"Сунг" - читать интересную книгу автора (Татарченков Олег Николаевич)Глава 2 Через хребет— Зря ты с ним так, Саранцев. — буркнул через плечо шедший впереди Рукосуев. Мы двигались по хребту цепочкой, неосознанно стараясь идти след в след. Во время прошлогодних боев по этим местам ползали и наши, и «духи». И те, и другие вполне могли оставить после себя мины. Я знал точно, что карт минных полей этого участка ни у кого нет, и это сильно давило на подкорку. Хотя до чистого грунта нас отделяла полуметровая толща слежавшегося снега, и не видно было следов какой-либо копки, расслабляться не стоило. Идти было легко: наст, вылизанный ветрами, держал отлично. На одном из поворотов подполковник сдержал шаг, дал мне нагнать его и решил расставить все точки над «и». Я ждал этого разговора и был готов к нему. И даже обрадовался, что он начался в «неофициальной» обстановке. Не люблю выяснения отношений в кабинетах. Там сразу все расставляется по своим местам. Он — подполковник, ты — старший лейтенант. Он здесь десять лет, ты еще недавно гадил курсантскими котлетами. Отсель мораль: он начальник — ты дурак. Прав тот, у кого больше прав, и вообще, не лезь туда, где еще ничего не понимаешь. На «свежем воздухе», в горах, есть что-то от пресловутой поговорки про баню и равенство. Здесь царит дух товарищества и здесь другие авторитеты и ценности. — Почему зря? — для начала я решил прикинуться «чайником». — Почему? — несколько даже удивленно переспросил Рукосуев, — Да потому! Развел тут формалистику! Голос подполковника загустел. — Этот парень, что он видел в жизни? Его после училища сразу сюда! Ему баб иметь, по театрам ходить а он сидит в норе, корректирует огонь артиллерии, командует урюками, моется раз в месяц и видит одно и то же «кино «Горы»! Его морально поддержать надо! И ты, как старший товарищ, должен был сделать это. Не я — а ты! Поскольку я ему в отцы гожусь, а ты — в старшие братья… Я хмыкнул. — Ты еще смеешься?! — Ну, положим, насчет театра вы преувеличили. Не наблюдается среди господ молодых офицеров желания приобщаться к вечным ценностям искусства… — А ты не паясничай! — прикрикнул Рукосуев, — То-то и оно, что у вас только одно на уме: бабы и водка! — С бабами здесь проблема, — я вздохнул, — Сами же только что говорили… — Не перебивай, когда с тобой старшие по званию разговаривают! «Давно бы так, а то развел тут антимонию…» — Товарищ подполковник! Вы высказываете мне свое неудовольствие за мое справедливое требование к несению службы? За требование, входящее в мои служебные обязанности? Это было произнесено совершенно другим тоном. Казенным, жестким и отточенно — вежливым. Панибратские разговоры закончились, коли, не найдя аргументов, старший по званию решил поставить меня как пацана по струнке. Посмотрим… Подполковник остановился, словно натолкнулся на невидимое препятствие. Всем корпусом повернулся и внимательно всмотрелся мне в глаза с тяжким недоумением. «Вот, значит, ты какой…» — прочитал я в его взгляде. «Такой!» — я тоже остановился, поправил на плече автомат и расправил плечи. Рукосуев с минуту смотрел мне в глаза. Я выдержал его тяжелый давящий взгляд: выбор сделан, отступать некуда и отношения перешли в формальное русло. А формально я прав, делая замечание нерадивому офицеру. Заступаясь за него, комендант переступил должностные полномочия. Теперь мы будем только на «вы»… Однако вопреки словам самооправдания, звучащим в моей душе, где-то в ее глубине ворочался противный червячок сомнения и нехороших предчувствий: «Опять не сдержал свою натуру! Зря я так с ним. Надо было прикинуться виноватым… Покаяться. Теперь у меня с подполковником будут проблемы». Припомнились рассказы офицеров моего нового отдела. «— Ну, ты, Сашка, влип! — старлей Ростовцев хлопнул меня по плечу с таким видом, словно сообщил радостное известие. — Там комендачом Рукосуев. Зверюга! Ты, главное, не обольщайся насчет его интеллигентности. Действительно, дядька начитанный, библиотеку собирает, может на разные культурные темы побздеть. И даже проявляет некий демократизм к подчиненным. Но! Гребет всех под себя. Комендатура хвостом