"Черный саквояж. Куклы из космоса (сборник)" - читать интересную книгу автора (Булычев Кир, Малов Владимир Игоревич)

1

На южном берегу Азовского моря воды мало, и удобств для отдыхающих нет. Иначе бы давно застроили эти места пансионатами и санаториями. Может быть кому-то это бы понравилось, а я рад, что наши места довольно пустынны. Если мне очень захочется цивилизованной жизни, я всегда смогу сесть в автобус и доехать до Керчи, или до Симферополя. Это не значит, что я нелюдимый анахорет, прячусь от человечества. Просто не люблю толкотни. После десятилетки я пойду в мореходку. А может быть в университет, на исторический. То есть еще в прошлом году я был убежден, что пойду в мореходку, а этой весной к нам, на мыс Диамант, в километре от поселка, приехала экспедиция профессора Манина и круто изменила мою жизнь. Кстати, это относится не только ко мне, но и к Макару Семенцову из моего класса. Он вообще не хотел идти в институт. У него масса концепций. Одна из концепций относится к паразитизму. И звучит так: если ты имеешь возможность отрабатывать долг обществу, начинай это делать как можно скорей. Впрочем, у Макара есть жизненные обстоятельства. Если у меня мать бухгалтер в совхозе, сестра уже работает телефонисткой и отец присылает деньги, то у него только отец, инвалид, почти слепой. Отец-одиночка, редкий случай. И лет с десяти Макар тянет на себе все хозяйство.

Я рад, что у нас здесь вольно. Можно пройти десять километров по степи и не встретить ни одной души. За соленым озером подняться на высокий пологий холм, где остались каменные плиты древнего татарского кладбища, потом узкой лощиной, где растет несколько старых тополей, добраться до заброшенной армянской часовни, за которой кусок обвалившейся стены. Наши археологи ездили к этой часовне и так и не столковались, кто строил стену. Манин думает, что она осталась от генуэзцев, а Борис уверен, что ее построили готы. Удивительный у нас край. Кто только здесь не жил. Наш поселок Ключи тоже старый. Говорят, что его основали при Екатерине, то есть в восемнадцатом веке, когда Крым присоединили к России и поселили тут солдат-инвалидов. Солдаты научились ловить рыбу, ее тогда в Азовском море было много, стали разводить виноград и давить вино. А Ключами поселок назвали из-за источника. Он испокон века бьет из-под скалы. Это место обложено хорошо отесанными плитами. Лет пять назад неподалеку пробили артезианскую скважину. Только ошиблись. Скважина работает неравномерно, а в источнике воды убавилось. Типичный случай нарушения баланса в природе. Так что у нашего поселка так и не появилось возможностей вырасти и обзавестись санаторием или заводом. Зато тихо, свободно.

А вот Томат недоволен. Я еще вчера, во время очередного спора, сказал своей сестре, Люсе: Если не нравится, чего приезжает третий год подряд? Разумеется, Люся отвечать мне не стала. Соврет — я начну смеяться, скажет правду — умрет от стыда. Дело в том, что Люся до сих пор надеется, что этот Томат на ней женится. Честное слово! Ну хоть бы он дал ей понять, насколько пусты ее глупые надежды. А он хитрит. Ему куда выгоднее жить у нас под видом почти жениха. И мать покормит, и Люся бельишко постирает. Только я никогда и ничего для него делать не буду. Это вопрос жизненных принципов, потому что Томат — дутая величина, а я не выношу лжи. Простите, но это так.

Разумеется, в свете истории, которая произошла в последние дни, мои слова могут показаться кокетливым бредом, притворством и лицемерием. Я выступал в ней последним лжецом и подонком. Но разве не бывает так, что человек, который не выносит кипяченого молока, вынужден глотать его, чтобы не расстраивать любимую бабушку? Со мной такое было, в детстве.

Я не знаю, с какого момента вести отсчет этой истории. Может быть с весны. Может с приезда Томата, Так как весна была раньше, я начну с нее.

