядел «адмиральцев» и хмыкнул. — Что ты на это скажешь, козёл? — спросил главный, прежде державший девушку. — Мои любимые конфеты, — сказал Иван, разглядывая морду адмиральца, одутловатую с толстой бородавкой на щеке. — Слышишь? Бато-ончики. — Че? Иван ударил. Бородавчатый вздрогнул, застыл и начал оседать. Глаза закатились. Прикрывшись им, как щитом, Иван выдернул автомат у Бородавчатого из рук и перещёлкнул предохранитель на автоматический огонь. Держа автомат обеими руками, поднялся и навел оружие на «адмиральцев». Автоматная дуэль, подумал Иван. Обожаю. Пауза. Семь стволов направлены друг на друга. «Адмиральцы» заорали. В ответ заорали невские. Атмосфера накалилась до такой степени, что один выстрел и всё будет залито кровью… Иван такое уже видел. — Спокойно! — закричал он и поднял оружие стволом в потолок. — Всё, всё, всё! Спокойно! Всем убрать оружие! Ещё секунда, и, кажется, случится непоправимое. Девушка, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, сидела с безучастным лицом. Словно это не её тут собирались насиловать. И не её же спасали. — Тишина! — приказал Иван. — Ты вообще кто такой? — спросил один из адмиральских — худой и лысый. Другой придвинулся к нему, зашептал на ухо. — Чё, серьёзно, Меркулов? — адмиралец выпрямился. — Всё, пацаны, без обид. Разойдемся при своих. Другой адмиралец наклонился и что-то сказал. Иван не расслышал, что, но лицо худого вдруг снова начало меняться. — Который тут из вас Сазонов? — спросил он. А всё так хорошо начиналось, с тоской подумал Иван. — Я за него, — сказал Шакилов. Без передних зубов прозвучало как «я ша за нефо». — Ты Сазонов? — уточнил худой. — Точно? Мне говорили, он не такой толстый. — Фше мушики, — сказал Шакил. — Не поверите. Теперь я обиделша по-наштоящему… Дальше Иван не запомнил ничего. Только мелькание рук и ног, тени, звуки ударов, хрипы. Пульсирующая боль в ребрах. Каждый удар, который Иван наносил, отдавался там. Наконец, всё закончилось. Адмиральцы, кто ещё мог стоять на ногах, отступили. Иван с трудом встал, потрогал языком разбитую верхнюю губу. Зубы на месте и ладно. Вообще, можно сказать, легко отделались. Шакилов убойная боевая машина, а адмиральцы всё-таки трусы. Выстрел. Сашка вдруг замер и без сил опустился на пол. Лицо белое, как простыня. — Шакил, ты… Иван поднял руку, ладонь красная. Как же так? — Ерунда, — сказал Сашка. — Отлежусь. Только спать чего-то охота… Иван поднял голову, оглядел платформу. Бородавчатого утащили его дружки. Девушка исчезла. — Солоха, тащи доктора! — закричал Иван. — Быстрее! Он нашёл генерала в крошечной комнатке в торце Восстания, превращенной во временный командный пункт. В разгромленной во время штурма комнате — сломанный пополам стол (чем его так?) сдвинут в угол, на кривой столешнице свалены бумаги. Единственный деревянный стул. На стене — схема метро с воткнутыми цветными булавками. Иван прищурился. Нижняя часть зелёной ветки, начиная с Площади Александра Невского до Обухово — отмечена зелёными булавками. Это Веган. Рыбацкое — чёрная булавка. Понятно, эта станция на поверхности, там жизни нет. Вернее, есть, но «другая экосистема», ага. Маяк и Площадь Восстания отмечены серыми. Как и Василеостровская, кстати. Развиваемся, да? — Остановите расстрелы, — сказал Иван. — Уже, — коротко ответил Мемов. — Виновные будут наказаны… Ты мне вот что скажи: нашли вы свой генератор? — генерал посмотрел на диггера в упор. — Нет. Ищем. Нам бы не помешала помощь. Генерал кивнул. — Хорошо, я выделю людей. Иван с силой провёл ладонью по лицу. Устал. Где они могли спрятать генератор, а? Сволочи. Все сволочи — и бордюрщики и наши не лучше. Иван прошёл к столу и, наплевав на субординацию, опустился на единственный стул. Скрип старого дерева. Прикрыл глаза, посидел. Услышав бульканье, Иван поднял взгляд. Увидел, как генерал разливает коньяк. Мемов протянул ему металлический стаканчик. — Выпьем и иди отдыхать, — велел генерал. — На тебе лица нет. Найдется твой генератор. Сделаем всё возможное. — он поднял свой стаканчик. — Ну, за победу. Чокнулись. Пищевод обожгло. Хорошо. Тепло, греющее изнутри, расслабляло, окрашивало мир в тёпло-розовый оттенок. Жить