"Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи" - читать интересную книгу автора (Макоули Пол)

4

Четыре человека выбежали из прохода между домами с противоположной стороны улицы и набросились на Паскуале и Никколо раньше, чем те успели сообразить, что это не просто гуляки. Мгновение, и Паскуале оттеснили от Никколо. Нападающий, тяжело дыша и распространяя запах дешевого пива, схватил его за шею, и Паскуале отшатнулся назад, лишая противника равновесия и припечатывая его к стене. Тот задохнулся и на миг ослабил хватку. Паскуале ударил его по ступне и высвободился.

Дальше в ход пошли ножи. Противник Паскуале, коренастый бандит, усмехнулся, когда Паскуале выхватил нож. Он перебрасывал свой нож из руки в руку с легкостью заправского драчуна и издевался над Паскуале, невнятно бубня, чтобы тот шел сюда, шел и получил, подошел бы поближе и как следует получил. Они кружили друг напротив друга, пока незнакомец внезапно не прыгнул вперед. Паскуале увернулся от разящего удара, который иначе распорол бы ему живот, и сильно ударил по руке с ножом. Нападавший завизжал, как резаная свинья, и выронил оружие. Паскуале ногой отбросил его в сторону, пьяный дурак ухмыльнулся, кинулся за своим ножом, а нож Паскуале вошел по рукоятку ему в кишки. Бандит охнул и осел, хватаясь одной рукой за плечо Паскуале, а другой зажимая рану. Рукоятка ножа вырвалась из руки Паскуале, раненый упал на колени, осыпая Паскуале проклятиями за то, что тот его убил.

Никколо уже обезвредил одного негодяя ударом своей трости, тот катался по дороге, рыдая и держась за раздробленное колено. Никколо швырнул трость во второго и выиграл время, чтобы достать пистолет, но третий наскочил на него со спины и схватил журналиста за руку. Второй разбойник вырвал пистолет и наставил его на Паскуале.

В какое-то мгновение казалось, что все кончено, но тут кто-то зарычал и выскочил из темноты, оттолкнув Паскуале в сторону. Это был великан дикарь, слуга доктора Преториуса. Он обрушился на злодея, который отнял пистолет Никколо, крутанул его в воздухе, схватив за шею и ногу, и швырнул им в последнего из шайки.

На миг все замерли, словно актеры в конце живой картины. Затем оба упавших разбойника поднялись и с криками побежали по улице. Человек с раздробленным коленом побелел при виде слуги доктора Преториуса, поднялся и поковылял за товарищами, охая от боли.

— Примите мою благодарность, — сказал Никколо. Он задыхался. Как и Паскуале, у которого сердце бешено колотились в груди.

Дикарь смерил Никколо взглядом и прошептал:

— Мой хозяин говорит, что долг следует списать. — Он отступил в тень и убежал, двигаясь с невероятной для такого большого человека легкостью.

— Он совсем не испугался, — восхитился Паскуале.

— Он считает, что уже умер, — пояснил Никколо. — Доктор Преториус как-то рассказал мне, что маги его богоспасаемого острова, когда хотят поработить человека, делают из печени некой рыбы напиток, от которого человек так цепенеет, что родные принимают его за мертвого и, разумеется, хоронят. Тогда маг выкапывает так называемого покойника и оживляет его, получая таким образом послушного слугу, который не ведает страха. Снадобье, налитое во флакон, вешают слуге на шею в знак того, что он собственность чародея. Слуга Преториуса из таких, хотя доктор никогда не рассказывал, как этот дикарь достался ему.

Здоровяк, которого ранил Паскуале, начал стонать. Он катался по земле, держась обеими руками за живот. Никколо схватил его за волосы и задрал ему голову, спрашивая, кто их нанял, но разбойник только лишь стонал, что его убили.

— Что будем делать с этим дураком? — спросил Паскуале. Ему и раньше случалось ранить кого-нибудь, но обычно это были пустячные царапины, нанесенные в случайной пьяной потасовке по поводу, о котором и он, и его противник тут же забывали при виде первой крови. Теперь же он знал: если придется, он в силах стоять насмерть. В нем это есть. Это и возбуждало, и настораживало. Все в нем пело.

— Мы поищем милицию, — предложил Никколо.

— Нужно оставить его умирать.

— Это вряд ли согласуется с понятиями христианского милосердия. Кроме того, — улыбнулся Никколо, — у него может появиться желание рассказать нам о себе. Например, кто его послал…

Паскуале шагнул вперед и схватил разбойника за уши, раскачивая его голову из стороны в сторону. Человек застонал.