Манин приезжал сюда прошлым летом, но меня в то время в поселке не было. Я устроился в строительный отряд и уехал на два месяца в Таганрог. Мне было четырнадцать лет, но выгляжу я на все шестнадцать из-за акселерации. Так вот, Манин приезжал на разведку и решил, что они будут копать городище на мысе Диамант, возле которого, спускаясь к морю, и разместился наш поселок. Мыс Диамант вдается довольно далеко в море и обрывается к нему почти стометровым обрывом. Из травы там высовываются углы каменных плит, а внизу под обрывом, который море понемножку размывает, иногда можно найти обломок кувшина или даже монеты. У меня долго лежал довольно красивый обломок амфоры — размером с две ладони. На нем был нарисован почти белый сатир с копытами, он гнался за нимфой, к сожалению, ее голова была за пределами обломка. Люся подарила этот обломок Томату еще в прошлый приезд и мне ничего не сказала. Я может и забыл бы о нем, если бы не Манин. Когда весной появилась экспедиция, Манин спрашивал, нет ли у кого в поселке вещей с мыса Диамант. Некоторые принесли. Я тоже хотел принести, но обломка не было. И тогда Люся сказала, что подарила Томату. Думала, что мне не нужно. Можете представить, какую сцену я ей устроил.

Наверное было бы романтичней, если бы экспедиция жила в палатках над морем. Но они предпочли снять здание нашей восьмилетки. Там поставили раскладушки.

Разумеется, мне хотелось поработать на раскопках. Я люблю читать исторические книги и всегда интересуюсь нашим прошлым. Так что для меня приезд экспедиции был везением. А то, что Манин набирал рабочих — стало везением номер два. Ну из кого ему было набирать рабочих в нашем не очень многолюдном поселке? Разумеется, из старшеклассников. Так мы и попали на раскопки Тавманта. Правда, я вам должен сказать, что даже Манин не уверен, Тавмант мы копаем или нет. В Крыму еще много загадок, особенно когда это касается античных времен. Какой-нибудь Херсонес или Пантикапей известны из весь мир, да и тогда тоже были известны. А вот небольшие городки, разбросанные по берегам Черного и Азовского морей, порой не попадали в исторические труды. Или если попали в Перипл, это что-то вроде лоции, их не так уж легко определить. Тем более мы уже в первые недели обнаружили, что верхние слои городка относятся к периоду хазарского каганата, а люди ушли оттуда только к концу десятого века. В общем, сказочно интересная работа. И люди мне понравились. Мне с ними было хорошо.

Я понимаю, приезжает на новое место коллектив. В нем старые знакомые, ученые, много студентов-историков. У них общие интересы, они и в Москве знакомы. Поэтому рабочие, такие как мы, обычно остаются в стороне. Например, Солодко, из соседнего дома, она отработала свои часы и спешит на огород или по дому заниматься. Для нее это только приработок. Но, что касается нас с Макаром, получилось иначе. Сначала я сблизился с Борисом, потому что мы друг другу понравились. Хотя он и кандидат наук, но в нем есть молодость души, если вы меня понимаете. Макар не так быстро сходится с людьми, как я. Может, это из-за разного физического развития. Я играю за район в баскет и стометровку проплываю со скоростью вельбота дяди Христо. В общем у меня нет комплексов. А Макар держится только на чувстве собственного достоинства. Он толстый и мягкий. И близорукий. Ну прямо чудак-ученый из романа. Что ему помогает жить на свете — это его талантливость. Он удивительно талантливый человек, иногда наши преподаватели просто разводят руками. Но при том он невероятно стеснительный и поэтому бывает очень грубым. Понимаете? Так вот, я через две недели стал в экспедиции своим человеком. Костя, где ты? Костя, сгоняй за пивом на «рафике» (у меня юношеские права). Костя, достань лодку, вечером в море пойдем… Костя здесь. Костя там, но я не обижаюсь, потому что ничего обидного в этом нет. Я сам себя так поставил. Да они и не обижают. В конце концов я могу большинство студентов положить на лопатки в сорок секунд. Это ничего, что я такой худой. Возрастное. Когда мне не хочется возвращаться домой и глядеть на Томата и слушать его банальные речи, я остаюсь в школьном здании ужинать, потому что вечером начинается самое интересное. И песни под гитару, и споры и даже танцы. И еще лучше, если разговорится Манин. Совсем необязательно он говорит об археологии. Знаете, он из тех людей, которых все волнует. Он и о летающих тарелочках будет рассуждать и об охране природы и о литературе. Его выдвинули в члены-корреспонденты и может быть изберут. Я бы его давно избрал, хоть он и сравнительно молодой.

