Терроризм - взгляд изнутри

Глава 1.

Что такое терроризм? Найдется немного слов, столь прочно укоренившихся в словаре современного человека. Взять хотя бы слово «Интернет» — еще один слишком часто употребляемый термин, который также стал неотъемлемой частью жаргона конца XX века. Большинство людей имеет обобщенное и достаточно смутное представление о том, что являет собой терроризм, многим недостает ясного и по-настоящему правильного толкования данного слова. Подобная неясность поддерживается отчасти современными средствами массовой информации, чьи попытки передать зачастую сложную и запутанную информацию при наименьших затратах эфирного времени и печатного пространства привели к беспорядочному клеймению словом «терроризм» проявлений насилия самого широкого спектра. Откройте любую газету, включите любой канал телевидения, и в одной и той же программе или статье вы найдете несопоставимые между собой действия, названные одним словом — «терроризм», будь то подрыв здания, убийство главы правительства, расстрел мирных жителей военным подразделением, отравление продуктов питания на полках магазинов или преднамеренное заражение лекарственных препаратов, отпускаемых без рецепта в аптеке. Факт остается фактом, но, в сущности, любое открытое проявление насилия, расцененное обществом как антисоциальное, — неважно, проведено ли оно настроенными против правительства диссидентами или самим правительством, преступными группировками или отдельными преступными лицами, учиняющей беспорядки толпой или вооруженными активистами, лицами с психическими отклонениями или вымогателями — называется терроризмом.

Толковый словарь — не лучший нам помощник. Наиболее авторитетный источник на английском языке, всеми почитаемый Оксфордский толковый словарь дает крайне мало информации по вышеозначенному вопросу. Его трактовка слишком буквальна и исторична, чтобы использовать ее для описания современного феномена. Она приведена ниже.

Ни одно из приведенных выше толкований нам не подходит. Из подобного определения прочитавший не узнает, что же такое есть терроризм. Вместо этого он почерпнет в первую очередь некие сведения из истории, а также узнает устаревшее значение данного слова, которое в отношении к современному использованию термина «терроризм» представляется бесполезным анахронизмом. Второе определение представляется более полезным. Оно точно передает такое качество терроризма, как устрашение. Однако оно довольно широко и включает в себя любые действия, которые могут устрашить и запутать любого человека. Хотя это определение отчасти передает суть явления, все же оно недостаточно для точного определения современного феномена под названием «терроризм».

Чуть более удовлетворительное объяснение можно отыскать в том же словаре, открыв толкование слова, которое означает злоумышленника, совершающего террористический акт.

Словарь дает следующее определение слова «террорист»:

Такое определение куда более уместно. Во-первых, оно непосредственно знакомит читателя с политическим подтекстом слова «терроризм». Далее мы увидим, что этот характерный признак терроризма является первостепенным в понимании его целей и мотиваций. Этот признак также является решающим в проведении различия между терроризмом и прочими формами насилия.

Термин «терроризм» в наиболее широко применяемом сегодня смысле имеет исключительно политическую окраску. Терроризм также неизбежно связан с властью: с погоней за властью, с приобретением власти и с использованием ее для достижения политических изменений. Таким образом, терроризм есть насилие или, что не менее важно, угроза насилием, используемая и нацеленная на достижение или продвижение некоей политической цели. Поскольку этот существенный момент должным образом подчеркнут, читатель может оценить значимость дополнительного определения понятия «террорист», предлагаемого Оксфордским толковым словарем английского языка, приведенного выше: «Любой, кто пытается продвигать собственные взгляды методом систематического насильственного запугивания». Это определение четко выражает другой характерный признак терроризма, определяя террористический акт как хорошо спланированное, просчитанное и систематическое действие. Однако если объяснение термина столь просто, то почему так сложно определить, что же такое терроризм? Наиболее вероятная причина — то, как часто изменялось значение этого термина на протяжении двух последних столетий.

Слово «терроризм» впервые получило распространение в годы Великой французской революции. В отличие от современного его значения, в ту эпоху этот термин имел исключительно положительный оттенок. Система управления, называемая режимом террора, появившаяся в 1793—1794 годах, от которой и произошло английское слово «терроризм», была установлена ради поддержания порядка в анархический переходный период, последовавший за восстаниями 1789 года и отмеченный беспорядками и потрясениями, как это случалось в ходе революций в других странах. Таким образом, в отличие от терроризма в современном понимании, означающем некую революционную или антиправительственную деятельность, проводимую негосударственными или субнациональными организациями, режим террора был инструментом управления нового революционного государства. Его назначением было также укрепление власти нового правительства путем устрашения тех, кто вел контрреволюционную, подрывающую интересы новой власти деятельность, а также диссидентов, рассматриваемых режимом как враги народа. Комитету общественной безопасности и Революционному трибуналу (в современном языке — Народному суду) соответственно были вверены широкие полномочия для ареста и осуждения, а также публичной казни на гильотине лиц, обвиняемых в предательстве, иначе—в реакционной деятельности. Таким образом, каждый гражданин хорошо усвоил, чем может грозить ему сопротивление новому революционному порядку или проявление ностальгии по старому режиму.

По иронии судьбы терроризм в своем первоначальном значении был тесно связан с идеями добродетели и демократическими взглядами. Лидер революционного движения Максимилиан Робеспьер твердо верил, что добродетель должна стать основным побуждением для деятельности народного правительства в мирное время, однако в неспокойное время революционных потрясений она должна объединяться с террором ради процветания демократии. Он часто апеллировал к добродетели, без которой террор становится злом, однако и добродетель без поддержки террора становится беспомощной. Робеспьер заявлял: террор есть не что иное, как правосудие,  скорое, строгое И непреклонное, И   тем не менее он является эманацией добродетели.

Несмотря на подобное отличие от более позднего значения, термин «терроризм» времен Великой французской революции все же имеет, по крайней мере, две важные характеристики, совпадающие с современным его значением. Во-первых, режим террора не носил ни случайный, ни беспорядочный характер, какой приписывают террору современные средства массовой информации, а, наоборот, действовал упорядоченно, продуманно и систематично. Во-вторых, единственной его целью и оправданием служило создание «нового и лучшего общества» взамен старой, неизлечимо коррумпированной и недемократической политической системы, что роднит режим террора с терроризмом в современном понимании. В самом деле, неопределенное и утопическое толкование главных задач революции, предложенное Робеспьером, замечательным образом сходно настроем и сущностью с напыщенными, пропитанными идеями «светлого будущего» манифестами, издаваемыми многими революционными террористическими, преимущественно левосторонними марксистскими организациями. К примеру, в 1794 году Робеспьер сделал заявление, имевшее зловещее сходство в манере выражения с официальными сообщениями революционных группировок, таких, как немецкая Фракция Красной армии и итальянские Красные бригады, существовавших два века спустя. Заявление было следующим:

«Нам необходим такой порядок вещей, lt;...gt; при котором искусства будут служить украшением свободы, облагораживающей их, а торговля станет источником благосостояния для простого народа, а не способом наживы, питающим чудовищную роскошь единиц. Для своей страны мы требуем нравственности взамен эгоизма, честности взамен хваленой чести, закона взамен приверженности традициям, исполнения долга взамен следованию законам морали, власти разума взамен следованию моде, осмеяния безнравственности взамен презрения к малоимущим...»

Судьба Великой французской революции, как и прочих революций, была печальной — она уничтожила сама себя. Восьмого термидора[1] второго года по новому календарю, принятому революционным правительством (26 июля 1794 года), Робеспьер объявил Национальному конвенту, что располагает новым списком лиц, предавших идеи революции[2]. Экстремисты, опасаясь, что оказались в этом списке, объединились с приверженцами умеренных взглядов, отрекшись и от Робеспьера, и от его режима террора.

Робеспьер и его ближайшие сторонники встретили ту же судьбу, что и 40 тысяч казненных на гильотине[3]. Таким был конец террора; впоследствии термин «терроризм» стал обозначать любые злоупотребления официальной власти с открытым криминальным подтекстом. Спустя год после казни Робеспьера английское слово «терроризм» стало известно общественности благодаря работам Эдмунда Берка[4], автора памфлетов против Великой французской революции, писавшего о «тысячах адских псов, называемых террористами, которых спустили на невинных людей».

