"Владимир Набоков: русские годы" - читать интересную книгу автора (Бойд Брайан)

VI

Тот факт, что В.Д. Набоков неизменно подчеркивал именно политические аспекты права, отражает статус российской интеллигенции, к которой он по сознательному выбору примкнул и которая была лишена академической элитарности, присущей ей на Западе⁵⁹. Со времени возникновения российской интеллигенции в середине прошлого столетия ее отличало свободомыслие, поставленное на службу общественным переменам. Убийство Александра II повлекло за собой не революцию, а реакцию: в течение 1880-х годов оппозиция пребывала в оцепенении, а весь реформаторский порыв сводился к политике «малых дел». Однако голод 1891 года вновь пробудил требование безотлагательных перемен, и с этого времени недовольство в разнообразных формах стало неуклонно усиливаться.

Хотя В.Д. Набоков всецело связал свою судьбу с интеллигенцией, он вовсе не отказывался от великосветского образа жизни своей семьи. Он по-прежнему жил в родительском доме на набережной Невы, недалеко от французского посольства, посещал костюмированные балы, оперу, даже бывал при дворе, а в 1895 году, как и его братья, получил камер-юнкерское звание. Светская жизнь продолжалась и летом, в загородных усадьбах: многолюдные пикники, крокет, «благопристойные перекидки» на теннисных площадках каренинских времен. За городом он и познакомился с Еленой Ивановной Рукавишниковой (1876–1939), дочерью владельца двух соседних имений в трех верстах вниз по реке Оредежь. Такое же расстояние по берегу Невы разделяло их дома и в Петербурге: может быть, сама судьба хотела сообщить им этой симметрией, что имеет на них свои виды.

Говоря о своих предках по отцовской линии, Владимир Набоков упоминал воинов и землевладельцев в роду деда и рыцарей-крестоносцев в роду бабки. Что же касается Рукавишниковых, то он утверждал, что фамилия их происходит от латной рукавицы, хотя суффикс «ник» предполагает скорее мастера-рукавишника⁶⁰. Какими бы ни были их корни, Рукавишниковы, по-видимому принадлежавшие в XVIII веке к мелкопоместному дворянству Казанской губернии⁶¹, разбогатели благодаря своим приискам в соседней Пермской губернии, в восточных отрогах Урала. Их семья не имеет никакого отношения к богатым московским купцам Рукавишниковым, хотя в «Убедительном доказательстве», написанном, когда представления писателя о своей родословной были еще весьма приблизительны, он придумал яркий портрет основателя семейных капиталов — «сказочно-богатого сибирского купца с окладистой бородой»⁶².

О первом бесспорном предке Елены Рукавишниковой, ее деде Василии, известно очень мало. Мы знаем лишь, что он был из староверов, которые, подобно английским пуританам и европейским евреям, часто преуспевали в коммерции, ибо другие пути были для них закрыты. Несомненно, прииски обогатили Василия Рукавишникова: его старший сын считался одним из крупнейших землевладельцев в России, имевшим 843 000 десятин земли⁶³.

Другой его сын, Иван Рукавишников (1841–1901), «сельский барин старого закала»⁶⁴, также был обладателем миллионного состояния. В различных вариантах своей автобиографии Владимир Набоков вызывает к жизни дух своего деда, феодальная жестокость которого сродни дикому самодурству героя семейной саги Аксакова: «На старых снимках это был благообразный господин с цепью мирового судьи», а в действительности — тиран, который держал в постоянном страхе свою дочь, а со своим чувствительным и нежным сыном Василием обращался столь жестоко и безжалостно, что едва не довел его до смерти⁶⁵.

Казалось бы, у Ивана Рукавишникова не могло быть ничего общего с утонченным, культурным Петербургом Набоковых. На самом деле — как это ни удивительно — мы обнаруживаем, что он страстно любил театр и близко знал знаменитых столичных актеров⁶⁶. Судя по местоположению его дома, он вполне освоился в центре фешенебельной столицы. Архитектурной и зрительной доминантой южного берега Невы служит — подобно шпилю Петропавловского собора на северном — шпиль Адмиралтейства, к которому сходятся Невский проспект и другие главные улицы города. Шпиль этот венчает башню в центре приземистого здания Адмиралтейства, протянувшегося почти на полкилометра и имеющего в плане форму буквы Е с отломанной центральной перекладиной, чье место прямо под шпилем, параллельно двум павильонам, обращенным к Неве, как раз и занимал дом Рукавишниковых, выходивший фасадом на одетую в гранит набережную.