Макар поначалу в экспедиции не задерживался. Прямо с раскопа, не заходя в школу, шагал домой клепать свой телевизор. Он вроде бы придумал принципиально новую схему, какой еще нет ни на одном заводе. Не знаю, что у него выйдет, но времени он потерял на это — месяцев семь. Если настойчивость — свойство таланта, то Макар — самый талантливый человек на Азовском море. И самое любопытное то, что это не только мое мнение. Его разделяет со мной Игорь Маркович. Игорь Маркович Донин — это новое лицо в нашей экспедиции и личность таинственная. То есть он таким мне показался сначала. Представляете, недели через две после начала, работы, когда мы только-только сняли хазарский слой и пошли на антику, приезжает крытый фургон. День был жаркий, парило, море казалось свинцовым, а небо словно выцвело. Работать не хотелось, в раскопе было душно и пыльно. Поэтому, когда приехала машина, мы все полезли наружу.

Из кабины вылез очень высокий изможденный человек в темном костюме и при галстуке — самое нелепое сочетание, какое только можно придумать. Этот человек постоял под раскаленным солнцем, всматриваясь в пыль. И тут из раскопа вылетел наш круглый маленький, крепкий Манин, в майке и шортах, понесся по солнцу к машине с диким воплем:

— Игоречек! Игореночек, Игорюшка, ты мой спаситель, я тебя люблю!

Изможденный человек сделал два больших шага вперед и принял нашего профессора в объятия. Голова Манина утыкалась в живот Игоречку и тело сотрясалось словно от рыданий. Потом из раскопа вышел сутулый Борис, поправил указательным пальцем очки на переносице и спросил:

— А как же ты нас нашел?

— Ах, не говори, — сказал Игоречек печальным голосом.

Так в нашей экспедиции и появился Донин с его машиной. Машина занимала весь фургон, ее разместили в пустом школьном гараже. Отец дяди Христо, Константин, стал сторожем при гараже, а монтировали ее сам Игоречек и его техник по прозвищу Кролик, тяжелоатлет с красными глазами и всегдашним желанием улечься в теньке и заснуть минут на шестьсот.

С приезда машины жизнь моего Макара изменилась. На второй день он заглянул в гараж, потому что у него нюх по части всякой техники, и там остался. Я теперь даже не знаю, спит он когда-нибудь, ходит ли домой — он превратился в придаток той машины. Но не в бесполезный придаток, а в самого главного человека. Кролик теперь может спать спокойно — машина в надежных руках. Сам Игоречек говорит, что ему сказочно повезло. Найти пятнадцатилетнего технического гения в деревне Ключи — это и есть сказочное везение.

Макар — человек немногословный, сам о себе ничего не рассказывает. Но если бы у меня были комплексы, я бы убил его из ревности. После Манина Макар стал самым популярным человеком в экспедиции. Тут у нас, в прошлую пятницу приезжала корреспондентка из Симферополя написать о перспективах раскопок, что мы найдем в этом сезоне. Сама задача нелепая — если бы мы знали, то не искали бы. Манин ее уверил, что надо писать не о раскопках, а о Макаре. Только корреспондентка не оценила хитрости нашего профессора, который боится корреспондентов, и всерьез написала целый очерк о Макаре, начиная с его успехов в первом классе. Правда, она больше домыслила, так как от Макара монологов не добьешься.

Поэтому в событиях прошлой пятницы Макар сыграл очень важную роль. Тем более, что Кролик, извините за выражение, запил и из фургона не вылезал. И основная тяжесть подготовки нашей установки выпала на Игоречка с Макаром.

Следовательно, мы имеем деревенского гения Макара, меня в роли всеобщего друга и прислуги за всех, Игоречка, Манина, двадцать студентов и столько же рабочих из нашего поселка. И имеем Томата. Тут Томат и выходит на сцену.

Томат появился в нашем доме в позапрошлом году.

Появился он в своих «Жигулях» второй модели, подтянутый и страшно скучный. Он умудрился с первых же слов внушить полное доверие моей матери, трепетание чувств в Люсе и неприязнь во мне.

