"Шпионы ХХ века" - читать интересную книгу автора (Филлип Найтли)

Глава 11 ЦРУ: К 1948 ГОДУ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГОСУДАРСТВО

Я не верю в эффективность большого ведомства. Превратившись в огромного спрута, оно не сможет нормально функционировать… Для работы за границей, конечно, потребуется некоторое количество людей, но их не будет много – скорее десятки, нежели сотни. Из выступления Аллена Даллеса в конгрессе США при обсуждении закона о национальной безопасности 27 июня 1947 г.
Некоторое время меня беспокоило то, что ЦРУ отклонялось от поставленных перед ним целей. Оно превращалось в оперативное правительственное учреждение, иногда формирующее политику. Гарри Трумэн. «Вашингтонпост», 22 декабря 1963 г.

Всего лишь через четыре месяца после подписания указа о роспуске УСС президент Трумэн изменил свою позицию. Хотя враги Донована сумели похоронить его организацию, в Вашингтоне все же имелись некоторые подозрения, что идея о создании центрального ведомства для координации разведывательной информации, собранной ВМС, армией и Госдепартаментом, имеет в своей основе здоровое начало. Питер Вишер, секретарь комитета по разведке Объединенного комитета начальников штабов, позже выразил настроения Вашингтона следующими словами: «Все были согласны с тем, что в делах разведки царит неразбериха и что мы должны иметь Центральное разведывательное управление для координации этой деятельности. Существовало мнение, и совершенно справедливое, что со сбором информации дела обстоят не так уж плохо. В конце концов информация о возможном нападении на Перл-Харбор достигла Вашингтона. Проблема состояла в том, что она не попала в нужное время к нужным людям и не была систематизирована. Все говорили: «Прекрасно, давайте создадим Центральное разведывательное управление и поручим ему сопоставление, оценку и распространение материалов, которые уже собраны, но разбросаны по разным местам»(1). Трумэн сдался. Однако новое ведомство не должно было походить на сборище «мушкетеров», подобное УСС. Вишер характеризовал будущую организацию как маленькое учреждение, расположенное в Вашингтоне и обрабатывающее уже собранный другими материал, – своего рода центральный пункт хранения и распространения. 22 января 1946 года президент подписал директиву, подготовленную в основном Вишером, о создании Центральной разведывательной группы (ЦРГ). Штат ее комплектовался из лиц, откомандированных из ВМС и армии. Группу должен был возглавлять директор, назначаемый президентом, и она должна подчиняться Национальному разведывательному ведомству (НРВ), состоящему из госсекретаря, министров армии и флота, а также руководителя аппарата президента.

Не знаем, испытывал ли Трумэн (а он с подозрением относился ко всякого рода разведывательной деятельности) сомнения по поводу такой смены своей политики. На неофициальном завтраке в Белом доме, через два дня после подписания директивы, он презентовал руководителю своего аппарата адмиралу Уильяму Лихи и первому директору ЦРГ адмиралу Сиднею Соерсу плащи, черные шляпы, деревянные кинжалы и фальшивые усы. При этом президент сказал: «Вы должны принять эти одеяния и сопутствующие им принадлежности в качестве моего личного сыщика и директора центрального управления сыска»(2).

Если Трумэна одолевали сомнения, то они были совершенно обоснованными. Будущее развитие подтвердило это. Являясь образчиком для Центрального разведывательного управления, которое вскоре пришло ему на смену, ЦРГ продемонстрировала, что не может существовать такой штуки, как маленькая разведывательная организация. Через восемнадцать месяцев ЦРГ расширила свои функции и приступила непосредственно к сбору разведывательной информации. Воспользовавшись слабостью Государственного департамента, ЦРГ вступила в схватку с ФБР и выиграла ее. Вся зарубежная деятельность ФБР по сбору информации была запрещена. Группа установила контроль над разведслужбами трех министров, которым она должна была бы подчиняться. ЦРГ удалось обнаружить существование секретной разведывательной службы, созданной в октябре 1942 года в составе Министерства обороны. Во время войны о ней знали лишь Госдепартамент и лично Рузвельт. Теперь она была сметена с лица земли. В течение одного года штат ЦРГ вырос в шесть раз. Она поглотила остатки УСС, которым удалось выжить под крышами Министерства обороны и Государственного департамента, и настолько завоевала сердце Трумэна, что, начиная с 1948 года – к этому времени ЦРГ превратилась в ЦРУ, – первым посетителем у президента неизменно бывал директор Центрального разведывательного управления(3).

Отклонение ЦРГ от целей, поставленных первоначально президентской директивой, вдохновило бывших мальчиков из УСС на то, чтобы, не ограничиваясь сбором информации, двигаться дальше и приступить к выполнению тайных операций. Рост ЦРУ теперь стало невозможно остановить. Оно превратилось в гигантскую бюрократическую машину со своими источниками доходов, банками, линиями воздушных сообщений и своей собственной политикой. По мнению английского историка Кристофера Эндрю, современные разведывательные системы появились не в результате сознательных усилий правительств, а как итог ползучего бюрократического разрастания. Но что касается ЦРУ, то его рост носил взрывной характер. Секретный лозунг организации 1947 года: «К 1948 году больше, чем государство». И он был реализован. По мере роста ЦРУ контролировать его становилось все труднее. «Это был если не взбесившийся слон, то по меньшей мере функционирующий в значительной степени самостоятельно важнейший инструмент внешней политики»(4). Изменился и взгляд ЦРУ на свою собственную роль. Задачей организации теперь считался не только сбор информации о событиях в мире: она видела свой долг в том, чтобы формировать эти события. ЦРУ в полном смысле слова превратилось в правительство внутри правительства Соединенных Штатов.

Крошечный пункт в январской директиве президента, пунктик, которого не было в первоначальном проекте документа, открыл путь для расширения ЦРГ. Сейчас невозможно точно сказать, кто внес это положение в проект, перед тем как президент поставил свою подпись. Но все данные указывают на то, что это сделал адмирал Соерс. В первом варианте проекта директивы было сказано, что обязанности директора состоят «в сборе, . сопоставлении и оценке разведданных». Слово «сбор» было вычеркнуто, по-видимому. Объединенным комитетом начальников штабов. Там справедливо усмотрели в этом угрозу для своих служб, занимающихся сбором информации. Но в окончательном варианте директивы, хотя слово «сбор» и не присутствовало, появился пункт, который уполномочивал директора «проводить такую деятельность по вопросам, затрагивающим общие интересы, которая, по мнению Национального разведывательного ведомства, может более эффективно осуществляться в централизованном порядке»(5). Именно это положение, которое, по существу, означало «хватай все», Соерс использовал в качестве мандата для расширения ЦРГ.

Первоклассный организатор (до поступления на флот он был бизнесменом в Миссури), он использовал все свои таланты для создания новой бюрократической машины. Когда полковника Джона Громбаха, последнего начальника разведывательной службы Министерства обороны, спросили, чем он объясняет рост ЦРГ, он ответил: «Я просто думаю, что люди, которые возглавляют учреждения с координирующими функциями, таким образом начинают создавать свои империи». Во всяком случае, следующий глава ЦРГ генерал Хойт С. Ванденберг. занявший место Соерса в июне 1946 года, вовсе не собирался ограничиваться координацией разведывательных сведений, собранных другими учреждениями. Когда один из его подчиненных спросил, как генерал представляет себе свою деятельность, тот ответил: «Вот что я вам скажу – я ни на грош не верю в координационное хождение по кругу, чтобы сшивать одно с другим». Тот же сотрудник позже говорил, что половина работников ЦРГ хотела бы ограничиваться в деятельности строго координационной ролью, но вторая, более честолюбивая половина в ответ заявляла: «Джентльмены, чем мы должны стать, каким учреждением? К нам должна перейти вся мощь, которой обладало УСС, и даже больше того»(6).

Честолюбие победило. Через шесть месяцев после подписания президентской директивы ЦРГ обратилась к НРВ и убедила последнее по-новому определить функции директора.

8 июля 1946 года НРВ под грифом «совершенно секретно» выпустило директиву № 5. Она предписывала директору ЦРГ проводить всю работу по шпионажу и контршпионажу за пределами США в целях сбора разведывательной информации, необходимой для национальной безопасности(7).

Произошла совершенно экстраординарная передача полномочий. Основное «надзирающее» учреждение, в обязанности которого входил контроль за оперяющейся ЦРГ, без звука рассталось с правом контроля, при этом создалось положение, которое позволяло ЦРУ в будущем бесконтрольно совершать самые мерзкие выходки. Оглядываясь назад, нетрудно установить причины, в силу которых НРВ так легко рассталось с обязанностями контролера. Люди, входившие в контролирующую группу, – госсекретарь, министры армии и флота, руководитель аппарата президента – были настолько загружены своими прямыми обязанностями, что у них совершенно не оставалось времени на дела разведки. Конечно, они проявили бы заинтересованность, если бы ЦРГ явилась с чрезвычайно важной информацией – например, об угрозе нового Перл-Харбора. В любом случае члены НРВ всегда полагались на инициативу директора ЦРГ, чтобы провести очередное заседание. Таким образом, хотя на бумаге контроль и принадлежал НРВ, реальная власть находилась в руках директора ЦРГ.

Еще одной причиной безудержного роста ЦРГ была весьма благоприятная для этого общая атмосфера. В конце войны появилась масса книг и статей, посвященных американским разведывательным организациям и их работе. (Как мы уже знаем, за этим стоял Донован. Вся лавина печатной продукции была частью пропагандистской кампании, имеющей целью спасти УСС.) Большинство публикаций наделяло разведывательную деятельность особым очарованием, представляло ее как совершенно необходимую для страны и требовало, чтобы правительство поддерживало разведку и ее рыцарей.