Одним из наиболее далеко идущих последствий Великой французской революции стал импульс, который эта революция дала всем антимонархическим движениям в Европе. Раболепство народа перед монархами, получившими свою власть от Бога посредством божественного права на царствование, а не в результате всенародных выборов, все больше ставилось под вопрос на разбуженном политическими изменениями континенте. С приходом националистических идей, включавших представление о государственности и гражданстве, основанных на национальной общности подданных государства вместо принадлежности к королевскому роду, стали появляться новые государства-нации, подобно Германии и Италии. Между тем значительные социально-экономические изменения, вызванные индустриальной революцией, привели к появлению новой «универсалистской» идеологии (пример — коммунизм/марксизм), порожденной отчуждением и эксплуататорскими условиями капиталистического мира XIX века. В этой атмосфере зарождалась новая эпоха террора, во время которой понятие «терроризм» приобрело свое основное, знакомое современному миру значение революционной антиправительственной деятельности. Его основоположником, возможно, является итальянский революционный демократ Карло Пизакане, пожертвовавший титулом герцога Сан Джовани ради того, чтобы встретить смерть во время злополучного мятежа против правления династии Бурбонов в 1857 году[5]. Пизакане стал известен вовсе не тем, что являлся ярым сторонником федерализма и мютюэлизма[6], а своей теорией о «пропаганде действием»[7], главная идея которой оказала огромное влияние на умы бунтовщиков и террористов последующих эпох. «Пропаганда идеи — недостижимая цель, — писал Пизакане. — Идеи рождаются из деяний, а не наоборот. Знание не дает людям свободы, но свобода способна дать познания». Применение насилия, по словам Пизакане, необходимо не только для привлечения внимания общества или предания огласке идеи, но ради просвещения, обучения и, наконец, сплочения народа во имя революции. Он также утверждал, что морализующее действие насилия превосходит по своей эффективности издание памфлетов, настенных плакатов или устроительство собраний.

Возможно, первой организацией, применившей теорию Пизакане, стала «Народная воля». Она была основана в 1878 году[8] и представляла собой небольшую группу русских конституционалистов[9], бросивших вызов царизму. Для «Народной воли» апатия и отчуждение русского народа не оставляло иного пути, как обратиться к смелым и зрелищным актам насилия, призванным привлечь внимание к вышеозначенной группе и ее целям. Однако в отличие от многих террористических группировок конца XX века, также использовавших принцип «пропаганды действием» для оправдания беспричинного убийства мирных граждан в попытке донести свои идеи до общественности через шок и ужас, вызванный массовым кровопролитием, народовольцы демонстрировали почти донкихотское отношение к насилию, ими творимому. Для народовольцев пропаганда действием означала, прежде всего, избирательное уничтожение отдельных лиц, которые, по их мнению, являлись воплощением автократического и тиранического режима[10]. Таким образом, главными их жертвами становились: царь, ближайшие его родственники, высокопоставленные государственные чиновники. Их уничтожение имело огромное символическое значение, ведь каждый из них являлся олицетворением коррумпированной и деспотической власти. Существенным моментом в идеологии этого движения было то, что ни одной лишней капли крови не должно проливаться ради идеи, какой благородной или полезной она бы ни казалась. Несмотря на то, что своих жертв они выбирали с крайней осторожностью и осмотрительностью, народовольцев не покидало чувство глубочайшего сожаления о том, что им приходится лишить жизни другого человека. Непоколебимое следование этому принципу нагляднее всего проявилось во время неудачного покушения на жизнь великого князя Сергея Александровича[11], проведенного организацией — преемницей «Народной воли» в 1905 году. Когда показалась царская карета, террорист, которому было поручено уничтожить великого князя[12], обнаружил, что вместе с ним в карете находятся его дети[13], и отменил выполнение миссии, не желая нанести вред семье князя. Великий князь был убит во время следующего нападения[14]. В качестве сравнения можно привести подрыв самолета рейса 103 авиакомпании «Пан-Американ» в воздухе над Локерби, Шотландия, произведенный террористами в декабре 1988 года, унесший жизни 259 человек — невинных мужчин, женщин и детей, находившихся на борту, а также одиннадцати жителей городка, на который упали обломки самолета.

По иронии судьбы самое громкое деяние народовольцев положило конец их деятельности. Первого марта 1881 года активисты этого движения совершили убийство Александра II. Провал предыдущих восьми заговоров против царя подтолкнул народовольцев на крайние меры ради успешного завершения задуманного. Каждого из четырех добровольцев снабдили взрывным устройством и разместили по нескольким маршрутам следования царского эскорта. В то время как двое из них стояли в ожидании на одной улице, санная повозка, в которой находился царь, приблизилась к месту, где находился первый террорист. Он кинул бомбу в проезжающие сани, но промахнулся на несколько сантиметров. Вся свита пришла в смятение, в то время как казаки из царского эскорта схватили незадачливого преступника. Царь вышел из саней, чтобы рассмотреть раненного взрывом случайного прохожего. Как рассказывает история, царь произнес: «Слава Богу, я цел», после чего из толпы вынырнул второй заговорщик и взорвал бомбу, убив и себя, и царя[15]. На головы народовольцев обрушился весь гнев правительства. Действуя согласно информации, полученной от арестованного заговорщика, тайная полиция атаковала явки активистов и их убежища. Им удалось схватить почти всех заговорщиков, которых тут же осудили и приговорили к казни через повешение. Новая информация, полученная в результате облав, навела полицию на прочих лиц, причастных к заговору. Таким образом, спустя всего год после убийства царя на свободе остался всего один народоволец. Но и она вскоре была арестована[16]. К 1883 году первое поколение террористов «Народной воли» прекратило свое существование, однако позже появились различные преемственные организации, продолжившие борьбу народовольцев[17].

К тому времени последствия устранения царя не могли быть известны ни приговоренным к казни, ни тем, кто томился в тюрьмах или был сослан в Сибирь. Но вдобавок к тому, что деятельность народовольцев положила начало свержению царизма в России, она еще и оказала огромное влияние на умы отдельных революционеров и антимонархических группировок по всей стране. Принцип пропаганды действием, использованный в антиправительственной деятельности «Народной воли», стал моделью для подражания для зарождающегося анархического движения[18]. Спустя четыре месяца после убийства царя группа лиц с радикальными убеждениями созвала в Лондоне «конференцию анархистов», которая публично поддержала устранение монарха, превознеся казнь тирана как способ достижения революционных изменений. Надеясь возглавить мировое движение анархистов, участники конференции решили организовать Анархистский интернационал (иначе «Черный интернационал»). Хотя эту идею так и не удалось воплотить в жизнь, как и прочие амбициозные намерения, известность, которую принесла им несуществующая Международная партия анархистов, способствовала созданию мифа об их притязании на мировую революцию и таким образом породила страхи и подозрения, превосходящие их реальные успехи на политическом фронте. Однако террор, осуществленный анархистами, был несоизмерим с их притязаниями и некоординируем. Движение делало ставку на действие отдельных лиц или небольших групп схожих во взглядах активистов, что делало их обнаружение и предотвращение актов террора особенно трудным для полиции, и это лишь увеличивало страхи властей. К примеру, вслед за убийством президента США Уильяма МакКинли, осуществленным в 1901 году молодым беженцем из Венгрии Леоном Чолгошем[19], который не являлся членом какой-либо группировки анархистов, но попал под влияние их идей, Конгресс США незамедлительно издал закон, запрещающий членам движения анархистов или любому, «кто разуверился в действиях правительства или противостоит оному», въезжать на территорию Соединенных Штатов. Однако при том, что анархисты были ответственны за целую серию убийств глав государств и ряд особенно крупных взрывов, организованных в период с 1878 года по 20-е годы прошлого столетия[20], в общем и целом их движение кроме волны страха, чьи масштабы зачастую преувеличивают, произвело самое незначительное воздействие на политическую ситуацию как у себя в стране, так и во всех странах, где велась их деятельность. Однако в движении анархистов имеется одна интересная деталь: широко известно, что технические достижения, появившиеся в ходе информационной революции XX столетия, сделали доступными материалы по способам изготовления и применения бомб, а также многие другие приемы, используемые террористами. Их можно получить через Всемирную сеть Интернет, на компьютерном компакт-диске, или в обычной библиотеке, или книжном магазине. Однако почти за век до этого одним из наиболее развитых направлений деятельности анархистов было кустарное изготовление и распространение инструкций типа «сделай сам» и изданий, рассказывающих о методах насилия и нанесения ущерба[21].

В канун Первой мировой войны терроризм по-прежнему сохранил революционный подтекст. К началу войны растущие беспорядки и брожения в обществе, вызванные идеологией партии ирредентистов[22], уже будоражили распадающиеся Оттоманскую и Габсбургскую империи. В 80-х и 90-х годах XIX столетия армянское военизированное националистическое движение в Турции использовало террористические методы и приемы в отношении Оттоманского господства, которые позже будут взяты на вооружение многими этнонациональными и сепаратистскими движениями, возникшими после окончания Второй мировой войны. Целью армянского движения было одновременное нанесение удара по деспотическому чуждому режиму путем неоднократных атак на колониальное правительство и службы охраны, с целью получить поддержку местного населения, а также привлечь внимание мировой общественности. Примерно в то же время в районе, охватывающем территорию современных Греции, Болгарии и Сербии, действовала Внутренняя македонская революционная организация[23]. Хотя македонцев не постигла ужасная судьба жителей Армении в годы Первой мировой войны — тогда погибло около одного миллиона армян, а само их истребление считается первым государственным геноцидом[24], Македонская революционная организация так и не приблизила Македонию к обретению статуса независимого государства. Впоследствии эта организация превратилась в преступную группировку, состоящую из наемных бандитов и политических убийц.