Все в нем нормально. Бывает же такой нормальный человек. И зубы у него целы и глаза не косят и печень не беспокоит. Он сразу сообщил моей матери, что родом он из Подмосковья, по профессии экономист с заграничными перспективами, машину купил на собственные сэкономленные деньги и намерен отдыхать в нашем поселке, так как слышал от надежных людей о нашем целебном воздухе и море, а также узнав о нашей здесь дешевизне на фрукты и овощи. К нам его направили из крайнего дома, так как у нас пустует комната, а мы нуждаемся в деньгах. Он же нуждается в приведении своего тела в бодрое и загорелое состояние (без излишеств, ни боже мой!), отличается добрым нравом, тихим характером, не употребляет спиртных напитков, притом холост и ищет жену из хорошей семьи и с положительными душевными данными. Моя мать была сражена этими сведениями, будто ей предложили сдать комнату ангелу небесному.

Самое обидное, что при всей моей ненависти к этому человеку, я ничего не могу сказать о нем плохого. Томат гладок, ему лет тридцать, он спокоен, в самом деле не пьет и не курит и не терпит, когда в его присутствии это делают другие, он обожает эстрадную музыку, но не современную, а с опозданием лет на десять-тридцать, ночью не храпит, ловит рыбу на удочку и отдыхает изо всей силы. Отбыв у нас месяц, он уехал обратно на своем сверкающем жигуленке с тремя запасными колесами, прислал нам поздравления к седьмому ноября и новому году, а потом заявился вновь, на следующее лето. И в третий раз — на той неделе.

Больше всего на свете я боюсь, что он в конце концов женится на Люси и будет жить в нашем доме, или увезет Люси в свое Подмосковье. Люси не красавица, но привлекательней ее я девушки не знаю. Даже студенты из экспедиции со мной совершенно согласны, а они в Москве видели всяких девушек.

Люси неглупый человек, все понимает и сомневается, но общественное мнение поселка ее уже выдало замуж за Томата и она тоже с этим смирилась. Жалко мне ее смертельно, но поймите — в нашем поселке с женихами просто катастрофа, не ехать же ей в Симферополь в поисках семейного счастья, если она любит Ключи и хочет здесь жить, а в то же время ей уже двадцать два года, критический возраст, почти старая дева.

Томатом я его зову по простой причине. У него фамилия — Пасленов, а помидоры относятся к этому семейству. И щечки у него красные, вот-вот лопнут. Видите, как я его не выношу. И наверное прав Макар, который утверждает, что я не люблю его не за объективные отрицательные качества, а потому что на каждую мою отрицательную черту у Томата есть положительная. Все мои минусы в сумме не дают плюса, а все его плюсы превращаются в такой огромный плюс, что он для меня как флюс (каламбур — игра слов).

Но есть у Томата одно отрицательное качество, я его именую вещизмом. Он обожает вещи. Разные. Особенно свои. Он обожает свою машину, она у него лучшая в мире, он обожает денежки, он обожает наш поселок, потому что он в нем отдыхает и очень дешево, он, боюсь, обожает и мою сестру. Только решить вопрос о женитьбе он не может так вот сразу, за три года. Я думаю, он еще лет пять у нас постолуется, а потом или женится или найдет себе другое тихое недорогое место.

У него, как у человека бережливого, скажем даже жадного, есть удивительное умение хвалить свои вещи. Вот он привез с собой пластинку ансамбля «Абба». Большой диск. Дефицитный. Говорит, что купил его в Орле и переплатил три рубля. Все может быть. Он привез эту пластинку в подарок Люси, но как и все свои подарки (а их накопилось уже штук пять) он бережет так, будто от их порчи с ним случится инфаркт. В прошлом году привез банку французского крема, самого лучшего, по его словам. А сейчас приехал и спрашивает: «Как мой крем, пользуешься?» Люси покраснела и отвечает, что крем весь кончился. Вы бы видели его физиономию. Он, наверное, думал, что Люсенька будет всю зиму этот крем нюхать и только. Люси так смутилась, что принесла ему пустую баночку. Он долго вертел ее в руках, будто удивлялся, какая Люси транжирка, она чувствовала себя преступницей, но молчала. А он ничего больше не сказал, только взял пустую баночку с собой на море, там ее тщательно вымыл и чистенькую поставил на полку в своей комнате.

Раз вы теперь понимаете, какой человек Томат, то тогда понятней будет мое смертельное легкомыслие.

