"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Октавиан Стампас)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. МЕЧ ИСЛАМА

Меч ислама не любил роскоши. Единственное, что у него было наивысшего качества, это лошади и оружие. Эту черту своего характера султан Саладин унаследовал от своего отца, а тот у своего деда, бывшего вольным пастухом в горах северной Киликии. Поэтому, шатер в который ввели Хасана аль-Хабиба внешним убранством почти не отличался среди прочих шатров, расположившихся четырьмя концентрическими кругами вокруг него. Только по толпящимся вокруг него воинам, большую часть которых составляли телохранители султана, можно было догадаться, что это жилище вождя.

Внутри шатра полулежали на простой кошме сам Саладин и его брат Малек. Между ними стоял большой кальян, мундштук коего они время от времени передавали друг другу. Спокойствие и умиротворенность, казалось, царившие здесь, были абсолютно обманчивы. Это была лишь короткая передышка в пятидневной скачке. Она началась после того, как султану, выехавшему по своему обыкновению на осеннюю охоту в верховья Евфрата, сообщили об успехах Рено Шатильонского. Сначала он подумал, что это обычные дрязги назорейского барона с пограничным миром и серьезного значения сообщению не придал. Общая обстановка на границе с крестоносным королевством не казалась предвоенной, чреватой какими-то опасными событиями. Султан слишком хорошо знал до какой степени не расположены его западные вассалы к тому, чтобы менять устроенную мирную жизнь на бедствия военного времени. Правда, мысль о возвращении Иерусалима никогда не оставляла Саладина, он собирался подступиться к этому делу, но не раньше, чем через год, или два.

Все сразу изменилось с известием о пленении принцессы Замиры. Султан сначала вскочил на коня, а потом уже стал анализировать ситуацию. За ним последовал брат и полевая гвардия, набранная в основном из мужчин того племени, к которому принадлежали сами Аюбиды. На пятый день скачки стало ясно, что необходим отдых, иначе к месту возможного сражения прибудут не воины, а лишь их тени.

Саладин велел разбить лагерь, добыть овса для лошадей и кальяны для себя и брата. Кальян отыскали только один, в небольшой харчевне на повороте горной дороги.

Во время этой остановки и появился аль-Хабиб, который решил броситься в ноги господину, в надежде на его чувство справедливости и великодушие.

Войдя в шатер Хасан рухнул на колени, коснулся лбом кошмы и замер в таком положении.

— Подними глаза, предатель, — сказал Малек Нафаидин, с холодной злостью в голосе.

Визирь приподнялся, но был не в силах посмотреть в глаза братьям своей утраченной подопечной.

— Прежде, чем тебе сломают шею, расскажи как это все произошло.

У курдов, также, как у сельджуков и некоторых степных народов, существовал способ казни без пролития крови, когда человеку ломали основание черепа. Подобная смерть считалась привилегией высокопоставленных людей, ибо, по народным поверьям, в случае непролития крови, душа казненного сохраняла надежду попасть в рай. С отсечением же головы такая возможность утрачивалась.

Визирь, несмотря на то, что ему был пообещан привилегированный способ умерщвления, побледнел и подумал о том, что зря он понадеялся на прославленное великодушие Саладина. Несмотря на предсмертное отчаяние, визирь подробно и толково рассказал о нападении Рено Шатильонского на караван.

— И они отказались взять четыре тысячи золотых? — не поверил Малек Нафаидин.

— Аллах свидетель, что слова мои истинны.

— И тогда ты сказал, что сопровождаешь сестру Саладина?

— Да, господин.

— Может быть это надо было скрыть и они не стали бы нападать?

— Они напали бы все равно, господин. Рено Шатильонский искал не денег. Когда я открыл им имя той, которую сопровождаю, я был уверен, что оно защитит принцессу как щитом. Ибо только безумец, по моему разумению, мог пренебречь таким предупреждением. Но видит Аллах, назорей вел себя именно как безумец.

— Почему же он не убил тебя? — глухо спросил султан, вступая в разговор.

— Да, действительно, человек, совершивший подобное злодеяние, должен был бы спутать следы, дабы избежать возмездия.

Хасан молчал.

— Твой язык прирос к небу?! — воскликнул Нафаидин.

— У меня нет объяснения.

Саладин передал мундштук кальяна брату, призывая его тем самым успокоиться.

— Так ты говоришь, назорей не стремился к тому, чтобы его имя осталось неизвестным?

— Да, великий.

— Он повторил тебе свое имя, а потом отпустил тебя, для чего? — Султан медленно провел рукою по глазам, и продолжил. — Думаю для того, чтобы я как можно скорей узнал, кто похитил нашу сестру.

Нафаидин и визирь с напряженным вниманием следили за султаном.

— Что за человек этот назорей?