снова становилось… терпимо. Иван поднял голову, посмотрел на генерала почти весело. — Сам не верю, что получилось. Но ведь получилось? Верно? Генерал помолчал. — Если сказать честно… не совсем. — Как? — Ты действительно думал, что твой план был единственным? Ивана словно окатили ледяной водой. — Но… — Твоя газовая атака была отвлекающим маневром, — пояснил Мемов. — Главные силы наступали со стороны Чернышевской и со стороны Владимирской. Удар с тыла. Эту операцию мы начали готовить ещё неделю назад. Вопрос был только за отвлекающим маневром. А тут ты со своим планом. Отличная идея, хвалю! В общем, было так: Одна группа провалилась… их раскрыли на подходе. Другая застряла в вентиляционной шахте при попытке спуска. Сорвался вниз один диггер, остальные попытались его выручить — их уничтожили бордюрщики. Взрыв гранаты. И всё. — Но третья… — Мемов посмотрел на Ивана. — Третья группа вышла на исходные позиции. И тут твоя газовая атака отвлекла бордюрщиков и позволила открыть проход для наших ребят. Иван помолчал. Обычно любой план идёт через задницу, но тут что-то совсем… — Кто это придумал? — Ты его знаешь. Капитан-лейтенант Кмициц. Иван поднял брови. Даже так? — Один приличный человек у вас и тот зам Орлова, — сказал он с горькой издевкой. — Найду Кмицица, поздравляю с удачной идеей… — Не поздравишь, — сказал Мемов. — И где они сейчас… — Иван вдруг понял. Помолчал. — Так они — посмертно? — Их уничтожили при атаке. Случайно. — Мемов прикрыл глаза. Открыл. — Свои же. Кмициц погиб. Он командовал третьей группой. Иван вдруг понял. — Чёрные бушлаты? — Да. — «План Кмицица», — сказал Иван. — Да. Но все запомнят его как «План Меркулова». Радуйся, Иван. Победителей не судят. Я, блин, радуюсь, подумал Иван. Я так радуюсь, что меня тошнить начинает от этой радости. — Я… я не могу больше здесь! Понимаете, Иван?! — профессор бегал по ТДП-шке, бывшей химической лаборатории, и никак не мог успокоиться. Карбидка на столе горела, её жёлтый свет превращал лицо Профа в вырубленную топором маску научной трагедии. Ученые проснулись однажды утром и обнаружили, что создали атомную бомбу. Угу. — Понимаете?! Иван кивнул. Понимаю, конечно. Профессор повернулся и вышел в темноту. Усталая, обессиленная спина… Чёрт, сейчас ещё свернет не туда. — Кузнецов! — окликнул Иван молодого. Тот вскочил, дожевывая на ходу. — Командир? — Иди за ним, а то потеряется ещё, — приказал Иван. — Только аккуратно. Проверишь, чтобы целехоньким дошел до Гостинки, потом вернешься. По дороге никуда не сворачивать. Ни-ку-да. Понял? Проф это любит. — Иван подумал и добавил на всякий случай: — Что мне вас потом, в Купчино искать, у коммунистов? Кузнецов улыбнулся. Понимает, салага. Что ж… может быть, и получится из него диггер. Когда подрастет. — Есть, командир. Иван оглядел бывшую химлабораторию и вышел в тоннель. Ему всё ещё нужен их дизель-генератор. — Иван, — сказали из тени колонны. Иван прищурился. Опустил руку за спину, взялся за рукоять пистолета. Трофейный «макаров» — но это лучше, чем ничего. — Кто там? А ну, покажись. Говоривший послушался. Иван посмотрел на нелепую, пухлую фигурку и хмыкнул. Вылитый морсвин Борис. Вооруженный нейтралитет. — Здравствуйте, Иван, — сказал Борис, цивильный посланец мира. — У меня… у меня к вам дело. Что-то в его взгляде было не так. Иван вздохнул, поставил «макаров» на предохранитель и убрал за спину, сунул за ремень. — Опять произвол военных? — спросил он устало. Произвола Иван за последние два дня навидался изрядно. В любых видах. Выше крыши. Ещё чуть-чуть и горлом пойдёт. — Что? — Борис заморгал. — Нет-нет… то есть, да. Как с вами сложно, с Борисами, подумал Иван. — Так нет или да? — Вы понимаете… — посланец мировой общественности замялся. — Тут всё сложно. Вы можете пойти со мной? Это очень важно. — Очень? — Ивану никуда не хотелось. Сейчас собрать вещи и отправляться тихим сапом домой. Домой. И всё забыть. — Я домой еду. — Это очень-очень важно, — сказал Борис негромко. Иван снова увидел в нём, как тогда, с Кулагиным, стальную твердость внутри мягкой, пухлой оболочки. Ай да Боря. — Вы должны пойти со мной. Вы и… больше никто. Но и тем, кто был плохим