"Нисхождение" - читать интересную книгу автора (Хайсмит Патриция)

Глава 22

В восемь часов следующего вечера Ингхэм не продвинулся в отношениях с Иной ни на шаг. Ей очень понравилось в Сфаксе — в его «Голубом путеводителе» она прочитала о мечетях одиннадцатого века, о римских мозаиках, — однако он улавливал в ней некоторую сдержанность, лишавшую его энтузиазма и инициативы. Он нашел подарок для Джои — голубой кожаный чемоданчик с петлями внутри, где можно было хранить карандаши и кисти. Они взяли напрокат довольно тяжелую весельную лодку и немного покатались на ней. Потом купались и валялись на солнце.

Ингхэм хотел спросить, какую церковь она посещает в Бруклине. Это не могла быть католическая церковь, поскольку семья Ины всегда тяготела к протестантизму. Но он так и не отважился задать ей этот вопрос. Купив в Сфаксе копченую рыбу, черных оливок и хорошего французского вина, Ингхэм пригласил Ину поужинать у него дома.

Иенсен выпил с ними, но от ужина отказался. Теперь в хозяйстве Ингхэма имелся избыток тарелок, три вилки и три ножа. Только соль была грубого помола; он как-то купил ее в спешке и хранил в соуснике, где она совсем отсырела. Ингхэм водрузил на стол две свечи, вставленные в бутылки из-под вина.

— Романтический ужин при свечах, — рассмеялся он, — хотя из-за этой чертовой жары нам придется отодвинуть их на дальний край стола! — Сняв нагар на одной из свечей, Ингхэм отпил глоток отличного красного вина и произнес: — Ина, может, мы поедем в Париж вместе?

— Когда? — слегка удивилась она.

— Да хоть завтра. Или в любой другой день. Проведем там остаток твоего отпуска. Дорогая, я хочу, чтобы мы поженились. Я хочу всегда быть с тобой. И я не хочу, чтобы ты уезжала от меня даже на неделю.

Ина улыбнулась. Она явно обрадовалась его предложению, Ингхэм был уверен в этом.

— Послушай, мы могли бы пожениться в Париже. И, вернувшись в Нью-Йорк, преподнести всем сюрприз.

— Но разве ты не хочешь закончить свою книгу здесь?

— О, это! Она практически закончена. Я уже несколько раз говорил тебе об этом, но я всегда имею обыкновение тянуть под конец. Как если бы мне совсем не хотелось заканчивать ее. Но я уже знаю конец. Деннисона ненадолго посадят в тюрьму и подвергнут психиатрическому лечению, затем он выйдет на свободу и снова примется за старое. С этим у меня нет проблем. — Ингхэм встал и обнял Ину за плечи. — Ты согласна выйти за меня замуж, дорогая? В Париже?

— Можно я дам ответ через несколько минут?

Ингхэм отпустил ее.

— Ну конечно. — Он был удивлен и немного разочарован. Он почувствовал, что должен первым нарушить молчание. — Понимаешь… я специально не стал напоминать тебе о Джоне. Надеюсь, я не слишком много говорил об этом. Поскольку мне казалось, что тебе это будет неприятно. Это так?

— Полагаю, что да. Я же сказала, что это была ошибка. Так оно и было.

В голове Ингхэма словно все перевернулось, события и факты вдруг перемешались. Он чувствовал, что все, что он скажет сейчас, будет иметь решающее значение, и он боялся сказать что-нибудь неправильно.

— Ты еще любишь его?

— Нет, конечно нет.

Ингхэм пожал плечами, обескураженный, но она этого, видимо, не заметила, поскольку опустила глаза.

— Тогда в чем дело? Или, если хочешь, отложим этот разговор до завтра?

— Нет, я не хочу ждать до завтра.

Ингхэм снова сел на свое место.

— Я чувствую, что ты изменился, — заметила Ина.

— Как это?

— Стал немного… грубее. Как… — Она подняла голову, указывая наверх, где находились комнаты Иенсена. — Он, похоже, имеет на тебя слишком сильное влияние, а ведь он… почти битник. — Оба знали, что Иенсена нет дома, поэтому даже не пытались приглушить голоса.