подмахивает — это само собой. Но и офицеры на заставах пикнуть не моги. Как он сказал, так и будет. Дело, конечно, он туго знает, но любит, чтоб все под ним были. В общем, самодержец: хочу — люблю, хочу — головы рублю…» …Подполковник еще раз окинул меня с ног до головы презрительным взглядом и отвернулся. Вот и поговорили… До «точки» дошли в полном молчании. Впереди склоне показались вытоптанные солдатскими сапогами грязно-серые брустверы опорного пункта «Сунг». Над ними вились дымки землянок. Рукосуев подозвал к себе сержанта, сопровождавшего нас от Шахт. — Сынок, — произнес он, — двигай к выносному посту и предупреди начальника, что мы поднимемся сначала вон на ту горушку, отметка «16–04». А потом уже зайдем к нему. Пускай даст команду своим архаровцам — еще обстреляют за милу душу… Сержант откозырял и побежал туда, змеятся траншеи «стопаря» «Сунг». Перед выходом с Шахт лейтенант с незапоминающейся фамилией отправил его вместе с нами то ли для сопровождения, то ли для охраны. И то и другое мне кажется глупым. В случае нападения факт, что у тебя в группе на один ствол больше, особой роли не сыграет. Поскольку у «духи» здесь любят бродить большими толпами, и ты себе только продлишь агонию. Что же касается сопровождения, то это не менее бессмысленно — подполковник Рукосуев дорогу знает. Самое же дерьмовое в этой ситуации, на мой взгляд, заключается в том, что мы будем возвращаться в Ослиный Хвост другой дорогой, и сержанту придется пилить обратно к своей «точке» в полном одиночестве. А в горах в одиночку не ходят. Прогнулся, называется, лейтенантик… Мы резко забираем в сторону и начинаем подниматься по заснеженному лбу сопки. — Стой! — недвусмысленный лязг затвора заставляет нас замереть. Застываем, всматриваясь в однообразный снежный ландшафт и пытаясь вычислить находящийся рядом окопчик «секрета». Звук металла глухой, словно из-под земли. Но одновременно довольно отчетливый, как будто стрелок сидит в яме где-то под нашими ногами. Ни намека. Хорошо замаскировались, черти… Подполковник представляется. В ответ — тишина. Видимо, в «секрете» сидит не один человек, и теперь там совещаются, как быть с непрошенными гостями. Спустя пару минут прозвучал все тот же голос: — Товарищ подполковник — вперед. Остальные на месте! — Куда вперед?! — кричит раздражающийся Рукосуев, — Ты где сидишь? — А прямо к вершине идите, товарищ подполковник! — советует невидимый часовой, в тоне которого начинают проскальзывать веселые нотки, — Там вас и встретят. Комендант матерится под нос: — ... твою мать! Этот торопыга опять все по-своему сделал. Говорил же ему, что не здесь надо… Слова подполковника потихоньку стихают по мере его удаления. Через пяток минут он оказывается на вершине, растерянно оглядывается, делает шаг и… пропадает. Видимо, спрыгивает в какой-то окопчик. — А нам что делать? — вопрошает мой спутник — майор белое безмолвие. — Подождите пока… — предлагает «безмолвие». — Покурите. Тут можно: «духи» не увидят… Кажется, я его вычислил. Этот парень находится за вот этим холмиком, или под ним (если этот холмик — насыпь из земли над окопом, искусно замаскированным). У меня сразу начинают чесаться руки, чтобы проверить свою догадку. Но как? Гранату не бросишь — свои, черт бы их побрал! Разведчик видит это по моему лицу, улыбается одними губами и кивает мне. Похоже, он пришел к такому же выводу одновременно со мной. Потом демонстративно присаживается на корточки и вытягивает сигарету из мятой пачки: — Закуривай, старлей! — Закуривайте, товарищ старший лейтенант, — советует мне голос веселого наглеца, — И не крутитесь, все равно не найдете. — Будешь хамить, боец, гранату брошу! — кричу в ответ, — Знаю, где сидишь! — Не успеете, — лениво подключается к перепалке второй, — Я вас еще с половины подъема на прицеле держу. Через минут пятнадцать появляется красный от гнева Рукосуев. Рядом с широко шагающим подполковником семенит, стараясь не отстать, маленький прапорщик с хитрованской татарской физиономией. Комендант что-то сердито ему выговаривает. Прапор виновато мотает головой, искоса поглядывая на начальство. Впрочем, по его лицу