Тоже надо спать — Хорошо, — сказал Иван. — Куда идти? Тоннели, переходы, коллекторы, сбойки. Метро. В темноте блеснул металл, и выступила тёмная фигура. — Руки на затылок, — велел голос. — Это и есть ваше дело? — спросил Иван, не глядя на Бориса. — Спасибо. — он медленно, плавно поднял руки. Борис, Борис, сука ты. Если броситься в ноги… то можно успеть. — Не надо, — голос у фигуры был низкий и спокойный, как гранитный парапет набережной. — Не успеешь. Сукин сын мысли читает, что ли? Иван молча смотрел перед собой, скулы закаменели. — Вы мне обещали! — возмутился Борис. — Вы сказали, что ему ничего не грозит! Человек с пистолетом шагнул на свет. Лицо его показалось Ивану знакомым — может, видел где? Красивое, слегка приплюснутое, глаза чуть раскосые. Волосы тёмные, стрижка короткая, на щеке ссадина. Серый армейский бушлат, перетянутый ремнём, нашивка на груди: знак МЧС — белая звезда. Твою мать, подумал Иван. А я ехал домой. — Верно, обещал, — сказал бордюрщик. Раскосые глаза моргнули. — Ничего. Руки не опускай, ноги на ширину плеч… быстро! В следующее мгновение оказалось, что народу вокруг гораздо больше, чем Иван предполагал. Из коллектора сначала вышел подросток с перевязанной рукой, в другой — АК-103, складной; затем старик с обрезом. И ещё один крепыш. Ивана оперативно обыскали. Грамотно, даже яйца ощупали, не побрезговали. — Чисто, Рамиль, — сказал крепыш. Раскосый кивнул. И тут Иван его узнал. Точно! Ну, блин. Раскосый был начальник охраны Площади Восстания — начальник личной охраны Ахметзянова. Звали его Рамиль Кадангариев, кажется, тоже татарин. У Ивана сердце вдруг набрало бешеные обороты, отдалось в горле и в висках. Вот это я попал. Холодной земли Холодной земли — Следуйте за мной, — велел раскосый. И добавил вежливо: — Пожалуйста. Ему, словно в насмешку, завязали глаза. Да не смешите, хотел сказать Иван. Я в темноте этот путь по шагам вычислю. Легко. Через несколько поворотов его втолкнули в освещенное помещение и сняли повязку. Когда-то это был склад метростроя, сейчас, видимо, база бордюрщиков. На Ивана смотрел невысокий красивый человек. Глаза его поблескивали в свете электрических фонарей. Человек был одет в кожаную куртку, на столе перед ним лежал пистолет. Нет, не «макаров», а что-то посерьёзнее. Глок, что ли? — Его Величество Ахмет Второй, — сказал Рамиль. Человек кивнул. Краем глаза Иван заметил движение. Женщина, ясно. Молодая, конечно. Она прошла и встала за плечом Ахмета. Иван пока видел только её точеный профиль. Девушка повернулась… Иван почти не удивился. — Это он, — сказала девушка. — Тот, что придумал «План Меркулова». Тот, кто мне помог. Зачем ты собираешься его убить? — Он спас тебе жизнь? Честь? Невинность? — Просто спас. Ахмет Второй кивнул. — Очень хорошо. Но почему я не должен его убивать? Назови причину… хотя бы одну. — Хотя бы из благодарности. — Какая может быть благодарность на войне? — Ахмет поднял брови. Удивительно европейское лицо при этом, скорее похож на итальянца, чем на татарина. — Человек спасает тебе жизнь, а ты вгоняешь ему иголки под ногти и дробишь колени путевым молотком. Это честно. Это законы войны. Иван ждал. — Я протестую! — подал из угла голос Борис. — Вы не можете! Ахмет поморщился. — Это мне решать, что я могу и чего не могу. Этот человек опасен, Рамиль? — обратился он к телохранителю. — Да, — сказал Рамиль просто. — Видишь? — сказал Ахмет девушке. — Теперь у меня нет выбора. — Можете убить меня из мести, — сказал Иван. — Дело ваше. Но для начала скажите, зачем вы меня вообще звали. Хотите сдаться? — Иван тяжело вздохнул. — У меня, конечно, маловато полномочий… Ладно, я могу принять вашу капитуляцию. Пауза. Ахмет широко раскрытыми глазами глазами смотрел на Ивана — вот тебе и пленник. Рамиль улыбнулся, спрятал улыбку. — Ну ты наглец, — сказал Ахмет почти с восхищением. — Я тебя почти уже уважаю. — он посмотрел, прищурившись, на Ивана. Хмыкнул. — Вай, вай. Чай будешь? Так убивать меня всё-таки не будут? Как приятно. Вот и всё, подумал Иван. Пошли уже в разнос. — Почему вы никак не успокоитесь? — спросил Ахметзянов. — Нет, ну трындец же! Диктатура говорите? Что? Да, у нас диктатура и