"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Октавиан Стампас)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. БИТВА ПРИ ХИТТИНЕ

Еще во времена первого крестового похода европейцы поняли, что для того, чтобы успешно сражаться против сарацинских армий, состоящих большей частью из легкой кавалерии, надобно резко сменить свою привычную европейскую тактику конного боя. Уже в сражении при Антиохии, за девяносто лет до описываемых событий в 1097 году, всадники крестоносцев вынуждены были спешиться, что принесло им, неожиданно, большой успех. Таким образом, была в значительной степени реанимирована роль пехоты, почти полностью отставленной на второй план в Англии, Германии и Франции. Выяснилось, что воюя на востоке, разумнее всего разделять войска по древним греческим правилам, что военное искусство, во времена агонии римского мира, стало на ложный путь развития.

Пехота католической армии стоявшей под Хиттином состояла из нескольких основных групп, создававшихся по национальному принципу. Перед кавалерией Конрада Монферратского, по сигналу сипучих тосканских рогов, быстро строились итальянские пикинеры.

Основную особенность их вооружения составляла легкость. Мечи короткие и острые, приспособленные для колющих ударов, наконечники копий узкие и снабженные крючками, древки копий длинные и тонкие. Щиты очень небольшие по размерам и круглые по форме. Шлем подобно перевернутой чаше покрывал всю голову. Панцири чешуйчатые, с нашитыми на них металлическими кольцами или бляхами.

Рядом с пехотой Монферрата стояли три сотни наемников с Иберийского полуострова. Все они вооружены были пращами, презирали вообще всякие доспехи, полагались на длинные обоюдоострые мечи. Шлемы у них были маленькие, сплетенные из сухих жил, страшным в их руках оружием были метательные копья, изготовленные целиком из железа.

Меж шеренгами пикинеров располагались стрелки вооруженные луками и самострелами. Луки делались из тисового дерева и имели в высоту до пяти футов, то есть в рост среднего человека. Стрелы оперялись крылышками из оленьей кожи и с двухсот метров пробивали кожаный доспех с металлическими нашлепками, плохо выкованную кольчугу и гамбизон. В 1139 году Лотранский собор вынес решение запретить арбалеты и самострелы из-за бесчеловечности этого оружия, но они остались в большом употреблении. Заряжался он медленнее, чем лук, но зато стрельба из него была и вернее и дальше.

И тамплиеры и госпитальеры вооружали свою пехоту в основном гвизармами и годенаками, топорами насаженными на длинное древко и миндалевидными норманскими щитами. За поясом каждый пехотинец имел стилет футовой длины, с лезвием в виде шила, незаменимый в ближнем бою.

Лагерь христиан был охвачен суетой, особенно всех растревожила внезапность с которою приказано было изготовиться к бою. Заканчивая короткий энергичный военный совет, граф де Ридфор выразил надежду, что стремительность и неожиданность их действий, хотя бы до некоторой степени смутит противника.

Трубили рога, лаяли собаки, носились вестовые. Из сарацинского лагеря быстро рассмотрели спускающие по пологому склону шеренги пикинеров с длинными щитами и там тоже началась суета приготовлений. Саладин был даже рад тому, что его воины пойдут в бой успев помолиться, но не успев поесть.

— Карно! — крикнул де Ридфор проводив своих гостей. Он собирался отдать приказание — одеваться.

Но старому слуге напоминания были не нужны. Он уже стоял за спиной великого магистра, держа вместе с двумя пажами кольчугу графа. Кольчуга эта была последним словом военной экипировки в тот момент. Она была изготовлена по методу имевшему наименование «ячменного зерна». Это когда каждое кольцо куется отдельно, причем на одном его конце делается отверстие, а на другом выступ. Выступ этот пропускается в отверстие соседнего кольца, а затем оба кольца склепываются. Изготовлена кольчуга великого магистра была в знаменитых мастерских в Шомбри.

