"Лунный Зверь" - читать интересную книгу автора (Вереснев Игорь)

Глава 15 Да Винчи. Миссия «Феокл, апостол Единого и Всемогущего»

Деньги кончились, как всегда, неожиданно. Теперь Винч сидел голодный, трезвый и злой. Клял себя за невовремя проявленную щепетильность. Всего две недели назад было ох какое заманчивое предложение! Отказался, больно уж много грязи в сюжете. Подумаешь! Сейчас без дерьмеца ни одна игрушка не выходит. Законы рынка, мать их так!

Хуже всего не то, что жрать и пить нечего, — срок арендного платежа на носу. Отрубят, на хрен, хранилище…

Винч старался примириться с этой грустной мыслью. Сидел с утра за компьютером, проверял, получится ли что-то перетащить на локальные диски. И чистил их заодно от старого мусора. Ту битую ссылку он заметил не сразу. Проскочил на полуавтомате. И остановился. «Э, что за фигня? Откуда оно взялось?» Поругал себя за невнимательность. Еще два месяца назад закатал все ценное из рэмовского проекта в компакты и вычистил из хранилища. А ссылочку забыл коцнуть. Исправим…

То ли рука дрогнула, то ли фаза луны для нейронных сетей компа неблагоприятной оказалась, вместо «Удалить» выполнилась «Открыть». А через несколько секунд у Винча отвисла челюсть. Игра явно запускалась. Пропустив стартовое меню, на экране вспыхнула карта мира Дарины. А дальше, не требуя ввести координаты, не ожидая выбора аватара, началось погружение. Без всякого шлема, без перчаток-манипуляторов. Будто карта на экране набрала глубину и рванула на встречу, заполняя весь мир вокруг. Охнув, Да Винчи уцепился за подлокотники кресла, как утопающий цепляется за соломинку.

Большой зал Академии выглядел помпезно. Обитые дорогим бархатом кресла, тяжелые, украшенные золотой тесьмой портьеры на стенах, искусная лепка на уходящем ввысь куполе, свисающая на золотых цепях хрустальная люстра в тысячу свечей. В этом зале читали лекции студиозам известнейшие профессора Империи, здесь проходили торжества во имя Науки и Просвещения, чествовались величайшие умы всех стран и народов.

Сегодня в Академии шел суд. Судили обманщика, мракобеса, посмевшего усомниться в научном объяснении Мироздания. Посмевшего оспорить незыблемость, универсальность и совершенство законов Природы. Судили Феокла. Он стоял в углу подиума, охраняемый, словно главарь банды разбойников, дюжиной вооруженных до зубов солдат. Стоял, внимательно вслушивался в каждое слово высокообразованных обвинителей, всматривался в лица людей вокруг. Страха не было. Правда ведь на его стороне! Правда и сила. Нужно лишь ждать и верить — Бог не оставит своего первого слугу в этом мире.

В мягких креслах разместились самые важные лица Тарсуса. Столичные вельможи, государственные сановники, их жены, пришедшие не столько поглазеть на судилище, сколько пощеголять друг перед другом нарядами и драгоценностями. Позади них, в амфитеатре и на галерке, собралась публика попроще. Худородные провинциальные дворянчики, волей случая оказавшиеся в стольном граде, купцы, хозяева ремесленных мастерских и мануфактур. Вели себя все непривычно тихо и скромно. Еще бы! Напротив, в ложе, сидел почтивший своим присутствием судилище Император. Его черный камзол контрастно выделялся на фоне разноцветных нарядов придворных дам, сгрудившихся вокруг.

Солдаты, вельможи, Император — все они были наблюдатели процесса. А участники собрались на подиуме. Ученый совет, восседавший за длинным красным столом, Главный обвинитель в мантии цвета индиго и черной квадратной шапочке с белым меховым бубоном. И обвиняемый, в штопаной полотняной рубахе, свисающих бахромой штанах, стоптанных башмаках. Наблюдателям сразу видно, на чьей стороне правда и сила… Ничего им пока не видно!