не видно, что он сильно удручен разносом… — К Снесареву! — походя бросает нам Рукосуев и, не сбавляя темпа, начинает спускаться в сторону траншей. Прапорщик, пробегая мимо вместе с подполковником, мотнул головой, словно копируя жест царских офицеров. Получилось это у него неплохо, если бы не шапка, съехавшая от рывка прапору на нос. Нам ничего не остается, как последовать за этой парочкой. Рукосуев не идет, а летит по целине. От него, словно от носа крейсера в штормовом море, в разные стороны фонтанами разлетается снег. Мы едва поспеваем — видимо, сильно разозлил его неведомый Снесарев. А вот и он — Снесарев. Разбитной малый в потертом на рукавах и на животе бушлате (видно, часто лазит по траншее). Из-под расстегнутого ворота куртки в глаза вызывающе лезет зеленая пограничная тельняшка. Шапка на затылке. (Впрочем, ее он в начале разноса приводит в нормально-уставное состояние.) Глаза, наверное, в обычное время нагловато-веселые (теперь понятно, с кого берут пример борзые бойцы в «секретах»!), сейчас нарочисто — виноватые и по-солдатски слегка бессмысленные. Франтоватые черные усики тщательно подстрижены. Они смотрятся по-опереточному на его смуглом, обветренном лице грубоватой, мужицкой лепки. Кого он мне напоминает? Точно! Таким в моем воображении был старшина разведки Чубаров из некрасовского «Сталинграда». Лихой, бесшабашный вояка, предпочитающий больше полагаться на себя, а не на приказания начальства «сверху». Он молча слушает разнос подполковника за то, что устроил огневую точку и «секрет» на сопке, которую было решено не занимать. Пару раз старший лейтенант Снесарев пытается вставить слово: — Но это же господствующая над нами высота... Если «духи» займут… — Не ваше дело, старший лейтенант! С неожиданно жестким тоном вмешивается в разнос майор-разведчик. — Это не ваше дело! Сегодня же — слышите, сегодня! — с сопки должны быть все выведены. Это приказ! Старший лейтенант не знает, имеет ли право ему приказывать незнакомый майор. Он вопросительно смотрит на Рукосуева. — Вы слышали, Снесарев?! — кидает тот начальнику «стопаря». — Идите выполняйте приказание! Старший лейтенант козырнул и отошел в сторону. Вполголоса отдал распоряжение прапорщику. Тот, в свою очередь, кинул выразительный взгляд в сторону нашей группы и отправился сторону сопки. Мы молча смотрим ему в след. Разнос происходит в шагах десяти за траншеями «точки». В них то и дело мелькают любопытные закопченные физиономии и солдатские шапки солдат. Снесарев поворачивается в их сторону: — Вам делать нечего?! А ну по местам!.. Ты чего здесь?! Отдыхаешь после наряда? Сейчас в наряде на кухне отдохнешь! И не лыбся, Худойбергенов, сгною! …Семенов! — кричит Снесарев кому-то, — Сержант! Почему у тебя стадо по траншее бродит?! Где Семенов?! — На кухне, товарищ старший лейтенант! — отвечает все тот же Худойбергенов, — Обед пробует. Сами же приказали! Снесарев сплевывает и отправляется наводить порядок. — Раздолбай! — бросает вполголоса Рукосуев, — Распустил солдат. Хороший тактик, грамотно воюет. Но раздолбай! В мою сторону он демонстративно не смотрит, разговаривает только с майором. Мне ничего не остается делать, как начать свой собственный спор с комендантом. Мысленный, естественно. «Почему распустил? Нормальные солдаты, с нормальными, не запуганными лицами. Солдат не должен бояться офицера. Он должен его уважать. Мы не в прусской армии Фридриха Великого служим, где для нижнего чина фельдфебель был страшнее врага. Мы — в России. А здесь боец всегда найдет способ наколоть начальника, если он его не уважает. Привычка не выполнять приказы в бою заканчивается хреново. И если Снесарев раздолбай, то любимчик с «Шахт» — вообще чудо в перьях. Хм, «раздолбай»… Молодец, обезопасил себя. Эта сопка буквально нависает над позициями. «Духи» ее займут — перещелкают всех, как вшей на письменном столе. А кого не перещелкают, того вниз столкнут. Склон здесь как раз подходящий для того, чтобы шею свернуть… «Раздобай»… У этого Снесарева блиндажи не в пример добротнее и выше, чем у того… как же его? Опять фамилию забыл… А то, что не доложил, так он что — идиот: в