Вслед за кольчугой графу были одеты наколенники, каждый из них состоял из пяти частей кованого железа. Средняя, выпуклая часть свободно скользила при сгибании и разгибании по нижней и верхней частям. Верхняя и нижняя наглухо крепились к кольцам кольчуги. Средняя удерживалась на специальных шарнирах.

Потом были прилажены наплечники. Они были выполнены в виде выпуклых кусков железа и ремнями крепились к кольчуге. Процедура одевания происходила перед шатром. Де Ридфор позволял Карно и пажам заниматься своими доспехами, при этом не спуская глаз с долины, которой предстояло стать местом боя. Стрелки уже выдвинулись в первую линию. Левый фланг, находившийся под командованием графа де Бурже несколько задерживался. Госпитальеры всегда были медлительны.

— Де Бриссон, пошлите кого-нибудь к великому провизору, пусть поторопится.

Де Труа стоял рядом с великим магистром, молча наблюдая за происходящим.

Конюхи подвели к графу коня, возбужденно похрапывавшего сквозь отверстия в кожаном наглавнике. Шанфройн был изготовлен из листов плотного пергамента наклеенных друг на друга еще сырыми. Их накладывали на формовку воспроизводящую лошадиную голову. Продольная железная полоса проходила от макушки до ноздрей. Отверстия для глаз были защищены с боков железными раковинами. Наушники, по последней моде совершенно замкнутые, представляли собой цилиндры с обрезанным в виде свистка верхним отверстием. В таком облачении конь был защищен не только от стрел, но и от копий. Де Ридфор ласково потрепал его по влажным, живым ноздрям.

— Ая-акс, Ая-акс!

Обернувшись к де Труа граф сказал.

— Сегодня мой конь повторит подвиг того, легендарного.

Де Труа не понял о чем идет речь.

— Ну, того, что изображен на нашей печати. Два великих магистра побывают сегодня на его крупе.

— Вы говорите загадками, мессир.

— Отнюдь. Именно Аякс участвовал утром в схватке у ручья.

— Вы опасаетесь, успел ли он восстановить силы?

— И этого тоже.

Из первых рядов, выдвинувшихся шагов на полтораста, долетел до шатра крик.

— Они выходят, выходят!

— Вижу, — сказал, как будто отвечая общему голосу де Ридфор.

Саладин принял вызов, хотя на его месте было разумнее отойти и дождаться Ширкуха.

Де Труа оглянулся и от неожиданности вздрогнул. Оказывается за шатром великого магистра уже стояла плотным строем белая, хранящее удивительное молчание стена, с лесом поднятых вертикально копий. Легкий ветер трепал ленты, которыми были украшены острия. Неожиданность заключалась в том, что тяжелая железная кавалерия сумела подойти и построиться совершенно бесшумно. Шагом и молча.

— Карно, шлем! — скомандовал де Ридфор.

Старый слуга и тут оказался на высоте. Шлем был наготове. Он был, несомненно, византийской работы. Тулья из вороненого железа с прикрепленными восемью сходящимися позолоченными полосами, место соединения их было покрыто золоченым шишаком. Низ шлема был оббит золоченою же полосой, украшенной, изображениями животных.

— Этот подарок баварского герцога мы отставим, он хорош для праздного выезда. Принеси мне тот, простой.

Настоящий, «рабочий» шлем был выкован из единого куска железа и закрывал всю голову упираясь нижним краем в плечи. Для зрения были сделаны прорези в виде щелей. Сзади к шлему была прикреплена бармица, железная сетка прикрывавшая плечи.

— Ну что ж, де Труа, — сказал великий магистр прежде, чем окончательно скрыться под железом, — прощайте, может статься мы не увидимся с вами больше.

— Прощайте, мессир.

— Чем же вы собираетесь заняться, когда мы начнем спускаться туда? — железный палец показал вниз в сторону ручья.