— Кто тебя послал? Это Джустиниани?

— Ты убил меня, проклятый недоносок, — невнятно произнес негодяй.

Паскуале задал вопрос еще раз, но человек только стонал и кричал.

— Он заговорит, если не сейчас, то позже, — сказал Никколо. Он поднял голову. — Тише. Кто-то идет.

Они приближались с той стороны, куда убежали уцелевшие разбойники, полдюжины человек в маскарадных костюмах, наряженные грифонами, драконами и единорогами. Их вел за собой гигант, нет, человек на ходулях, двигающийся проворно и ловко. На нем была белая маска, полностью закрывающая лицо, с треугольными прорезями для глаз, обведенными черной краской. Он указал на Никколо с Паскуале и принялся размахивать над головой пращой. Паскуале с Никколо побежали, как только первый снаряд просвистел над их головами.

Это был стеклянный шарик, который разбился о мостовую, выплеснув жидкость. Заклубился туман, желтый и густой. Паскуале с Никколо пробирались сквозь облако, задыхаясь от едкого запаха, похожего на запах гниющей герани. Злодеи пустились в погоню, громко завывая. Один протрубил в крошечный игрушечный горн. Никколо ковылял, тяжело опираясь на трость, а Паскуале тащил его изо всех сил.

Они достигли Кафедральной площади и внезапно оказались среди толпы: люди, вышедшие с мессы, отслуженной Папой, сторонники Медичи, бездельники, присоединившиеся к пастве веселья ради. Паскуале тащил Никколо сквозь шумную толпу, оглядываясь и видя над морем голов качающегося на ходулях человека. Лицо в белой маске поворачивалось из стороны в сторону. Через минуту они уже были в безопасности, но Паскуале почему-то казалось, что теперь они больше на виду, чем когда за ними гнались, и ему на каждом повороте мерещился убийца, выскакивающий из карнавальной толпы.

Собор парил над землей, его громадный, крытый золотом купол сиял в направленном свете, белые мраморные стены были затянуты полотнами, на которых, с легкой руки механика, колыхались и трепетали воздушные картины. Белая башня колокольни тоже была подсвечена, и апостольский колокол торжественно отбивал десять раз.

Паскуале поддерживал Никколо, и они медленно пробирались сквозь народ.

— Кто они? — спросил Паскуале и понял, что задыхается так же, как и Никколо.

— Я бы предположил, что это люди Джустиниани. Если доктор Преториус слышал о нашем визите на виллу, тогда Джустиниани слышал и подавно. Он охотится на нас из-за того, что мы знаем, или из-за того, что, как ему кажется, мы знаем.

— У нас та картинка.

— Которую он, как он считает, уничтожил. Скорее, Джустиниани подозревает, что мы — свидетели смерти Джованни Франческо.

— Или даже его сообщники.

— Отлично, Паскуале.

— Что же, теперь они наверняка знают, кто мы, потому что я выронил нож, а на клинке мое имя. По крайней мере, я больше не вижу того, на ходулях.

— Нам придется немало походить этой ночью, — сказал Никколо. — Проклятая толпа. Лучше бы дураки сидели по домам.

— Нехорошо так говорить о тех, кто невольно спас нас. Пусть уж все граждане Флоренции бодрствуют сегодня, по крайней мере тогда мы будем в безопасности.

— Это займет не одну ночь, — угрюмо заметил Никколо.

— Тогда я останусь с вами. Я все равно уже узнан. Хотя хотелось бы знать, куда мы пойдем.

— Каковы бы ни были твои мотивы, я рад помощи, Паскуале. Черт побери толпу! А идем мы, если нам удастся, в Палаццо делла Синьория, поскольку именно там Рафаэль обедает этим вечером с Папой и первыми лицами города. Мы должны рассказать ему о том, что произошло.

На площади Синьории толпа была не меньше. Народ занял длинный настил перед дворцом, на котором приветствовали Папу, и пировал, как пируют марокканские пираты, захватив богатый купеческий корабль. Толпы студентов университета слонялись повсюду, выкрикивая песни на своих родных языках. Из-за космического яйца Великого Механика сцепились пруссаки и французы. Последние хотели, кажется, развалить механизм, напоминающий о великой правде, открытой каноником Коперником, а пруссаки защищали честь национального героя. «Она все-таки вертится!» — кричали они, дразня французов. Под всем этим двигались танцоры, окружившие великолепную статую Давида работы Микеланджело. Золоченые волосы статуи сверкали в огнях факелов, которыми жонглировали артисты.