В этом доме у Рукавишникова была «картинная галерея, на три четверти полная всякого темного вздора»⁶⁷. Здесь же, не найдя подходящей школы, он устроил собственную гимназию для своих сыновей — одаренного Владимира, любимца семьи, и младшего Василия, заики и неврастеника, на которого постоянно обрушивался отцовский гнев⁶⁸. Рукавишников нанял с десяток лучших петербургских учителей и собрал десятка два мальчиков, которые в течение нескольких лет обучались за его счет. Он даже доплачивал неимущим родителям, чтобы заполучить для своей школы способных ребят покрасивее⁶⁹.

Если культурный уровень Ивана Рукавишникова и может вызывать некоторые сомнения, то жену он себе, безусловно, выбрал из семьи, отличавшейся самыми передовыми воззрениями и хорошо известной в научном мире. Его жена Ольга, в девичестве Козлова (1845–1901), была дочерью первого президента Российской императорской академии медицины. Набокову нравилось думать, что такие работы его прадеда по материнской линии, как «О развитии идеи болезни» или «Сужение яремной дыры у людей умопомешанных и самоубийц», служили «забавным прототипом» как его лепидоптерологических работ, так и целой галереи патологических типов в литературных произведениях⁷⁰. Одна из дочерей Николая Козлова, Прасковья, была врачом и автором работ по психиатрии, антропологии и социальным вопросам⁷¹. Сама Ольга серьезно интересовалась естествознанием и, уже став женой Ивана Рукавишникова, отвела одну из комнат их вырского дома под химическую лабораторию. Позднее она пригласит знаменитого университетского профессора зоологии Шимкевича давать уроки дочери Елене⁷².

Иван и Ольга Рукавишниковы не жалели средств не только на воспитание своих детей, но и на благотворительность, столь популярную среди русского либерального дворянства того времени. Оба они были членами нескольких благотворительных советов в Петербурге⁷³, однако основную энергию направляли на соседние с их усадьбой села. В 1880-х годах Иван Рукавишников купил великолепную Рождественскую усадьбу, построенную в конце XVIII века неподалеку от Выры, вверх по течению Оредежи. В небольшом селе Рождествено, расположенном между двумя его усадьбами, он за несколько лет построил три школы, двухэтажную больницу на 80 коек, общедоступную библиотеку и частный театр для селян, «на котором у него играли Варламов и Давыдов», знаменитые актеры того времени⁷⁴.

Из восьми детей Рукавишниковых шестеро умерли молодыми; в живых остались только Василий и Елена, самая младшая. Это была нежная, робкая, умная женщина; нервная и чувствительная, она казалась сыну более сложной натурой, чем его всегда невозмутимый отец. Очевидно, два соседствовавших семейства долгое время тесно общались между собой: по рассказам, старший брат В.Д. Набокова, Дмитрий, также просил руки Елены⁷⁵, но об ухаживании за ней самого Владимира Дмитриевича известно очень мало. Они впервые встретились на рыбалке: он — крупный, удивительно статный, твердый взгляд, усы, и она — тонкая талия, «высокий зачес пепельных волос», красивое лицо, которое казалось мечтательным, почти печальным из-за опущенных уголков рта и слегка удлиненной, подвижной верхней губы.

В.Д. Набоков сделал предложение Елене Рукавишниковой во время велосипедной прогулки по дороге, круто поднимавшейся из Выры в деревню Грязно. На память об этом событии они позднее посадили на этом месте липу⁷⁶. 14 ноября 1897 года они обвенчались и поехали в свадебное путешествие во Флоренцию⁷⁷. Впереди их ждали двадцать пять лет на редкость счастливого брака.