радиоэфире такие вещи докладывать? А майор-то, похоже, лизоблюд. Ишь, как вписался в «накачку», слово свое веское вставил. Без него бы не обошлись». — Что вы там бычитесь, старлей? — обратился ко мне Рукосуев. От неожиданности я вздрогнул. — «В угрюму думу погружен…» — насмешливым тоном процитировал классика подполковник. — Вы считаете, что я не прав? Думаете, небось, что это не в моей компетенции? Я — комендант! Это мой участок, и все, что происходит на нем — в моей компетенции. Схема обороны заранее согласована и утверждена, а этот, видите ли, молокосос, решил поиграть в Наполеона! Обидное словечко «молокосос» относится по формальным признакам к Снесареву. Но по интонации чувствую, что подполковник имеет в виду не только его… Я молчу: на этот раз комендант в чем-то прав: Снесарев не должен был самостоятельно менять утвержденный план обороны. Приходится «выбрать фигуру умолчания», как пишут в исторических романах… Резкий хлопок моментально выветрил все посторонние мысли. Из ближайшего поворота траншеи в сторону границы сорвалась красная ракета. Описав плоскую дугу, по настильной траектории она воткнулась в землю, разбросав вокруг себя кучу искр. Она еще горела, исходя белым дымом, как только что вернувшийся с горушки прапорщик нырнул в траншею, что-то крича по-таджикски. Мы кинулись за ним: на войне все непонятное следует рассматривать как угрозу. Через несколько минут перед нами, вытянув руки по швам и виновато помаргивая черными ресницами, стоял солдатик, и что что-то бубнил себе под нос. — Ай, ишак! — выкрикнул прапорщик и ткнул солдата кулаком в грудь. Тот отшатнулся, но не упал — помешала стенка траншеи. — Он говорит, — повернулся к нам прапор, — что ракету выстрелил случайно. Он недавно служит, никогда сигнальную ракету не видел, хотел посмотреть… Подполковник сплюнул на снег: — Случайно, не случайно… Сейчас это хрен докажешь. В любом случае засветились перед «духами». Надо срочно уходить. А ты… — Рукосуев повернулся к подошедшему Снесареву: — Организуешь этому охломону такую службу, чтобы он зарекся за всякие незнакомые приспособления дергать. Так он у тебя в следующий раз чеку гранаты дернет, а отвечать будешь ты! Если выживешь при этом. — К особистам его надо, — процедил сквозь зубы разведчик, — Пусть потрясут. Может, действительно сигнал подал, сволочь… — Будем мы еще с этим гоблином валандаться, — буркнул Рукосуев, — Когда приедет опер из отряда на этот участок — заберет его. А пока пусть остается… Снесарев! Приставь к нему кого-нибудь из надежных людей. Есть надежные? — Русского не приставишь, — пожаловался начальник «Сунга», — Во-первых, их у меня мало‚ в каждой бочке затычки. Во — вторых, они все равно по-местному ни бум-бум. Кто этого клоуна знает-может, действительно агент, и у него есть сообщники на «точке». О чем он там с ними будет трепаться, наш все равно не поймет. Опер у нас по плану только через неделю должен быть… — А местные ребята? Есть пара-тройка. Но ведь это не выход… Курганцев у меня много. Ненадежная публика. Хоть бы кулябцев прислали… «Курганцами» здесь зовут выходцев из Курган-Тюбинской области. В свое время Курган-Тюбе был населен представителями различных кланов Таджикистана и разных мусульманских течений. Согнанные насильно с родных мест по указанию сталинских властей, ненавидящие друг друга, они представляли собой мину замедленного действия. В 1992-м году она рванула, породив страшную резню в городе и его предместьях. Бойню между таджиками и узбеками, гармцами, ленинабадцами и кулябцами. Ваххабизм — его приверженцев в Таджикистане зовут «вовчиками» — был здесь очень силен. Как и любая радикальная идея среди маргинальных слоев населения. С той только разницей, что эта имела религиозную платформу. Противовесом этого «коктейля Молотова» считался Куляб, столица клана дехкан (3), победившего во время войны не без помощи русских и узбеков. Кулябцы хотя и отличались жуликоватостью и раздолбайством в несении службы, но «вовчиков» ненавидели люто: понимали, что в случае чего, пощады не будет. Поэтому на них в случае обострения обстановки можно было положиться. О ситуации в