В такой атмосфере ЦРГ не могла не чувствовать себя ущемленной. Было мало привлекательного в том, чтобы сидеть за письменным столом в Вашингтоне, оценивая добытые другими разведданные. Питер Вишер цитирует офицера армейской разведки, который следующим образом суммирует настроение многих сотрудников ЦРГ: «В оценивании нет никакой сексапильности; это же… дело (нелегальный сбор информации) возбуждает. Всем хочется заняться этим. Если вы попробовали начать, то навсегда утрачиваете интерес к обычной работе. Вы забываете обо всем, потому что вы взволнованны, вы вне себя»(8).

Ванденберг очень быстро превратил мандат на сбор информации за пределами США в разрешение проводить тайные операции. Об этом говорит тот факт, что уже в июле 1946 года ЦРГ на заседании НРВ отстаивает необходимость финансирования таких действий. Семью месяцами позже Ванденберг докладывал Трумэну: «Нелегальные операции весьма тщательно разрабатываются и проводятся вполне удовлетворительно в большинстве критических районов за пределами США»(9). Принимая во внимание сроки, необходимые для планирования и первоначального развертывания подобных операций, можно заключить, что США приступили к проведению тайных акций за рубежом задолго до возникновения ЦРУ. Они сделали это без каких бы то ни было публичных дискуссий и даже без секретного слушания в конгрессе. Поэтому, когда начались парламентские слушания закона о национальной безопасности 1947 года (закон, согласно которому было создано ЦРУ), ни один из представителей разведки даже намеком не выдал, что тайные операции уже начались. Больше того, выступая на секретном слушании в июне 1947 года, Ванденберг и другие сотрудники разведки стремились создать впечатление, что речь идет всего лишь о получении прав на сбор информации за рубежом (вопрос уже был давно решен) якобы в продолжение старой дискуссии «координация или сбор сведений». То будущее, которое предназначалось ЦРУ в ходе дискуссии в конгрессе, настолько мало соответствует реальной действительности, что уверенно можно сказать: перед нами теперь совсем иная организация.

Аллен Даллес, будущий директор ЦРУ, значительно приукрасив свои заслуги в УСС во время войны (он заявил, что на него работало десять процентов сотрудников абвера), высказался во время слушаний по проблеме о том, какой ему видится новая разведывательная организация. ЦРУ будет очень небольшим, заявил Даллес, потому что, «превратившись в огромного спрута, оно не сможет нормально функционировать». Отвечая на прямо поставленный вопрос, сколько же сотрудников ему потребуется, Даллес сказал: «Некоторое количество людей потребуется для оценки информации. Со сбором деловой информации на всей территории США десятка два человек вполне справятся: двое в Нью-Йорке, один в Чикаго, один в Сан-Франциско… Для работы за границей, конечно, потребуется некоторое количество людей, но их не будет много – скорее десятки, нежели сотни»(10). (В настоящее время в ЦРУ работает примерно 16 тыс. человек.)

У Даллеса имелись соображения, где этих людей можно найти: «Американские бизнесмены, американские профессора, все американцы, путешествующие по свету, являются величайшим достоянием нашей разведывательной системы… Я полагаю, что в сфере сбора информации, в том, что можно было бы назвать тайным ее сбором, значительная часть сведений будет поступать от американцев, не имеющих официальной связи с правительством».

В заключение он подчеркнул, насколько необходимо ЦРУ стране: «…по моему мнению, англичанам несколько раз удалось спастись лишь при помощи их секретных служб. Существование таких служб – вопрос жизни. Это исключительно важный инструмент нашей национальной безопасности»(11).

Даллес, так же как и другие свидетели, выступал на слушаниях не под своим именем, он, например, именовался «мистер Б». Едва оригинал выступлений был подготовлен к печати, стенографистка и машинистка были приведены к присяге о сохранении тайны. Оригинал расшифрованной стенограммы хранился у председателя комитета, готовившего закон, но позже ЦРУ сделало копию и для себя. Это была удачная мысль, так как председатель уничтожил оригинал в 1950 году(12). Секретность парламентских слушания плюс тот факт, что целью закона было объединение вооруженных сил (ЦРУ даже не упоминалось в полном названии закона), позволили новому ведомству появиться на свет без публичного обсуждения и с весьма туманно обозначенными полномочиями. Конгресс полагал, что внутри страны ЦРУ не будет играть никакой роли, что у новой организации будут лишь ограниченные оперативные функции и что действовать она станет главным образом как координатор. (Было неясно, имеет ли она право заниматься сбором информации.) Но совершенно ясно одно – ЦРУ не уполномочивалось на проведение тайных операций за рубежом. Однако, как мы уже знаем, предшественница ЦРУ – ЦРГ уже занималась сбором информации и уже производила тайные операции. Новое ведомство, естественно, не намеревалось отказываться от этих функций.

Хотя традиционные поставщики информации облили ЦРУ презрением, новая организация переиграла их в схватке на бюрократическом поле. ЦРУ имело два решающих преимущества: оно докладывало непосредственно президенту и отчитывалось только перед Советом национальной безопасности, который возглавлял все тот же президент. Таким образом, если удастся убедить последнего в пользе своевременной разведывательной информации, никто не сможет помешать продвижению ЦРУ на ее пути к лучшему будущему.

Дальше произошло следующее. В 1948 году коммунисты пришли к власти в Чехословакии и получили высокий процент голосов на выборах в Италии и Франции. Командующий вооруженными силами США в Европе предупредил президента Трумэна о неизбежности войны с Советским Союзом. В ответ Трумэн издал серию директив, усиливающих роль ЦРУ и расширяющих круг ее обязанностей. Совет национальной безопасности издал директиву № 10/2, которая расширила масштабы акций ЦРУ против СССР. Теперь они могли включать в себя операции полувоенного характера. В директиве № 68 Совет национальной безопасности отводил ЦРУ основную роль в «холодной войне» против Советского Союза, включая проведение психологической обработки и тайных операций. Внесенные в 1949 году поправки к закону о национальной безопасности давали ЦРУ право на исключительную секретность в ведении своих дел, директор его мог не предоставлять никому, даже конгрессу, отчета о размере организации, ее бюджете, методах работы, характере операций и источниках информации.

Получив, по существу, лицензию на ведение тайной третьей мировой войны, ЦРУ начинает свой взрывной рост. Всего лишь за год – с середины 1946 года до середины 1947 года – ЦРГ выросла в шесть раз. Ее наследник ЦРУ увеличилось еще в шесть раз между 1947 и 1953 годами. Больше всего вырос отдел проведения секретных операций. В 1948 году его штат насчитывал 302 человека, он располагал семью зарубежными точками и бюджетом в 4, 7 млн. долларов. К 1952 году в его распоряжении было 2812 сотрудников, 47 зарубежных точек и 82 млн. долларов (вскоре бюджет возрос до 200 млн. долларов). К этому времени почти две трети сотрудников ЦРУ являлись оперативниками, так или иначе занимающимися секретными операциями, и они поглощали три четверти годового бюджета организации(13). Управление попало под власть этих солдат тайной войны, многие из которых ранее были офицерами УСС. (Донован прожил достаточно долго, чтобы явиться свидетелем этих событий, но вряд ли он смог оценить свой триумф. Он страдал атрофией головного мозга, его преследовали галлюцинации – однажды он увидел батальоны русских, марширующие по мосту через Ист-ривер. Донован умер в 1959 году.)(14)

Имеет широкое хождение мнение о том, что быстрый рост ЦРУ был оправдан и необходим. США должны были дать реальный ответ на послевоенную советскую угрозу. Тайные операции были необходимы, чтобы противостоять этой угрозе. И в результате этих операций угроза уменьшилась. По моему мнению, опасность советской угрозы сознательно и очень сильно преувеличивалась самим ЦРУ, которое пыталось превратиться в империю. Я убежден, что существовал заговор, целью которого являлись обеспечение роста и усиление влияния ЦРУ, что осуществлялось путем манипулирования президентом Трумэном, конгрессом и всем американским народом, и который преследовал конкретную цель – обеспечение финансирования этого роста. Я считаю, что тайные операции очень часто оказывались неэффективными и играли негативную роль. Когда над ЦРУ нависла угроза разоблачения, оно спаслось, прибегнув к самому старому оружию секретных служб – воскресив страхи перед шпионами в своей собственной стране.

Разведывательные службы расцветают на этом страхе. Их существование и финансовое процветание зависят от того, умеют ли они убедить хозяев в том, что над страной нависла угроза, что разведка одновременно является спасительным щитом и шпагой. В заключительной фазе второй мировой войны, когда угроза нацизма была фактически устранена, УСС переключила свое внимание на Советский Союз в надежде, что угроза коммунизма оправдает существование разведывательной службы и после войны. Но и Трумэна стал все больше беспокоить Советский Союз, и он потребовал, чтобы ЦРГ давала более подробный анализ намерений Москвы. Ванденберг начал направлять непосредственно президенту служебные записки под грифом «совершенно секретно»[39].