События в Боснии, приведшие к Первой мировой войне, получили большую известность, так как явно оказали катастрофическое влияние на положение дел во всем мире. Небольшие группы настроенных против правительства националистов — преимущественно сербская интеллигенция, студенты и даже школьники, назвавшиеся «Млада Босна», или «Молодая Босния», — протестовали против власти Габсбургов. Хотя это движение характеризуется некоторыми историками как организация, состоящая из «обманутых, нищих, подавленных и неспособных к адаптации подростков» (а ведь многие наблюдатели именно так отзываются о современных террористах сегодня, называя их безмозглыми, одержимыми и неприспособленными к жизни людьми), именно представитель движения «Молодая Босния», Таврило Принцип, совершил убийство австрийского престолонаследника, эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве 28 июня 1914 года[25]. Это происшествие положило начало цепи событий, ввергших мир в Первую мировую войну. Кажущиеся на первый взгляд неумелыми юнцами члены «Молодой Боснии» были горячо преданы идее обретения южными славянскими народами — словенцами, хорватами и сербами — политической независимости и активно применяли убийство высокопоставленных лиц для достижения этой цели. В этом отношении у «Молодой Боснии» было больше общего с радикальными республиканцами, вроде Джузеппе Мадзини[26], наиболее ярого сторонника объединения Италии в XIX веке, чем с движениями наподобие «Народной воли», несмотря на то, что и те и другие разделяли мнение о геноциде тирании как о наиболее эффективном методе борьбы. И все же самым заметным различием была степень вовлечения и размеры поддержки акции «Молодой Боснии» прочими сербскими теневыми националистическими организациями. Особенно сербским тайным обществом под названием « Народна обрана», или «Народная оборона», «Народна обрана» была основана в 1908 году для содействия сербской культурной и национальной деятельности. Впоследствии эта организация начала использовать более жестокие методы борьбы, после того как движение все больше втягивалось в противостояние австрийскому господству. Их деятельность включала террористические акты, проводимые по большей части в соседней Боснии и Герцеговине. Несмотря на то, что интересы «Народной обраны», действующей от лица лишь сербов, не совпадали с целями участников движения «Молодая Босния», имеющими более масштабные планы по объединению всех южных славян, лидеры обеих организаций были довольны тем, что управляли и пользовались эмоциональным характером боснийских националистов и молодых фанатиков в собственных целях.

«Народна обрана» активно занималась вербовкой, подготовкой и вооружением молодых активистов Боснии и Герцеговины, принадлежавших к таким движениям, как «Молодая Босния», которых затем задействовали в бунтарских актах, направленных против правящей династии Габсбургов. Как раз за четыре года до убийства эрцгерцога подросток из Герцеговины, подготовленный офицером сербской армии, имевшим связи с «Народной обраной», совершил покушение на губернатора Боснии. Однако, несмотря на то что в ряды «Народной обраны» входили высокопоставленные чиновники из правительства Сербии, это движение не контролировалось исключительно государством и не зависело от него напрямую. Сколь бы слабыми ни являлись связи этой организации с государственной властью, но и они были намеренно стерты, когда в 1911 году от «Народной обраны» отделилась радикальная фракция, организовавшая собственное движение под названием «Уединенье или смрт», то есть «Союз или смерть», более известное под названием «Црна рука», или «Черная рука». Эта отколовшаяся группа отличалась большей воинственностью и скрытностью и была охарактеризована одним историком как вобравшая в себя «наиболее отталкивающие черты ранних анархистских ячеек, причастных к целой серии убийств в Европе, чьи методы, освещенные в трудах русских анархистов, повлияли на деятельность молодых сербских активистов, а также на членов американской организации под названием Ку-клукс-клан. Они практиковали кровавые ритуалы и клятвы верности, убийства отступников, присвоение личных номеров, распространение среди сподвижников взрывчатых веществ и огнестрельного оружия. Между Боснией и Сербией существовал постоянный канал».

Эта группа, продолжавшая поддерживать тесные связи с породившей ее организацией, состояла в основном из офицеров Сербской армии. Возглавлял группу подполковник Драгутин Дмитриевич[27] (более известный под псевдонимом Апис[28]), который являлся начальником разведывательной службы Генерального штаба Сербской армии. Располагая прямым доступом к военной технике, оборудованию для наблюдения и разведки, а также для военной подготовки, «Черная рука» эффективно осуществляла контроль над всеми секретными операциями сербских групп в Боснии[29], хотя существовала явная связь между сербской армией, «Черной рукой» и «Молодой Боснией», было бы ошибкой рассматривать эту связь как прямое подчинение, скорее как непосредственный контроль. Несомненно, сербское правительство было хорошо осведомлено о целях «Черной руки» и жестоких способах их достижения. Взять хотя бы тот факт, что сербский кронпринц Александр был одним из покровителей организации. Однако это не означало, что сербское правительство также являлось ярым сторонником войны с Австрией, как лидеры «Черной руки», или что оно готово было дать разрешение на осуществление организацией куда более решительных планов по разжиганию международной террористической деятельности, направленной против Габсбургов. Есть некоторые свидетельства, которые позволяют предположить, что «Черная рука» пыталась натравить Австрию на Сербию и таким образом столкнуть две страны в военном конфликте, активно поощряя заговор «Молодой Боснии» с целью убийства эрцгерцога. По свидетельству одного ревизиониста о событиях, предшествующих убийству, несмотря на то, что пистолет, из которого стрелял Принцип, был взят со склада оружия сербской армии в Крагуеваце[30] и предоставлен ему «Черной рукой», и хотя Принцип проходил подготовку в лагере «Черной руки» в Сербии, прежде чем его тайком переправили назад за границу незадолго до предполагаемого убийства, в последний момент Дмитриевич склонился под давлением правительства к тому, чтобы отменить покушение, и попытался остановить убийцу. Согласно этой версии, Принцип и его поделыцики отказались подчиняться новому приказу и продолжили выполнение плана. Таким образом, вопреки распространенному мнению, убийство эрцгерцога не было напрямую заказано или санкционировано сербским правительством. Однако неявные связи между высокопоставленными лицами из правительства, старшим военным руководством и якобы независимыми, транснациональными террористическими организациями, а также хитросплетение интриг, тайных заговоров, подпольное снабжение оружием и военная подготовка, проведение разведки и предоставление политического убежища, которые являлись неотъемлемой частью этих связей, дают возможность провести историческую параллель с современным явлением, таким, как спонсируемый государственными структурами терроризм (имеется в виду активная и зачастую тайная поддержка, снабжение и помощь, предоставляемые иностранным правительством какой-либо группе террористов).

В 30-х годах XX столетия значение термина «терроризм» снова изменилось. Теперь он в меньшей степени использовался для описания деятельности революционных движений и актов насилия, направленных против государства или его правителей, и все больше для обозначения массовых репрессий, проводимых тоталитарными государствами и правителями-диктаторами и направленных против народа. Таким образом, термин вновь приобрел свое прежнее значение, а именно злоупотребление государственной властью, и стал применяться исключительно по отношению к авторитарным государствам, таким, как фашистская Италия, нацистская Германия и Россия эпохи сталинизма. В Германии и Италии приход к власти Гитлера и Муссолини по большей части зависел от улицы, то есть были задействованы банды фашистов и чернорубашечников для устрашения и преследования политических оппонентов и искоренения прочих козлов отпущения, их публичного поношения и уничтожения. «Террор? Никогда!» — утверждал Муссолини, спокойно низводя подобные методы устрашения до «всего лишь lt;...gt; социальной гигиены, когда из общества удаляются отдельные элементы, словно вредоносные бациллы из организма». Наиболее мрачным аспектом этой формы террора было то, что она превратилась в неотъемлемую часть режимов нацизма и фашизма, исполняемую по воле и в полном подчинении правящей политической партии, взявшей под контроль страну и ее народ. Система запугивания и насилия, санкционированная государством, функционировала посредством политических скандалов, уличных боев и повсеместного преследования евреев, коммунистов и прочих лиц, объявленных врагами народа, и стала тем средством, с помощью которого обеспечивалось полное согласие с действующим режимом. Тоталитарный характер правления и искажение понятия государственной власти, пожалуй, наиболее ярко отразились в речи Германа Геринга, которую он произнес, будучи назначенным на пост министра внутренних дел Пруссии в 1933 году. «Граждане Германии, — заявил он, — меры, принимаемые мной, ни в коей мере не будут изменены под давлением критики. Меры, принимаемые мной, ни в коей мере не будут изменены бюрократией. Я не буду беспокоиться о соблюдении законности. Моя миссия — это уничтожение и искоренение, и ничего более. Эта борьба будет направлена против хаоса, и эту борьбу я не стану вести силами внутренней полиции. Так поступило бы только буржуазное государство. Безусловно, я буду использовать силы государства и полиции по мере возможностей, друзья коммунисты, так что не делайте поспешных выводов. Это будет борьба насмерть. Мой кулак сожмет ваши шеи, а помогать мне будут чернорубашечники».