Механики тоже участвовали в праздновании. Огромные фигуры, сотканные из света, кружились по стене, так тщательно раскрашенной Паскуале и Россо. Неужели это было только вчеpa? Механик Беноццо Берни возился со своим световым механизмом, он бодро приветствовал Паскуале. Большие ацетиленовые лампы в его конструкции шипели и ревели, их свет проходил сквозь отверстия во вращающихся колесах из крашеного рога, а большие линзы из толстого вздутого стекла отбрасывали сильно увеличенные меняющиеся картины на расписанную стену. В свете, отраженном краями линз, тень Берни двигалась по булыжникам, сильно опережая его, когда он пошел навстречу Паскуале и Никколо. Механик снял свою накидку с множеством карманов и потел в холщовой рубахе от жара, исходящего от больших ламп. Улыбаясь, словно безумец, он похлопал Паскуале по спине и развернул его, чтобы обвести лампы широким жестом.

— Теперь видишь! — восторженно воскликнул он. — Движущийся свет рисует собственные картины. Что скажешь, художник?

— Возможно, я недостаточно искушен, синьор, но я не вижу картин, только какие-то тени вроде тех, которые отбрасывает на стену пламя свечи.

— В этом-то и дело! Световые узоры действуют прямо на глаз, обманывают его, заставляя видеть картины. Это же новый образ мышления! Чудо состоит в том, что на тебя воздействует машина.

— Это, конечно, чудо, но, наверное, мысли машины слишком сложны для меня.

«Может, Пьеро ди Козимо и оценил бы это световое представление, — подумал Паскуале, — а мне кажется, это слишком дорогостоящий способ воспроизводить случайные картинки, подсмотренные у природы».

Берни засмеялся:

— Пока пусть все остается как есть, но увидишь, что будет потом. Мы стоим на пороге новой эры. Занавес только начал подниматься, мы пока лишь краешком глаза видим, что скрывается за ним, и это нечто такое яркое, что мы едва верим собственным глазам. Но скоро мы научимся управлять этими видениями. Машины диктуют новые способы создания предметов, управления предметами, а теперь и видения предметов. Движение вперед неизбежно.

— Кажется, места художнику уже нет, — сказал Паскуале. Его усталому разуму Берни казался каким-то дьяволом, полным неукротимой энергии, радующимся переменам ради самих перемен.

Берни утер пот со лба выцветшей красной тряпкой.

— Эпоха изобразительного искусства миновала. Появится новый сорт художников, пишущих прямо светом, воспроизводящих движущиеся образы, которые будут отражаться на экране глаза. Мой кинетоскоп рисует образы, которые истолковывает глаз, а есть еще чудо живых картин Великого Механика, воспроизведенных его ипсеорамой! Этой ночью он напишет светом копию самого Папы. Так что тебе придется согласиться: эпоха интерпретаций и утомительного символизма осталась в прошлом!

— На самом деле, — начал Паскуале, — я ничего не знаю об этих движущихся картинках…

До сих пор Никколо отдыхал на перевернутом ящике. Теперь он с трудом поднялся и заговорил:

— Я с вами незнаком, синьор, но, надеюсь, вы не станете возражать, если я задам вопрос.

— Ну, я-то знаю Никколо Макиавелли! — Берни отвесил поклон. — Должно быть, ваши печатные листки мечтают описать новые чудеса, которые впервые будут продемонстрированы здесь.

— Должно быть. Это не то, о чем я хотел спросить. Я хотел спросить вас, синьор…

— Беноццо Берни, к вашим услугам!

— Синьор Берни, я хотел спросить, не входили ли недавно в палаццо солдаты?

— Да нет. Никто не входил с тех пор, как процессия вышла из Дуомо и направилась в палаццо на праздник. Который до сих пор продолжается, и я буду вертеть свою машину до самого конца, то есть далеко за полночь, поскольку, как я слышал, ожидается не меньше двадцати перемен.

— Тогда мы, кажется, не опоздали, Паскуале. — Никколо слабо улыбнулся Берни. — Прошу прощения, синьор. Возможно, мы поговорим о ваших чудесах в другой раз.

— Вы наблюдаете зарождение новой эпохи, синьор Макиавелли! Помните!

Когда они шли через площадь, выбрав долгий путь, чтобы обойти дерущихся студентов, Паскуале спросил:

— А что, по-вашему, должно произойди?

— Точно не знаю, но что-то должно. Погодина, смотри! Не исключено, что мы все-таки опоздали!