— Так ты продолжаешь настаивать, что наш мир создан неким высшим существом? Что научные трактаты, составленные лучшими умами человечества на протяжении сотен поколений, — не более чем досужее фантазирование? Что Истина известна лишь тебе, малограмотному матросу, не способному и одно предложение написать без ошибок?

— Истина доступна любому, кто ее не боится. Кто доверяет своему разуму больше, чем изъеденным червями манускриптам.

Тихий гул пробежал по залу. Профессор недовольно нахмурился.

— Ты еще и наглец вдобавок. Тупой, невежественный наглец. Как можно упорствовать после диспутов, в которых ученейшие мужи Академии неоспоримо доказали тебе все действующие законы Природы? Объяснили все наблюдаемые явления? За исключением тех, разумеется, которые ты сам выдумал. Как убедить тебя, если ты глух к логике?

— Как могут сто ученых убедить селянина, что не существует никакой курицы, несущей яйца? Если они видят эти яйца только в качестве омлета на своих золотых тарелках и в их трактатах написано, что омлет этот готовится кухаркой на кухне посредством сковороды, очага и огня?

Теперь гул в зале стал громче. Кажется, на галерке он перемежался сдержанными смешками. А из лоджии донесся звонкий голосок

— А он забавный. Из него мог бы получиться придворный шут.

Феокл поднял голову. Молоденькая девушка в белом кружевном платье, примостившаяся в ногах Императора, смотрела на него благосклонно. То ли родственница, то ли любовница правителя. Встретившись с подсудимым взглядом, улыбнулась, жеманно прикрыв губки веером.

— В самом деле, шут, — процедил сквозь зубы тоже услышавший реплику обвинитель. — Так ты, значит, видел «курицу», снесшую наш мир?

— Да, я видел Бога. Я говорил вам об этом. Теперь повторю при всех.

— И где же ты его видел, если не секрет? — вкрадчиво поинтересовался профессор. — Он живет в золотом дворце на вершине высочайшей горы? Либо ты заметил его изумрудный остров во время своих морских путешествий? Где нам искать твоего бога?

Историю «встречи» подсудимого с «богом» он знал прекрасно. На допросах к этому возвращались многократно, надеясь уличить Феокла в противоречиях. Так что сейчас вопрос предназначался для зрителей. Собственный сарказм казался обвинителю верхом остроумия. Однако мошенник только улыбнулся и терпеливо принялся в который раз повторять:

— Бога не нужно искать. Он сам найдет вас, если

понадобится. Найдет всегда и везде, скрыться от его глаз невозможно. Я встретил его ночью. На дороге близ Пиринских гор.

— Создатель мира слоняется, подобно бродяге? Как он выглядел? Уверен, тоже как бродяга. Твои выдумки глупы и смешны!

— А мне он нравится, — перебила обвинителя девушка в белом, — Ваше величество, давайте возьмем его к себе шутом. Он умеет забавлять.

— Он слишком умен для шута, дорогая, — нежно коснулся пальцами ее ушка Император.

Профессор, подобострастно ждавший окончания короткого спора в ложе, негодующе вскинул руки.

— Умен?! Ваше величество, не оскорбляйте присутствующих здесь ученых мужей, одаривая этого болвана таким эпитетом. Это неизлечимо больной сумасшедший. И его бред опасен! Мы должны как можно скорее избавиться от него.

Девушка, не желающая уступать понравившуюся ей игрушку, надула губки.

— Чем же он опасен?

— Законы, на которых зиждется наше Мироздание, незыблемы, ваше высочество, — поклонился ей ученый. — Они объясняют все. В том числе объясняют, почему люди рождаются неравными. Одних Природа одаривает высоким умом. Других, — вновь поклон, в сторону Императора, — талантом властвовать. Третьих — удивительной красотой. Четвертых — силой и храбростью. Пятых — умением искусно работать руками. Люди разные, и это незыблемо. Никому не придет в голову браться за дело, для которого ты не рожден. Этот же человек утверждает, что мир создан неким «богом». И бог решает, кому отдать богатство, кому — славу. Власть его безгранична, и перед ним все люди равны. Вы, я, какой-то землепашец, вельможа и..