дикие нравы. Но мы же, блин, не заявляемся к вам на станцию устанавливать тиранию? Тогда какого чёрта вы приперлись к нам со своей демократией? А?! Он посмотрел на Ивана, словно ждал ответа. Пауза. Иван пожал плечами: — Если вы меня спрашиваете, то вы выбрали не того собеседника. Мне всё по фиг с вашей демократией, диктатурой и прочей разной херней. Я хочу домой. Молчание. — Я, как ни странно, тоже, — сказал Ахмет Второй. — Только в моем доме хозяйничают оккупанты. Пришли и напали, как гнильщики, бесчестно… я уже не говорю про нарушенное перемирие и газовую атаку. Иван слушал, сжав зубы. — Не хрен было пиздить наш генератор! — он наконец не выдержал. Заебали уже со своим фарсом. — Что? — Ахмет-младший удивлённо поднял брови. Была в нём какая-то внутренняя сила, особое благородство хищного зверя. Красивый мужик, оценил Иван. Но какой-то дёрганый. — Какой ещё генератор? — Ахмет поморгал. — О чём он? — он повернулся к начальнику охраны. Тот пожал плечами. — Ой, давайте без этих, — сказал Иван. — Мне эти ваши увертки… — Язык придержи, — мягко предупредил Рамиль. Иван понял, что ещё чуть-чуть и будет больно. Рамиль хорошо двигался, как подготовленный танцор. Собака бешеная. Наслышаны про твои подвиги. Иван повёл плечом. «Макаров» забрали, надеюсь, хоть потом вернут. — А зачем? — Иван усмехнулся. — Будешь стрелять — стреляй, не хрен мне тут указывать. — Объясни ему, Ахмет, — сказала вдруг девушка без имени. — пожалуйста. — Что объяснить? — спросил Иван. И вдруг понял, что у него озноб идёт по затылку и спине. Чёртова интуиция. Лучше бы мне этого не слышать… Иван выпрямился. — Что? Его величество Ахмет Второй улыбнулся. Белозубый, сука, зубы ровные, словно не в метро живет. — Мы не брали ваш дизель. — Угу, — сказал Иван. — Я говорю правду. Ни о каком генераторе мы не слышали. Зачем он нам? У нас, как ты заметил, централка. Центральное освещение осталось в метро на трех станциях: вернее, трех узлах. Проспект Ленина, узел Садовая-Сенная-Спасская, и узел Маяк-Восстания. — Я слышал, у вас проблемы с ней. — Проблемы? — Ахмет вздёрнул тонкие красивые брови. — Какие — кроме вас, конечно? Иван дёрнул щекой. Пожалуйста, пусть это будет вранье, мысленно попросил он. Обмани меня, Ахмет. Я хочу, чтобы это было вранье. — Зато, — сказал Ахмет. — У меня незадолго до этого было посольство с предложением объединиться. Мир, дружба и взаимопомощь. Красиво звучит, верно? Догадываешься, кто это были — вернее, чьё посольство? — Чьё? — Иван мучительно пытался не верить. Твою мать, Ахмет, ну соври ты мне, а?! Ну что тебе стоит? — Скажем, фамилия Орлов тебе о чём-нибудь говорит? Ещё бы. Иван почувствовал, как начинает уходить земля из-под ног. — Я отказался, — сказал Ахмет. — Потому что красиво сказанная вещь — далеко не всегда красиво выглядит. Ваш Альянс хочет расширяться? Ради бога. Но не за мой счет. И не за счет моей станции. Что молчишь, питерец? — Думаю, — сказал Иван сквозь зубы. — Хорошее дело, — губы Ахмета издевательски изогнулись. — Думай, диггер, думай. Это полезно. Кровь к голове приливает. Но ты не сомневайся, я и Вегану точно так же ответил. Спасибо за предложение и идите на фиг. — Тоже хотели мира, дружбы и взаимопомощи? — спросил Иван. — Верно, — сказал Ахмет. — Как ты догадался? Надо было мне принять их предложение. А теперь… — он помедлил, глядя на Ивана плавно очерченными, слегка восточными глазами. — … когда мы всё выяснили… Ты умрешь. — Но! — подал голос из угла Борис. Ахмет поморщился. Цивильный замолчал. Да, надежные у меня друзья, подумал Иван. Смелые. — Рамиль, — сказал Ахмет. Вот и всё. Кончилось твоё везение, диггер. Девушка наклонилась к Ахмету, словно собиралась ему что-то шепнуть на ухо — длинные тёмные волосы упали бывшему царю на плечо… Словно водопад. Красивые волосы. Эх, подумал Иван. Хоть что-то хорошее напоследок… В следующее мгновение девушка подняла пистолет и нацелила Ахмету в висок. Щелчок курка. — Отпусти его. — Ты в своем уме?! — Ахмет дёрнулся было, но передумал. Девушка держала пистолет твердой рукой. Надо же, подумал Иван. А я считал её заторможенной. — Неблагодарная тварь! Девушка покачала головой. — Как раз очень