— Я поднимусь еще чуть-чуть вверх, у меня есть несколько вопросов к одному человеку. Думаю пришло время их задать.

Де Ридфор мрачно усмехнулся.

— Меня уже не интересуют его ответы.

Подвели поближе коня. С помощью трех пажей граф взгромоздился в седло. Что-то сказал маршалу ордена барону де Кижерю отделившемуся от сплошной белой стены. После этого выехал перед шеренгою стальных статуй в белых плащах, поднял свободною руку, перекрестился и крикнул.

— Гроб Господень, защити нас!

Ответом ему было мощное подспудное гудение сквозь отверстия в шлемах.

— Гроб Господень, защити нас!

Лошади заволновались, передвигая передними копытами. И тут прилетел новый крик из передних рядов.

— Они пошли! ! !

И тогда великий магистр в третий раз воскликнул.

— Гроб Господень, защити нас! ! !

По условному сигналу вся монолитная громада тронулась с места и стала сползать вниз по склону, медленно, как ком снега под собственным, нарастающим весом. Впереди шло торопливое перестроение пехоты. Выдвинутая для того, чтобы в случае чего отразить неожиданную атаку легкой кавалерии, она теперь освобождала проходы для стальных колонн идущих в атаку.

Со стороны лагеря Саладина тоже что-то двигалось, не очень, впрочем, стройно, как клубы пыли.

Де Труа не стал дожидаться, когда произойдет столкновение, равнодушно развернувшись он подошел к своей лошади привязанной за шатром.

— Не нужна ли вам помощь, сударь? — спросил старик Карно. По своему возрасту он не мог участвовать в сражении, но хотел быть полезен.

— Нет, теперь мне не нужна ничья помощь, — загадочно ответил уродливый рыцарь, сам взобрался в седло и, к немалому удивлению старого слуги, поскакал в сторону противоположную полю боя.

Повозка брата Гийома стояла прямо за передвижной кузницей, перед которой стоял сам мастер и двое подмастерьев в кожаных фартуках и с черными от сажи физиономиями. Все они, вытягивая шеи, прислушивались к шуму боя.

— Началось, сударь? — спросил мастер тревожно.

— Да, — кивнул де Труа огибая их телеги. Миртовая роща была непривычно пустынна. Объехав одинокую, разросшуюся смоковницу, де Труа увидел очень странную картину. Повозка брата Гийома стояла на месте, лошади были выпряжены. Все четверо охранников — здоровенные, неразговорчивые дядьки, валялись по разные стороны от нее в самых неестественных позах. Мертвые так не лежат, так валяются пьяные. Сердце де Труа и так колотившееся в предчувствии интересной встречи, готово было выпрыгнуть из груди. Он вытащил из ножен кривую сарацинскую саблю — так и не полюбил назорейский меч — и подъехав с боку к повозке с размаху полоснул матерчатую стену. Никакой реакции. Осторожно заглянул внутрь — пусто.

Охранники ворочались в пыли, один дернул ногой и громко икнул. Что он с ними сделал? Выяснять явно было бесполезно. Они не способны были сейчас разговаривать даже на том языке, которого де Труа не знал. Может быть брата Гийома отбили так и не отловленные через пыточный поезд люди. Де Труа быстро расстался с этой мыслью. Картина бегства была другая. Нет следов драки, нет крови. Де Труа огляделся. Судя по всему, бежал он совсем недавно, как только начала пустеть роща. Раньше вокруг смоковницы было полно народу.

Брат Реми огляделся еще раз и понял, что и дорогу, по которой бежал этот хитроумный монах будет определить нетрудно. Направо нельзя, там Хиттин, мусульмане, налево нельзя по той же причине. Назад нельзя, там поле боя.

Де Труа додумывал эти мысли уже нахлестывая своего коня.