Профессор осекся, не решившись закончить фразу. Испуганно оглянулся на коллег, будто спрашивал: «Не слишком ли далеко я зашел?» Оправившись, добавил:

— Это самая страшная ересь, какую я когда-либо слышал. Мы понимаем, как глупо звучат его бредни. Но для неокрепших умов…

В зале воцарилась тишина. Кажется, не только профессора на подиуме чувствовали себя неуютно. Даже вельможи и сановники в первых рядах заерзали, опасливо оглядываясь, втягивая головы в плечи.

— Да, ты прав. Ересь этого человека может посеять смуту в душах наших подданных, — разрезал тишину резкий, словно удар клинка, голос Императора. — Какое наказание для него вы предлагаете?

— Наказывать следует виновных. Этот человек не виноват в своей болезни. Трактат по медицине советует душевнобольных, опасных для окружающих, держать взаперти в комнате без окон и дверей. Либо избавить их от страданий, если надежды на излечение нет. Как нам лучше поступить в данном случае?

Феокл не дал Императору ответить.

— Ваше величество! Вы можете велеть казнить меня либо замуровать в склепе. Но это ничего не изменит! Яйца готовятся не кухаркой по кулинарным рецептам, их несет курица. И мир этот создан Богом. И все, что есть в мире. Да, Бог решает, кого одаривать умом, кого — силой или красотой. Но он одаривает достойных! Да, императорская власть дарована им, ваше величество. Но разве нужно этого стыдиться? Вы Император потому, что нет никого, более достойного этого титула. И вы, ваше высочество, награждены ослепительной красотой потому, что достойны быть первой красавицей Империи. Мы все должны благодарить Бога за то, что он делает для нас. И стараться быть достойными, чтоб он не усомнился в своем выборе. Быть достойными каждый день, каждый час, потому как ни одно деяние, ни одно слово наше не останутся незамеченными.

И опять тишину в зале разорвал голос Императора. В этот раз куда более мягкий:

— В таком виде твоя теория не лишена привлекательности. Сейчас самое время представить доказательство ее истинности. Если твой бог всемогущ и всеведущ, пусть защитит своего верного слугу. Обнаружит себя хоть как-то.

— Да, пусть сделает чудо! — тут же подхватила его племянница. — Что-нибудь красивое. Например, пусть «на пиках солдат зацветут розы. Это ведь красиво?

Наивное предложение девушки будто освободило всех присутствующих от леденящего напряжения. В зале засмеялись. Даже профессор хмыкнул:

— Или пусть этот пергамент вновь превратится в теленка. Хоть что-то? Где же твой всемогущий бог, глупец?

— Бог не только всемогущ, но и разумен. Он не станет развлекать вас, будто ярмарочный фокусник И уж во всяком случае, не нарушит законы, которые установил. Бог проявит свое могущество тогда и так, как сам посчитает нужным.

Обвинитель ехидно ухмыльнулся. Он уже торжествовал победу, в которой не сомневался с самого начала.

— То есть доказательств у тебя нет. Твой всемогущий бог не в состоянии защитить даже своего единственного последователя? Не слишком же он разумен, как я посмотрю.

— Мне не нужны доказательства, потому что у меня есть вера… — начал было Феокл и осекся. Потому как где-то внутри черепа шепнули: «Э, не спеши! Кое-какие доказательства мы им предоставить можем».

Он не испугался. Из-за чего пугаться? Бог вновь снизошел к нему. Бог стал частью его, вкладывал в голову Феокла свои мысли, в уста — свои речи. Вернее, он стал частью Бога.

Подсудимый улыбнулся. Повернул голову к высоким, в три человеческих роста, окнам. Солнце играло всеми красками в прекрасных витражах, собранных из лучшего данбарского стекла. Мягкий свет заливал Большой зал, соперничая в яркости с тысячесвечовой люстрой под куполом.

Так было минуту назад. Под взглядом Феокла витражи вдруг начали гаснуть, темнеть. Удовлетворенно кивнув, он неожиданно спросил у обвинителя, прервал длинную ехидную тираду, призванную подвести черту под сегодняшним процессом:

— Послушай, ученый господин, погода ведь тоже подчиняется вашим законам природы?