благодарная. — она посмотрела на Ивана. Глаза красивые. — Он правду сказал. Ваш генератор они не трогали. Он трус и подлый человек, но сейчас он говорит правду. Теперь иди. Иван встал. Рамиль смотрел на него без выражения. — Он уйдёт… он должен заплатить! — у Ахмета задёргались губы. — Ты на его лицо посмотри, — заметила девушка. — Тебе мало? — Как тебя зовут? — спросил Иван. Девушка ответила не сразу. — Иллюза. — Ты очень красивая, Иллюза, — сказал Иван и вышел. Рамиль протянул ему «макаров» — рукояткой вперёд. Магазин на месте. Значит, скорее всего без патронов. Жаль. — Его отец был настоящим правителем, — сказал телохранитель. — Сильным, жестоким, умным. Справедливым. А он слабый. Иван потянулся за пистолетом. В следующее мгновение удар чудовищной силы сбил его с ног. В глаза плеснуло красным. — Но всё-таки он мой повелитель, — сказал Рамиль. Иван глухо застонал. Боль была огромная, как устье Невы. Как Залив. Больше, чем чёртово метро. Чем, наверное, даже весь чёртов Питер. — Прощай, Меркулов. И давай как-нибудь обойдемся без следующих встреч. В следующий раз я тебя убью. — Д-да… — Иван выдохнул, перевернулся на спину. — …пошёл ты. Рамиль улыбнулся. — В «макаре» есть патроны. Хочешь застрелиться — пожалуйста. А пока прощай. Сквозь красный туман. Иван не помнил, как добрался до Восстания, не помнил, как прошёл патрули — но как-то прошёл, значит, говорил и называл пароль? Наверное. Боль отпустила его только, когда он добрался до своих вещей и забросил в рот сразу четыре таблетки бенальгина. Разжевал. Рот наполнился анальгетиковой горечью. Чёрт, ведь берег же на чёрный день, подумал Иван. А сейчас какой? Белый что ли? Белый-белый день, блин. Бок онемел. В позвоночник словно загнали металлическую трубу. В тоннеле опять начали стрелять и кричать «ура!». Победители. На станции пахло кровью и перегаром. Иван огляделся. Пашки не было. Один Солоха сидит со своей неизменной книжкой и смотрит на Ивана сквозь очки. Невозмутимый. И наплевать ему на всеобщее празднование. Иван кивнул на груду металлических пластин, плавно изогнутых, словно по живому телу. Штук двадцать, не меньше. Если не больше. — Это что? Солоха махнул рукой. — Да придурки ополченцы. Им броники выдали, а они повынимали оттуда пластины — мол, носить тяжело. Ну не идиоты? — Ага, — Иван кивнул. Расстегнул куртку, бросил на платформу, начал разматывать бинты. Теперь бы перетянуть как следует… Посмотрел на Солоху. — Поможешь мне? Мемов разглядывал Ивана с интересом. Спокойно. Почему-то Иван был уверен, что сказанное им заденет генерала, сломает спокойную маску вождя и покровителя. Куда там. Обломайся, Иван. — Значит, ты всё знаешь? — генерал кивнул. — Так даже проще. — Что проще? Пауза. Генерал смотрел на него — словно видел насквозь. — Выбирай, Иван, — сказал Мемов, наклонился к нему через стол. — Или чтобы ничего не было или чтобы всё было. Выбор только за тобой. Это называется «свобода». Новое слово в твоем лексиконе, верно? — Пожалуй, — Иван смотрел и злился. — Тогда слушай. Если выберешь «ничего не было» — ты всё забываешь, всё остается на своих местах, ты возвращаешься на Василеостровскую, женишься на прекрасной женщине, растишь с ней детей. Если выберешь «чтобы всё было»… тогда, — Мемов спокойно посмотрел на Ивана. — Ты должен идти со мной. Мне нужны такие люди, как ты. Что тебя больше интересует, будущее или прошлое, Иван? — Вы убили Ефиминюка. — Я? — Мемов поднял брови. — Зачем? — Тогда кто? Генерал поморщился. — Мы углубляемся в мелочи, Иван. Времени мало. Решай быстрее. Ты с нами или без нас? — Я сам по себе, — сказал Иван. — Это онанизм, а не жизненная позиция, — Мемов уже смотрел без улыбки. Страшные, светлые глаза, зрачки наколоты спицей. — В последний раз спрашиваю — только из уважения к тебе, Иван… Ты — со мной? Вопрос. Пауза. Ответ. — Нет, — сказал Иван. — Я по старинке, товарищ генерал — со своей будущей женой. Извините. Непробиваемая маска Мемова наконец треснула. — Брось, Иван! Мы здесь не словами играем, а жизнями. — Точно. Значит, вы хотите прямого ответа? — Иван вдруг улыбнулся. — Хорошо. Сейчас вы его получите. Но сначала я хочу знать — зачем всё это было? Эта кража, это