"Танец дождя. По ту сторону психотерапии, или Книга о магической силе" - читать интересную книгу автора (Эрнест Цветков)

Глава 5.

" Он миру чужд был, все в нем было тайной" - так угадал его другой пророк, семнадцатилетний юноша Михаил Юрьевич Лермонтов. Что же скрывалось за этой, быть может, самой загадочной за последние два тысячилетия, личностью? Маска и унылая череда стереотипных мнений вряд ли сможет прояснить феномен человека, явившегося в историю под звучным именем - Наполеон.

Сказать о его блистательном военном и политическом гении с восхищенным придыханием "О! Великий Буонопарте!" - значит сказать ничего и ни о чем.

"Чудовещная помесь пророка с шарлатаном" - как отозвался о нем знаменитый историк Карлейль, в своей раздраженной откровенности звучит все-таки более эмоционально, но и этот выпад маститого англичанина, на который, словно дразня его, откликнулся император "Это было шарлатанство, но самого высшего полета", вряд ли способен прояснить ту потаенную меганику, которая двигала Наполеоном.

Чеканный образ длинноволосого мужчины с орлиным взором как нельзя лучше сочетается с экзальтированными излияниями по поводу неистовой храбрости корсиканца, не раз вдохновлявшей на подвиги солдат и офицеров. О его твердом характере и упрямой, несгибаемой воле ходят легенды, почти превратившиеся в нечто вроде эпических сказаний. И в них весьма лестно было бы поверить, если бы не признание самого Наполеона: "Часто хвалили силу моего характера, но я был мокрая курица, особенно с родными, и они это отлично знали; когда у меня проходила первая вспышка гнева, их упрямство и настойчивость всегда побеждали, так что, в конце- концов, они делали со мной все, что хотели".

Сентиментальный и чувствительный, как женщина, боявшийся каждого сквозняка, человечек, склонный к обморокам и слезливости, обладал такой магической мощью, которая и не снилась ни одному ныне сдравствующему колдуну или экстрасенсу.

"Как ни велико было мое материальное могущество, - говорил он, - духовное было еще больше. Оно доходило до магии".

Оно доходило до магии. В этой фразе может быть спрятан первый ключик к той дверце, за которой - вселенная по имени Наполеон.

На чем единодушно сходились все его современники - это на том главном, что отличало его лицо от других человеческих лиц - бесконечной задумчивости. "Что такое судьба? - пишет Мережковский в своей книге "Наполен человек". - Может быть, Наполеон сам никогда об этом не думал, но кажется, все его мысли уходили в эту глубину, где загадана людям загадка судьбы…".

В отроческие годы мрачный нелюдимый подросток вел дневник, где с дотошной скрупулезностью заполнял страницу за страницой своим аккуратным почерком. И только одна страница осталась чистой. На ней выведен лишь заголовок: "Святая Елена. Маленький остров. 1815 год". Это за тридцать восемь лет до того, как его нога ступила на скалистый берег своего последнего земного прибежища.

Видимо, уже в отроческой душе смутно шевелилось чувство собственного Пути, пусть пока неосознаваемое и непроявленное, но уже прорастающее сквозь темные пласты подсознания. Гете описал нечто подобное в своем "Фаусте": "Великое рождается во мне. Что? - Угадай".

А близко знавшие его, говорили о том, что "у него был род магнетических предчувствий своих будущих судеб". Да и сам углубленный в себя, рефлектирующий император, неоднократно касался в разговорах той части своих ощущений, что не может быть объяснена рационально: "У меня было внутреннее чувство того, что меня ожидает… Мой великий талант ясно видеть - это перпендикуляр, который короче кривой"…

И вот мы еще раз сталкиваемся в его словах со вроде бы небрежной оговоркой, которой, возможно, он сам придавал не слишком серьезное значение. Ясно видеть.Это его ясно видеть шло с ним через всю его жизнь, как дневную, так и ночную. Ведь недаром же он придавал такое огромное значение своим снам и сновидениям.

Вечером 24 декабря 1800 года готовилось покушение на первого консула при помощи "адской машины". В этот же вечер в опере давали Ораторию. Жозефина и несколько близких людей уговаривали Наполеона отправиться с ними, но тот упорствовал, лежа на своем диване. Его нежелание покидать дворец было настолько сильным, что его почти насильно одели и усадили в карету, где он почти мгновенно заснул. Ему приснилось, что жизни его угрожает опасность - будто он тонет в итальянской речке Тальяменто, и в тот же момент Наполеон проснулся от грохота страшного взрыва.