Никколо указывал на палаццо. Он поднимался в восточной части площади, словно причаливший корабль. Каждое окошко этой громадины светилось, даже квадрат высоко в башне, и флаги с эмблемой Медичи, двенадцатью золотыми шарами, развевались среди знамен Республики с флорентийской лилией. Кто-то настежь распахнул окно под зазубренным замковым карнизом и кричал что-то отряду солдат внизу.

В окне замелькали и другие лица. Два человека боролись с третьим, который внезапно перелетел через подоконник. Люди на площади под дворцом закричали. Человек тяжело повис, дернулся, завертелся и все брыкался и брыкался, болтаясь на веревке.

Солдаты резво огибали угол, направляясь бегом к главному входу во дворец. Тревожно зазвонил колокол.

Паскуале с Никколо припустили вслед за солдатами со всей скоростью, на какую были способны. Городская милиция в бело-красных мундирах, с металлическими шлемами на головах пыталась перекрыть высокую узкую дверь палаццо, преградив вход пиками, но безуспешно: не только Никколо с Паскуале желали знать, что случилось во дворце. Они прорвались с дюжиной других под прохладные гулкие своды.

Новый отряд солдат, швейцарские гвардейцы Папы, разрезал толпу. Люди убирались с их пути: офицер пролаял приказ, и солдаты с грохотом подняли самострелы, держа пальцы на спусковых крючках. С такого близкого расстояния стрела могла пронзить человека насквозь.

Паскуале затащил Никколо за колонну как раз в тот миг, когда появился Папа. Он был с непокрытой головой, в белом плаще, который роскошными складками укрывал его тучное тело. Слуги в черных бархатных ливреях шли по бокам. Стайка кардиналов в алых шапочках и алых плащах двигалась следом в толпе слуг. Возгласы и крики, громовой топот ног, солдаты с грохотом опустили оружие при виде Папы. Папа прошел мимо, так близко, что Паскуале разглядел бисеринки пота на его синем подбородке, а потом он вышел в ночь через узкую дверь.

Никколо вцепился в советника, шедшего в хвосте процессии, тот стал вырываться, охваченный внезапным страхом, но затем узнал Никколо и успокоился.

— Не могу говорить с тобой здесь! — сказал он громко.

Никколо заговорил, глядя прямо советнику в глаза, уверенно и настойчиво:

— Но ты же можешь сказать мне, что произошло, друг мой.

— Убийство! Убийство, Никколо! — воскликнул советник.

— Но едва ли палаццо впервые наблюдает кровавую драму.

— Кровавую? Нет, нет, это был яд. Прямо на виду у Папы. Удивительно, что я вообще разговариваю с тобой, ведь я уже поднес свой бокал ко рту, когда он упал…

— Кто это был?

— Мы все могли бы погибнуть! Все до единого! Со всеми надеждами на альянс покончено. А что будет теперь…

Никколо взялся за отвороты тяжелого, отделанного мехом плаща советника. Тот испуганно посмотрел на него. Его шапка сбилась набок, лицо побелело над густой черной бородой.

Никколо повторил мягко и настойчиво:

— Кто это был?

Советник взял себя в руки, освободился от хватки Никколо, расправил одежду и поправил шапку с рассеянно-величественным видом.

— Никколо, старина, прошу, ради самого Христа, держись от всего этого подальше. Это скверное, темное дело, темное и жуткое.

— Я всего лишь хочу узнать, кого же убили.

— Художника. Художника Папы, Рафаэля. Он провозгласил тост за Папу и выпил, и мы готовы были последовать его примеру, когда он схватился за горло и упал. Ужас, ужас! Ладно, я уже много сказал и больше не скажу ничего. Будь осторожен, приятель. Даже палец не суй в этот омут! Мой совет, не шатайся по улицам сегодня ночью. Ступай домой. Сегодня многим достанется. Если нам повезет, на этом все и завершится. Если нет… — Советник озирался по сторонам, произнося эти слова. Внезапно он закричал что-то офицеру милиции, пожал Никколо руку и поспешил дальше, за ним двинулись два солдата.

— Нам надо подняться туда, — сказал Никколо.

— Значит, Рафаэль все-таки оказался замешанным в это дело!

— Может быть, может быть. — Никколо сник, внезапно он стал выглядеть на все свои пятьдесят лет. — Держись ближе ко мне, Паскуале. Помоги мне, если сумеешь. Я всегда старался видеть вещи такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть. Видит Бог, как мне сейчас необходима эта моя способность! Если я прав, этот небольшой заговор, на след которого мы напали, зашел дальше, чем ему следовало. Эти, из мудрого совета, видят лишь малую его толику и могут ошибочно принять его за нечто более серьезное.