убийство? Эта война, наконец? — Все хотят объяснений. — Я хочу понимать. Вам ведь нужен помощник, а не кукла на ниточках, верно? Мемов смотрел в глаза Ивана. — А ты упрямый. Будет страшно иметь тебя своим врагом. Тебя тоже, подумал Иван. — Так ты со мной, Иван? — Мемов продолжал смотреть. — Только предупреждаю — отвечай честно. Впрочем, даже если соврешь… — Мемов помолчал. — Видишь ли, у меня есть особое чувство, очень полезное для политика. Я всегда вижу, когда человек врет. Итак, — он повёл головой. — Ты — со мной? «Ты уж звиняй, командир, за пулемет». Ефиминюк. Редкостный придурок. И что теперь, за него помирать прикажете? Молчание. — Что решил? — спросил Мемов. — Я с вами. Взгляд Мемова пронизывал насквозь. Иван слышал толчки собственной крови в жилах. — Хорошо, — сказал Мемов. Повёл головой, словно воротник натирал ему шею. — Верю. Иван смотрел на снег. Он специально выбрал этот момент. Вокруг кипела весёлая суета — победа, победа, скоро домой — Гладыш собирал рюкзак, Иван краем глаза видел его широкую спину. Удивительно, почему такие двигательные таланты судьба даёт не самым лучшим людям? Гладыш идеальный убийца, мягкий, грациозный даже, он практически танцует, убивая — прекрасная координация — и при этом малограмотный недалекий тип. Насильник, мародер и убийца. Для такого нужна музыка. А по Гладышу скорее плачет веревка — и висеть ему три дня, как поступают с насильниками на Невском. Иван не мог даже смотреть в его сторону, становилось тошно. Похоже, вот и конец твоей команде. Верно, Иван? Иван едва-едва качнул головой. Снег продолжал падать — медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Странно. Домик выглядел живым — в отличие от города наверху. Иван вспомнил тот медленный неживой снегопад, когда они с Косолапым вышли на улицу. Замерзшая Нева стояла подо льдом, улицы были заснежены и — мертвы. Чудовищное ощущение мёртвого величия. Иван вышел тогда на 6-ую линию. Аллея. Справа он увидел красную покосившуюся вывеску «Белорусская обувь». Двери под ними были распахнуты, снег лежал и внутри. Мертвые чёрные деревья рядами уходили вдаль, в сторону набережной лейтенанта Шмидта. Засыпанные снегом гранитные фонтаны. Иван шёл. Скрип снега под ногами. Было холодно. От падающих снежинок ствол автомата покрылся каплями воды. Он всё ещё был теплее, чем окружающее пространство. Иван слышал слева такой же мерный скрип — только чуть с другим ритмом. Это шёл Косолапый. Вдали и слева Иван видел развалины Андреевского собора. Один из куполов когда-то давно свалился и упал на аллею, накренив дерево. Теперь он был покрыт снегом, кое-где потемневшая позолота выступала из белой пелены. Они шли и держали друг друга в поле внимания, практически не глядя. Снег продолжал падать. Небо стало почти чёрным, но пока ещё благодаря снегу вокруг, можно было что-то разглядеть. Скоро придётся зажигать фонари. Через перекресток Иван увидел чернеющий корпус «Андреевского двора». Его стоило обойти стороной, впрочем, (Иван посмотрел вправо), как и фонтанчик. Лютеранская церковь сразу за собором, там могло быть гнездо. То есть, точно не известно. Но могло. Откуда-то они в прошлый раз взялись, верно? Иван, не поворачивая головы, почувствовал, как ритм Косолапого изменился. И что он движется ближе к Ивану. Значит, будем менять маршрут. И кое-что ещё. У Ивана пересохло в горле. Сегодня ведущим был Косолапый, но по некоторым неявным признакам, по дрожи предчувствия, по ледяному провалу в желудке, Иван догадывался: сегодня не простая заброска. Сегодня экзамен. — Будь честен, — сказал Косолапый глухо. За зиму он отрастил бороду и усы, но Иван сейчас их не видел. А видел только сквозь прозрачную маску глаза Косолапого. Они горели холодным голубым огнём, словно радиоактивные метки на циферблате часов. Пора. Иван посмотрел на дырчатую мембрану, откуда шёл голос Косолапого. Кивнул. Снег падал на пластиковую маску Косолапого, растекался каплями. Маска запотела по краям. Иван слышал, как мерно работает дыхалка диггера, мембрана усиливала звук. — Будь честен. Ты можешь лгать кому угодно, даже мне. Но перед собой ты всегда должен держать ответ. Это просто. Где-то в затылке ты