— Разумеется! — негодуя, что тупица посмел его перебить, фыркнул профессор. — Температура воздуха зависит…

Закончить ему опять не дали:

— И вы умеете определить, каким должен быть день? Например, сегодняшний?

— Да, невежа! Наука позволяет составить прогноз погоды. Сегодня у нас ясный, солнечный день, как и ожидалось…

Обвинитель осекся, глядя на потемневшие окна. А буквально через мгновение оглушительный раскат грома заставил взвизгнуть нескольких женщин. Потянуло холодом и влагой из распахнутых дверей в дальней части зала. Глава Академии обеспокоенно приподнялся из-за стола, завертел головой, высматривая кого-нибудь из служителей.

— В прогнозе возможна ошибка! Дождь и гроза никак не могут рассматриваться доказательством существования «бога».

Ответом стал новый раскат грома, еще ближе и громче прежнего. Витражи полыхнули жутковатым сине-алым отблеском. В зале уже встревоженно шушукались, в амфитеатре обеспокоенно приподнимались с мест. «Двери! Да закройте же кто-нибудь двери! Сквозняк ужасный!» По проходу побежали служители. И на галерке началось движение.

— Не доказательство!.. — пробился сквозь раскаты голос яростно трясущего вытянутым пальцем обвинителя.

«А так?»

Кусок витража в верхней части ближайшего к подиуму окна громко треснул. Посыпались, заставив завизжать чуть ли не всех женщин в партере, стекла. Ворвавшийся порыв ветра мгновенно погасил люстру, бросив зал и всех сидящих там людей в жуткий полумрак Шум, скрип кресел, возгласы. Феокл не обращал внимания на происходящее в зале Он смотрел на оранжевый, похожий на огненный апельсин шар, неторопливо заплывающий в разбитое окно.

В почти беспрестанных вспышках молний зрители шар заметили не сразу. А когда увидели… Кто-то истошно завопил, словно фитиль поджег к взорвавшему зал паническому переполоху. В проходах, на лестницах, ведущих с галерки, началась давка. Титулы, сословия, пол, возраст, богатство, дорогие наряды — сейчас ничего не имело значения. Горожане превратились в безмозглое стадо, жаждущее одного — спастись.

А те немногие, кому удалось сохранить хладнокровие, либо, наоборот, вовсе остолбеневшие от страха, наблюдали, как за первым шаром в зал вплыл второй, третий, четвертый… Огненные «апельсины» плавно колыхались под куполом, будто раздумывали, выбирали, на чью голову им опуститься.

Первый начал снижаться. Застыл ненадолго на уровне императорской ложи. Расстояние было приличное, ярдов шесть-семь. Но дамам хватило. Не обращая внимания на царственного кавалера, они с визгом и поспешностью, достойными уличных девок, бросились за портьеру, скрывающую ход к специальному, предназначенному для избранных особ крыльцу.

Шар продолжал снижаться. Он выбрал свою цель. Или «цель» сама поджидала его? Видеть шаровую молнию Феоклу доводилось и прежде. Но в двух футах от собственного лица — никогда. Охраны вокруг больше не было, солдаты сбежали, едва поняли, куда движется жуткий предвестник смерти. Феокл тоже мог сейчас улизнуть. В полутьме и суматохе ничего не стоило смешаться с толпой. Но он был Бог. Богу не приличествует убегать.

— Это сгусток энергии, — просипел все еще стоящий на подиуме профессор. — Он может сжечь человека, оказавшись поблизости. А прикоснувшись, убьет наверняка.

— Я знаю, — согласился Феокл. И, прошептав едва слышно «мандрагора пассат», погладил пальцами шар.

Ощущения были — будто легкая судорога прошла по кисти, запястью, дальше до локтя. И пальцы онемели. Но лишь на мгновение. «А ты отчаянный парень. Молнию голыми руками хватаешь!» — «Моя вера сильнее любой молнии». Феокл приподнял шар на кончиках пальцев. Невесомый, податливый. Не верится, что штука эта несет в себе смерть и разрушение.