Ингхэм почувствовал, что Ина уклоняется в сторону от того, что действительно хотела сказать.

— Нет, он совсем не такой. К тому же он из очень приличной семьи.

— А это имеет значение?

— Моя милая, я не так давно знаю Андерса, и вполне вероятно, что через несколько дней никогда больше не увижу его.

— Тогда скажи мне, что на самом деле случилось с тем арабом… что он пытался сделать — хотел ограбить твое бунгало?

Ингхэм отвернулся от нее и отер рот салфеткой, служившей посудным полотенцем.

— Этого Фрэнсиса Адамса следовало бы гнать пинками до самого Коннектикута. Суется куда не надо, проклятый недоносок. Делать ему больше нечего.

Ина молча смотрела на него.

Вспыхнувший внутри Ингхэма гнев мешал ему говорить. Кто бы мог подумать, что эта дурацкая история встанет между ними, и это после того, как они справились с куда более серьезными проблемами — с Джоном Кастлвудом, с его разводом с Лоттой, который едва не сломал Ингхэма даже после того, как он уже встретил Ину, — они прошли через все, и вот теперь еще это! Ингхэм устал давать показания, произносить речи, защищаться. Он промолчал. Он понимал, что вопрос Ины звучал как ультиматум. Это все равно как если бы она напрямую сказала: «Я не выйду за тебя замуж, пока ты не скажешь мне, что случилось. Это правда, что ты убил того старого араба?» Ингхэм усмехнулся. Ну какое отношение имел ко всему этому старый Абдулла?

В этот вечер Ингхэм не стал подниматься в номер Ины. У себя в комнате он не мог заснуть. Но ему было все равно. Он встал и подогрел себе кофе. Иенсен заходил к ним около десяти, пожелал спокойной ночи и поднялся к себе наверх. Сейчас свет у него был погашен. Шел второй час ночи.

Ингхэм вытянулся на кровати. Что будет, если сказать ей правду? Совсем не обязательно, что она передаст все НОЖу. Одна мысль об этом выводила Ингхэма из себя. Но разве он несколько дней тому назад не принял решение никогда ей об этом не говорить? Но если он промолчит, — а ведь она явно подозревает, что он убил человека, — то потеряет ее. Эта мысль привела Ингхэма в ужас. Представляя себя без Ины, он чувствовал, что теряет моральные принципы, свои амбиции и даже уважение к самому себе.

Ингхэм сел, обеспокоенный тем фактом, что если скажет правду Ине, то выставит себя перед нею лжецом, вравшим ей прямо в глаза столько дней. Хотя она не слишком верила ему, в противном случае давно перестала бы приставать с такими вопросами, однако он добился другого — превратил себя в труса и лгуна. Это была серьезная дилемма. Ингхэм мог сто раз повторять: «Ну при чем тут этот старый ублюдок?» — ничего не менялось.

Или теперь уже поздно делать признание? Он страшно устал.

«Давай попробуй размышлять объективно», — сказал он сам себе. Он представил, будто видит себя в темном бунгало со стороны — испуганного звуком открывшейся двери (на самом деле он представлял на своем месте кого-то другого, совсем другого испуганного мужчину), разозленного и встревоженного предыдущим ограблением своего бунгало. Разве любой другой на его месте не запустил бы в грабителя первым, что попало бы ему под руку? Потом он представил себе живого араба, целого и невредимого, которого знали многие, и с точки зрения морали и закона не менее ценного человека, чем… президент Кеннеди. Ингхэм на девяносто процентов был уверен, что убил араба. Он пытался отделаться от этих мыслей или заглушить их, убеждал себя, что араб получил по заслугам и был совершенно пропащим. Но если предположить, что он убил негра или белого при тех же самых обстоятельствах в Штатах, закоренелого домушника например? Что было бы тогда? Ему пришлось бы за это отвечать. Состоялось бы недолгое судебное разбирательство или слушание дела, затем, скорее всего, оправдание в непредумышленном убийстве, но только не то, что здесь. Разве можно ожидать, что в Америке найдутся законопослушные граждане, способные спрятать труп и не заявить об этом в полицию?