— Довольно родовитый, — отвечал брат султана. Он живо интересовался латинскими рыцарскими обычаями и хорошо разбирался во внутренних делах крестоносного королевства. С особенным жаром он говорил о Ричарде I, уже заслужившем к тому времени прозвище Львиное Сердце. Нафаидин утверждал, что это единственный воин Запада могущий соперничать с его царственным братом, ибо не Филипп Французский, ни Фридрих Барбаросса, ни, тем более Леопольд Австрийский, для него не годны.

— Родовит, но дурного нрава. Прежним Иерусалимским королем приговорен к смертной казни.

— Почему же не казнен.

Нафаидин пожал плечами.

— У назореев важно не то, к какому приговорили наказанию, а из чьих уст прозвучал приговор. Короли Иерусалима давно уже не в достаточной силе, чтобы настоять на исполнении своей воли.

Ответив на вопрос брата, Нафаидин почтительно умолк, хотя любил порассуждать на назорейские темы. Он хорошо знал эти моменты Саладинова раздумья. Мешать ему было нельзя. Никому бы не поздоровилось, попробуй он это. Квадратная, черноусая голова султана склонилась слегка набок, черные глаза затуманились, как осеннее озеро. Казалось, он даже не дышал, изо рта тоненькой самостоятельной струйкой тянулся холодный дымок. Своим видом Саладин напоминал остывший вулкан. Наконец шевельнулся, приступ сосредоточения миновал.

— Они хотят большой войны.

— Кто? — в один голос спросили Нафаидин и Хасан, хотя, в общем, конечно, догадывались о чем идет речь. Султан обвел их выразительным взглядом и они устыдились своего вопроса.

— Не думаю, что сестре нашей грозит какая-то беда, даром что она оказалась в лапах у такого зверя, как этот Рено. Замира им не нужна, им нужна война. Я рассуждал, так — если я не хочу войны, значит ее не хочет никто.

— Не собирается же этот назорей воевать с нами?

— Рено уже сделал все, что должен был сделать. Воевать с нами собирается кто-то другой.

— Король?

— Не знаю. Ты сам только что сказал, что король слаб. Есть кто-то сильный, кто стоит пока в тени. Может быть это новый тамплиер, может их верховный имам из-за моря.

— Зачем им это нужно?

— Пока не знаю, брат. Может быть им нужны деньги, ибо они нужны всем и всегда. Может быть их раздражает то, что мечеть аль-Акса стоит рядом с гробом их Бога, а чтобы разрушить ее, надо победить Саладина.

— У курдов есть сказка о мудром горском пастухе, которого очень зазывают в гости в долину, а он все не идет, — сказал Нафаидин, — не взять ли нам пример с нашего сказочного предка. Если они так хотят войны, нам надо обмануть их надежды. Выкупить сестру у Рено…

— Нет, боюсь они нас уже перехитрили. Замиру мы, конечно, освободим, но не выкупишь обратно нанесенное оскорбление. Я убежден, что даже их собственная молва осудит то похищение, но Саладин перестанет быть Саладином, если он не подожжет Иерусалимское королевство в ответ на то, что сделали назорей. Нашему пастуху придется сходить в гости к лукавому землепашцу.

Пососав мундштук кальяна султан перевел взгляд на своего визиря.

— Я понимаю, Хасан, что твоей вины в произошедшем нет, или почти нет. Ибо каждый в чем-либо виноват, хотя бы в том что беременит землю. Это назорейская мысль, но она мне кажется справедливой.

Визирь склонил голову, ожидая приговора.

— Мое положение затруднительно. Я вижу, что тебя не за что наказывать, но я вынужден тебя наказать, иначе я поселю в сердцах своих подданных сильное изумление. Что же начнется, если я начну миловать слуг, которые не смогли защитить женщину из моего дома.

Саладин опять затянулся холодным дымом.

— Тебе придется бежать. Будет возвещено, что ты приговорен к смерти. Я не пошлю вслед за тобою погоню, если тебе повезет ты сможешь затеряться где-нибудь на окраинах царства. Иди.

В этот день Саладин решил пораньше лечь спать, чтобы поутру не торопясь отправиться к замку сумасшедшего назорея. Но планам султана не суждено было сбыться. Когда хорошо выспавшиеся мерхасы спокойно навьючивали собранные шатры на мулов и верблюдов, в шатер вождя вбежал Нафаидин, вид у него был расстроенный, губы тряслись.

— Что случилось?

— Али, — только и смог выговорить отец.

— Что с ним?

— Он ускакал.

— Ускакал? Куда?!

— Освобождать Замиру.

— Что это взбрело ему в голову, клянусь знаменосцем пророка, Али никогда не производил впечатление сумасшедшего.

— Я думаю, он наслушался разговоров.

— Каких разговоров?