всегда будешь чувствовать — правильно ли то, что ты делаешь, или нет. Мерная риска с метками. Приближает ли тебя твой поступок к сияющему стержню или наоборот, отдаляет от него. Мораль относительна, скажут тебе. Это правда. А этот стальной стержень, сияющий, холодный и безжалостный, который торчит у тебя в затылке — он скажет правду. Дыхание Косолапого, его голос. Иван смотрит, как в стеклянном шарике падают последние снежинки, и вспоминает. Что тебе говорит твой стержень? А, Иван? — Пошли, — сказал Косолапый. — Теперь ты ведущий. Почему нет лёгких ответов на сложные вопросы? Как бы это всё упростило, да, Иван? Так что тебе говорит дурацкий металлический стержень с рисками, это дурацкий нравственный императив? Что сейчас правильно? Думай, Иван, думай. Забудь всё. И всё будет по-старому. Иван встряхнул шарик в последний раз, дождался, когда последняя снежинка опустится на землю. Убрал шарик в сумку. Закрыл глаза, досчитал до пяти. Открыл. Встал. — Ты Шакилова не видел? Солоха оторвался от книжки, поправил очки, посмотрел на Ивана снизу вверх. — Видел или нет?! — Иван начал терять терпение. — Он в лазарете. Ты чего, командир? Чёрт! Совсем забыл. — А Пашку? Солоха покачал головой, глядя на Ивана каким-то странным изучающим взглядом. Словно впервые видел. После своего «религиозного опыта» он был вообще-то какой-то чересчур спокойный. Взять Солоху? А потянет? Иван задумался. — Что потерял, Вань? — раздался за спиной знакомый голос. Сазонов. Так даже лучше. Пашка слишком совестливый, слишком мягкий, когда не надо. А тут нужна жесткость, даже жестокость… — Ты-то мне и нужен, — сказал Иван, поворачиваясь. — Ствол у тебя при себе? Знакомая кривая усмешка. — А ты как думаешь? Иван опустил взгляд. Рукоятка револьвера высовывалась из сазоновской перевязи, тускло светясь отраженным светом. — Ага, — сказал Иван. Поднял голову. — Пошли, дело есть. — Так срочно? — Ага. Дело есть, а времени нету. Сазонов улыбнулся. — Понял, командир. Куда идти? — За мной. Жребий брошен. Начинаем военный переворот. Тоннели, тоннели, тоннели. Иван вздохнул полной грудью. Здесь, в темноте и гулкой пустоте тоннелей он снова чувствовал себя самим собой. — Найдешь генерала, — приказал он адмиралтейцу. — Скажешь, что Иван Меркулов будет ждать его у сбойки. По поводу будущего, — Иван жестко усмехнулся. — Он знает. Стоп. Скажи ему, что я знаю, где сейчас Ахмет. Надеюсь, он купится, — подумал Иван. — Я ведь теперь с ним, верно? Адмиралтеец помедлил и убежал. Почему всё всегда приходит к этому? Почему? — Иван, — сказали сзади. Он повернулся, всё ещё погруженный в мысли. В руке у Сазона был револьвер. И револьвер этот смотрел на Ивана. — Брось оружие, командир, — сказал Сазонов негромко. — Ты знаешь, как я стреляю. Ещё бы. Иван осторожно поднял руку и стянул с плеча лямку «ублюдка». Опустил автомат на рельсы, звякнул металл. Иван выпрямился. — Что это значит? — спросил он. — Ты соврал генералу, верно? — Сазонов улыбнулся. — А генерал соврал тебе. Всё просто. Иван молчал. Глупо. Надо было действовать быстрей. Но как же Сазон?.. И тут картинка наконец сложилась. — Это ведь ты убил Ефиминюка? — спросил Иван, глядя на бывшего друга. — Понятно. Так вот почему Сазонова не было на блокпосту, где он должен был дежурить вместе с Ефиминюком! Сазонов в это время помогал команде адмиралтейцев пробраться к генератору. А потом вернулся и убил Ефиминюка… но зачем? Иван дёрнул щекой. Затем, что генератор адмиралтейцам нафиг не нужен. Они бы его не стали тащить через все станции Альянса. А спрятали где-то рядом с Василеостровской… Может быть, даже на Приме. Блин! И Ефиминюк им помешал. Уже тогда Сазонов вел двойную игру. Как он «удачно» расколол адмиралтейца, чтобы тот указал на бордюрщиков. И мы ринулись воевать — как полные идиоты. Иван сжал зубы от жгучего стыда. И я ничего не понял! Ничего. Эх, Сазон, Сазон… Каждый охотник желает знать. — Он был придурком, — сказал Сазонов. — Он ведь и тебе не нравился, да, командир? Я знаю, что не нравился. Иван молчал. — Что, нет тут твоего Пашки? И Гладыша нет? Ай, яй, яй. — Сазонов покачал головой. — Не повезло тебе, Ванядзе. Не вернешься ты на Ваську, похоже. Иван