Солдаты преграждали путь на большую лестницу, за опущенными забралами виднелись их угрюмые лица. Никколо подозвал священника, который пожал ему руку и начал снова рассказывать про отравление.

— Я должен взглянуть, — заявил Никколо. — Я уверен, все не так ужасно, как кажется.

— Они тут же повесили отравителя, Никколо. Вряд ли существует способ допрашивать трупы. Кроме того, это не твое дело. Иди домой, — сказал священник.

— Ты уже второй человек, говорящий мне это. От этого моя решимость только крепнет.

— Никому не разрешено подниматься наверх, Никколо. Мне точно не разрешено, так что, прошу, не уговаривай меня.

Солдаты расступились, чтобы пропустить наверх двух-трех человек. Паскуале узнал одного и окликнул его. Мальчик, Баверио, обернулся и присмотрелся. Он был в той же темно-зеленой тунике и рейтузах. Лицо у него совершенно побелело, словно напудренное мелом, а глаза покраснели и были полны слез.

Паскуале быстро объяснил, что нужно Никколо. Баверио покачал головой:

— Человек, убивший моего господина, мертв, а моего хозяина уже ничто не потревожит.

— Но имя Рафаэля по-прежнему нуждается в защите. Прошу тебя, Баверио. Ради памяти твоего хозяина. Ты помог мне однажды, я помню это и благодарен тебе. Помоги еще раз.

Мальчик закусил губу:

— Но вы так и не узнали, почему был убит бедный Джулио. А теперь мой хозяин мертв, а Джованни Франческо исчез.

Паскуале не мог сказать мальчику, что Франческо тоже мертв.

— Это все кусочки одной картины, Баверио. Мы видим только малые ее части. Нужно увидеть остальное, чтобы понять.

— Если это может помочь, ступайте за мной.

Мальчик, переговорив со своими товарищами, повел Паскуале и Никколо мимо солдат и вверх по лестнице. Он рассказал, что Рафаэля будто бы хватил удар, когда он провозгласил тост и подавали пятнадцатое блюдо. Личный врач самого Папы тут же бросился к нему, но тщетно, он сказал только, что в вине яд.

— Два моих друга выбежали из комнаты и схватили виночерпия, накинули петлю ему на шею и выбросили его из окна. Солдат, который прибежал на крики об убийстве, помогал им. Меня не было там, Паскуале, а я должен был быть. Если бы я попробовал вино, мой господин был бы жив, — продолжал бесцветным голосом Баверио.

Слезы навернулись ему на глаза, он закинул голову назад, чтобы они не покатились и не испортили пудру на щеках.

— Нет пользы гадать, как все могло бы быть, — сказал мальчику Паскуале. — Что сейчас важно, так это выяснить, что же на самом деле произошло.

Пир проходил в Зале Победы Республики, большой комнате с высоким потолком в самом центре Палаццо делла Синьория. Два длинных стола тянулись через комнату, а третий стоял поперек, соединяя их, под пролетом лестницы, ведущей на балкон. Столы были уставлены блюдами и тарелками с кушаньями, тонкими высокими бокалами, серебряными ложками и ножами. Горящий лес свечей наполнял комнату теплом и ровным светом. Паскуале разинул рот при виде великолепных гигантских фризов Микеланджело, изображающих войны с Римом и его союзниками, на одной стене «Битва при Кашине», на другой победа Флоренции при Ангиари, где железные черепахи Великого Механика маршировали сквозь ряды неприятеля, а многозарядные пушки добивали тех, кто еще оставался. Затем он опомнился и поспешил за Никколо и Баверио к группе людей, собравшихся у короткого стола, перед которым стоял папский трон под пологом.

Тело Рафаэля лежало под тяжелым гобеленом, который кто-то снял со стены. Никколо нагнулся и осторожно открыл его лицо. На синих губах была пена, глаза закрыты серебряными флоринами. Никколо поднял взгляд на людей, столпившихся вокруг, и спросил, кто из них доктор. Когда вперед выступил приятного вида седоволосый человек, поклонился и сказал, что он имеет подобную честь, Никколо поинтересовался:

— Как быстро это произошло?

— Очень быстро, слава Создателю, иначе было бы гораздо больше жертв. Яд поразил легкие, вы видите характерную пену и посиневшие губы, и парализовал органы дыхания. Он царапал горло, пока его не хватил апоплексический удар. Он недолго страдал перед смертью.