Великий террор, режим, который вскоре после этого установит в России Сталин, одновременно и отличался и имел сходство с нацистским режимом. С одной стороны, черпая идеи в жестоком уничтожении Гитлером своих политических оппонентов, советский диктатор похожим образом преобразовал политическую партию, ставшую в его руках полезным инструментом, а силы милиции и аппарата безопасности в услужливых рабов, призванных осуществлять акты насилия, принуждения и репрессий. Но обстановка в Советском Союзе в 1930-е годы имела мало сходства с бурными политическими социальными и экономическими потрясениями, происходившими в Италии и Германии в 1930-х и даже 1920-х годах. С другой стороны, в отличие от нацистов и фашистов, чьи партии пришли к власти посредством всеобщего кризиса в стране и которые затем боролись за укрепление собственной власти и непоколебимого авторитета, советская Коммунистическая партия к середине 1930-х годов прочно держалась у власти уже более десяти лет. Сталинские чистки, в отличие от тех, что имели место во время Великой французской революции, и даже тех, что происходили в дореволюционной России, были начаты не во времена кризиса, революции или войны, а когда Россия пребывала в относительном спокойствии и даже благополучии. Таким образом, политические репрессии, проводимые Сталиным, стали, по словам одного из его биографов, Роберта С. Такера, «заговором ради удержания тотальной власти методами террора», обернувшимся казнями, ссылками и тюремными заключениями, а также насильственным использованием труда миллионов человек в общественных целях.

Несомненно, схожие формы диктуемого и проводимого государством насилия и террора против собственных граждан применяются и сегодня. Использование так называемых «отрядов смерти», в ряды которых, как правило, входят отставные военные или сотрудники органов безопасности в штатском, вкупе с открытым устрашением политических оппонентов, а также защитников прав человека, студенческих организаций, профсоюзов, журналистов и прочих лиц стало очевидным признаком военных диктаторских режимов, установленных в Аргентине, Чили и Греции в 1970-е годы, и даже конституционных правительств Сальвадора, Гватемалы, Колумбии и Перу в середине 1980-х. Однако эти санкционированные правительством или попросту заказные акты внутреннего политического насилия, направленного по большей части против населения страны, когда те, кто уже стоит у власти, правят народом при помощи устрашения и насилия, обозначаются термином «террор», чтобы отделить данное явление от терроризма, под которым понимают насилие, осуществляемое негосударственными организациями.

Вслед за Второй мировой войной, после очередной смены значения слова «терроризм», это понятие вновь приобрело революционный оттенок. Именно с ним терроризм наиболее часто увязывается сегодня. В то время термин использовался прежде всего в связи с насильственными бунтами, устраиваемыми различными группами националистов и выступающих против колонизации активистов из коренного населения, вспыхивающими в Азии, Африке и на Ближнем Востоке в конце 1940-х и в 1950-х годах с целью противостоять европейскому господству. Такие непохожие одна на другую страны, как, к примеру, Израиль, Кения, Кипр и Алжир, получили независимость отчасти благодаря деятельности националистических движений, активно применявших методы терроризма против колониальных властей. Именно в это время в результате того, что мировое сообщество, чьего сочувствия и поддержки активно добивались многие из этих движений, придало политическую законность борьбе за национальную независимость и самоопределение, в моду входит политически корректное понятие «борец за свободу». Многие страны третьего мира, а также страны социалистического блока, совсем недавно получившие независимость, приняли этот общеупотребительный термин, аргументируя это тем, что любой человек или любое движение, борющееся против колониального гнета и/или западного господства, не должны считаться террористами, но борцами за свободу. Эта позиция наиболее четко выражена председателем Организации освобождения Палестины Ясиром Арафатом в его обращении к Генеральной Ассамблее ООН в ноябре 1974 года. «Разница между революционером и террористом, — заявил он, — заключается в причине борьбы. Ибо тот, кто делает благородное дело и борется за свободу и освобождение своей страны от захватчиков, переселенцев и колонистов, не может называться террористом».

В конце 1960-х и в 1970-е годы терроризм продолжал рассматриваться в революционном контексте. Однако этот термин теперь охватывал националистские и этнические сепаратистские группы, выходившие за рамки колониальных или неоколониальных стран, а также радикальные и идеологически мотивированные организации. Лишенные гражданских прав или высланные из страны представители национальных меньшинств, объединенные в такие движения, как Организация освобождения Палестины, Квебекская группа сепаратистов, носящая название «Фронт освобождения Квебека», баскская ЭТА (Эускади Та Аскатасуна, или «Свобода и Баскония») и даже до сих пор никому не известная группа сепаратистов с Молуккских островов, требующая независимости от Индонезии, избрали терроризм в качестве способа привлечения внимания общественности к себе и своей деятельности, во многих случаях с определенной целью — вызвать сочувствие и получить поддержку от мирового сообщества, как это делали их предшественники антиколониалисты. Примерно в то же время разнообразные левые политические экстремисты, набранные из рядов радикально настроенных студенческих организаций, а также представителей марксистско-ленинских/маоистских движений Западной Европы, Латинской Америки и США, начали объединяться в террористические группы, чья деятельность была направлена против американской интервенции во Вьетнаме и того, что они называли неустранимым социальным и экономическим неравенством, характеризующим современное капиталистическое либерально-демократическое государство.

Хотя упомянутые выше революционно настроенные этнона-циональные и этносепаратистские группы по-прежнему формируют общественное представление о терроризме, за последние годы этим термином стали обозначать куда более широкий спектр явлений подобного характера. В начале 1980-х годов, к примеру, терроризмом называли предумышленные действия, осуществляемые с целью дестабилизации Запада, являвшиеся частью глобального заговора. Такие книги, как «Сетьтеррора» Клэр Стерлинг, распространяли в среде американской президентской администрации и восприимчивых к этой идее правительств других стран представление о том, что кажущиеся независимыми террористические акты, совершаемые отдельными группами по всему миру, на самом деле являлись звеньями одной цепи в крупномасштабном заговоре, руководимом из Кремля и приводимом в исполнение странами Варшавского договора с целью уничтожения свободного мира. Однако к середине 1980-х в результате серии взрывов, устроенных террористами-камикадзе, в большинстве случаев направленных против американских дипломатических миссий и военных объектов на Ближнем Востоке, все больше внимания стало уделяться растущей угрозе государственного терроризма. Следовательно, это явление, в соответствии с которым различные правительства таких стран-изгоев, как Ирак, Иран, Ливия и Сирия, были активно вовлечены в спонсирование и выполнение террористических актов, заменило теорию коммунистического заговора против Запада, как, впрочем, и основной контекст, в котором рассматривался терроризм. Таким образом, он стал ассоциироваться со скрытой или суррогатной войной, посредством которой слабые государства могли бороться с более мощными противниками, не боясь их возмездия.

В начале 1990-х годов область применения и значение слова «терроризм» были еще более размыты появлением двух новых «умных» словечек: «наркотерроризм» и так называемый «феномен переходной зоны»[31]. Первый термин вновь напомнил о теориях заговора, руководимого Москвой, существовавших ранее, а также ввел новый важный аспект — торговлю наркотиками. Таким образом, наркотерроризм был определен одним из ярых сторонников теории заговора как «использование наркоторговли для осуществления стратегических целей некоторых государств и террористических организаций, в число которых входили Советский Союз, Куба, Болгария, Никарагуа и прочие». Однако акцент, сделанный на наркотерроризме как позднейшем проявлении коммунистического заговора против западного общества, произвел нежелательный эффект, отведя внимание правительств от реальной угрозы. В куда больших пределах, чем когда-либо, полностью криминальные (то есть применяющие насилие и экономически мотивированные) организации теперь создавали стратегические союзы с террористическими и партизанскими организациями или сами применяли насилие для особых политических целей. Растущая власть колумбийских наркокартелей, а также их тесные связи с левыми террористическими группами в Колумбии и Перу, неоднократные попытки разрушить колумбийскую избирательную систему и подорвать деятельность правительства, которое придет следом, являет собой наиболее известный пример этой линии терроризма.

Те, кто хотел привлечь всеобщее внимание к феномену переходной зоны, были в меньшей степени озабочены крупномасштабными заговорами и в большей степени пытались выявить все более изменчивую и нестабильную природу межнациональных конфликтов во времена, последовавшие за эпохой «холодной войны». В соответствии с этим в 90-х годах терроризм стали все чаще относить к феномену переходной зоны. Таким образом, последний термин стал использоваться для обозначения «угрозы стабильности национальных государств, исходящей от негосударственных исполнителей и не подконтрольных государству движений и организаций», а также для определения насилия, оказывающего влияние на население «огромных территорий или городской зоны, где власть перешла от законного правительства к новым полурадикальным полукриминальным структурам». Наконец, этот термин объединил в одну категорию военные конфликты, которые более не вписывались в рамки традиционных представлений о ведении войны как о сражении вооруженных сил двух или более воюющих стран, но вместо этого осуществлялись иррегулярными силами в лице одного и более человек. Значение слова «терроризм» вновь изменилось и, перестав быть явлением внутринационального насилия, теперь стало обозначать один из элементов либо часть системы негосударственных конфликтов.