продолжал молчать. Почему-то его совсем не задело «Ванядзе», но покоробило панибратско-презрительное «Васька». Чем отличается-то? А отношением. — Ванька на Ваську не вернется. Ха-ха. Игра слов. Сазонова откровенно несло. — Знаешь, что интересно, — сказал Иван негромко. Сазонов наткнулся на его взгляд, замолчал. — Ты ведь не плохой человек, Сазон. Только запутавшийся. Тебе самому сейчас от себя тошно. Я же вижу. — Говори, командир, говори, — пробормотал Сазонов. Улыбнулся, но так фальшиво, что у Ивана скулы свело. — Лучшие палачи получаются из людей с совестью, верно? — Иван смотрел прямо, не мигая. Лицо превратилось в твердую маску — словно на нём резиновая морда. Словно можно снять своё лицо, как противогаз — и всё закончится. Нет уж. Хватит с меня исполнения желаний, подумал Иван. Теперь я до дна хлебну. От начала до конца. Проживу до доли секунды. — В тебе совесть сейчас горит, — держать Сазона взглядом, держать. Не отпускать. — И плохо тебе, и мечешься. Ты уж извини, что делаю тебе больно. Ты, наверное, давай выстрели в меня, и всё закончится. — Знаешь, — Сазон вдруг шагнул вперёд. Поднял руку с револьвером, наставил Ивану в лоб. — А я так и сделаю. Готовься, Ван. Дуло оказалось в метре от головы Ивана. Он видел даже туповатые, срезанные головки пуль в барабане. Стоп. Иван наклонил голову к плечу. Да ведь это же… — Ты куда «наган» дел? — спросил Иван. …не старый Сазоновский револьвер. А новенький, блестящий, из вороненой стали. Огромный, как вагон метро. Маленькая сладкая пуля из красивого синего пистолета… Привет, Том Вэйтс. Ты, как всегда, вовремя. — Понятно, — сказал Иван. — Я так и думал. Как думаешь, могу я перед смертью позволить себе немного пафоса? А Сазоныч? В «нагане» жила твоя честь, диггер, — сказал Иван. — Ты потерял своё оружие и запятнал свою душу. — Я никогда никому не завидовал, — сказал Сазонов невпопад. Иван смотрел прямо. — Так вот в чём дело, — произнес он медленно. — Ты… — Кто дал тебе эту блестящую штуку? — спросил Иван. — Впрочем, можешь не отвечать. Я сам догадаюсь. Орлов? Или сам генерал? Эх, Сазон, Сазон. Стреляй уже, заебал, если честно. Каждый охотник желает знать, где сидит Са… Иван прыгнул в сторону и вперёд. Ствол револьвера дёрнулся за ним… Выстрел. Быстрый, сука, успел подумать Иван. Интересно, в какой момент человек понимает, что уже мёртв? — …где сидит Сазан, — закончил Иван. Нет, прыгать бесполезно. Вот фигня. Я даже дернуться не успею. Сазонов быстрее, чем все, кого я знаю. Может быть, даже быстрее Гладышева. Думай, Иван. Думай. — Чего мы ждём? — спросил он. Сазонов улыбнулся. Из коллектора вышел начальник адмиралтейской СБ Орлов. Понятно, чего ждали. Остановился, глядя на Ивана. — Генерал дал вам шанс, Иван Данилыч, — сказал он негромко. — Шанс на будущее. — тут он резко сменил манеру: — А ты спустил своё будущее в унитаз, недоумок! — Куда спустил? — спросил Иван. Мертвенно-голубые глаза Орлова остановились на диггере. Начальник СБ открыл было рот, снова закрыл. — Неважно, — сказал он наконец. Обратился к Сазонову: — Вадим, давай заканчивай. Вот так номер. Сазонов взвел курок большим пальцем. Какой неприятный звук. Посмотрел на Ивана: — Прости, командир. Скажи: бато-ончики. Иван молчал. — Ну же, говори… Орлов вздохнул. — Да что ты с ним возишься. Стреляй уже! У нас дел море — зашиться и больше. Сазонов покачал головой, продолжая смотреть на Ивана поверх револьвера. — Нет. Пусть он скажет. Не гнильщика какого убиваем… живую легенду практически. «План Меркулова», ага. — Срать я хотел на твою легенду. Вадим, я… — Пусть скажет, — лицо Сазонова блестело от пота. — Говори, — приказал он Ивану. — Иначе я тебе обещаю: я вернусь и пристрелю твою Таню. — Вадим! — Орлов повысил голос. — Хватит! — Говори! — приказал Сазонов. Иван выпрямился. Похоже, пришло время платить по счетам. Хорошую я себе смену воспитал… Вот Косолапый бы за меня порадовался. — Хорошо, — сказал Иван. — Готов, убивец? — улыбнулся с ненавистью. — Мои любимые конфеты: бато-о… — Иван прыгнул. Всё повторяется… В какой-то момент ему даже показалось, что он успеет… Выстрел. Опрокидывающийся потолок. «Ты не вернешься. Никогда». Вспышка. |
||
|