Первые несколько часов погони прошли по совершенно пустынным местностям. Ни людей, ни животных. Армия всосала в себя все, продвигаясь по этим землям. Тот кто избежал участи солдата или носильщика, глубоко-глубоко запрятался. А может бежал к Иерихону или Аккре.

Заброшенные фермы, разграбленные дома, разгромленные масличные жомы, обугленные спички кипарисов. Повешенные, повешенные. Странно, даже, если армия наступает по собственной территории, всегда находятся те, кого нужно повесить.

Де Труа не знал почему он упорно скачет именно в этом направлении. Что-то подсказывало. К вечеру он набрел на первый несожженный постоялый двор. Там сменил коня и навел справки о человеке в сутане путешествующем в верховом седле. Лицо никогда не улыбается, глаза голубые, как у принца утопленников. Несколько человек сказали, что видели такого.

— Только сутаны на нем нет.

— А во что он одет?

Хромой старик возившийся у вертела задумался, роясь в бороде. Де Труа бросил ему мелкую монету.

— Да, обычный кафтан у него, пояс только дорогой, красный.

— А куда он поскакал?

— Да вон по той дороге, между акациями.

На восток, значит не в Иерусалим, подумал де Труа, несколько озадачено.

— А давно это было.

— Еще и овец не поили.

Погоня продолжалась.

Брат Гийом забирал все больше к востоку и, судя по тому, что расстояние до него, если судить по словам случайных свидетелей, сокращалось, он ехал быстро, но не гнал во весь опор. И не слишком скрывался. То ли не ждал погони, то ли не боялся.

Самые темные часы ночи де Труа, во избежание неприятных неожиданностей проспал в куче опавших листьев. На рассвете он столкнулся с молодым пастухом перегонявшим небольшую отару овец. Он чего-то распевал на своем местном наречии, и был так счастлив, что даже сообщение о начавшейся войне, не слишком его взволновало. А может быть, он просто не понял. Но на вопрос о всаднике, может быть проезжавшим этими тропами, он ответил утвердительно. Проезжал и совсем недавно. Очень злой, по словам пастуха.

— Совсем, совсем недавно.

Де Труа пришпорил свою кобылку. При последней смене коней ему досталась эта толстая, каурая тварь. Поначалу она бежала неплохо, но скоро стала задыхаться и слегка припадать на правую переднюю ногу.

Завидев издали дома сложенные из белого камня, и ровные полосы масличных деревьев, поднимающихся по склону, де Труа повернул к имению.

Здесь дыхание войны не ощущалось совсем. В загоне налево от ворот мычали коровы, требуя дойки. Заливалась на привязи сумасшедшим лаем пара кудлатых псов. Хозяин вышел навстречу гостю, похлопывая по ладони лезвием тесака для разделки туш. В глубине двора месили глину двое дюжих работников. Они стали медленнее двигать ногами завидев чужака.

— Мне нужен конь, — сказал без всяких предисловий де Труа.

— У меня забрали всех. Еще на прошлой неделе.

— Я заплачу.

— У меня нет лошадей.

— А следы подков возле ворот? Если бы их уводили неделю назад позавчерашний дождь их бы смыл.

Хозяин угрюмо покосился в сторону работников. Они начали медленно выбираться из глиняного месива.

Не говоря больше ни слова, де Труа швырнул тонкую волосяную веревку и через мгновение хозяин хрипя валялся у ног каурой кобылы. Держа веревку левой рукой, де Труа достал правой свою саблю и выразительно показал ее работягам с грязными ногами.

Короче говоря, все устроилось. Вскоре преследователь мчался в прежнем направлении на крепком крестьянском жеребце. Этот коренастый работяга, конечно, не подошел бы родовитому рыцарю для участия в турнире пред очами особ королевской крови, но ногами перебирал хорошо.