Неудивительно, что с постепенной сменой значения и области использования данного термина, следовавшей за изменениями в политическом жаргоне и дискурсе, которые были характерны для каждого отдельно взятого периода, становилось все труднее составить четкое определение понятия «терроризм». Раньше и сами террористы прилагали для этого куда больше усилий, чем делают это сейчас. Ранние активисты прямо высказывали свои идеи и не прятались за семантическими баррикадами более достойных названий «борец за свободу» или «городской партизан». К примеру, члены движения анархистов в XIX веке открыто и уверенно объявили себя террористами, а свою тактику терроризмом. Народовольцы также без колебаний называли этими словами себя и свои деяния. Однако подобная прямота скоро исчезла. Еврейская террористическая группа, существовавшая в 1940-х, называвшаяся «Лехи» (от Лохамей Херут Исраэль, или «Борцы за свободу Израиля»[32]), более известная под названием «Группа Штерна» по имени ее основателя Авраама Штерна[33], считается одной из последних террористических организаций, публично заявлявших, что является таковой. Однако важно отметить, что даже «Лехи», отличавшаяся прямотой в высказывании своих взглядов по сравнению с поздними двойниками, избрала в качестве названия не громкое «Террористы Израиля», а довольно умеренное «Борцы за свободу Израиля». Сходным образом два десятилетия спустя бразильский революционер Карлос Маригела[34] высказал сожаление по поводу того, что открыто пропагандировал террористические методы борьбы, хотя продолжал настаивать на том, чтобы он сам и его сподвижники считались городскими партизанами, а не городскими террористами. Из работ Маригелы становится ясно, что ему было хорошо известно о нежелательной коннотации этого слова и что он пытался насытить его позитивными оттенками. «Слова "агрессор" и "террорист", — писал Маригела в своем знаменитом «Учебнике городской партизанской войны» (также известном под названием «Мини-руководство»[35]), — более не означают то, что означали ранее. Вместо страха и осуждения они являют собой призыв к действию. Называться агрессором или террористом в Бразилии — это честь для каждого гражданина, так как это означает признание его борцом, сражающимся с оружием в руках против чудовищной диктатуры и страданий, которые она принесла».

Подобная склонность к еще более извилистым семантическим изыскам с целью отхода от негативного подтекста понятия «терроризм» стала, если хотите, закономерностью в последние десятилетия. Почти все без исключения террористические организации в настоящее время при выборе названия сознательно избегают слова «терроризм» в любых формах. Вместо этого они избирают те слова, которые созвучны со следующими понятиями:

■  свобода и освобождение (например, Национальный освободительный фронт, Народный фронт освобождения Палестины, «Свобода и Баскония» и т.д.);

■  армия или прочие военные структуры (например, Национальная военная организация, Народная освободительная армия, Пятый батальон армии свободы и т.д.);

■  прочие национальные освободительные движения (например, Африканское движение сопротивления, группа защиты Шанкила, Организация защиты свободного народа, Организация защиты евреев и т.д.);

■  праведный гнев (Организация угнетенных людей Земли, Справедливые мстители за армянский геноцид, Палестинское общество мщения и т.д.);

■  прочие организации осторожно выбирают названия, намеренно нейтральные и лишенные всякого негативного оттенка, вызывающие самые безобидные ассоциации и намеки, как то; «Сверкающий путь», «Линия фронта», «Аль-Дава» (Зов), «Альфаро жив — будь он проклят!», «Ках» (Так), «Аль-Га-мат», «Аль-исламия» (Исламская организация), Движение Молодежи Лантеро и пр.

Все эти примеры указывают на то, что террористы не видят или не считают себя теми, кем являются. «Прежде всего, я семейный человек», — заявил французской газете отъявленный террорист Карлос Шакал после его ареста в 1994 году. Постоянно обороняясь, вынужденные с оружием в руках защищать свои жизни и жизни реальных или вымышленных предводителей, террористы считают себя бойцами поневоле, ведомыми отчаянием, лишенными всякой альтернативы и творящими насилие в борьбе с репрессивным правительством, соперничающими с этническими или националистскими группами или непреклонным международным порядком. Такая отличительная черта, как самопожертвование, также выделяет террористов как среди прочих разновидностей политических экстремистов, так и среди лиц, сходным образом вовлеченных в незаконные насильственные мероприятия. Коммунист или революционер, например, скорее с готовностью признал бы, что является коммунистом или революционером. В самом деле, многие без сомнения с гордостью бы заявили, что являются либо тем, либо другим. И даже человек, занимающийся незаконной, исключительно бесчестной или эгоистической деятельностью, связанной с насилием, такой, как ограбление банков или исполнение заказных убийств, признал бы, что является грабителем или заказным убийцей. В противоположность им террорист никогда не признает, что является террористом, и более того, пойдет на все, лишь бы скрыть свою принадлежность к террористической организации. Терри Андерсон, американский журналист, который был захвачен в заложники и пробыл семь лет в плену у ливанской террористической организации «Хезболла», рассказал о беседе с одним из охранников. Охранник высказал возражения против того, что газеты называют участников «Хезболла» террористами. «Мы не террористы, — гордо заявил он, — мы борцы». На это Андерсон ответил: «Хадж, вы и есть террорист. Загляните в словарь. Вы террорист, и если вам не нравится это слово, не делайте этого». Террорист всегда будет доказывать, что настоящими террористами являются само общество, правительство или социально-экономические условия страны и ее законы, и более того, если бы не это угнетение, то он бы не чувствовал потребность защищать себя или сообщество, которое он представляет. Другой яркий пример процесса, направленного на затуманивание понятия «терроризм», можно найти в книге «Невидимые армии», написанной шейхом Мухаммадом Хусейном Фадлалла-хом, духовным лидером ливанской террористической организации, причастной к похищению Андерсона. «Мы не считаем себя террористами, — поясняет Фадлаллах, — потому что не верим в терроризм. Мы не считаем борьбу с захватчиком терроризмом. Мы называем себя моджахедами (священными воинами), которые сражаются во имя священной войны своего народа».

Но все сходятся, по крайней мере, в одном: терроризм — уничижительный термин. Это слово имеет негативный внутренний оттенок и служит для обозначения врагов или противников либо тех, с кем мы не согласны и при других обстоятельствах проигнорировали бы. «Что называть терроризмом, — писал Брайан Дженкинс[36], — зависит от нашей точки зрения. Использование этого термина подразумевает внутреннее осуждение. И если одна сторона успешно навешивает ярлык «терроризм» на своего противника, то косвенно убеждает других принять свои моральные принципы». Следовательно, решение называть кого-либо террористом или вешать этот ярлык на какую-либо организацию, безусловно, становится субъективным и по большей части зависит от того, симпатизируем или противопоставляем мы себя человеку/движению/делу, о котором идет речь. Если мы отождествляем себя с жертвой насилия, значит, это можно назвать терроризмом. Если же мы смотрим на это глазами нарушителя, акт насилия представляется нам заслуживающим понимания или даже положительным действием (на худой конец, вызывающим двойственные чувства) и не является терроризмом.

Последствия подобных логических выводов наиболее ясно были продемонстрированы в ходе обменов мнениями между государствами — членами ООН Западной Европы и остальными европейскими странами, последовавшими за бойней во время Олимпиады в Мюнхене в 1972 году, в ходе которой были убиты одиннадцать израильских спортсменов. Дебаты начались с заявления Генерального секретаря ООН, которым тогда был Курт Вальдхайм, о том, что ООН не должна оставаться сторонним наблюдателем в то время, когда во всем мире террористами совершаются акты насилия, но принимать необходимые меры для предотвращения дальнейшего кровопролития. В то время как большинство государств — членов ООН поддержали предложение Генерального секретаря, несогласное меньшинство, включавшее многие арабские государства, а также африканские и азиатские страны, сорвали дискуссию, утверждая (с тем же рвением, что и Ясир Арафат в своем обращении к Генеральной Ассамблее спустя два года), что «люди, борющиеся за освобождение от иноземного гнета и эксплуатации труда, имеют право использовать любые методы для выражения протеста, включая применение силы».

Делегаты от стран третьего мира подкрепили свою позицию двумя доводами. Во-первых, все истинные борцы за освобождение без различия классифицируются режимами, против которых они выступают, как террористы. Нацисты, к примеру, называли террористами группы Сопротивления, боровшиеся против немецкой оккупации. Моулей эль-Хассен, представитель Мавритании, отметил, что «все освободительные движения называются террористическими теми, кто вверг их в нищету и рабство». Следовательно, осуждая терроризм, ООН тем самым закрепила власть сильных над слабыми и признанными субъектами права над непризнанными претендентами, по сути, выступив в поддержку существующего положения вещей. По словам Чен Чу, помощника представителя КНДР, таким образом ООН предлагала лишить «угнетенные народы и нации» единственного действенного оружия, с помощью которого возможно противостоять «империализму, колониализму, неоколониализму, расизму и израильскому сионизму». Во-вторых, делегаты от стран третьего мира приводили убедительные доводы в пользу того, что в данном случае уместно говорить не о самом насилии, но о «причинах, порождающих его», а именно: «нищете, неудовлетворенности, недовольстве и отчаянии», толкающих людей на насилие. По словам представителя Мавритании, который вновь объяснил, что термин «террорист» вряд ли можно применять к лицам, которым отказано в элементарнейших правах человека, а именно достоинстве, свободе и независимости, и чьи страны борются с иноземной оккупацией. Когда этот вопрос вновь был поднят год спустя, Сирия заявила, что «мировое сообщество имеет правовые и моральные обязательства поддержать освободительные движения и противостоять любым попыткам сравнения борьбы за свободу с терроризмом и незаконным насилием». В результате так и не выработавшая единого мнения о терроризме ООН стала прилагать больше усилий для укрепления международного сотрудничества в борьбе с терроризмом, выходя за рамки соглашений по отдельным вопросам данной проблемы (связанным, например, с дипломатией и гражданской авиацией).