Проявившийся у Трумэна интерес к намерениям Советского Союза был божьим даром для ЦРГ. Он положил конец дебатам о том, нужна ли США в мирное время крупная разведывательная организация. ЦРГ поспешно дала понять, что ее невежество по всем вопросам, касающимся Советского Союза, выходит за рамки допустимого. Это якобы результат того, что ЦРГ уделялось и уделяется недостаточно внимания. Положение может быть исправлено лишь при помощи мощных вливаний финансовых и людских ресурсов. Это утверждение было просто ложью. УСС сумело перевербовать всю шпионскую сеть Гелена в Восточной Европе. СИС, сотрудники которой, как ошибочно считали американцы, были подлинными мастерами шпионажа, упорно трудилась начиная с 1944 года над организацией антисоветских разведывательных операций. Английская разведка вновь задействовала многих из своих прежних агентов, действовавших в Советском Союзе, и свободно вербовала новые кадры среди бывших нацистов, специализировавшихся на антикоммунистических операциях. Имелось солидное ядро из американских и английских экспертов по Советскому Союзу, многие из которых во время войны работали в Москве. Но суть дела состояла в том, что ЦРГ было выгодно для оправдания своего существования и расширения, с одной стороны, значительно преувеличивать степень своего невежества в отношении СССР, а с другой – представлять КГБ как всемогущую организацию, осуществлявшую грандиозные операции.

Когда же рост ЦРГ начался, не было никакого смысла сообщать, что, возможно, советская угроза не столь велика, как это казалось изначально. Напротив, общие антикоммунистические настроения получили полную свободу развития. Кроме того, происходило сращивание постоянного недоверия ЦРГ к СССР с традиционным антикоммунизмом СИС. Тревога, которую такая «разведка» породила в США, сыграла важную роль в развитии «холодной войны».

Даже некоторые сотрудники ЦРГ считали, что информация их ведомства об СССР не соответствует действительности, и пытались сделать кое-какие шаги. В 1949 году небольшая группа офицеров подготовила совершенно секретную справку о намерениях Советского Союза. В документе, озаглавленном «Проект-головоломка», рассматривались вопросы мирового коммунистического движения. Авторы справки пришли к выводу, что даже если допустить, что Советский Союз манипулирует действиями западноевропейских коммунистических партий, таких, как ИКП и ФКП, у него нет планов установления мирового господства. Эта мысль оказалась настолько крамольной, что документ был положен под сукно и не имел хождения даже внутри самого ЦРУ(15). Напротив, там утверждалась доктрина советского экспансионизма. ЦРУ заявило, что СССР намерен захватить Финляндию и Австрию; Тито и греческие партизаны полностью находятся под его пятой;

Франция в любой момент может стать коммунистической, если она не решится на авторитарное правление генерала де Голля; Итальянская коммунистическая партия готовит вооруженное восстание; нестабильность в Европе может серьезно повлиять на положение в Англии.

Такая паническая позиция вполне устраивала правительство. Трумэн в то время боролся за принятие «Плана Маршалла» (план предоставления помощи на восстановление и развитие в основном для тех стран, которые готовы были отстранить коммунистов от власти), потому что конгресс все не решался его одобрить. Президенту нужно было нечто такое, что могло бы потрясти американское общество и заставить его немедленно высказаться в пользу принятия «Плана Маршалла». Для его реализации президенту было необходимо наличие постоянной угрозы. Коммунистический переворот в Чехословакии решил первую задачу, а доклады ЦРУ о зловещих намерениях Советского Союза помогали решать вторую. Тайные операции способствовали одобрению «Плана Маршалла», так как воздвигали преграды на пути его коммунистических противников.

В декабре 1947 года ЦРУ начало операции в Италии с целью не допустить победы Итальянской коммунистической партии на предстоящих выборах. Около 10 млн. долларов было потрачено на подкупы, финансирование предвыборной кампании христианских демократов (печатание и распространение антикоммунистических пропагандистских материалов). На последовавших выборах христианские демократы получили парламентское большинство в 40 мест. В то же время во Франции ЦРУ тайно трудилось над тем, чтобы внести раскол во Всеобщую конфедерацию труда – профсоюз, в котором главенствовали коммунисты. Оно преуспело в этом, истратив всего лишь миллион долларов. В Греции ЦРУ взяло на себя операции СИС в поддержку националистов против коммунистической партии(16).

Эти акции явились предтечами тайных операций ЦРУ, осуществляемых в иностранных государствах и в настоящее время. Первоначальный успех вдохновил сотрудников ЦРУ, занятых организацией и проведением тайных операций, на то, чтобы потребовать создания постоянной группы планирования и осуществления подобного рода деятельности. В результате в августе 1948 года было создано Управление координации политики (УКП) – странное и вводящее в заблуждение название. Во главе УКП был поставлен жесткий, честолюбивый, агрессивный и чрезвычайно работоспособный любитель спиртного Фрэнк Уизнер, к тому же непреклонный ненавистник коммунизма. Это означало радикальный отход от американской внешней политики мирного времени. И в самом деле, ни одна страна в прошлом официально не провозглашала тайные операции частью своей внешнеполитической деятельности. Позже деятельность такого рода была определена одним из сотрудников ЦРУ как «специфическая работа, проводимая за рубежом в поддержку национальных внешнеполитических целей; при этом осуществляется она таким образом, что роль правительства либо незаметна вообще, либо не признается публично»(17). Оказалось, что с помощью тайных операций можно урегулировать проблемы, не поддающиеся урегулированию традиционными способами.

В сложном послевоенном мире США раз за разом оказывались перед лицом задач, которые было невозможно разрешить обычными дипломатическими методами. Тайные операции «являются более мощным средством, чем дипломатия, и в то же время не столь отвратительны, как война» и тем самым помогают найти выход. Опыт ЦРУ в Италии, Франции и Греции показал, что при помощи тайных операций можно достигнуть желаемых результатов. Поскольку они проводились в секрете, США не выглядели каким-то международным пугалом. То, что американскому правительству удавалось сохранить свой высокоморальный облик, приносило определенные политические выгоды. Все свершалось, хотя конгресс, невзирая на советскую угрозу, неохотно шел на увеличение военных расходов. Дело в том, что ассигнования на тайные операции были спрятаны в общем бюджете ЦРУ и укрыты от взглядов чересчур любопытных конгрессменов. Короче говоря, тайные операции рассматривались как замечательное лекарство от всех международных болезней. Учитывая, что в УКП доминировали бывшие офицеры УСС с их преувеличенными оценками успехов операций военных лет, начинало создаваться впечатление, что при помощи тайных операций можно творить чудеса.

Такие операции начали проводиться на Украине, в Литве, Польше и Албании. Они усилились в Италии, Франции и Греции. Тайные операции распространились на Иран и Гватемалу, а позже на Индонезию, Анголу, Кубу и Чили. (Таких стран было много больше, просто те правительства, которые по своей инициативе обратились к ЦРУ, естественно, не афишировали это.) Одним словом, если мы включим в систему тайных операций секретное финансирование антикоммунистических публикаций, внедрение своих людей в газеты и ведущие информационные агентства, подкуп политиков и профсоюзных чиновников, то в мире вряд ли сыщется хотя бы одна страна, которая в 40 – 50-х годах не стала бы ареной тайных операций ЦРУ. При этом не делалось разницы между дружественными и враждебными государствами.

Финансовые ресурсы и цинизм этой организации не имели границ. Когда Итальянская коммунистическая партия на выборах 1953 года восстановила позиции, набрав 37% голосов избирателей – всего лишь на 3% меньше, чем христианские демократы, в дело вступило ЦРУ. Уильям Колби, будущий директор ЦРУ, срочно отправился из Стокгольма в Рим. Он имел приказ организовать с помощью американского посла в Италии Клера Бут-Люса и римской католической церкви перекачку средств в антикоммунистические партии. Для этой цели было выделено 25 млн. долларов в год. Во Франции усилилась финансовая поддержка антикоммунистических профсоюзов, а один из министров был внесен в платежную ведомость ЦРУ. Существовал план (правда, он был отвергнут) подкупить за 700 тыс. долларов все целиком Национальное собрание парламента Франции(18).

Операция в Албании была грандиозным предприятием, проводимым совместно с СИС. Предполагалось специально подготовить албанских эмигрантов и тайно забросить их на родину с целью поднять восстание против правительства Энвера Ходжи. Тренировочные лагеря были созданы на Мальте и Кипре. Высадка проводилась либо как парашютный десант в горных районах, либо с кораблей на албанское побережье напротив принадлежавшего Греции острова Корфу. Столь же амбициозной была и украинская операция. Она заключалась в поддержке попыток борьбы националистов против советского контроля. ЦРУ финансировало националистические организации, готовило их кадры и помогало забрасывать агентов назад в страну для организации восстания.

Вероятно, самым ярким примером тайных операций того времени являются действия США по возвращению на трон шаха Ирана в 1953 году. Премьер-министр Ирана Мохаммед Мосаддык с помощью Иранской компартии сверг шаха и национализировал Англо-иранскую нефтяную компанию. СИС и ЦРУ вступили в дело с целью исправить положение. ЦРУ поручило своему специалисту по проведению тайных операций Киму Рузвельту тратить до 2 млн. долларов в месяц на развертывание пропагандистской кампании с целью возвратить шаха на трон. В результате Мосаддык был устранен от власти, а Рузвельт тайно награжден медалью.

Насколько в конечном итоге были эффективны все эти операции ЦРУ? Можно попытаться ответить кратко: в отсутствие стройной внешнеполитической доктрины тайные операции – чуть больше чем трюк, который удается лишь тогда, когда внутри страны уже наметилось движение в ту сторону, куда хочет подтолкнуть его ЦРУ. В тех случаях, когда это было не так, тайные операции либо проваливались, либо имели обратный эффект. Они провалились на Украине, в Литве, Польше и Албании. Сотни агентов и миллионы долларов были потеряны в Литве и на Украине, где действия ЦРУ скорее мешали, чем содействовали движению сопротивления. Эти провалы оставили неприятное наследие, последствия чего полностью проявились лишь спустя двадцать лет. Многие из эмигрантов, завербованных американцами для проведения тайных операций, раньше сотрудничали с нацистами, а позже были секретно перевезены в США. Только в 70-х годах начали всплывать факты, свидетельствующие о том, что значительное число нацистских военных преступников спокойно, с ведома ЦРУ, доживали свой век в США как граждане этой страны.