регионе я знал не только из сообщений о военно-политической обстановке в регионе, которые командование более чем регулярно доводило до офицеров. В Кулябе у меня завелся свой «конфидент». Он относился к самому уважаемому этническому клану в Таджикистане — персидскому. Таджики вели свою родословную именно из Ирана, поэтому являться чистокровным иранцем считалось особой честью. Получивший неплохое гуманитарное образование в Душанбе, перс прекрасно знал историю Туркестана. Изумительно (как и полагается местным, желающим выжить в пылающем котле междоусобиц) разбирался в межклановых противоречиях республики. Ко всему прочему мой новый друг являлся союзником России по всем показателям: был женат на русской полукровке, ненавидел ваххабитов и воевал против них в 1992 году на стороне кулябского клана. Я с ним выпил не один большой чайник зеленого чая, часами просиживая на мягких курпачах в уютном домике на окраине Куляба и слушая его размышления о геополитическом будущем Таджикистана. — Кулябцев пришлем… — неопределенно пообещал комендант. — Сейчас ты мне на вопрос четко отвечай: сможешь надежного парня к этому бурундуку приставить? — Замкомвзвода есть, — ответил Саранцев, — Из учителей. Семья под Курганом погибла. Загнали с толпой таких же несчастных в сарай, забили двери, проделали в крыше дыру и закачали туда раскаленный гудрон… Представляете? Он этих «вовчиков» рвать зубами готов… — Вот и пусть присматривает, — заключил Рукосуев. И, обращаясь уже к нам всем, добавил, — Пошли, ребята! Дотемна надо успеть дойти до заставы… — Товарищ подполковник! — остановил я его, — я ж сюда не на экскурсию прибыл. Мне нужно с обстановкой ознакомиться. — А она тебе еще не ясна? — прищурился Рукосуев. Отступать я не собирался. — Нет, товарищ подполковник! По долгу службы я обязан переговорить со старшим лейтенантом. — Дело твое, — отступил Рукосуев. Он понимал, что сбивать меня с пути выполнения служебных обязанностей не просто вредно для нервов, но и опасно для карьеры. Вдруг окажусь стукачком? И накатаю рапорт на имя начальника пограничного отряда о том, как подполковник занимается самоуправством во вред службе. Я-то знал, что делать этого не буду, но коменданту догадываться об этом было совсем необязательно. Я подошел к начальнику «стопаря», наблюдавшему за нашей перепалкой с засунутыми в карманы бушлата руками. Столь вольной позой в присутствии старшего начальства он явно хотел продемонстрировать неодобрение этому самому начальству. — Старший офицер отдела границы отряда старший лейтенант Саранцев, — козырнул я ему, — Теперь это будет мой участок. Отойдем? С первого взгляда Снесарев вызывал симпатию. И дело было даже не в том, что наши фамилии чем-то похожи, что мы погодки и в одном звании, и что получили по «фитилю» от коменданта. Причем, зря получили… В начальнике «Сунга» было качество, которое я всегда ценил в людях — самостоятельность. Таким тяжко жить не то что в армии, где самостоятельность выжигают каленым железом, но и на «гражданке». За то, что самовольно передвинул на километр расположение «секрета», чтобы накрыть группу китайских контрабандистов с героином (времени на доклад не было), я в свое время не получил в срок звание капитана. Хотя позже за такой же проступок заработал медаль. При другом начальнике… В старших классах школы я прочем строку: «В самостояньи человека — залог величия его». Прочел и запомнил. Наверное, зря запомнил. Поскольку чаще сталкивался с материальным проявлением житейской мудрости «Главное — не высовываться!» Я неоднократно ловил себя на мысли: «Руководствовался ли этим девизом в реальной жизни автор цитаты — полковник лейб-гвардии кирасирского полка Александр Фет? А если да, как ему удалось дослужиться до степеней известных и воинских чинов с такими принципами?! В старой русской армии инициативу не жаловали более нашего…» — Ну, как здесь? — спросил я Саранцева, — Обстановка? — Тихо, — ответил он, — Уже неделю. Это и настораживает. Раньше на нашем участке «духи» проявляли активность день — через день. А тут — тишина. Интересно, что теперь ползают на соседнем участке — на «Шахтах», где