— Вчера по лагерю пополз слух, что теперь нам спешить некуда, что с назореями мы станем договариваться по-хорошему.

Саладин внимательно посмотрел на брата.

— Кто их мог распустить?

Нафаидин отвел глаза.

— Слухи, они и есть слухи.

Султан звучно шлепнул нагайкой по голенищу сапога.

— Когда он ускакал?

— Вчера вечером. С ним еще пятеро или шестеро гулямов.

— Теперь у назореев будет сразу два наших родственника. Что молчишь, брат?

— Что тут говорить?

— Не печалься раньше времени. Я люблю Али не меньше твоего и сделаю все, чтобы его спасти. Чего бы это мне не стоило, я спасу его. А теперь иди и распусти слух, что вчерашние слухи оказались ложными. То, что было до сих пор, это всего лишь прогулка. И учти, все то время пока мы будем догонять Али, он будет презирать нас.

Похожие заботы одолевали в то утро и маркиза Конрада Монферратского. На рассвете его пажи настреляли полдюжины перепелов на краю леса в развалинах Галгала и зажарили на костре, разложенном неподалеку от входа в шатер своего господина. Маркиз одобрил их рвение, велел достать из своих передвижных погребов вина получше, не островного, он не любил сладкие кипрские и хиосские сорта, и не местного, слишком терпкого. Вина доставлялись маркизу с родины, из северной Италии, и он, не будучи гулякой и бражником, знал в них толк.

Приведя в порядок свой туалет, насколько это позволяли условия походной жизни, маркиз послал приглашение обеим дамам находившимся на территории его лагеря, принцессе Изабелле и госпоже Жильсон, попавшейся на глаза его дозору. Маркиз обставил пленение самым изысканным образом, он еще не решил, как ему поступить с этой дамой и не внес ее еще в список лиц опасных для себя, хотя и сильно подозревал в ней чью-то шпионку, но лишить ее возможности отведать печеных перепелов счел слишком жестоким.

Госпожа Жильсон не заставила себя ждать. Не из-за завтрака, конечно. Узнав, что при войске находится принцесса Изабелла, она разволновалась. Что нужно яффской изгнаннице на Иордане? Вчера она не решилась задать этот вопрос маркизу, ибо вопросы задавал вчера он и, по большей части, весьма каверзные.

Утро оказалось не столько мудренее вечера, сколько приветливее. Коря себя за вчерашнюю подозрительность, маркиз был в отношении плененной гостьи весьма любезен. В ожидании появления за завтраком принцессы, они мирно и занимательно беседовали.

Первым стал проявлять нетерпение маркиз. Он справедливо полагал, что для того, чтобы пересечь небольшую рощу меж шатрами, не нужен целый час. Он велел одному из пажей, еще раз сходить к принцессе и поторопить ее, очень любезно, но все же поторопить.

О том, что Изабелла и госпожа Жильсон как-то связаны, маркиз не догадывался и пленница не спешила его просветить на этот счет. Она была готова к тому, что разразится скандал, он мог стать источником очень ценных сведений, которые в чинной, благонамеренной беседе не добудешь. Был, правда, риск, что принцесса захочет свести с ней счеты, но госпожа Жильсон надеялась, что маркиз все же не позволит ей это сделать в своем присутствии. Зачем ему такая слава?

— Однако, — сказал Конрад, косясь в сторону всплывающего над кронами светила. Удивиться еще сильнее ему пришлось, когда прибежавший паж, сообщил, что принцессы в шатре нет, и, по всей видимости, нет нигде в лагере.

— Так где же она? — заорал маркиз на пажа. По сути, вопрос был обращен не к перепуганному юноше, а скорее, даже к себе самому.

В нем звенело все скопившееся за последние дни недоумение и раздражение. Маркиз, бывший одним из самых толковых и предусмотрительных людей королевства, впал в состояние ярости от того, что им вертит, как считает нужным, двадцатилетняя девчонка, а он даже приблизительно не представляет, что ей надо.

— Хотите маркиз, я вам скажу, где принцесса?

Конрад резко повернулся к госпоже Жильсон. Оказывается он глупее не одной только Изабеллы, а всех женщин Иерусалимского королевства. Одна исчезает неизвестно куда, вторая неизвестно почему знает куда исчезла первая!

— Сделайте одолжение, — проскрипел зубами маркиз.

— Она направляется к замку Шант.

— Какого дьявола ей там может быть нужно?

Пленница удивленно подняла брови.

— Это замок Рено Шатильонского.