В Польше ЦРУ невольно стало орудием в руках коммунистической власти, которая использовала старую тактику большевиков, значительно усовершенствованную, после революции. Создавались фальшивые подпольные группы сопротивления, которые вначале выкачивали у правительственной оппозиции твердую валюту, а потом устраивали пропагандистские шоу, излагая публично всю подноготную. Однако классическим примером провала, видимо, все же явились операции в Албании. Туда между 1949 и 1953 годами были засланы на смерть сотни агентов. Выброшенные с парашютами с самолетов или высаженные с катеров на побережье, они тут же попадали в руки албанских властей, которые либо расстреливали их на месте, либо устраивали показательные суды, чтобы продемонстрировать населению, какая судьба ожидает диверсантов и предателей. Это была совместная операция СИС и ЦРУ под двойным командованием. От ЦРУ ею руководил Джеймс Маккаргар, а от СИС – Ким Филби. Официальное объяснение разгрома операции состоит в том, что Филби, внедренный в СИС сотрудник КГБ, информировал о ней Москву. Однако тщательный анализ не подтверждает эту точку зрения.

В последние два года проведения операции Филби не имел к ней никакого отношения. В июне 1951 года, после бегства Берджесса и Маклина, он был отозван из Вашингтона. Более того, хотя в роли «руководителя» Филби в общих чертах знал об операции, ему не были заранее известны такие детали, как время и место высадки. Конкретные сроки зависели от погоды, времени приливов и других местных факторов, поэтому решения принимали оперативные руководители на месте.

Филби мог сообщить КГБ о существовании операции как таковой, и это была весьма ценная информация. Однако сомнительно, что КГБ использовал Филби для выяснения деталей. С какой стати КГБ стал бы рисковать своим наиболее ценным агентом, которому наконец удалось проникнуть в самое сердце СИС и ЦРУ, заставляя его информировать об операции, заведомо не имевшей шансов на успех. Тем более следует учитывать, что между СССР и Албанией существовали не самые теплые отношения. Показательно то, что Филби, в целом не стеснявшийся рассказывать о своих предательствах, ни словом не упоминал Албанию. Энвер Ходжа, лидер Албании, открыто заявлял, что операция провалилась в результате бдительности албанских органов госбезопасности, успеха «радиоигры», которую они вели, и некомпетентного руководства со стороны СИС и ЦРУ, «а вовсе не в результате заслуг какого-то Кима Филби, как утверждают некоторые»(19).

Наиболее вероятное объяснение разгрома операции состоит в том, что албанским властям удалось внедриться в эмигрантские организации, из которых вербовали агентов для проведения тайных операций. Скорее всего один из коммунистов, внедренных в среду эмигрантов, постарался, чтобы его тайно забросили в Албанию. Попав туда, он сдал свою группу органам госбезопасности, которые заставили радиста работать на себя. С этого момента весь ход операции был под контролем албанских властей, которые вели «радиоигру», чтобы заманить остальные группы СИС – ЦРУ и обречь их на гибель.

В любом случае Албания вскоре стала близким другом Китая и превратилась в такую «головную боль» для Советского Союза, какой бы она не могла быть, даже если бы ЦРУ преуспело в своих начинаниях и привело там к власти прозападное правительство.

Операции в Италии, по словам Уильяма Колби, были необходимы, потому что Москва в 50-х годах ежегодно вливала в Итальянскую компартию 50 млн. долларов, а проникновение коммунистов в правительство создало бы «подрывную пятую колонну» в оборонной системе НАТО.

Но слова Колби о финансировании Москвой итальянских коммунистов звучат весьма неубедительно. Другой сотрудник ЦРУ, Роберт Эймори, работавший в то время в отделе разведки и в силу этого скептически относившийся к тайным операциям, считал, что угроза коммунизма в Италии сильно преувеличена. Это произошло потому, что в действие вступила группа лиц (Бут-Люс, Джеральд Миллер, глава европейских операций УКП, и персонал итальянского отдела в Госдепартаменте), чрезвычайно чувствительных в отношении «советской угрозы». Какова же была политическая цена этих страхов? Исследователь Тревор Барнс приходит к следующему выводу «Крайний антикоммунизм христианских демократов, поддерживаемый и стимулируемый финансовыми вливаниями ЦРУ, стал. видимо, суррогатом назревших реформ и в результате в долгосрочном плане не ослаблял позиций коммунистов»(20).

Весьма сложно оценить влияние ЦРУ на политику Франции в то время. Средства, потраченные на подкуп и субсидирование антикоммунистических профсоюзов, тайное финансирование газет и журналов, очевидно, оказывали определенное действие. Однако привести специфические примеры успехов ЦРУ весьма сложно. Возможно, главный результат заключался в том, что французская политика стала осложняться деятельностью множества мелких партий. Это обстоятельство скорее помогало, а не мешало коммунистам.

Заявление о том, что ЦРУ спасло Европу от коммунизма, – явное преувеличение. То, что ни одна из европейских стран не стала коммунистической, объясняется в гораздо большей степени открытой американской помощью – «Планом Маршалла», устоявшимися внутренними связями, традиционным политическим и экономическим консерватизмом, а вовсе не махинациями клики руководителей тайных операций в Вашингтоне.

Больше всего восторженных отзывов получила совместная операция СИС и ЦРУ, проведенная в 1953 году в Иране. Самая высокая похвала исходила из самого ЦРУ[40], приводившего эту операцию в качестве хрестоматийного примера эффективности тайных действий. Удалось успешно подкупить несколько ключевых фигур в Иране (два агента получали ежемесячно по 50 тыс. долларов каждый), развернулась пропагандистская кампания с целью запугать народ захватом власти коммунистами; армейские части, настроенные против Мосаддыка, получили американское вооружение. Все говорит за то, что Мосаддык был националистом, а не коммунистом. Он организовал Народный фронт, поставив вопрос о том, кто должен владеть иранской нефтью. Мосаддык отказался легализовать коммунистическую партию и не принимал ее помощи(21). Хотя цели ЦРУ были достигнуты, трудно сказать, насколько велико было его влияние в замене Мосаддыка шахом. Иранская армия, полиция и политические лидеры, похоже, играли в перевороте гораздо большую роль, чем та, которая отводится им ЦРУ.

В 1954 году в Гватемале ЦРУ свергло законно избранное правительство, во главе которого стоял политик левой ориентации Хокобо Гусман Арбенс. На этот раз ЦРУ широко использовало так называемую «технику большой лжи», состоящую в утверждении, что, чем грандиознее ложь, тем больше ей верят. Перед ЦРУ стояла задача убедить средний класс Гватемалы в том, что правительство Арбенса не более чем марионетка Советского Союза. В преддверии путча радиостанция «Голос освобождения» (на самом деле радио ЦРУ) регулярно передавала сообщения о движении советских судов с грузом оружия, предназначенного для Гватемалы. (Эта выдумка подействовала столь успешно, что ЦРУ, видимо полагаясь на короткую людскую память, вновь применило ее против Никарагуа в 1984 году, но на сей раз безрезультатно.) После путча в Гватемале пришло к власти правительство Карлоса Кастильо Армаса. которое оказалось настолько коррумпированным, что даже руководитель операции сотрудник ЦРУ Дэвид Этлп Филлипс сожалел о содеянном(22).

Короче говоря, тайное вмешательство ЦРУ во внутренние дела тех стран, где США опасались роста влияния коммунистов, часто приносило результат, обратный желаемому. Но хуже всего было то, что эта деятельность лишала США морального превосходства перед Советским Союзом. У Соединенных Штатов была высокая репутация страны, уважающей чужой суверенитет и право других государств на самоопределение. Тайные акции ЦРУ приводили к тому, что многие переставали видеть различие между США и СССР. В тех странах, где проводилась большая часть тайных операций (а это главным образом были страны «третьего мира»), люди уже не видели разницы между ЦРУ и КГБ. Обе организации являлись для них символами империализма. Не желая того, оперативники ЦРУ, занимающиеся проведением тайных операций, приобрели в глазах народов тот же облик, что и их постоянные оппоненты.

И все же очень часто эти американцы – сотрудники ЦРУ – были по-настоящему благородными людьми и. как ни иронично это звучит, зачастую исповедовали либеральные взгляды. Разведывательная деятельность имеет тенденцию привлекать людей религиозных, с альтруистическими склонностями, и при этом весьма одаренных. Упоминавшийся выше Дэвид Этли Филлипс, сотрудник ЦРУ в Гватемале, называет Уильяма Колби, являвшегося директором ЦРУ с 1973 по 1976 год, не иначе как «солдат-пастор». Эти люди верили, что они идут в «крестовый поход», но по иронии судьбы, так же как и их противники марксисты, они считали, будто благородство цели оправдывает применение любых средств. Они зачастую по собственной инициативе решали, какие тайные операции необходимо осуществить в поддержку американского внешнеполитического курса, а затем воплощали свои идеи в жизнь под самым минимальным контролем.