Противоположный подход, когда отождествление с жертвой приводит к классификации акта насилия как терроризма, наглядно проявился в итогах работы парламентской рабочей группы НАТО (организации, состоящей из занимающих общепринятую позицию западных государств). В итоговом отчете подкомитета ассамблеи НАТО за 1989 год по вопросам терроризма говорится: «Убийство, похищение, поджог и прочие незаконные действия расцениваются нами как преступления, однако многие государства с большой неохотой осуждают террористические акты, считая их борьбой за национальное освобождение». Из подобных рассуждений можно сделать следующий вывод: определяющая характеристика терроризма — это сам акт насилия, а не мотивации, оправдания или основания для его применения. Подобный подход уже давно используется такими аналитиками, как Дженкинс, которые считают, что терроризм должен определяться «природой самого действия, а не принадлежностью его исполнителей и не характером их деятельности». Но такое решение проблемы также нельзя назвать удовлетворительным, так как оно не проводит четкого различия между насилием, творимым государствами, и насилием негосударственных террористических организаций. Таким образом, оно играет на руку террористам и их защитникам, которые скажут, что между самодельной бомбой, изготовленной из железной трубки и помещенной в мусорный бак на переполненном людьми базаре, которая беспорядочно и жестоко убивает или калечит всех в радиусе, измеряемом десятками метров, и высокотехнологичными точнонаводимыми снарядами, сброшенными бомбардировщиком с высоты 6000 метров, которая с той же жестокостью и беспорядочностью сеет смерть на базаре, расположенном далеко внизу, нет разницы. Подобное логическое обоснование уравнивает беспорядочные акты насилия, совершенные военными силами противника против вражеских населенных пунктов (например, налеты «Люфтваффе» на Варшаву и Ковентри, бомбежки силами союзников Дрездена и Токио, атомные бомбы, сброшенные США на Хиросиму и Нагасаки во время Второй мировой войны, и стратегия применения стратегического ядерного оружия сверхдержав в послевоенное время, согласно которой в качестве цели намеренно избираются населенные гражданские пункты противника), с насилием, творимым над внутригосударственными образованиями, обозначенными как террористические, так как и в том и в другом случае страдали мирные граждане. Именно такая точка зрения была высказана в ходе вышеупомянутых дебатов ООН представителем Кубы, который заявил, что «методы борьбы, используемые национальными освободительными движениями, не могут быть объявлены незаконными, в то время как политика насилия, применяемая в отношении некоторых лиц (вооруженными силами независимых государств), считалась бы законной». Это вполне привычный аргумент. Как мы уже заметили, террористы намеренно скрываются за терминами военного жаргона. Они сознательно выдают себя за истинных борцов за свободу, если не солдат, которые хотя и не носят униформу или знаков отличия, должны считаться в случае поимки военнопленными, а не нести уголовное наказание за свои действия. Мало того, террористы считают, что вследствие их малой численности, куда меньшей огневой мощи и нехватки ресурсов по сравнению с мощными органами обороны и национальной безопасности государства, они не имеют иного выбора, кроме как действовать тайно, выходя из тени лишь для свершения эффектных (другими словами, кровавых и разрушительных) актов насилия, с целью привлечь внимание и получить огласку для себя и своего дела. Бомба в мусорной корзине, по их мнению, это всего лишь второстепенный прием в «арсенале малобюджетного войска» и единственный способ бросить вызов и тем самым обратить на себя внимание своего могущественного соперника — государства. «Как еще мы можем оказать влияние на положение вещей? — вопрошал один из политических помощников Арафата. — Гибель людей — это ужасно, но это присуще войне, в которую вовлечены невинные люди. Они не более невинны, чем палестинские женщины и дети, убитые израильскими солдатами, и мы готовы воевать по всему миру».

Но подобные рационалистические обоснования пренебрегают тем фактом, что даже при том, что национальные вооруженные силы принесли больше смертей и разрушений, чем это сделали или стремятся сделать террористы, все же остается одно фундаментальное качественное различие между этими двумя видами насилия. Даже у войны есть свои правила и принятые нормы поведения, которые запрещают использование определенных типов вооружения (к примеру, пуля с полым наконечником, пуля дум-дум, слезоточивый газ типа «Си-Эс», химическое или биологическое оружие), некоторых тактик и незаконных вторжений на целый ряд объектов. Соответственно, в теории, если и не всегда на практике, правила ведения военных действий (соблюдаемые с начала XVII века, когда они впервые были предложены голландским юристом Гуго Гроцием[37], и впоследствии вошедшие в международное законодательство в виде знаменитых Женевских и Гаагских военных конвенций 1860, 1899, 1907 и 1949 годов) не только дают гражданским лицам, не участвующим в военных действиях, иммунитет от нападения, но также:

■  запрещают захват мирных граждан в качестве заложников;

■  налагают правила обращения с захваченными в плен или сдавшимися солдатами (военнопленными);

■  запрещают репрессалии как против гражданских лиц, так и против военнопленных;

■  требуют признавать статус нейтральной территории и права граждан нейтральных государств, а также

■  обеспечивают неприкосновенность дипломатических лиц и прочих уполномоченных представителей.

Даже поверхностное рассмотрение тактик террористов и объектов, ими атакованных за последние четверть века, показывает, что террористы нарушили каждое из вышеперечисленных правил.

Террористы нередко совершали:

■  захват мирных граждан в качестве заложников, многих из которых они впоследствии жестоко умерщвляли (к примеру, бывший премьер-министр Италии Альдо Моро и немецкий бизнесмен Ханс Мартин Шлейер, которые были захвачены в плен и позже убиты Красными бригадами и Фракцией Красной армии);

■  нанесение увечий и убийство похищенных ими военных чинов, даже при том, что те служили в миротворческих подразделениях ООН или осуществляли надзор во время перемирия (например капитан-лейтенант американской морской пехоты Вильям Хиггинс, командир отряда ООН по контролю за соблюдением перемирия, который был похищен ливанскими террористами-шиитами в 1989 году и впоследствии ими повешен[38]);

■  репрессалии против мирных граждан, зачастую в странах, удаленных от официального «театра операций» террористов, пренебрегая таким образом статусом нейтральной территории и правами граждан нейтральных государств (например, жестокая атака с применением пулеметного огня и ручных гранат на турецких евреев-паломников в синагоге Стамбула в 1986 году, осуществленная палестинской организацией Абу Нидаля в ответ на налет израильских ВВС на базу повстанцев в южном Ливане);

и наконец,

■ неоднократные нападения на посольства и прочие дипломатические и военные сооружения (например, подрыв зданий американского посольства в Бейруте и городе Кувейте в 1983 и 1984 годах, а также массовый захват заложников в резиденции посла Японии в Лиме, Перу, в 1966 — 1967 годах), намеренный захват дипломатических работников и прочих уполномоченных представителей (например, британского посла в Уругвае сэра Джеффри Джексона, похищенного левыми террористами в 1971 году, а также 52 американских дипломатов, взятых в заложники в здании дипломатической миссии в Тегеране в 1979 году).

Предположительно вооруженные силы независимых государств также были замечены в нарушении некоторых правил ведения военных действий. Однако, когда подобные правонарушения все же происходили, когда мирные граждане подвергались умышленным и жестоким нападениям во время войны и гибли от рук военных, для обозначения таких действий использовался термин «военное преступление». Какими бы несовершенными ни казались как международные, так и национальные средства судебной защиты, все же предпринимались определенные шаги для наказания нарушителя. Для сравнения, одним из главных обоснований существования терроризма является отказ подчиняться правилам ведения войны. Международный терроризм отвергает саму идею каких-либо ограничений в средствах ведения войны и демаркации военных угодий, и в меньшей степени признание нейтральных территорий. Таким образом, террористы неоднократно переносили свои местные конфликты на территории других, зачастую географически удаленных стран, не участвовавших в конфликте. И уже там намеренно впутывали людей, не имевших никакой связи с делами или претензиями террористов, в совершение жестоких актов насилия ради привлечения внимания общественности.