— Сада не будет. — Старик болезненно скривился. — Сегодня собирался совет старейшин… Я еще могу понять, когда деревенщина, неграмотный фокусник хочет великую энергию любви использовать лишь для удовлетворения собственных низменных желаний. Но когда то же самое говорят называющие себя мудрейшими! «Этот сад вернет мне мужскую силу? Он сделает меня моложе? Сколько лет жизни мне прибавится, если я буду посещать его?» Они не хотят ничего делать, если это не принесет выгоду лично им. Совет не даст денег, чтобы выкупить землю и разбить сад. Они лучше будут строить новый большой цирк, чтобы ублажить простонародье выступлениями бродячих факиров, жонглеров и дрессировщиков. Как глупо! Я показал людям путь к другой, лучшей жизни, но они не хотят по нему идти. И с этим ничего не поделаешь. Один человек не может изменить мир.

Двери дома Гарун-ата захлопнулись за спиной Рахмана. Что делать дальше, куда идти, он не знал. Просто бесцельно бродил по городу. Встречные женщины все еще с интересом поглядывали на него, кокетливо улыбались. Его слава чародея-любовника пока не прошла. Наверное, можно было многих из них получить без труда. Но для чего? Женским телом он уже насытился вдоволь. А высвобождать энергию любви — в этом более смысла не было.

Или все же был? Видение из мечты не отпускало. Ковер похотливо шевелящихся тел под ногами мог не только тешить самолюбие. Он был источником власти, силы. Бессмертия.

«Один человек не может изменить мир», — утверждал Гарун-ата. Ой ли? Ученый ведь не сказал, что придуманная Рахманом «машина» невозможна. Очевидно, требуется тайное заклятие, магия или что-то иное. Машину можно было построить, только для этого требовались знания и власть.

«Знания и власть, знания и власть». Рахман твердил эти два слова, пока брел по улицам Тринабада и дальше, по дороге, бегущей вдоль берега на север. Знания и власть. У Рахмана не было ни того, ни другого. Знания были у Гарун-аты, и делиться ими тот не собирался. А абсолютной власти над людьми не было ни у кого. Но что, если знания дают власть? А власть поможет добраться до знаний?

Рахман получал власть над женщинами благодаря знаниям, приобретенным в занятиях с Миримнун. Но было кое-что еще. Он узнавал о желаниях женщины, пользуясь какой-то властью над ними. Его второй голос, вот кто помогал ему безошибочно выбирать любовниц вначале. После голос куда-то исчез. Рахман не обратил на это внимания. К тому времени он уже определял, согласится ли женщина прийти к нему ночью, не заглядывая в ее мысли, по глазам, голосу, даже походке. Последний раз он слышал второго пару месяцев назад, когда Гарун-ата рассказал о садах любви. Ах, как бы сейчас пригодился этот неожиданный и так быстро исчезнувший дар! Забраться в чужие мозги — это ведь даст и знания, и власть.

Какое-то время Рахман горевал об утрате. Но затем сообразил вдруг: умение заглядывать в мысли других людей никуда не исчезло. Оно в нем, только спрятано где-то, отгорожено какой-то стеной в мозгах. Если бы он мог эту стену разрушить!

К этому времени Рахман ушел далеко от зубчатых стен Тринабада. Солнце уже клонилось к горизонту, и желудок, приученный к сытным трапезам, напоминал, что приближалось время ужина. Небольшой караван-сарай, разместившийся у развилки дороги, был как нельзя кстати.

Трапезничать он устроился во дворе, под навесом из густых виноградных лоз. А когда хозяин принес манты и кислое молоко, обратил внимание на девчушку, подпирающую спиной сложенный из глиняных кирпичей забор. Девчушка была худющая, все ребра наружу. Коротенькая юбка — не юбка даже, кусок ткани, обернутый вокруг бедер, — давно потеряла цвет и протерлась до дыр. Девочка старательно отводила глаза от приготовившегося плотно поужинать мужчины. Но судорожные движения горла выдавали ее — слюни глотает.

— Кто такая? — поинтересовался Рахман у хозяина караван-сарая.

Тот скользнул равнодушным взглядом по девочке.

— Да это Культяшка. — Заметив недоумение гостя, объяснил: — Ты на руку ее глянь, поймешь прозвище.

Верно, правая рука девочки заканчивалась культей где-то посередине между локтем и запястьем.