Первоначально ЦРУ смотрело на Госдепартамент как на конкурента и держало его в неведении относительно своих дел. Иногда возникали такие ситуации, когда тайные действия ЦРУ вступали в прямой конфликт с политикой, проводимой Госдепартаментом. Но во время правления братьев Даллесов был заключен союз, который оказался гораздо опаснее предшествовавшего ему соперничества. Аллен Даллес, бывший сотрудник УСС, вернулся в разведку в 1951 году в качестве руководителя тайных операций. В 1953 году он стал директором ЦРУ. Его брат Джон Фостер Даллес уже был госсекретарем с устоявшейся репутацией блестящего воина «холодной войны», выступающего за освобождение Восточной Европы и «отбрасывание коммунизма». Тайные операции казались острым и эффективным оружием для достижения этих целей. Узы между Госдепартаментом и ЦРУ стали настолько тесными, что ЦРУ без труда удалось отбить попытку конгресса создать комитет для надзора за его деятельностью. Аллен Даллес имел полное право сказать: «Разведка для нашего правительства играет большую роль по сравнению с ролью разведок для любого другого правительства земного шара».(23)

Вовсе не все были счастливы в результате создавшегося положения. Оглядываясь назад, Лайман Киркпатрик, занимавший во времена Даллеса пост генерального инспектора ЦРУ, говорит: «Имеется в виду период, на который, стараясь быть объективным, я взираю со все большим и большим ужасом. Меня ужасают эти два брата Даллеса, которые пять раз на дню совещались по телефону, встречались каждый вечер, осуществляли операции по бомбардировке Индонезии, не имея никакой военной подготовки для руководства действиями подобного рода»(24).

А вот точка зрения КГБ на ЦРУ того периода. «Аллен Даллес через своего брата Джона Фостера Даллеса получил огромную власть, которую президент Эйзенхауэр не мог ограничить, а Джон Фостер Даллес – не хотел. (Вполне вероятно, что Эйзенхауэр вообще мало что знал об этом.) Со своей стороны Аллен Даллес был весьма покладистым руководителем и не всегда мог произнести необходимое «нет». В результате наряду с весьма разумными ребятами получили право творить все, что угодно, и почти бесконтрольно настоящие маньяки, причем в большом количестве. Грязные трюки, приумножаясь, жили собственной жизнью. Конечно, если мыслить категориями глобальной борьбы, грязных трюков нельзя избежать. Но, проведенные без цели и надлежащего контроля, они ведут к затрате огромных ресурсов и часто оказывают обратное действие. Так сумасшедший мулла приходит на смену Мосаддыку»(25).

Естественно, в ведомстве, где доминируют люди, занятые тайными операциями, сбор информации и ее оценка отходят на второй план. Корни этого восходят к временам УСС. Донован и его сотрудники видели, как английская система двух независимых организаций – УСО (специальные операции) и СИС (разведка) – порождает непримиримое соперничество. Председатель Объединенного комитета по разведке Уильям Кэвендиш-Бентинк вспоминает о своей поездке в Вашингтон во время войны: «Я помню, как сказал Биллу Доновану: «Не создавайте две организации – одну, наподобие нашего УСО, для проламывания черепов и перерезания глоток и другую, вроде СИС, для целей разведки. Они тотчас затеют свару друг с другом и попытаются отхватывать одна от другой лучшие куски, вместо того чтобы отхватывать их у неприятеля. Создайте одну организацию под единым контролем». Никак не мог подумать, что я окажусь повивальной бабкой такого чудовища, как ЦРУ»(26).

Воспоминание о том, чему они сами являлись свидетелями, и знание проблем, возникавших перед англичанами, заставили руководящих сотрудников УСС, ставших становым хребтом ЦРУ, пойти на то, чтобы свести тайные операции и разведывательную деятельность под одну крышу. Но очарование тайных операций – чувство власти, деньги, приобщенность к таинственному, патриотический призыв, ощущение того, что ты находишься на передовых позициях «холодной войны», – влечет сильнее, чем оценка разведывательных данных. Ветераны тайных операций с восхищением вспоминали дни войны, молодое пополнение успело ощутить прелесть реальной власти, поэтому как те, так и другие не желали ничего изменять. (Когда адмирал Стэнсфилд Тернер, став в 1977 году директором ЦРУ, решил умерить проведение тайных операций, его указания просто проигнорировали.) Политики перестали обращаться в ЦРУ за информацией и ее анализом, по мере того как все сильнее деградировали подразделения ЦРУ, занимавшиеся этой работой. Но потребовался шок от взрыва советской атомной бомбы, чтобы до конца понять, насколько безнадежно плохо справлялось ЦРУ со своими основными обязанностями(27).

29 августа 1949 года, когда над Центральной Азией занималась заря, в небе над казахстанской степью поднялось облако в форме огромного гриба. Через четыре года после того, как США взорвали первую бомбу. Советский Союз тоже вступил в атомный век. Президент Трумэн, который заверял американцев в том, что атомная монополия США продержится 10 – 15 лет, отказывался верить первым сообщениям о взрыве. Чтобы убедить его, пришлось представить результаты анализа радиоактивного дождя из зараженного облака(28). Но даже после этого он утверждал: такой анализ еще не означает, что у русских есть атомная бомба. В своем обращении к американскому народу 23 сентября 1949 года. то есть больше чем через три недели после сообщения, он все еще старался дать понять, что в России произошла авария с ядерным устройством. Президент говорил об «атомном взрыве», не употребив ни разу слова «бомба».

Однако через несколько дней Москва сама объявила обо всем миру. Американцы были потрясены и напуганы. Каким образом страна, истерзанная войной, не обладающая промышленной мощью Америки, по-видимому, не имеющая достаточно квалифицированных ученых, лишенная необходимого сырья и. самое главное, не располагающая жизненно важными «ноу-хау». сумела создать атомную бомбу за столь короткий срок? Как получилось, что Советский Союз принял важнейшее решение о разработке и производстве нового оружия, реализовал это решение и преуспел в достижении своих целей, а ЦРУ об этом так ничего и не узнало? Более того, как могли американские разведывательные службы утверждать, что русских от создания атомной бомбы отделяет 10 – 20 лет? Почему произошел этот величайший просчет в «холодной войне»?

Поднялся многоголосый шум негодования. Директор ЦРУ адмирал Роско Хилленкоттер всего лишь за год до этого направил президенту меморандум, в котором писал, что «существует чрезвычайно слабая вероятность того, что русские создадут свою первую атомную бомбу самое раннее к середине 1950 года, но наиболее вероятная дата, по нашему мнению, – середина 1953 года»(29). Хилленкоттер взял вину на себя и в конечном итоге был смещен со своего поста. Директором ЦРУ стал генерал Уолтер Беделл-Смит. Но для того чтобы удовлетворить критиков ЦРУ, одной головы было недостаточно. Р. Е. Лэпп, консультант американской комиссии по атомной энергии, заявил, что создание Советским Союзом бомбы показало наличие крупнейших недостатков в разведке США. Бернард Браун, американский представитель в комиссии ООН по атомной энергии, жаловался в Госдепартамент на низкое качество оценки разведывательных данных, а президент Ассоциации резервистов требовал укрепления американских спецслужб, чтобы «мы могли эффективно прорывать «железный занавес» и получать предупреждение о враждебных действиях»(30).

Критика разведки, сколь бы жестокой она ни была, при правильном к ней отношении может быть обращена на пользу разведывательным службам. Наилучший способ, проверенный годами, заключается в том, чтобы заявить: провал явился результатом невероятного искусства вражеской разведки, шпионы которой проникли за стены замка и похитили секреты. Чтобы противостоять чудовищным усилиям врага в укреплении его разведки, надо отвечать тем же. Агент против агента, доллар против доллара. Именно такую тактику и избрало ЦРУ.

Неспособность ЦРУ обнаружить то, что Советский Союз может создать атомную бомбу за столь короткое время, объяснили следующим образом. Предположение, что русским потребуется 10 – 20 лет для создания бомбы, было правильным. Однако оно было обесценено действиями советских шпионских групп, которые «похитили и передали Советскому Союзу самые важные тайны, которыми когда-либо обладало человечество». Не было никаких фактов, подтверждавших существование групп, похитивших атомные секреты, однако это не помешало конгрессмену Ричарду Никсону начать на них охоту. В своей статье в «Джорнэл америкен» он потребовал от президента Трумэна, чтобы тот «обнародовал факты о шпионской группе, ответственной за передачу информации об атомной бомбе агентам русского правительства»(31). Гувер приказал ФБР найти шпионов, которые дали возможность русским так быстро создать эту бомбу. Вскоре США захлестнула волна шпиономании, которая привела к казни в 1953 году за государственную измену Джулиуса и Этель Розенберг. В США и Великобритании было схвачено довольно много «атомных шпионов». Их судили и заключали в тюрьму. Другие обвиненные или те, кто ждал обвинения в шпионаже, бежали в Советский Союз.

Так какие же секреты выдали эти шпионы? Насколько помогли они Советскому Союзу в создании атомной бомбы? Насколько ЦРУ было информировано об усилиях СССР в этой области? Для ответа на эти вопросы мы должны ненадолго обратиться к истории создания атомной бомбы.

Советские ученые, так же как и их коллеги в других странах, бесспорно поняли в 1939 году теоретическую возможность создания атомной бомбы. Это случилось после того, как немецкие физики открыли процесс ядерного деления урана. Игорь Курчатов, которого позже окрестили отцом советской атомной бомбы, и группа молодых исследователей, включая Георгия Николаевича Флерова (последний сыграл огромную роль в советской ядерной программе), настаивали на развертывании чрезвычайной программы исследований в области атомного ядра еще в начале 1940 года, то есть за год до начала действия аналогичной американской программы. В июне 1940 года советское правительство решило создать специальную урановую группу для разработки планов исследований на 1941 год и определения необходимых для этого материальных ресурсов. В самом начале 1941 года ученые доложили советскому правительству, что существует возможность создания атомной бомбы значительно более мощной, чем любая из существующих обычных бомб.