Он доверял своей Судьбе, и Судьба его хранила - в тот вечер он сел не в свою карету, и точно выверенный расчет террористов провалился. А вообще в самые ответственные, можно сказать, роковые, минуты Наполеон внезапно проваливался в сон, будто куда-то, зачем то уходил. Очень часто он повторял: "На завтра. Ночь приносит совет".

Перед самой битвой при Аустерлице, его великолепном триумфе, он настолько глубоко заснул, что его едва разбудили. В самом разгаре битвы под Ваграмом, в самый решающий момент, он приказал разостлать на земле медвежью шкуру, лег на нее и среди огненного шквала погрузился в сон. Проснувшись минут через двадцать, продолжал как ни в чем не бывало отдавать распоряжения.

Так и жил он, этот печальный гений, вобравший в себя все тайны мира, между сном и явью, словно в ином, одному ему ведомом измерении. И Рок вел его неисповедимыми для других путями. Но он-то, он, вверивший себя потусторонним силам, чувствовал его покровительство и защиту. "Привыкнув с семнадцати лет к пулям на полях сражений и, зная всю беспомощность предохранения себя от них, я предоставил себя во власть моей судьбы". И дальше: "Вы боитесь, что меня убьют на войне? Я чувствую, как что-то толкает меня к цели, которую я и сам не знаю. Как только я достигну ее и стану бесполезен, атома будет достаточно, чтобы меня уничтожить. Но до того все человеческие усилия ничего со мной не сделают - все-равно, в Париже или в армии". Вот вам и его, ставшая притчей во языцех, храбрость и целеустремленность - что-то толкало меня к цели, которую я и сам не знаю.

Нет, его бесстрашие - не бесстрашие человеческое и его упорство - не упорство человеческое. Подобно тому, как он живет во сне и яви одновременно, он одновременно обитает в мире этом и мире потустороннем! Только часть его жизни психологически мотивирована, а потому объяснима. Для объяснения же другой части средства человеческой психологии не подходят.

В сражении под Арсеном Император преподал небольшой урок своего мета-человеческого отношения к жизни и смерти. В мясорубке битвы один снаряд упал перед самым фронтоном колонны. Люди шарахнулись назад. И тогда Наполеон шпорами заставил приблизиться свою лошадь к дымящемуся снаряду и остановил ее над ним. Бомба взорвалась, и лошадь повалилась с распоротым и изуродованным брюхом. Через некоторое время сквозь клубы дыма и пыли появился невредимый Наполеон, пересел на другую лощадь и спокойно поскакал к другим позициям.

Отважный человек тот, кто способен перебороть свой страх. Наполеону нет необходимости перебарывать свой страх, потому что он просто-напросто не может его испытывать. Он знает, что Судьба даже его не ведет, а несет на руках.

"Мария- Луиза была необычайно удивлена, -рассказывал Наполеон, - когда она увидела, как мало мер безопасности я принимаю против возможных покушений на меня. Когда она увидела, что у меня во дворце нет часовых, что они стоят только на улице, что всюду двери открыты, что в моей спальне нет ружей, ни пистолетов, она воскликнула: "Вы не принимаете и половину тех мер, какие принимает мой отец". - "Я слишком фаталист, - ответил Бонапарт, чтобы принимать меры против покушений на мою жизнь".

Почти тоже он ответил и доктору О`Мира на его вопрос: "Вы фаталист?" - "Разумеется. Как турки. Я всегда им был. Нужно слушаться судьбы". И прибавил: "Что написано, то написано наверху".

Этот свой фатализм и веру в неотвратимое влияние рока он сумел внушить и своим солдатам. Он вызывал восхищение, но еще больше - любовь. И эта любовь доходила до почти обожествления. Прошедшие сквозь огонь и воду, закаленные вояки "не умели отличить его от Сына Божьего". "Холодно тебе, мой друг?" - спросил Наполеон старого гренадера, шедшего рядом с ним на Березине, в двадцадиградусный мороз. "Нет, госудаоь, когда я на Вас смотрю, мне тепло!" - ответил тот. В него были влюблены одинаково и женщины и мужчины. И такую любовь к себе не мог вызвать просто человек, ибо любившие его мужчины далеко и отнюдь не были гомосексуалистами. И сила его внушения значительно превосходила силу человеческую: "Очи колдуна, пронизывающие голову" - так отозвался о нем Ипполит Тэн. Совсем в другом месте другой человек, ничего не имеющий общего с просвещенным царедворцем, бельгийский крестьянин, оказавшийся проводником Наполеона на поле Ватерлоо, высказался столь же определенно и не менее образно: "Если бы даже лицо его было циферблатом часов, духу не хватило бы взглянуть, который час".