— Значит, яд сильный.

— Видимо, так, синьор.

— Подсыпан в вино?

— Вот его бокал. Рафаэль опрокинул его, падая, так что вино разлилось, но я проверил и нашел яд. Чудо, как я уже сказал, что Рафаэль выпил раньше остальных.

— Он произносил тост, — проговорил Баверио. — Он был верным другом Его Святейшества, и это его погубило.

— Виночерпий обязан проверять, не отравлено ли вино. А вместо этого он, должно быть сам подсыпал яд, — вмешался в разговор капитан дворцовой стражи.

— Его погубила не дружба, — покачал головой Никколо, — и не это вино, я полагаю. — Он внимательно посмотрел на черное пятно, оставшееся на плотной льняной скатерти после проведенной пробы, затем поднял за ножку бокал, понюхал его и сказал: — Здесь еще осталось. Вы не проверили вино в стакане.

— К чему? Вино…

— Прошу вас, синьор. Кромку бокала, и осторожно. Пусть кто-нибудь принесет вино, которое подавали.

— Виночерпий уже казнен, — напомнил капитан стражи.

— Да, — резко произнес Никколо, — но ведь вино не вылили в окно вслед за его телом. Принесите то, что подавали сегодня.

Доктор издал изумленный возглас и поднял бокал. Характерное потемнение, означающее наличие яда, осталось на золоченой кромке бокала.

— Ага, — сказал Никколо, он был доволен. — Вот оно. Прошло много лет с тех пор, когда я удостаивался чести присутствовать на подобных празднествах, но я все равно помню, что для каждого вина подают новый набор бокалов. Боюсь, что схвачен, обвинен и казнен не тот человек. Отравлено было не вино, а бокал.

— Разумеется, на бокале остаются следы яда, если в нем было отравленное вино, — заметил доктор.

— Да, но не такие следы, синьор. Если в бокале содержалось отравленное вино, тогда потемнения остались бы на всей внутренней поверхности стекла. А здесь же след остался в виде явственно различимого кольца, очень узкого кольца вдоль внутренней кромки. Этот яд, он проникающий или его требуется проглотить?

— Он не проникнет через кожу, если на ней нет ран и порезов, если вы это имеете в виду.

— Именно это я имею в виду. — Глаза Никколо возбужденно блестели. Он был охвачен духом расследования. — Значит, дело было так. Убийца знал, что в кухне все блюда проверяют на наличие яда главные распорядители, и еду, и вино. Так что он обмакнул в яд палец и провел по краю бокала, прежде чем поставить его перед несчастным Рафаэлем. Вы видите, что кольцо разорвано там, где Рафаэль сделал глоток, стирая яд губами. Мы поднимем тело виночерпия и проверим его пальцы на наличие яда. Уверен, проверка даст отрицательный результат. А, вот и вино. Чистый бокал найдется?

Никколо плеснул щедрую порцию и залпом опрокинул ее. Люди вокруг ахнули. Он улыбнулся:

— Вот видите. Я невредим. Вино не отравлено, в самом деле, было бы смертным грехом испортить такое великолепное вино. Нет, отравлен был бокал Рафаэля, и совершенно не случайно. Это не общий заговор против Папы и добрых советников Синьории, а частное покушение на несчастного Рафаэля.

Капитан стражи позвал четырех солдат. Под презрительными насмешками толпы, собравшейся на площади внизу, они втащили тяжелое тело виночерпия и положили на пол под окном, из которого его выбросили. Доктор наносил свое снадобье на пальцы покойника, а Никколо в это время что-то неразборчиво напевал себе под нос.

— Следов яда нет, — сказал наконец врач, поднимаясь с колен.

Кто-то произнес:

— Это доказывает только то, что сам он не испачкался.

— Вы видите на нем перчатки? Где они? Кто расставлял бокалы, капитан? — отрывисто спросил Никколо.

Капитан отнесся к вопросу серьезно:

— Кто-то из слуг за первым столом, как мне кажется.

— Тогда обойдем их всех и устроим проверку! Паскуале, ты бы очень помог, если бы позаботился о бедном Баверио. — Никколо взял Паскуале за плечо и добавил шепотом: — Пойди с ним, разузнай что-нибудь еще. Может быть, Рафаэля убили, потому что он узнал кого-нибудь. — Он снова заговорил вслух: — Капитан, нам не поймать убийцу, если мы будем мешкать.