Но прежде чем правительство успело ответить, немецкое вторжение остановило все ядерные исследования в Советском Союзе. Советские ученые с тех пор утверждают, что, если бы не война с Германией, им удалось бы получить цепную реакцию раньше, чем это сделали американцы (Чикаго, декабрь 1942 г.). Это одно из многих «если», которыми усеян путь истории. Однако Дэвид Холлоуэй из Эдинбургского университета и одновременно сотрудник Центра по международной безопасности и контролю над вооружениями Стэнфордского университета (Калифорния), который много писал о советской ядерной политике, утверждает, что «заявление советских ученых нельзя отнести к разряду диких». Он полагает, что если бы их планы добиться цепной реакции получили одобрение и если бы не было немецкого вторжения, то «первая цепная реакция могла бы произойти в Советском Союзе, потому что советские физики вовсе не плелись в хвосте американских, английских или немецких коллег в своих представлениях о делении ядра»(32).

Сразу же после начала войны Курчатов решил прекратить работу по проблемам ядерного распада. Лаборатория закрылась, и большая часть молодых ученых ушла в армию. Г. Н. Флеров поступил в ВВС, и уже с военной службы 28-летний лейтенант бомбардировал Курчатова, Государственный Комитет Обороны и членов Академии наук письмами, в которых настаивал на возобновлении исследований. Но к этому времени немецкие войска находились в пригородах Москвы. Существование Советского Союза находилось под угрозой, и поэтому вряд ли можно удивляться тому, что на многие из своих писем Флеров даже не получил ответа. Но молодой лейтенант не утратил интереса к ядерным исследованиям, и, когда в феврале 1942 года ученого перевели на военно-воздушную базу в Воронеж, он использовал эту возможность для занятий в университетской библиотеке. Библиотека располагала полным фондом свежих западных научных журналов. И то, что Флеров обнаружил, обескуражило и встревожило его.

Еще в 1940 году Флеров и один его коллега опубликовали отчет о произвольном делении ядра урана и за эту работу были выдвинуты на Сталинскую премию. Но премии они не получили по причине того, что западные ученые не проявили интереса к открытию и даже не прореагировали на сообщение Флерова, опубликованное в 1940 году в июльском номере «Физикал ревью». Удивленный этим молчанием – физика перед войной была, наверное, самой интернациональной наукой, – Флеров часами рылся в научных журналах. Комиссия по Сталинским премиям была права: в журналах не было упоминаний о работе Флерова. В какой-то момент Флеров осознал, что в журналах вообще нет никакой информации по проблеме ядерного распада. Имена Ферми, Сциларда, Теллера, Андерсена, Уэйлера, Вигнера – все великие имена в этой области знаний просто исчезли со страниц журналов. Из этого Флеров сделал однозначный вывод: ядерные исследования в США объявлены государственной тайной, так как ученые Америки трудятся над созданием атомной бомбы[41].

Флеров, в то время младший офицер, решил обратиться напрямую к Сталину – своему главнокомандующему. Он написал Сталину письмо, в котором привел свои доводы и заключение, к которому он пришел. Флеров утверждал, что для Советского Союза жизненно важно как можно скорее возобновить исследования в области ядерной физики и приступить к созданию атомной бомбы. Теперь дело пошло гораздо быстрее. Хотя решающая фаза войны еще не была пройдена. Государственный Комитет Обороны в принципе одобрил идею возобновления работ по ядерной физике, и Флеров был вызван в Москву для консультаций. Некоторые крупные ученые чувствовали себя довольно неловко в разговоре со Сталиным, который желал узнать, как получилось, что молодой лейтенант на фронте сумел увидеть опасность, грозящую Советскому Союзу, а научные советники председателя ГКО ее не заметили[42]. Ученые вынуждены были сообщить Сталину, который мог их свободно расстрелять, не будь они столь необходимы, что работа по созданию атомной бомбы, возможно, идет не только в США и Великобритании, но также и в Германии(33).

Программу создания советской атомной бомбы возглавил Курчатов. Когда ход войны изменился в пользу Советского Союза и Красная Армия вступила на территорию Германии, он предпринял серьезные попытки завербовать себе в помощь немецких ученых. Решение лауреата Нобелевской премии Густава Герца, специалиста по диффузионному методу разделения изотопов, может служить хорошим примером интернационализма физиков-ядерщиков. Когда Германия рухнула, он решил не двигаться в западном направлении. Вместо этого Герц предложил свои услуги Советскому Союзу, мотивируя свой поступок тем, что на Западе и так много блестящих ученых и что русские смогут лучше оценить его способности(34).

Но в тот период Советский Союз не форсировал программу создания бомбы. Ощущение срочности и неотложности возникло лишь после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года. Испытательный взрыв американцы произвели 16 июля. Шла Потсдамская конференция. После окончания заседания 24 июля Трумэн подошел к Сталину и сказал ему о новом оружии «необычайной разрушительной силы». Свидетельства того, что сказал Трумэн и как понял его Сталин, весьма различны. По западной версии. Сталин просто не понял, что речь идет об атомной бомбе. Согласно советской версии, Сталин все прекрасно понял и в тот же день заявил, что желает переговорить с Курчатовым об ускорении работы по созданию советской бомбы. Истина, как намекают некоторые советские версии, состоит в том, что Сталин понял, о чем говорил Трумэн, но не сумел в полной мере оценить значение того, чего сумели достичь американцы.

Всю важность этого события он уяснил себе лишь после того, как США использовали бомбы против Японии. Сталин понял: Америка располагает мощным оружием и готова использовать его для достижения своих политических целей.

Существует советский отчет о реакции Сталина (его нашел Дэвид Холлоуэй). Он вызвал наркома боеприпасов, его заместителей и Курчатова в Кремль. «К вам одна просьба, товарищи. – произнес Сталин. – Дайте нам атомную бомбу как можно быстрее. Вы знаете, что Хиросима потрясла мир. Равновесие нарушилось. Дайте бомбу, и вы избавите нас от огромной опасности»(35).

Началась гонка. Мы видели, что на ранних этапах создания советской атомной бомбы шпионы не играли никакой роли. Наиболее важная информация о том, что на Западе разрабатывается атомная бомба, поступила от Флерова, а ему это косвенно и ненамеренно дали понять западные ученые, прекратив публикации о своих исследованиях. Сыграл ли шпионаж заметную роль в ускорении работы русских над бомбой? Во-первых, следует признать, что после Хиросимы не было никакой возможности скрыть самую важную информацию – бомба существует и действует. Таким образом, американское правительство предоставило Советскому Союзу больше информации, чем все атомные шпионы, вместе взятые. За этим подарком, которого невозможно было избежать, последовало бесплатное приложение. Американское правительство опубликовало в августе 1945 года доклад Смайта об использовании атомной энергии в военных целях. Советский Союз, желая как можно быстрее поставить свою промышленность на службу программе создания атомной бомбы, за шесть месяцев перевел доклад, напечатал его и распространил тиражом 30 000 экземпляров(36).

Возвращаясь к вопросу о «атомных шпионах», мы должны сразу же устранить из их числа супругов Розенберг. Они оказались весьма удобными козлами отпущения. Вот что пишет Дэвид Холлоуэй: «Мне никогда не попадалось ничего, что позволяло бы предположить, будто Розенберги сообщили русским нечто ценное об атомной бомбе»(37). Можно сбросить со счетов и советского разведчика Дональда Маклина, который в 1947 – 1948 годах был английским представителем в Комитете по объединенной политике (комитет давал рекомендации, каким образом следует разделить обязанности между Великобританией, США и Канадой в реализации ядерной программы). В 1968 году я писал («Заговор Филби»), что у Маклина был пропуск, позволявший ему находиться в штаб-квартире комиссии по атомной энергии без сопровождения. Я написал, что он использовал этот пропуск в нерабочее время семь раз в неделю на протяжении нескольких месяцев. Из этого я делал вывод, что Маклин был весьма важной фигурой в деле атомного шпионажа. Полученная мной с 1968 года новая информация приводит меня к выводу о том, что я серьезно переоценивал полезность этого человека для русских и его возможности предоставить им информацию по самому существу атомного оружия. Английский геолог профессор К. Ф. Дэвидсон, кабинет которого находился в здании комиссии по атомной энергии, рассказывал мне: «По правилам, которые соблюдались весьма скрупулезно, все документы помещались на ночь в надежные сейфы, снабженные замками, открывающимися набором цифр. Маклин не знал комбинации моих сейфов, и я не думаю, что американцы сообщили ему свои»(38). Кэролл Л. Уилсон, в то время генеральный менеджер комиссии, утверждает, что пропуск Маклина не открывал ему доступа к тем вещам, о которых ему знать не полагалось. Все те, кто работал тогда в комиссии, сходятся на том, что вопросам безопасности уделялось огромное внимание. Ночные часовые стояли в концах коридоров. Тех же, кто забывал запереть в сейф документы, немедленно вызывали в здание комиссии. Короче, если Маклин и мог что-то сообщить русским о политических разногласиях между американцами и англичанами по ядерным делам или раскрыть организационные подробности атомных программ США и Великобритании, то его положение никак не давало ему возможности поведать нечто такое, что могло ускорить работу по созданию атомного оружия.