— Это несчастье с ней еще в младенчестве случилось, — продолжал хозяин. — Невезучая она. Сначала рука. Потом мать умерла, когда братика ей родить пыталась. А прошлой зимой отец с рыбалки не вернулся. Теперь побирается. В деревне не очень ее жалуют, своих едоков хватает. А тут кто из путников и бросит объедки. Потому я и не гоню. Ну а куда ей деваться? Девочка-то она хорошая, смышленая, чистоплотная. Была б с двумя руками, я б ее в работницы взял. А так — никакой пользы. Даже в постель гостям не положишь. Молодая слишком, худющая, да и культей брезговать будут-Хочешь — забирай с собой. Мне она без надобности.

Хозяин ушел. А Рахман поманил девочку пальцем-Та послушно приблизилась.

— Тебя как звать?

— Джамал, — тихо произнесла девочка. Рахман даже засмеялся. Так не вязалось звучное гордое имя с маленькой нищенкой.

— А сколько тебе лет, Джамал?

— Пятнадцать.

— Врешь! Тебе и тринадцати нет.

— Пятнадцать. Я худая, поэтому груди не растут.

— Хм… Есть хочешь?

Джамал помолчала, разглядывая пальцы на своих босых ножках. Кивнула.

— Да, господин.

— Тогда садись, будешь ужинать.

Девочка взглянула на него недоверчиво. Робко опустилась за дастархан. Рахман налил в кружку молока, поставил перед ней. Обернувшись, крикнул в глубь дома:

— Хозяин! Неси еще манты. И миску шурпы насыпь.

Несмотря на голод, Джамал ела не жадничая и не

спеша. А Рахман наблюдал за ней. Так же, как когда-то Гарун-ата наблюдал за ним самим. Когда девочка с сожалением отставила миску с остатками неосиленной шурпы, сказал:

— Пойдешь со мной.

— Куда?

— Будешь жить в моем доме.

— Что я должна буду делать для господина?

— Ничего. — Заметив недоверие в глазах Джамал, повторил с нажимом: — Просто будешь там жить.

Дом Рахман купил в трех днях пути от тех мест. Стоящее на окраине торгового городка строение был не слишком большим, но добротным. Ему предлагали купить и земельный надел поблизости, но Рахман отказался. Земледельцем он становиться не собирался.

Джамал пыталась взять на себя все домашние заботы, утверждала, что и с одной рукой справится. Рахман не позволил. Сам ходил на базар, сам готовил еду. И всячески ухаживал за девушкой. Купил ей нарядную одежду, украшения из серебра и самоцветов. Причесывал, помогал заплетать косы. Даже купал ее!

Девушка преображалась с каждым днем. Если бы не худоба, она уже сейчас была бы красавицей. Пресыщение женскими телами прошло, и Рахман чувствовал, что его жезл вновь обуревает желание. Но он сдерживался. Не позволял ни намека, ни жеста.

А вот в глазах девушки он начал замечать все больший интерес к себе. Затем к интересу начало добавляться восхищение.

Где-то месяца через три с того дня, как они поселились в этом доме, Джамал попыталась тихонько забраться в постель к Рахману.

— Ты что это задумала?! — гаркнул на нее строго.

— О, господин, вы так добры ко мне. Я хочу сделать для вас хоть что-то.

— Не говори глупости. Иди к себе на кровать.

— Почему вы не хотите? Я ведь почти взрослая. Многие мои сверстницы уже невесты. Вы брезгуете мной? Потому что я уродина?

— Ты красавица. И ты сама это знаешь.

— Тогда почему вы отказываетесь?

— Ты ничего не должна мне. Ты ведь не знаешь о моих целях. С чего ты взяла, что я это делаю для тебя? Может, я ухаживаю за тобой для собственного удовольствия?

— Нет, неправда. Вы добрый, вы хороший. Вы самый лучший человек из всех, кого я встречала в своей жизни.

— Ну, даже если так, это не значит, что ты должна заниматься со мной любовью. Любовь не покупается за деньги, за еду, за кров. Любовь можно получить только в обмен на любовь.

Джамал внимала ему с широко распахнутыми глазами. И Рахман видел, как в глубине ее души зарождается та самая любовь. Именно она ему и требовалась.