Когда они ушли, а солдаты унесли тело несчастного виночерпия, Паскуале взял Баверио за руку и усадил за один из столов. Паскуале был голоден, но он не мог прикоснуться к фруктам или хлебам, горы которых высились в плетеных золотых корзинках. Не теперь, когда тело Рафаэля лежит на полу в дальнем конце огромного, освещенного свечами помещения.

Словно читая мысли Паскуале, Баверио неожиданно сказал:

— Мы шли за телом господина.

— Солдаты вернутся. Если хочешь, я могу пойти и позвать кого-нибудь прямо сейчас.

Баверио покачал головой:

— Синьор Макиавелли выяснит, кто его убил?

— Мы поможем тебе, если ты нам позволишь.

— Это все связано со стеклышком, которое я вам дал?

— Да, я думаю, да. — Паскуале больше не мог утаивать правду. — Баверио, мы видели, как убили Джованни Франческо. Он тоже был отравлен, удушающим дымом.

Лицо Баверио сделалось мертвенно-бледным, но голос звучал ровно:

— Я знал, что он погиб. Когда он не пришел сегодня утром, я понял это, и мой господин тоже. Вот почему он хотел обо всем рассказать.

— Если есть что-то, о чем знал твой господин, ты можешь сказать мне, что именно?

— Он сказал только, это связано с тайной Великого Механика. Он считал, что Джулио Романо каким-то образом шантажировали, вот почему Джулио взял те вещицы, летающую лодку и коробку со стеклом, хотя этот последний секрет больше не секрет, только не после сегодняшней ночи. Но он не знал, что Джованни Франческо тоже в этом замешан. — Баверио посмотрел через всю залитую светом свечей комнату туда, где лежало тело Рафаэля, накрытое гобеленом, потом снова взглянул на Паскуале, глаза его наполнились слезами. — Мой бедный господин, Паскуале! Он так заботился о своих ассистентах!

— А ты знаешь, почему Романо шантажировали? Какое-то обычное дело?

— Обычное?

— Ну, — протянул Паскуале, вспомнив о синьоре Джокондо, — я имею в виду, связанное с замужней дамой.

— О нет! Ничего подобного! Мой господин… но об этом я не стану говорить.

Наступила тишина. Паскуале попробовал снова разговорить мальчика:

— Так что Романо?

— Мой господин думал, что он участвовал в создании… неких предметов искусства. Ну, ты знаешь, какого сорта.

— Ты имеешь в виду «товар-люкс». Едва ли этим стоит гордиться, как мне кажется. — Паскуале тотчас же вспомнил о картинке, которую спас из очага Джустиниани, ему показалось, она тоже принадлежала к числу непристойных гравюр, если кого-то возбуждает богохульство.

— Я даже не видел, что это было, — сказал Баверио, — но знаю, это было что-то иное, что-то более реалистическое, чем обычные деревянные гравюры. Мой господин видел кое-что из того; он сказал, это было надругательством над искусством во всех смыслах. Мне кажется, стекло, которое я отдал вам, как-то связано с этим.

— Как это?

— Это и есть страшная тайна Великого Механика, раскрытая этой ночью. Способ управления светом и тенью. Его ассистенты принесли сюда яркие лампы и увеличенную копию коробки, которую я нашел среди вещей Джулио. Всех за первым столом, Папу, моего господина и членов Синьории, попросили неподвижно сидеть перед ней. Чтобы «сделать снимок», как сказал Великий Механик.

Паскуале подумал о стеклянной пластине, зачерненной в результате какого-то химического процесса, затем о картине, спасенной из огня, странной картине из теней. Теневое искусство, искусство теней… Доктор Преториус сказал, скоро механики оставят художников без дела, хотя едва ли речь идет о такой простой передаче сходства. Если подобное и возможно, это же всего-навсего копирование реальности. Здесь не может быть повествования, не может быть изящества, никакого символизма и аллюзии, которыми картина передает радость, волю и славу Творца.

Паскуале хотел расспросить об этом Баверио, но, как только он заговорил, странная приглушенная дрожь прошла по полу. Ножи и бокалы зазвенели на столах, пламя свечей содрогнулось. Паскуале и Баверио уставились друг на друга с непонятной подозрительностью, где-то за пределами комнаты поднялся шум. Через мгновение капитан стражи, за которым неслись солдаты, вбежал в комнату и прокричал, что им надо уходить.

Баверио начал что-то говорить о теле своего господина, что он пришел сюда за ним. Его голос уже срывался, и капитан ударил его по щеке и воскликнул почти так же истерично, как и мальчик:

— Нет времени, идиот! На нас напали. Твой хозяин здесь в полной безопасности, он никуда не денется.