Остается Клаус Фукс, который, по общему мнению, был самым важным советским шпионом, нанесшим Западу наибольший урон. Фукс в 1933 году бежал от Гитлера в Великобританию и в 1940 году был интернирован в Канаду. В 1942 году его вернули в Англию для работы по ядерной программе, а два года спустя уступили американцам. В США он принимал участие в осуществлении Манхэттенского проекта в Чикаго и Лос-Аламосе. В 1946 году Фукс вернулся в Англию. В 1949 году криптографы ЦРУ, проводя обычную расшифровку массы документов, похищенных в 1944 году в нью-йоркском офисе советской правительственной закупочной комиссии (известный центр промышленного шпионажа), встретили в отчете о работах в Лос-Аламосе имя Фукса. О находке сообщили в МИ-5. Фукса допросили, и тот признался – на условии вынесения ему мягкого приговора (этот договор был нарушен) – в том, что передавал секретные материалы русским агентам в Англии и Соединенных Штатах[43].

Шпионская деятельность Фукса состояла из четырех периодов. В первой фазе он работал в Бирмингемском университете в группе профессора Пайерля. Фукс сообщил в Советский Союз, что англичане совершенно определенно считают создание атомной бомбы возможным, аналогичные работы ведутся в США и обе страны сотрудничают друг с другом в этом деле. Он передал советскому связному копии собственных расчетов по теории разделения изотопов урана методом газовой диффузии и свои выводы о том, что полученный таким образом уран-235 может быть использован в атомной бомбе.

Весьма сомнительно, учитывая уровень знаний в области ядерной физики в Советском Союзе в 1940 – 1941 годах, что информация Фукса имела важное значение для советских ученых. Фукс лишь подтвердил то, о чем догадался Флеров, не обнаружив в периодике материалов о делении ядра, – западные ученые ведут работу по созданию атомной бомбы. Фукс отмечал, что его советский связной совершенно не был удивлен, услыхав о ведущейся в США и Великобритании разработке атомного оружия. Напротив, был удивлен сам Фукс, когда связной поинтересовался, что ему известно об электромагнитном методе выделения урана-235. Фукс не знал ни одной работы, посвященной этому методу, сам никогда не задумывался о нем(39). Отсюда следует вывод – уже в то время Советский Союз решал технические проблемы создания атомной бомбы.

Во второй фазе, с декабря 1943 года по август 1944 года, работая в Чикаго и Нью-Йорке, Фукс узнал значительно больше о масштабах американской программы и об усилиях, направленных на ее реализацию. В третьей фазе, с августа 1944 года и до лета 1946 года. Фукс находился в Лос-Аламосе. Только там он до конца понял характер американской ядерной программы и осознал ее грандиозность. Он передал в Москву доклад, в котором представил в общем виде всю проблему создания атомной бомбы, как он эту проблему понимал. Позже он передал своему связному рисунок экспериментальной бомбы и ее компонентов, указал все основные параметры. Но были и другие, столь же важные сведения – о деталях производства, о конструкции ядерного реактора, методах его сооружения и способах эксплуатации, – которыми Фукс не располагал и, следовательно, не мог поделиться с советским связным.

В четвертой фазе, с лета 1946 года до весны 1949 года. Фукс работал в Харвелловском исследовательском центре в Беркшире (Англия). В это время он передал дополнительные сведения о плутониевой бомбе (общие данные о ней он сообщил еще из Лос-Аламоса) и расчеты, связанные со взрывами в Хиросиме и Нагасаки. Фукс также поделился с русскими идеями о конструкции и действии супербомбы, которые циркулировали в Лос-Аламосе в то время, когда он собирался уезжать оттуда.

Советский Союз никогда не признавал, что он получал какую-либо информацию от Фукса. Удивительное умолчание, учитывая возможные пропагандистские результаты, которые Россия могла бы получить, демонстрируя Фукса как пример «интернационалистского подхода, долженствующего быть примером для всех физиков-ядерщиков». Отсутствие признания его заслуг приводит к тому, что в советских источниках невозможно найти указания на судьбу, постигшую сообщения Фукса. Дэвид Холлоуэй указывает, что тщательные поиски дополнительной информации не проясняют дело. Единственным исключением может быть лишь один пункт. «В своих показаниях Фукс говорит, что к нему из Советского Союза поступил запрос об одной производной от формулы Бете – Фейнмана, позволяющей оценить эффективность бомбы. Фукс переслал формулу, которая в основном является эвристической (полученной путем логических умозаключений. – Ред. ). И она, видимо, достигла заинтересованных в ней советских физиков»(40).

Холлоуэй не смог дать окончательную оценку того, насколько Фукс был полезен для русских. Он утверждает, что Фукс передал им потенциально весьма важную информацию. Часть сведений была не нова для советских ученых, к другим они так или иначе пришли бы в результате своих исследований. «Но я думаю, что мы не можем считать информацию Фукса бесполезной, – пишет Холлоуэй. – Особенно важно для советских властей было знать, в какую сторону движутся американцы, По имеющимся у меня оценкам (это данные ученых, работавших с Фуксом), можно предположить, что он сэкономил русским 12 – 18 месяцев от времени, нужного для создания атомной бомбы»(41).

Мы располагаем, однако, данными о том, как он сам оценивал помощь, оказанную им Советскому Союзу. Его слова, естественно, надо принимать с известной осторожностью, но сотрудник Харвелловского центра, которому Фукс давал показания, утверждал, что у него создалось впечатление полной искренности Фукса. Он считал, что Фукс «старался изо всех сил помочь мне правильно оценить состояние дел с работами в области атомной энергии в России с учетом той информации, которую он передал (или не передал) русским». Фукс утверждал, будто бы он был крайне удивлен быстротой, с которой русские произвели атомный взрыв. Он полагал, что информация, переданная им, не могла быть использована на практике так скоро . Русские не могли за такой короткий срок провести конструкторские разработки и построить крупные производственные мощности, необходимые для создания бомбы(42).

Подведем некоторые итоги. Вовсе не шпионы (хотя их предательство нельзя извинить) дали русским атомную бомбу. Возможно, они приблизили дату создания первой русской бомбы, но и это весьма сомнительно. Даже если согласиться с этим, то речь пойдет о месяцах, а не годах. Их действия лишь чуть приблизили конец тайны, которую было так же бесполезно скрывать, как изобретение колеса[44].

Более того, сами американские ученые и разведчики понимали это. Через двенадцать дней после взрыва бомбы в Хиросиме Грегори Бейтсон, сотрудник исследовательского и аналитического отдела ЦРУ, написал доклад «Влияние атомной бомбы на ведение непрямых военных действий», в котором был следующий пассаж: «Общие принципы действия этих бомб уже известны большому числу физиков, поэтому невозможно ожидать высокой степени безопасности в отношении А-бомбы в силу того, что все ведущие страны, вероятно, будут обладать этим видом вооружений в течение предстоящего десятилетия»(43).

Поэтому в американской разведывательной среде вызвал панику не тот факт, что Советским Союзом создана атомная бомба, а то, что ЦРУ не сумело правильно предсказать, когда это произойдет. Само существование ЦРУ зиждилось на его обещании предупреждать подобные сюрпризы. В 1947 году Аллен Даллес специально заверял комитет конгресса, что ЦРУ будет в курсе, если «некоторые лица по ту сторону океана» сумеют создать атомную бомбу и будут готовы ее использовать(44).

Такому провалу разведки невозможно было найти оправдания. Изучение подшивок «Известий» привело бы, например, к статье от 31 декабря 1940 года, в которой упоминались имена большого числа советских ученых, включая Курчатова, занятых исследованиями в области атомного ядра. А целенаправленный допрос нацистских ученых после войны позволил бы выявить то, что Курчатов еще в 1940 году пытался купить в Германии килограмм чистого урана. Американцы знали, что в 1944 году русские пытались убедить блестящего датского ученого Нильса Бора, нашедшего убежище в Англии, переехать в Советский Союз. Бор лично сообщил Рузвельту 26 августа 1944 года о том, что русским известно, какие усилия предпринимает США по созданию атомной бомбы. Бор сказал, что Советский Союз ведет научные исследования в этом направлении; после поражения Германии СССР сможет интенсифицировать работу и, возможно, к нему перейдут немецкие секреты в этой области(45). Любой компетентный ученый-ядерщик, получив в свое распоряжение имеющуюся информацию, понял бы, что предсказания разведки о десяти – двадцати годах, якобы необходимых русским для создания бомбы, являются полной чепухой. Как и в случае с Перл-Харбором, все необходимые факты находились на поверхности, ожидая, чтобы кто-нибудь систематизировал их и дал правильную оценку. Эта работа являлась прямой обязанностью ЦРУ.

Однако, переложив бремя ответственности за свой провал на шпионов, ЦРУ не только ухитрилось выжить, но даже вновь сумело расшириться. Став в октябре 1950 года директором ЦРУ, генерал Уолтер Беделл-Смит подготовил меморандум, озаглавленный: «Потребности разведки и мобилизация». В документе он просил дополнительные ассигнования для ЦРУ в следующем финансовом году. Он получил согласие, и это денежное вливание явилось дополнением к другому «значительному увеличению» средств Управления в делах реализации директивы № 68 Совета национальной безопасности. (Директива № 68 ставила задачу расширить разведывательные операции против Советского Союза.)(46) Шок от взрыва советской бомбы был таков, что ЦРУ стало получать все, что желало. Однако, несмотря ни на что, вскоре последовал еще один сюрприз – в июне 1950 года Северная Корея вторглась на территорию Южной. Это был новый провал разведки, оправдать который было труднее, чем первый.