Освещение деятельности террористов средствами массовой информации, которые были втянуты в споры о семантике термина, разделившие ООН в 1970 году и все еще продолжающие оказывать влияние на все аспекты проблемы терроризма, добавило еще больше неясности спорам о том, кого называть террористом, а кого борцом за свободу, закрепляя неясность и скрытый подтекст за жаргоном политического насилия во имя объективности и беспристрастности. Не желая казаться ни про-партизанскими, ни предвзятыми, американские СМИ, к примеру, прибегали к обозначению террористов, зачастую в одном и том же сообщении, как партизан, вооруженных бандитов, налетчиков, боевиков и даже солдат. Исследования случайной выборки сообщений американской прессы за период с июня по декабрь 1973 года о действиях палестинских террористов, взятой из архивов и базы данных по терроризму университета Сент-Эндрю в Шотландии, наглядно продемонстрировали подобную практику. Из восьми заголовков статей, посвященных одному и тому же происшествию, для обозначения нарушителей в шести случаях использовалось слово «партизаны» и только в двух — «террористы». В отношении статей наблюдалась еще одна интересная закономерность: в соответствии с сообщениями, в которых говорилось о только что совершенных особо ужасных и трагических преступлений, то есть когда речь шла о гибели или ранении невинных людей (например, захват авиалайнера компании «Пан-Американ» в римском аэропорту, в ходе которого погибли 22 человека), преступников называли словом «террористы», а их действия — терроризмом (за исключением одной статьи, где это было сделано один раз, прежде чем снова вернуться к нейтральной терминологии — «боевики», «бойцы» и «атака партизан») чаще, чем в сообщениях о менее серьезных происшествиях. И все же одна передовица газеты «Нью-Йорк тайме» («New York Times»), менее сдержанной в описании данного происшествия, изображает его «кровавым» и «бессмысленным», а также использует слова «террорист» и «терроризм» попеременно с терминами «партизаны» и «экстремисты». Однако шестью месяцами ранее, когда та же газета вела рассказ о другом нападении террористов, в статьях полностью отсутствовали термины «террорист» и «терроризм». Вместо них использовались слова «партизаны» и «сопротивление» (как в словосочетании «движение Сопротивления»). Газета «Крисчен сайенс монитор» («The Christian Science Monitor»), рассказывая о захвате самолета в Риме, также избегала слов «террорист» и «терроризм», предпочитая им термины «партизаны» и «экстремисты»; в сообщении новостного агентства «Ассошиэйтед Пресс» («Associated Press»), опубликованном в номере «Лос-Анджелес тайме» («Los Angeles Times») на следующий день после происшествия, также используется слово «партизаны», тогда как две статьи газеты «Вашингтон пост» («Washington Post») на ту же тему называют преступников «боевиками» и «партизанами».

Эта рабская преданность терминологическому нейтралитету, которую впервые отметил более двадцати лет назад Дэвид Рапопорт[39], по-прежнему актуальна и сегодня. Статья 1997 года в «Интернэшнл геральд трибьюн» («International Herald Tribune»), парижской газете, выпускаемой совместно с «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон пост», сообщавшая об убийстве в Алжире тридцати человек, называла убийц террористами в заголовке, затем менее предосудительным термином «экстремисты» во вступительном абзаце и куда более неопределенным словосочетанием «исламские фундаменталисты» в третьем абзаце статьи. Для Алжира, который с 1992 года захлестнула неослабевающая волна насилия и кровопролития и где количество смертей в результате террористических актов превысило цифру в 75000, явно не хватает четкого разграничения понятий «террористы», простые «экстремисты» и обычные «фундаменталисты». В одинаковой степени заслуживает внимания статья, напечатанная на обороте той же страницы, где описаны «десятилетия не связанных между собой единичных партизанских вылазок Ирландской республиканской армии в Северной Ирландии». Однако полвека назад та же газета без малейших колебаний использовала слово «террорист», говоря о событиях в Израиле, произошедших до обретения им независимости, где два молодых еврея в ожидании казни за нападение на британские военные объекты покончили жизнь самоубийством. Другие сообщения прессы за тот же отрезок времени в лондонской «Тайме» и «Палестин пост» с равной легкостью назвали обстрел британской военной штаб-квартиры и государственного секретариата в иерусалимском отеле «Царь Давид» еврейскими террористами террористическим актом, совершенным террористами. Сходным образом и, возмояаю, в самом прямом значении этого слова террористами называли коммунистических террористов, с которыми сражались британские силы в Малайе в 1940 — 1950-е годы. Тогда для краткости их называли КТ — коммунисты-террористы. И вот о чем говорил Рапопорт в 1970-е: «Стараясь подкорректировать язык в политических целях, журналисты способны сделать его абсолютно бесполезным».

В результате подобной склонности к уравниванию и сглаживанию оттенков на сегодняшний день не существует единого общепринятого понятия «терроризм». Различные департаменты и агентства даже одного и того же правительства зачастую совершенно по-разному понимают значение слова «терроризм». К примеру, Госдепартамент США использует такое определение терроризма, содержащееся в разделе 22 свода законов США, параграф 2656f (d):

«Предумышленное, политически мотивированное насилие, осуществляемое против мирных объектов субнациональными группами или секретными агентами, как правило, направленное на оказание влияния на общественность».

В то же время Федеральное бюро расследований (ФБР) США определяет терроризм как «незаконное применение силы либо насилия против лиц или собственности, направленное на устрашение или принуждение правительства, гражданского населения либо любого общественного сегмента ради достижения политических или социальных изменений».

Министерство обороны США дает следующее определение: «... незаконное применение силы по собственной воле либо по принуждению против лиц или собственности с целью устрашить/оказать давление на правительство или общество, часто ради достижения политических, религиозных или идеологических целей».

Каждое из приведенных выше определений отражает приоритеты и интересы каждого из этих органов власти. Госдепартамент делает акцент на предумышленный и спланированный либо хорошо просчитанный характер действий террористов в противовес более спонтанным актам политического насилия. Это определение единственное из трех, где ударение ставится как на неизбежной политической подоплеке терроризма, так и на фундаментальной субнациональной характеристике террориста. Определение, используемое Госдепартаментом, однако, не показывает психологического аспекта терроризма. Угроза насилия так же страшна, как и сам акт насилия, поэтому терроризм помимо уничтожения объекта стремится оказать длительное психологическое влияние на широкую целевую аудиторию. Как лаконично подметил Дженкинс два десятилетия назад, «терроризм — это театр».

Учитывая, что миссия ФБР заключается в расследовании и раскрытии преступлений, в том числе и политических (терроризм), не удивительно, что предложенное им определение ставит на первое место совершенно иные аспекты. В отличие от толкования термина Госдепартаментом, это определение принимает во внимание психологические аспекты террористического акта, делая ударение на принудительную и устрашительную природу терроризма. Определение, используемое ФБР, также подразумевает гораздо более широкую категорию мишеней террористов, чем просто невоенные объекты, имея в виду не только правительства и граждан, но также неодушевленные предметы, такие, как частная и общественная собственность. Определение, предлагаемое ФБР, кроме того, признает, что главными целями террористической деятельности является влияние как на политическом, так и на социальном уровне, хотя и не дает по этому поводу более четких разъяснений.

Министерство обороны предлагает определение терроризма, которое, вероятно, является наиболее полным из трех. Главное место в нем отведено угрозе терроризма, как, впрочем, и непосредственному акту насилия. Отмечается, что целью террористов является как общество в целом, так и отдельные правительства. Затрагиваются религиозные и идеологические цели терроризма наряду с фундаментальными политическими целями, но любопытным образом упускает из виду социальный аспект, присутствующий в определении ФБР.

Не только отдельные учреждения внутри одного и того же правительственного аппарата не могут выработать единого определения терроризма. Эксперты по данному вопросу и признанные всеми ученые и филологи также не способны прийти к единому решению. В первом издании авторитетного изыскания «Политический терроризм: методика исследования» Алекс Шмид посвятил более сотни страниц рассмотрению ста с лишним определений терроризма, пытаясь таким образом найти наиболее полное и исчерпывающее. Четыре года спустя в своем втором издании Шмид так и не приблизился к цели исследования, признавшись в первой фразе переработанного издания, что «...поиск точного определения термина по-прежнему продолжается». Уолтер Лэкер признал невозможность отыскать определение терроризма в обоих изданиях монументального труда, посвященного данной проблеме, подкрепив это соображениями о том, что такая задача представляется ему невыполнимой и не стоящей затрачиваемых усилий. «Десять лет споров о типологиях и дефинициях, — писал он об исследовании, проведенном Шмидом, — не слишком-то способствовали увеличению наших познаний в данном вопросе». Точка зрения Лэкера подкреплена различными словарными категориями, встречающимися в 109 дефинициях, рассмотренных Шмидом в его всестороннем исследовании (см. таблицу на с. 44).

В конце этого исследования Шмид спрашивает, содержит ли вышеприведенный список все элементы, необходимые для составления четкой дефиниции. Его ответ — «скорее всего, нет». Если отыскать определение слова «терроризм» невозможно, как утверждает Лэкер, или, по крайней мере, бесполезно пытаться собрать из этой головоломки действительно четкое определение термина, можем ли мы, по словам Шми-да, сделать из этого вывод, что феномен терроризма не поддается четкому и даже более-менее ясному определению? Это не совсем так. Если найти определение терроризма невозможно, то мы можем, по крайней мере, успешно отделить его от прочих видов насилия и выделить характерные особенности. Тогда терроризм можно будет считать отдельным и самостоятельным проявлением политического насилия, каковым он и является.