Сам Император связывал силу магии с силой внушения. Сама его душа была магией. Примером тому может послужить хотя бы известный эпизод ареста Наполеона. Английские адмиралы, которые должны были отвезти Наполеона на Святую Елену, были приняты им в каюте. Император оставался неподвижен и безмолвен. Наконец лорд Кич, словно на что-то решившись, подошел к Наполеону и взволнованно прошептал: "Англия требует Вашей шпаги". Рука Наполеона мгновенно скользнула на рукоятку оружия. Его единственным ответом был неподвижный пронзительный взгляд, исполненный сверхчеловеческой властности. Английский лорд был поражен, и адмиралы, низко поклонившись, покинули каюту, не проронив ни единого слова.

Одна из приближенных к наполеонову двору рассказывает: "Вдруг я встретилась с двумя страшными и пронзительными глазами, которые в течение нескольких минут не покидали моих. Наполеон Бонапарт глядел на меня.

– Ваш отчим взглянул на меня, - сказала я мадемуазель Гортензии.

– Вы испытываете мучительное чувство, которое эти глаза вызывают во всяком! Каждый раз, когда он смотрит на меня, я испытываю то же самое".

Эти глаза ясновидца пронзали человеческую душу, высвечивая ее подноготную. Он великолепно и глубоко знал человеческую природу. Не от того ли он все время был печален и задумчив?

Многое, очень многое было у Наполеона того, что могло быть и у Иисуса. Даже его слова, сказанные союзникам на Св. Елене, напоминают хорошо знакомую и грустную историю: "Вы не знаете людей. Знать, судить людей трудно. Знают ли они сами себя. И потом, я был больше покинут, чем предан; слабости вокруг меня было больше, чем измены; это - отречение Петра; раскаяние и слезы могут быть близки к нему".

Однако, и здесь было бы нелепо впадать из крайности в крайность, как делали те, кто думал, что он есть предтеча Христа Грядущего или те, кто называл его "Апокалипсическим зверем".

Был ли он, этот человек не от мира сего - князем мира сего? Нет, точно также как не был он и вновь воскресшим Сыном Божьим.

"Наполеон - существо демоническое" - говорил Гете, вкладывая в понятие "демон" языческий смысл: не бог и не дьявол, а некая потусторонняя сила.

И эта сила питала его гений.

Сам Наполеон и вывел "квадрат гения", сущность которого заключается в равновесии ума и воли, где основанием квадрата является мужество и воля, а его вершиной - ум.

Формула вроде бы несложная, но в то же время за ее геометрической простотой скрывается сокровенный смысл потаенной правды о человеческой душе.

Многие современные люди страдают синдромом или "комплексом Гамлета", проявляющимся как раз разрывом между волей и умом. В таком случае субъект либо впадает в созерцательность и теряет связь с землей, либо становится марионеткой своих собственных действий, оторванных от разумных предпосылок. Подобная расщепленность порождает болезненное состояние, исподволь разрушающее характер. А,как известно, характер - это судьба.

В этом плане Наполеон обладал удивительной целостностью своей натуры, и поистине дух его был настолько могучим, что создавалось реальное впечатление, будто он проступал сквозь его физическое тело. А "с телом моим я всегда делал все, что хотел". Он никогда не лечился, и даже при осаде Тулона, где заразился от убитого канонира, место которого он занял у пушки, злокачественной часоткой. Вид смертельно больного человека и его исхудавшая, почерневшая фигурка, проявляющаяся среди пламени и дыма, вызывали трепет и жалость у санкюлотов - головорезов, и те кидались в огонь за ним: "Лучше самим умереть, чем видеть, как умрет больной мальчик!".

И в дальнейшем, будучи уже первым консулом, а затем и Императором, работал по восемнадцать часов в сутки, поражая своей выносливостью окружавших его. Он не знал усталости подобно тому как не знал страха. Дух не может уставать, утомляются лишь тело и душа.

Работала беспрестанно и его Судьба, постоянно куда-то зовущая этого человека, чей взор и так был обращен в темные недра Рока.