Несмотря на то, что ему будет стыдно, он должен во всем признаться Ине, решил Ингхэм. Он расскажет ей о своем страхе, о ненависти, охватившей его в ту ночь. Он не станет оправдывать себя за то, что лгал. Ингхэм представил себе, как она будет поначалу шокирована, но потом все поймет и простит его, если только вообще ставила ему это в вину. Вполне возможно, подумал Ингхэм, что она ни в чем его не обвиняла, а просто желала знать всю правду.

Ингхэм зажег свет и закурил. Потом включил транзисторный приемник. Повертев ручку в поисках музыки, он наткнулся на баритон американца, вещавшего: «…мир для всех». Голос звучал вкрадчиво:

«Америка — это страна, которая всегда готова протянуть руку дружбы и доброй воли всем народам — любого цвета и вероисповедания, — руку помощи всем людям, которым она необходима, чтобы свергнуть угнетающие их силы, чтобы научить их помочь самим себе, помочь победить нищету…»

Ингхэм почувствовал отвращение. Хорошо, тогда верните индейцам их земли! Какое замечательное начало, прямо у себя дома! Но не тот кусок бесплодной пустыни, который вам не нужен, а захваченную вами плодородную землю, которая чего-то стоит. Вроде Техаса, например. (Хотя нет, о господи, Америка оттяпала его у Мексики!) Ну тогда Огайо. В конце концов, название штата индийское, в честь протекающей там реки.

«…что каждый солдат, в форме американских вооруженных, военно-воздушных или военно-морских сил, знает, что, на каких бы берегах он ни оказался, вместе с привилегией защищать Соединенные Штаты на него возлагается ответственность за соблюдение прав человека…»

Ингхэм с такой злостью выключил приемник, что кнопка осталась у него в руке. Он бросил ее на кирпичный пол; она подпрыгнула и куда-то отскочила. Это был не НОЖ, этот откормленный стейками и мартини, нанятый за деньги вещатель «Голоса Америки» или Армии США, но эти слова вполне могли принадлежать и ему. Неужели кто-то купился на них? Конечно нет. Это пустой звон, пролетающий мимо безразличных ушей и заставляющий кое-кого из американцев в Европе посмеиваться, это та болтовня, которую люди согласны терпеть только ради следующей за ней танцевальной музыки. И все же кто-то глотает эту пропаганду, иначе ее давно прекратили бы транслировать. Такие беспокойные мысли одолевали Ингхэма в два двадцать пять ночи. Он подумал о НОЖе, который находился всего в миле от него и мыслил теми же категориями, засоряя ими эфир за плату — НОЖ не стал бы лгать по этому поводу. За деньги русских. Возможно, он получает в месяц не больше десяти долларов. Ингхэм скорчился в постели, решив, что живет в безумном мире и что сам не вполне нормален.

Его память вернулась к первым минутам его появления на земле Туниса. В аэропорту. Внезапный, шокирующий зной воздуха. Полдюжины грязных арабских обезьян, уставившихся на пассажиров, на него самого взглядом исподлобья, что Ингхэм счел за признак злобы и подозрительности, хотя позже понял, что для арабов это совершенно обычный взгляд. Ингхэм тут же почувствовал себя чересчур заметным и до отвратительности бледным и несколько неприятных минут думал: «Как же они ненавидят нас, эти темнокожие. Это их континент, а что здесь делаем мы? Мы известны им не с самой лучшей стороны, потому что белые давно наследили в Африке». На какое-то мгновение Ингхэма охватил настоящий животный страх, едва ли не ужас. Вот вам и Тунис, маленькая страна, обозначенная на карте не так далеко от Марселя (но насколько другая!), названная Бургиба почтовой наклейкой на чемодане Африки.

Ингхэм понимал, что находится в довольно щекотливом положении.

Вдруг ему пришло в голову, что, прежде чем разговаривать с Иной, ему надо переговорить с Моктой. Он не мог попросить об этом Иенсена. Это могло оказаться бесполезным, и все же вдруг Мокта на этот раз скажет правду? Вдруг подтвердит факт, — если это факт, — что той ночью Абдулла был убит. С какой стати, подумал Ингхэм, он должен говорить Ине, что убил араба, если он никого не убивал?