В общем, в четверг вечером, как раз перед тем как проводить испытание установки Игоря, был день рождения у Шурочки Андреевой. Она аспирантка у Бориса, милое создание, только мне совсем не нравится, потому что шумна и жутко разговорчива. Мы в экспедиции решили, что устроим большой праздник, Манин не возражал, а я думал, что бы такое сделать для ребят, и потом притащил им целое ведро черешни, а когда уходил из дома, увидел, что пластинка лежит прямо на столе, наверное, Томат любовался ею перед уходом с Люси в кино. И я решил ее прихватить. Все равно будут танцы, а пластинок всего пять штук и все надоели.

Вечер прошел неплохо. Тем более, что была очень хорошая погода, а назавтра предстояло испытание машины Игоречка и Макар с утра не вылезал из гаража, его даже на праздник еле приволокли. Так что настроение у нас было приподнятое, как перед запуском в космос. Это не значит, что все мы в тот момент представляли, как работает машина — Манин и Игоречек люди, как ни странно, суеверные и оба, как оказалось, боялись, что опыт провалится, хотя в Москве его уже ставили много раз.

Шурочка танцевала со мной и уговаривала меня поступать в Москву на истфак. Она, как всегда, говорила без умолку, черные завитые химией волосы падали ей на лицо и она все время надувала щеки, чтобы отдуть локоны в сторону. Вообще-то она была очень милой. Это вопрос не личной моей привязанности. Хоть я и акселерат, мне еще только пятнадцать лет и женский вопрос меня практически не волнует.

Потом Манин, Игоречек и конечно же Макар скрылись в гараже и там колдовали, но меня это мало интересовало. Мне было хорошо. И было бы еще лучше, если бы не эта пластинка. Я вдруг представил, что Томат вернулся из кино и сразу бросился искать пластинку, а ее нет. Представляете, что тогда поднимется за скандал! Тихий такой скандал, вежливый, лучше утопиться! Я сидел и смотрел, как неосторожно эту пластинку ставят на проигрыватель, но взять ее и унести было неловко. Не могу же я показать, что боюсь какого-то Томата.

Но все на этом этапе обошлось.

Часов в одиннадцать Манин, вернувшись из гаража, приказал нам расходиться, потому что подъем в семь, а в половине восьмого всем приказано быть готовыми к эксперименту.

Я с облегчением забрал пластинку, сунул ее в конверт и, позвав Макара, пошел домой. Мы с Макаром живем недалеко друг от друга, на другом от школы конце улицы. Светила луна, было тихо, даже собаки не брехали.

Макар молчал, был погружен в мысли. Я спросил его, нравится ли ему Шурочка, он даже не понял моего вопроса.

— Игорь Маркович обещал меня взять к себе в институт, — сказал он и я понял, что любые разговоры с этим чудаком обречены на провал.

Сами понимаете, я свою улицу знаю как пять пальцев. Я могу пройти по ней с завязанными глазами в любое время года. И знаю на ней каждую рытвину.

— Ну ладно, — сказал я, — с тобой каши не сваришь.

— И вообще, — ответил Макар, который оказывается запомнил мой вопрос о Шурочке, — как ты можешь задавать вопросы о Шурочке, если завтра ты умрешь.

Если бы он при этом улыбнулся или еще что, я бы так не удивился. Но он сказал это неожиданно и так серьезно, что я споткнулся о колоду, лежащую у ворот дяди Христо, и полетел вперед, приземлившись точно на пластинку, и в ночной тишине поселка услышал, как она раскололась. Я лежал в ужасе. А он остановился надо мной и смотрел на меня сверху. И я глупо спросил:

— Почему умру?

— Потому что, — ответил он спокойно. Как будто и не заметил, что я лежу на земле. — Ничего подобного ни ты, ни археология еще не видели.

И с этими словами он повернулся и пошел через дорогу к своему дому.

А я, про себя проклиная его последними словами, поднялся, поднял превратившуюся в кучку осколков пластинку и побрел домой, моля бога, чтобы Томат еще не вернулся из кино.

Из кино он вернулся, но уже лег спать и вежливо аккуратно посапывал в своей комнатке.

Я прошел к себе, спрятал разбитую пластинку под кровать и лег спать. И даже, несмотря на мое расстройство, сразу заснул.