И тут маркиз… он чуть не ослеп от яркости открывшейся ему мысленной картины. Что же со мной произошло? — вопрошал он себя, и не было ответа на это вопрошание. Ведь он великолепно же знал о том, что у Изабеллы еще совсем недавно был бурный роман с этим негодяем. Знал, но из каких-то непонятных соображений дал мистической пелене упасть на свои глаза. И о том, что Шатильонский разбойник гнездится где-то в Заиорданье тоже ведь слышал. Как же могло случиться что он, человек с государственным умом не свел в своем сознании эти два вопиющих факта, имея на размышление целую неделю медленного дрейфа от Яффы к Иордану?! Говорят, что муж последним узнает о том, что вытворяет его жена. Но он ведь даже еще и не муж, но глупости положенные по этой роли уже делает. Что же будет дальше?!

— Думаю, она сбежала еще вчера вечером, — сказала госпожа Жильсон.

— Почему вы так решили? — подозрительно спросил маркиз.

Пленница усмехнулась.

— Просто ночью темнее, чем днем.

Из-за деревьев, подступавших вплотную к шатру, донесся чей-то плач.

— Это еще что?!

В ответ на этот раздраженный вопрос появился один из пажей, он тащил на веревке карлика Био, единственного из свиты, кто не понадобился при побеге. Карлик размазывал по лицу обильные слезы, богатырская его шевелюра была забита хвойными иголками. Пользы от этого обломка окружения принцессы было немного. На все вопросы был один ответ — спал. И всем было понятно — не врет. Это почему-то особенно разозлило маркиза. Он велел убрать это укороченное существо с глаз долой и высечь.

— Отчего вы убеждены, что Изабелла отправилась именно к Шатильону?

Госпожа Жильсон пожала плечами.

— Привилегия умных мужчин задавать глупые вопросы. Куда же ей еще направляться, мессир?

— Не сочтите за труд, изложите поточнее вашу мысль.

— Извольте. Недавно граф Рено пленил сестру Саладина. И держит ее в замке Шант. Новость эта, дойдя до принцессы, возбудила ее воображение, плодами которого и питается, как известно, ревность. Трудно сказать, зачем она потащила с собою вас и ваше войско, может быть за время вашего совместного путешествия в ее душе происходила борьба, она пыталась подавить в себе ревнивое чувство. Впрочем чужая душа темна для понимания. Особенно чужая женская душа.

Конрад изо всех сил старался удержать себя в рамках приличий. Его душила нестерпимая, лютая ярость, он чувствовал себя обесчещенным, преданным, обворованным. Если бы эта голубокровная шлюха появилась здесь… нет, он бы не знал, что делать с нею. Одновременно с приступами вышеописанных чувств, маркиз удивлялся себе. Неужели расстройство отдаленных и неверных политических планов способно ввергнуть его в такое бешенство и страдание?! Здесь что-то другое. Он ведь соглашался на брак с Изабеллой, будучи прекрасно осведомлен о ее недавнем романе с Рено. Что же, собственно, случилось, если смотреть с этой точки зрения — еще один эпизод отлично ему известного романа.

— Сударь, — тихо позвала госпожа Жильсон.

Он повернул к ней лицо и с трудом увидел ее, никак не мог освободиться от безжалостных и многочисленных мыслей.

— Сударь, я хочу попросить вас об одолжении.

— Какое одолжение? О чем вы?! — недовольно поморщился маркиз.

— Я должна быть там.

— Где там? В замке Рено?

— Да.

Конрад вдруг усмехнулся.

— И вы тоже?

— И я, не знаю за кого вы меня приняли, на самом деле я одна из тех, для кого особое счастье заключается в том, чтобы лишний раз увидеть того негодяя.

Маркиз с размаху пнул вертел с перепелами, птицы разлетелись в разные стороны как живые.

— Разрази меня гром, это слишком даже для моей несчастной головы. Что же, теперь все женщины Палестины направляются к замку Рено Шатильонского?!

Госпожа Жильсон опустила голову.

— У меня дурные предчувствия, сударь.

— У вас только предчувствия, а у меня уже дела дурные. Я с двумя сотнями людей прохлаждаюсь на берегу Иордана, когда багдадские арабы грабят мои владения на берегу Асфальтового озера, когда в столице сотня влиятельных людей день и ночь думает о том, как бы меня поскорее прирезать или вздернуть. Ах, да что там говорить!

— Не знаю, успокоит ли вас мое соображение, но все же скажу. По моему мнению, принцесса Изабелла помчалась в замок Шант отнюдь не за тем, чтобы пасть к ногам Рено, или ему на грудь.

— Надеюсь, — нервно усмехнулся Конрад, — ну а от меня, что вам нужно?

— Отпустите меня, сударь. Не слишком это рыцарское дело становиться на пути влюбленной женщины.

Конрад прошелся вокруг разгромленного костра.

— Честно сказать, я и сам не знаю, для чего вы мне здесь.

Лицо госпожи Жильсон осветилось.

— Так я могу ехать?

— Я даже дам вам провожатых.