ты был. Но, я подозреваю, что если и будет прорыв — то у нас. Там — для отвода глаз. — Ты докладывал? — А как же! — Ну, и чего? — Чего-чего! — зло сплюнул на снег Саранцев, — Черта лысого! Получил приказ «Усилить охрану государственной границы!». Как будто мы здесь плюшками балуемся! — Почему ты решил, что у тебя рвать будут? — задал я новый вопрос. Интерес был не праздный. Я уже решил, что по возвращении доложу позицию Снесарева по команде «наверх». А для этого следовало запастись весомыми аргументами. — Активность наблюдали на той стороне, — ответил мне начальник «Сунга». — Да и переходить Пяндж удобнее напротив нас. В районе «Шахт» крутой склон — там легче отбиться от атаки. У нас же — сам видел… — Минами прикрылся? — Везде мины не поставишь. — Понял… — Документацию смотреть будешь? — спросил Снесарев, вынимая из кармана сине-красную пачку «Президента», популярную среди офицеров в этих краях, и протягивая мне сигарету. — Водку пить не приглашаю — сам видишь… И он выразительно покосился на Рукосуева, с недовольным видом вышагивавшим поодаль и регулярно глядевшего на часы. — Документы у тебя в порядке? — ответил я вопросом на вопрос. — Без базаров, — щелкнул зажигалкой «старшой», — у меня хватает грамотных солдат, чтобы бумажки писали. Слышал ведь — даже учитель есть! Это на «Шахтах» одни кишлачники сидят… — Тогда проверять не буду. Скажи лучше, как у тебя с водой? — Есть. Ребята с Пянджа таскают. — Далеко же! — А что делать? Иначе дерьмом зарастем. Поэтому и тропу я днем не минирую. — А ночью? — На ночь «сигналки» ставлю. Напротив тропы пулеметное «гнездо» находится, пулемет пристрелял лично. Так что не сунутся. Я жму Саранцеву руку: — Удачи тебе! В следующий раз подольше у тебя побуду. — Гостям всегда рады, — улыбнулся он в ответ, — Водка найдется, где спать — тоже. Вши у меня на «точке» не водятся. Только приходи без высокого начальства… И «старшой» вновь бросил выразительный взгляд на подполковника. — Постараюсь, — усмехнулся я и направился в сторону коменданта и разведчика, то и дело нетерпеливо посматривавших в нашу сторону. Тропа, по которой мы собираемся спускаться со склона, начинается в метрах пятистах от позиций «плохоуправляемого» Снесарева. Старлей собрался было нас провожать, но Рукосуев его остановил: — Твое место здесь. Не бойся, не заблудимся. Комендант помолчал, словно раздумывал: стоит ли еще добавить «фитиля» офицеру, или для него на сегодня достаточно. Мы уже отходили от траншеи, на бруствере которой стоял начальник «стопаря», сдвинувший по своему обыкновению шапку на затылок, как подполковник вновь повернулся в его сторону. Я уже готовился услышать заключительный разнос коменданта (за что на этот раз, неужто за шапку!?) Но, к удивлению, услышал другое: — На отметку «16–04» своих людей поставишь завтра. Старший лейтенант (он показал на меня) доложит в отряд о твоей инициативе. Проведут ее приказом и — вперед! А пока не своевольничай (не удержался все-таки!). Ты человек военный и посему обязан исполнять приказания. И не проявлять инициатив, как какой-нибудь бригадир из колхоза «Красный лапоть»: «Дай-ка я вон ту грядку вспашу для бабки Марьи!» — Бабкам всегда надо помогать, товарищ подполковник! — тихо заметил Снесарев. Я мысленно ему зааплодировал: наш человек, не позволяет себя валять как Дуньку на сеновале! Потом заметил, как вспыхнуло от обиды обветренное лицо старшего лейтенанта, и отвернулся. Было неприятно присутствовать на этом беспочвенном разносе, да еще в присутствии других офицеров и подчиненных. Теперь даже подсуетившийся разведчик сосредоточенно ковырял носком сапога землю, демонстрируя свое молчаливое неодобрение. Похоже, Рукосуев сам понял, что перебрал. Но его упрямая натура (найти бы ей другое применение!) не желала это признавать. — А ты не умничай, когда разговариваешь со старшими по званию! — бросил он напоследок и, не оборачиваясь, пошел к краю склона, откуда начинался спуск. Я чуть не сплюнул от злости: пару часов назад то же самое приходилось выслушивать мне. В качестве проявления солидарности прощально махнул Снесареву рукой. Тот вяло помахал в ответ. |
||
|