ЦРУ проводило тайные операции в Корее по меньшей мере в течение двух лет, предшествовавших вторжению. В самый разгар этой подрывной деятельности в ней принимало участие до двух тысяч вооруженных агентов, заброшенных на территорию, контролируемую коммунистами. Эти операции провоцировали рост враждебности со стороны Северной Кореи, враждебности, которую обязательно следовало принимать во внимание при серьезной оценке перспектив развития отношений между Севером и Югом страны.

Но подобная оценка не производилась. Сотрудники, занятые проведением тайных операций, определяли мировоззрение ЦРУ, поэтому организация имела тенденцию видеть во врагах свое зеркальное отражение. Если ЦРУ было захвачено идеей подрывной деятельности, то, значит, и коммунисты должны были быть заняты тем же. А поскольку война в Азии маловероятна (в начале 50-х годов существовало общее мнение, что любая война неизбежно приведет к открытой схватке с Советским Союзом), значит, основная угроза американским интересам на Дальнем Востоке – это подрывная деятельность коммунистов, и коммунисты будут всеми силами избегать прямых военных действий. Таким образом, многочисленные свидетельства того, что Северная Корея готовится атаковать Южную, а несколько позже свидетельства того, что Китай намерен вступить в войну, были просто проигнорированы в Вашингтоне, так как противоречили господствующим в ЦРУ взглядам на противостояние Восток – Запад. Как позже заметил госсекретарь Дин Ачесон, США имели достаточно разведданных, предупреждающих о нападении со стороны Северной Кореи, но эти данные не были подвергнуты должному анализу и оценке. В июне 1950 года Госдепартамент, ЦРУ и армейское командование пришли к единому выводу о том, что Северная Корея может напасть, «но атака отнюдь не представляется неизбежной»(47).

Удивление по поводу того, что вторжение все же произошло, очень скоро сменилось тревогой, вызванной быстрым продвижением коммунистов. Это тоже явилось для ЦРУ неожиданностью, потому что подготовленный военными «Доклад о Корее» так и не достиг директора ЦРУ. (Доклад был написан генералом Альбертом Уэдемейером, и в нем утверждалось, что Северная Корея вполне способна за короткий срок нанести поражение Югу.)(48)

Позже потребовалось правильно оценить возможные действия Китая после вмешательства вооруженных сил ООН. В данном случае картина менее ясна, так как после начала вторжения за всю разведывательную деятельность в Корее стал отвечать штаб генерала Макартура. Но в ЦРУ был отдел Китая, в котором работало много экспертов по этой стране. По словам Макартура, ЦРУ высказывало свое мнение о том, насколько вероятно вмешательство Китая, если войска ООН вступят в пределы Северной Кореи. Китай вовсе не скрывал своих намерений. В сентябре Пекин официально проинформировал посла Индии Сардара Панникара о том, что не останется в стороне, и уполномочил его передать эту информацию Вашингтону. Там в ответ на полученные сведения лишь пожали плечами. 3 октября министр иностранных дел Китая выступил с более определенным предупреждением. Он сказал послу Панникару, что в том случае, если какие-либо войска, помимо южнокорейских – будь то войска США или ООН, – вступят на территорию Северной Кореи, Китай направит армию для защиты своих границ. Несколькими днями позже радио Пекина повторило это заявление.

Нам известна точка зрения Макартура. Один из старших офицеров разведки его штаба заявил военным корреспондентам, что Китай не оправился после революции, большие районы страны находятся в оппозиции коммунистическому правлению, армия плохо оснащена и ее большая часть отвлечена силами Чан Кайши, которые угрожают высадкой с Тайваня на континент. На границе в ее распоряжении всего несколько тысяч человек, а переброска подкреплений не может остаться незамеченной(49).

К сожалению, мы знакомы лишь с версией Макартура о том, что ЦРУ сообщало (или не сообщало) ему.

«В ноябре наше Центральное разведывательное управление заявило, что существует очень мало шансов на вторжение Китая крупными силами… Вы должны понять, что разведывательные данные о готовности страны развязать войну являются таким видом данных, которые своими силами не может получить командующий, действующий на ограниченном поле непосредственных боевых действий. Такого рода разведывательные данные должны были мне сообщаться извне»(50).

Типичный пример перепасовки ответственности. Военное поражение, потери десятков тысяч жизней после того, как Китай поступил точно так, как обещал (что он ответит массированным ударом, если силы ООН вторгнутся на Север), повлекли разного рода расследования. Кульминацией их было слушание в комитете конгресса и смещение генерала Макартура президентом Трумэном. Однако самым важным во всем этом скандале было не то, что Макартур пытался переложить ответственность за провал своей разведки на ЦРУ, а то, что Корея явилась примером неспособности ЦРУ выполнить то, ради чего оно было создано. Предполагалось, что ЦРУ станет координировать разведывательную деятельность всех правительственных учреждений, самостоятельно проводить сбор разведданных, осуществлять оценку информации, полученной из всех источников, и информировать о полученных результатах все заинтересованные стороны, включая армию. Основная причина провала разведки в Корее кроется не в отсутствии первичных данных, а в том, что ЦРУ было поглощено ведением тайных операций и подрывной деятельности, игнорируя или ложно интерпретируя при этом поступающую в его распоряжение информацию.

В первые месяцы, последовавшие за началом войны в Корее, ЦРУ изо всех сил старалось восстановить свои позиции, сконцентрировав внимание на военных приготовлениях коммунистов. Тон его докладов был весьма мрачным. В обзоре за 10 августа 1950 года говорилось: «Во всей сфере советского влияния тенденция подготовки к войне получила дальнейшее развитие. Более того, имеются свидетельства, что некоторые стороны программы приобретают особую срочность»(51). Чехословацкие заводы перешли с выпуска потребительских товаров на производство продукции военного назначения, советские МиГ-15 были замечены в Венгрии, страны Восточного блока расправлялись с внутренней оппозицией. ЦРУ полагало, что СССР будет готов к войне к 1952 году. СИС считала более реальной датой 1955 год.

Однако внутри ЦРУ не было полного согласия. Работники отдела тайных операций доказывали, что советские лидеры по своей сути консервативны и осторожны. Они рады воспользоваться любой открывающейся возможностью для расширения сферы влияния Советского Союза, но воздержатся от большой войны, предпочитая для достижения целей использовать подрывную деятельность в качестве основного оружия(52). Такой взгляд на политику Советского Союза весьма соответствовал представлениям этих сотрудников о собственной роли и собственных задачах – ответить на подрывную работу Советов собственными тайными операциями. Рей Клайн, один из сотрудников ЦРУ, видевший основную опасность в подрывной деятельности Советского Союза, и через тридцать пять лет не изменил мнения о том, какой должна была быть реакция США: «Соединенные Штаты столкнулись с ситуацией, когда мировая держава, выступающая против нашей системы правления, пытается расширить сферу своего влияния, используя методы тайной войны. Неужели Соединенные Штаты должны уподобиться человеку, втянутому в кабацкую драку, но ведущему ее по правилам маркиза Куинсбери?»(53)

Когда война с Советским Союзом не состоялась, положение сотрудников, занятых тайными операциями, лишь окрепло. Получила всеобщее признание следующая точка зрения: Советский Союз приступил к подрывной деятельности по всему земному шару, и США должны принимать ответные меры. «Эта игра не имеет правил. Принятые нормы человеческого поведения не годятся, – говорилось в докладе специального комитета комиссии Гувера в 1955 году. – Мы должны учиться проводить подрывную работу, совершать диверсии, уничтожать наших врагов более хитрыми, изощренными и эффективными методами по сравнению с теми, которые используются против нас»(54). Дегуманизация противника стала постоянной политикой ЦРУ. Коммунизм должен был сдерживаться реальными действиями, предпринятыми в ответ на действительные или воображаемые подрывные акции Советского Союза. Зададим вопрос: сколько было действительных и сколько воображаемых акций?

Как замечает профессор колледжа Магдалины в Оксфорде Р. У. Джонсон, самое любопытное в истории американской разведки состоит в том, что ей так и не удалось привести ни одного бесспорного доказательства тайных операций со стороны Советского Союза. «Не удалось обнаружить ни единой тайной операции КГБ, сравнимой по масштабам с заливом Кочинос или дестабилизацией режима Альенде в Чили. Ни одна разведка мира не может быть столь совершенной или настолько удачливой 40 лет кряду. Поэтому неизбежно напрашивается вывод о том, что КГБ крайне редко прибегает, если прибегает вообще, к тайным операциям. Столкнувшись с мятежным клиентом – как США с Никарагуа или с Чили, – Советский Союз осуществляет открытое военное вмешательство (Чехословакия, Венгрия) или позволяет мятежникам идти избранным ими путем (Югославия, Албания)». Джонсон считает исключением лишь путч Ярузельского в Польше, который планировался и воплощался в жизнь по лучшим сценариям ЦРУ(55). Но это может лишь означать, что русские кое-чему научились у американцев.

Кажется, что русское пугало если и не создано ЦРУ, то, во всяком случае, получило статус гиганта лишь для того, чтобы оправдать существование в структуре Управления отдела по проведению тайных операций. Это сделали в основном честные люди с самыми благими намерениями, хотя карьерные мотивы, желание расширить свою организацию также, несомненно, явились немаловажными факторами. Вероятно, создание и быстрый рост ЦРУ являлись неизбежными в условиях процесса деколонизации в послевоенном мире и получения Америкой статуса великой державы. То, что УСС считало британским империализмом, превратилось в оправданную борьбу против инсургентов, когда к ней приступило ЦРУ.