Паскуале поставили на ноги двое солдат, еще двое подхватили Баверио. Когда они подошли к двери, выводящей на парадную лестницу, на балконе в дальнем конце зала раздался сильный грохот. Окна вылетели, звеня разбитыми стеклами, вслед за тем повалил дым.

Капитан закричал что-то о пожаре, но тут Паскуале узнал едкую вонь гниющей герани. Глаза и нос защипало, и он сразу же понял, чьих это рук дело.

Солдаты, ведущие Паскуале, начали задыхаться. Он вырвался из их рук, зажал одной ладонью нос и рот, а свободной рукой схватил Баверио за рукав, вытаскивая его за дверь.

Внизу лестничного пролета было полно ядовитого оранжевого дыма, напуганные табуны солдат, священников и зевак кричали и толкались, пытаясь выйти все разом. Паскуале продолжал сжимать рукав Баверио, когда толпа подхватила и понесла их, затем они оказались на улице, в холодной черной ночи, освещенной факелами.

Паскуале, тащивший Баверио за собой, нашел укрытие под помостом, возведенным перед дворцом. Половина его сознания, поддавшаяся общей панике, полагала, что что-то произойдет, может произойти в любой момент, вторая половина, рационально мыслящая, холодно наблюдала, отмечая, что это в самом деле магия: заставить людей ни с того ни с сего усомниться в природе вещей, которые до сих пор казались им незыблемыми и неизменными. Он гадал, где может быть Никколо.

Над головой оранжевый дым вырывался из окон второго этажа палаццо. Космическая машина Великого Механика развалилась на куски, ее нижняя половина распалась и загорелась от масла, вытекшего из ламп, вмонтированных в центр солнца. Вокруг лежали тела, превратившиеся в кровавые ошметки. Некоторые еще кричали, слабо копошась в лужах собственной крови. Люди неслись во все стороны, солдаты тоже, напуганные не меньше остальных. С зубчатой крыши палаццо летели на площадь горящие ракеты, пронзительно свистя и завывая, оставляя длинные хвосты искр, ударялись о булыжники и разрывались с резким треском или путались под ногами толпы. И здесь и там покачивались на ходулях люди в масках, разбрасывающие маленькие стеклянные шарики, которые взрывались клубами оранжевого дыма. И самый воздух сделался ожившим и враждебным, царапающим кожу на лице, от него текло из глаз и носа. Все вместе походило на одно из полотен художников фламандской школы, которые достигли больших высот в изображении Ада.

Солдат прицелился в одного человека на ходулях, стрела полетела по слишком широкой дуге, перелетела через площадь и ударилась в световую пушку Берни, разрушив конструкцию из линз. Картинки на фасаде банка замерли, превратившись в дрожащую белую паутину. Другой солдат раскрутил над головой сеть и метнул, стянув с ходулей одного из негодяев, который грохнулся на камни и задергался в густых испарениях, вырывающихся из него со всех сторон: весь его запас газовых бомб разорвался разом. Толпа отшатнулась от этого очередного кошмара.

Баверио вырвался от Паскуале и побежал через площадь к башне Великого Механика, возвышающейся над суетой, ее огни были так же высоко, как звезды. Паскуале закричал вслед Баверио и тоже побежал, уворачиваясь от людей, мечущихся повсюду.

Человек на ходулях шагнул вперед, чтобы перехватить его, и громко продудел в игрушечный горн. Он был без маски: узкое белое лицо и пронзительно-рыжие волосы. Паскуале не побежал за Баверио, а, спасая собственную жизнь, бросился со всех ног в сторону узкого переулка сбоку от Лоджии. Рыжеволосый на ходулях метнул газовую бомбу, преградившую путь. Он громко хохотал, радуясь меткому попаданию. Паскуале снова развернулся и увидел, как над головами толпы еще двое на ходулях быстро движутся к нему с одной стороны, а с другой к нему же мчится галопом повозка, запряженная парой коней. На повозке был нарисован герб дома Таддеи.

Не успел Паскуале сделать шага к повозке, как двое на ходулях уже нависли над ним. Паскуале громко закричал. Ближайший к нему человек наклонился, но тут ему в грудь вонзились стрелы, он завалился назад, лишая равновесия своего товарища. Повозка подъехала, пара белых лошадей мотала головами. Дверца экипажа открылась, оттуда высунулся человек, обхватил Паскуале за талию и втащил его внутрь, как раз когда смертельно раненный человек на ходулях грохнулся о землю и взорвался.