Они прожили так почти год. Деньги, заработанные у Гаруна-аты, подходили к концу. Откладывать задуманное дальше смысла не было. Если пытаться, то сейчас, пока память о втором свежа. Рахман ждал лишь знака, ждал, когда энергия любви, накапливающаяся в душе девушки, проявит себя.

И знак ему был дан.

Он вернулся с базара в обычное время. Принес овощи, фрукты, зелень, козье молоко, кусок бараньей лопатки. И обнаружил Джамал сидящей на полу и рыдающей.

— Что случилось? Кто-то был здесь и обидел тебя?

— Нет, никого не было.

— Тогда почему ты плачешь? Отвечай, не молчи.

Джамал зарыдала еще громче.

— Господин, вы взяли меня, чтобы мучить?! Лучше бы я умерла с голоду под забором и никогда вас не видела!

Рахман бросился к девушке, поднял ее.

— Что ты такое говоришь?!

— Я больше не могу так! Я люблю вас! Я понимаю, что недостойна, но ничего не могу поделать с собой! Лучше уж убейте меня, только не мучайте.

Рахман провел пальцами по щеке девушки, по шее, плечу. Ощутил ее нежную бархатистую кожу. Как она похорошела за этот год! Ребра уже не выступают из-под кожи, груди налились сочной упругостью, мягкий Животик манил соблазнительной ямкой пупка. Он медленно обнял девушку. И рывком прижал к себе, впился губами в губы.

Никаких усилий не требовалось, чтобы высвободить энергию любви, рвущуюся из Джамал. Одно движение, один поцелуй, и она хлынула неудержимым потоком, сметая все на своем пути. Рахман чувствовал, как она проходит сквозь него, как питает его силой, как разрушает стену в его мозгу…

Он проснулся незадолго до рассвета. За окнами уже серело, но внутри дома все еще было погружено в сумрак Джамал спала, прижавшись к груди любимого и тихо посапывая. Лучшее время, чтобы попробовать. Чужой разум слаб, затуманен сном. Он не сможет сопротивляться.

Рахман провел пальцем по виску девушки, коснулся ее ушка. Джамал мурлыкнула, моргнула, пробуждаясь. Он сосредоточился на ней, напряг волю. Тело девушки вздрогнуло. А в следующий миг Рахман понял, что видит рядом мужчину. Себя самого.

Он смотрел двумя парами глаз, обнимался двумя парами рук Чувствовал, как упругая девичья грудь прижимается к его ребрам, и одновременно вдавливался этой грудью в крепкие мужские мускулы. Он раздвоился! На миг подкатила тошнота. Но тут же прошла. Каждая часть Рахмана управляла собственным телом, не мешая другой. К этому можно было привыкнуть. Он не отобрал у Джамал тело, он вошел в него, мгновенно восприняв все, что хранилось в сознании девушки. Это было гораздо больше того, на что он рассчитывал.

Рахман-мужчина посмотрел на свою вторую половину.

— Ну что, любимая, вот мы и нашли путь к власти и знаниям.

Рахман-девушка улыбнулась.

— И к бессмертию, любимый.

Сказала — и отключилась, потухла. Энергия, необходимая, чтобы удерживать два сознания, исчерпалась. Девичье тело вновь дернулось.

— А? Что? — Просыпающаяся Джамал так и не поняла, что с ней происходит.

Рахман улыбнулся, обессиленный, но довольный. Он продолжал помнить все, что узнал, побывав в облике девушки. Теперь следовало запастись силой.

Он коснулся губами щеки любимой.

— Если ты не устала вчера, то, может, продолжим?

— Да. Столько, сколько ты захочешь, мой господин.

Они любили друг друга сутками напролет. Рахман выжимал, выдавливал из девушки всю энергию, какую мог. Джамал отдавала с радостью. Любовь и смерть — для нее это было почти одно и то же. Она так и не узнала разницы.

Через две недели Рахман проснулся, обнимая холодеющий труп. Он не слишком расстроился. Пусть этот источник высох — накопленной силы хватит, чтобы навестить Гаруна-ату. Вернее, его мозги.