В середине этого дня де Труа впервые увидел спину того, за кем гнался. Это случилось уже на берегу Иордана. В этом месте отроги гор подходили к извилистому руслу реки почти вплотную. Прямо от воды начинались пологие каменные осыпи, дальше подъем становился круче. Огромное количество ежевики и еще каких-то колючек.

Де Труа скакал в подвижной дырявой тени смоковниц не пришпоривая коня. Он хотел издали увидеть своего врага, чтобы подготовиться к встрече. И это ему удалось. Заросли кончились. Де Труа натянул поводья, увидев показавшегося впереди коня. Он был без всадника, с опущенными поводьями. Он стоял один на пустынном берегу реки. Преследователь внимательно присмотрелся, поблизости — никого. Берега Иордана почти полностью заросли камышами и тростником, конь был брошен на небольшом участке песчаного пляжа. Куда же девался брат Гийом? В несколько мгновений невозможно исчезнуть. Неужели превратился в рыбу. Или его здесь ждала лодка.

Ах, вон он где. Из воды на том берегу выбралась человеческая фигурка, оглянулась. Де Труа похвалил себя за то, что остался в глубине древесной тени.

Ничего, видимо, не разглядев, брат Гийом стал подниматься вверх по каменной насыпи.

Де Труа спрыгнул с коня и обмотал поводья вокруг первого подвернувшегося сука. Теперь конь ему не понадобится, он почему-то был в этом уверен. Достал из-за пазухи кисет с монетами, вспомнил о яффском «кладе» и зашвырнул, усмехнувшись, кисет в кусты. А вот кинжал может понадобится. Де Труа вынул из седельной сумки кусок вяленого мяса, позаимствованного на ферме, и сунул в рот.

Начал осторожно жевать своими разбитыми зубами. Погоня может не закончиться в ближайшие часы, имело смысл подкрепиться.

Совершая все эти манипуляции, де Труа краем глаза следил за тем как брат Гийом преодолевает осыпь и приближается к ежевичному поясу. Сейчас он в последний раз оглянется и можно будет спускаться к реке. Карабкаясь вверх по каменистому склону, прячась за выступами скал, замирая когда какой-нибудь неосторожный камень из-под его ноги срывался вниз, де Труа пытался для себя решить один вопрос — знает ли брат Гийом что за ним кто-то гонится или нет. Судя по тому, как он бросил коня на открытом месте, никак не позаботившись об уничтожении этого следа, нет. О том же свидетельствовала и та безоглядная уверенность, с которой он устремлялся вперед по горным распадкам. Может быть там есть какая-то крепость, где его ждут? Неприступная, и до нее уже недалеко?

Кстати, эта самоуверенность очень облегчала задачу преследователя, держась на определенном расстоянии от преследуемого он мог без особых усилий удерживать его в поле зрения, ничуть не рискуя сам попасться ему на глаза.

Когда де Труа переплыл реку, он впервые подумал о том, что собственно не знает, зачем он гонится за этим человеком. Сражение там под Хиттином, и Саладин и де Ридфор, и само противостояние Запада и Востока, христианского и мусульманского мира, вдруг потеряло свою насущность и остроту, как будто воды Иордана промыли глаза его души и реальные размеры событий и предметов ему стали внятны.

Так зачем он гонится за этим человеком? И что он знает о нем? Например, что брат Гийом хотел его убить, и, быть может, до сих пор этого хочет. А по естественным людским законам такой человек сам заслуживает смерти. Так значит направляясь к его повозке там в обозе у Хиттинской долины, он хотел убить его? Это было не исключено, но не это было главным. Неожиданное бегство брата Гийома явилось для него большим облегчением, дав понятный и непосредственный стимул к действию. Чтобы он делал там над его трупом? Куда бы направил стопы, похоронив его? Жизнь бы пересохла, как мелкая река в июле. И теперь, имея все возможности быстро догнать карабкающегося вверх старика — в свои сорок восемь лет брат Гийом казался де Труа стариком, — он всячески откладывает этот момент. Надо быть честным с собой, он словно боится его догнать. Или растягивает некое удовольствие. Или надеется, что он его куда-нибудь приведет. Куда? О как бы он хотел, чтобы у него были хоть какие-нибудь ожидания, если бы он знал чего бы он хотел хотеть!