Таблица 1. Повторяемость дефиниционных элементов в 109 дефинициях слова «терроризм»

Повторяемость элемента                                                                (^в '°1

1.  Насилие, применение силы                                                        lt;"gt;5

2.  Политический                                                                                    65

3.  Подчеркнутый страх, террор                                                         -51

4. Угроза                                                                                                   47

5.  (Психологическое) влияние и (ожидаемая) реакция           41,5

6.  Различение «жертва — цель»                                                       37,5

7.  Намеренное, спланированное, систематическое, организованное действие

8.  Метод борьбы, стратегия, тактика                                            °"'^J

9.  Необычность (исключительность), нарушение общепринятых правил, отсутствие каких-либо ограничений по соображениям гуманности      30

10.  Принуждение, вымогательство, призыв к одобрению        28

11.  Получение огласки                                                                      21,5

12.  Произвольность, случайный неличный характер, неразборчивость                                                                             21

13.  Выбор жертвы из числа мирных граждан, гражданских лиц, граждан нейтральных стран,

лиц, не участвующих в конфликте                                             *■*••gt;

14.  Запугивание                                                                                      *⁷

15.  Подчеркнутая невинность жертв                                            1э,э

16.  Группа, движение, организация в качестве правонарушителя                                                                            14

17.  Символический аспект, стремление продемонстрировать общественности свои взгляды        13,5

18.  Непрогнозируемый, непредсказуемый, неожиданный характер проявления насилия                           9

19.  Тайная, подпольная деятельность                                                9

20.  Повторяемость, серийный или наступательный характер насилия                                                                               '

21.  Преступник                                                                                        "

22.  Предъявление требований к третьим сторонам                       4

Взято из книги: Schmid A.P. et al. Political Terrorism: A New Guide to Actors, Authors, Concepts, Data Bases, Theories, and Literature. New Brunswick: Transaction Books, 1998. P. 5 — 6.

Начнем с партизанской войны. Терроризм часто путают, уравнивают и считают созвучным с партизанской войной. Это вполне оправданно, так как партизаны часто применяют ту же тактику (убийства, похищения, подрыв общественных зданий, взятие заложников и т.д.) с теми же целями (запугивание и принуждение, то есть оказание влияния на поведение людей посредством страха), что и террористы. К тому же террористы, как и партизаны, не носят ни специальной униформы, ни каких-либо знаков отличия и, таким образом, зачастую неотличимы от мирных граждан. Однако, несмотря на склонность смешивать и тех и других в одну общую категорию преступных лиц, между ними существуют коренные различия. Термин «партизаны», к примеру, в наиболее широком значении слова применяется для обозначения более многочисленной группы вооруженных лиц[40], которые действуют как военное подразделение, нападают на военные объекты противника, стремятся захватить и удержать территорию (пусть даже на одни сутки), при этом поддерживая контроль или суверенитет над отдельно взятой географической территорией и ее населением. Террористы, однако, не действуют в открытую, как вооруженные подразделения, не пытаются захватить какие-либо территории, намеренно избегают столкновений с вооруженными силами противника и редко осуществляют контроль или требуют верховенства над какой-либо территорией или ее населением.

Полезно будет провести различия между террористами и обычными преступниками. Как и террористы, преступники применяют насилие для осуществления определенных целей. Однако при схожести самих актов насилия — похищение, убийство, поджог — цель и мотивация различаются. Применяет ли преступник насилие для получения денег, материальной выгоды, или с целью убийства, или ранения жертвы ради вознаграждения, он действует исключительно в собственных интересах и ради собственной (материальной) выгоды. Более того, в отличие от терроризма, акт насилия, совершенный обычным преступником, не предполагает наличия последствий или оказания психологического давления. Преступник все же может использовать недлительный акт насилия для устрашения жертвы, например поднести к голове банковского служащего пистолет во время ограбления, чтобы добиться подчинения и покорности. Однако в таком случае грабитель банка не передает никакого (будь то политическое или иное) послания посредством совершения акта насилия, а лишь ускоряет передачу ему требуемых материальных благ, в данном случае денег. Следовательно, преступное действие не направлено на достижение какого-либо эффекта, помимо осуществления непосредственной задачи грабителя. Более того, насилие не направлено на передачу послания никому, кроме банковского клерка, чье содействие необходимо грабителю. И, возможно, самое главное — это то, что преступник не задается целью оказать влияние на общественное мнение. Единственная его цель — скрыться с награбленным или исполнить свой корыстный замысел как можно скорее и проще, так, чтобы получить свое вознаграждение и наслаждаться плодами своих криминальных трудов. В противоположность этому главная задача насилия, творимого террористами, — изменить в итоге систему. Обычному же преступнику до системы нет никакого дела.

Террорист также отличается от убийцы-фанатика, который может применять схожую тактику (убийство, подрыв) и, возможно, даже ставит перед собой те же цели (смерть политического деятеля). Однако при схожести тактики и объектов нападения террористов и убийц-фанатиков их цели различаются. Несмотря на то, что цель террориста является неизбежно политической (как правило, смена или существенное изменение политической системы посредством применения насилия), цель убийцы-фанатика чаще всего является идиосинкратической, абсолютно эгоцентричной и глубоко личной. Случай с Джоном Хинкли, совершившим попытку покушения на жизнь президента США Рейгана в 1981 году ради привлечения внимания актрисы Джоди Фостер, как раз относится к рассматриваемому вопросу. Его действиями руководила не политическая мотивация и не идеологические убеждения, но глубоко личное желание произвести впечатление на своего кумира, убив президента. Эта целиком аполитичная мотивация ни в коей мере не может идти в сравнение с доводами народовольцев в пользу проводимой ими операции по устранению царя-тирана и его окружения, как, впрочем, и с попытками Ирландской республиканской армии убить премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер и ее преемника Джона Мэйд-жора в расчете на резкую смену британской политики в отношении Северной Ирландии. Более того, как не может один человек назваться политической партией, так и убийца-одиночка не должен считаться отдельной террористической группировкой. В этой связи, хотя убийство кандидата в президенты и сенатора Роберта Кеннеди Ширханом Ширханом[41] в 1968 году и имело политические мотивы (выражение протеста против поддержки США Израиля), нельзя с уверенностью назвать это убийство террористическим актом, так как Ширхан не принадлежал к какой-либо политической группе и действовал самостоятельно, движимый личной неудовлетворенностью и глубокой враждебностью, разделяемой лишь несколькими сторонниками. Чтобы называться терроризмом, насилие должно быть совершено организованной общностью с какой-либо конспиративной структурой и распознаваемой цепью управления, а не отдельным лицом, действующим по собственному желанию.

Наконец, следует особо подчеркнуть тот факт, что в отличие от обычного преступника или убийцы-фанатика террорист не преследует чисто личные цели, его действия не продиктованы желанием набить карман, или удовлетворить какую-либо личную потребность, или выразить свое недовольство. Террорист — это всегда альтруист: он верит, что служит «благому» делу, которое задумано с целью обретения лучшей доли для широкого круга сторонников, будь то вымышленные лица или реальные, интересы которых представляет террорист или террористическая организация. Преступник же не служит никакому делу, а лишь увеличению собственного благосостояния и материальному насыщению. В самом деле, как сказал Конрад Келлен, «террорист, не служащий какому-либо делу (хотя бы в собственном воображении), не террорист вовсе». И все же принадлежность к какому-либо делу или отождествление с ним не является достаточным критерием для отнесения лица к числу террористов. Таким образом, становится ясна разница между террористами и политическими экстремистами. Естественно, многие лица имеют самые разные радикальные и экстремистские воззрения и убеждения, и многие из них принадлежат к самым разным радикальным и даже незаконным и запрещенным политическим организациям. Однако если они не применяют насилие для осуществления своих замыслов, то не могут быть отнесены к террористам. Террорист — это, по существу, преступный интеллектуал, готовый и привыкший к использованию насилия для достижения цели.

Чтобы выявить различия между террористами и прочими преступными элементами, а также отделить терроризм от других видов насилия, мы выработали ряд критериев. Итак, терроризм является:

■  исключительно политическим в своих целях и мотивах;

■  насильственным или, что не менее важно, угрожающим насилием;

■  предназначенным для оказания длительного психологического влияния, а не только уничтожения конкретной жертвы или объекта;

■  проводимым организацией с распознаваемой цепью управления или конспиративной ячеечной структурой, чьи представители не носят униформу или знаки отличия; и наконец,

■  учиняемым внутринациональной группой или негосударственным образованием.

Таким образом, мы можем попытаться определить терроризм как намеренное создание и использование страха путем применения насилия или угрозы насилия ради достижения политических изменений. Все террористические акты включают в себя насилие или его угрозу. Терроризм предназначен для оказания длительного психологического влияния, а не только уничтожения конкретной жертвы или объекта атаки террористов. Задача терроризма — сеять страх изнугри и таким образом запугивать куда большую целевую аудиторию, которой может являться соперничающая этническая или религиозная группа, целая страна.

В апреле 1983 года «Хезболла» взорвали посольство США в Ливане национальное правительство или политическая партия, а также общественное мнение в целом. Терроризм предназначен для установления власти там, где ее нет, или для укрепления власти там, где она недостаточно сильна. Посредством огласки, создаваемой их насилием, террористы пытаются заполучить рычаг давления, влияние и власть, которых им не хватает для воздействия на политические изменения на мировом или локальном уровне.