За время совместного путешествия в католической армии де Труа растратил часть своего мистического уважения к брату Гийому, уж слишком обыденным и обыкновенным тот выглядел во время него. Почти сумел разочаровать. А может быть специально это делал? И это несмотря на два разговора в подземелье и на башне, несмотря на случай в госпитале св. Иоанна. Аргументы памяти быстро бледнеют в присутствии аргументов реальности. Даже самые трезвые и опытные люди пасуют в таких ситуациях. Он был уже готов пожалеть об изувеченных пытками людях — хоть вряд ли, я думаю, был способен пожалеть хоть кого-нибудь. Комическая история с сарацинским лазутчиком лишь усугубляла бессмысленность и двусмысленность положения. И тут такой подарок судьбы — бегство. Целеустремленное. Самоуверенное, без малейших попыток замести следы.

Через несколько часов неустанного карабканья, насквозь промокшая одежда высохла. Стало даже жарко. Выглядывая из-за очередного валуна де Труа искал взглядом белую рубаху брата Гийома и неизменно находил ее там, где рассчитывал отыскать. Монах, несмотря на свой зрелый возраст, двигался неутомимо и равномерно. Де Труа был вдвое моложе его, но довольно скоро стал ощущать, что погоня перестает быть приятным приключением. Обувь постепенно приходила в негодность, на руках появились царапины и ссадины, под ногтями занозы.

Что может искать в этих горах человек, уже достигший заветной своей цели. Причем цели громадной, хотя может быть и низкой, как сказал бы правоверный христианин. Интересно, как отреагировал бы лев ислама Саладин, если бы ему объяснили, что все происходящее, и его блистательная победа в том числе, дело рук одного голубоглазого монаха, карабкающегося между выветрившимися валунами, по направлению к чахлой, кривой сосне, венчающей никому не известный и ненужный уступ, затерянный среди никак не называющихся горных отрогов.

Вероятно де Ридфор сражался как лев, геройство и его собственное и всех тамплиеров будет воспето. Вероятнее всего он даже искал смерти, дабы вырваться из замкнутого круга плененной воли. Но самое страшное для него и таких как он, то, что выхода нет. Благородное незнание ничуть ему не помогло. Он погиб бы даже если бы кинулся в бой, будучи уверен в своей победе. Также, как погибли все те рыцари, что пошли за ним. Граф де Ридфор, оказывается не принадлежит к числу людей, которым суждено прожить не предначертанную жизнь. Де Ридфор подошел вплотную к порогу за которым начинается то, что невозможно описать, но не смог этот порог переступить и предпочел повернуть назад. Даже смерть в кавалерийской атаке, понятная человеческая смерть, показалась ему ближе, чем то что могло ожидать за этим порогом. Ледяное дыхание сочащееся сквозь высокие двери отпугнуло его, и нестерпимый свет, сопутствующий этому дыханию не смог заворожить.

Брат Гийом остановился на вершине небольшого перевала, его маленькая фигурка отчетливо рисовалась на фоне большого замысловатого облака. Он оглянулся, то ли затем, чтобы окинуть взором проделанный путь, то ли его кольнуло слово «вечность», мелькнувшее в этот момент в размышлениях преследователя. Де Труа, разумеется, был настороже. Он наблюдал за своим тяжело дышащим врагом сквозь крону небольшой елочки, выросшей прямо из виска округлого камня, как Афина из головы Зевса. Фигура монаха не понравилась де Труа. Она была слишком изможденной и растерянной. Не физически изможденной, это было бы естественно — бегать по горам дело утомительное. В фигуре этой была неожиданная неуверенность. И преследователь испугался.