"Преступники и преступления. Законы преступного мира. Побеги, тюремные игры" - читать интересную книгу автора (Кучинский Александр Владимирович)Раздел I Питерский крестХлебобулочный мятежСпецдонесение ГУИД МВД России: Угрозу взрыва не преувеличивали. Как тротил попал в камеру № 945 — едва ли не самый болезненный вопрос во всей этой истории. Поговаривают, что тротиловую «колбаску» в «Кресты» пронес вместе со своими личными вещами заключенный Гамов, переведенный из Ломоносовского следственного изолятора. О разрушительных замыслах Гамова можно было лишь гадать. Идея взорвать тюремные ворота родилась в душной, переполненной камере тогда, когда о тайной «колбаске» узнал сокамерник Бабанский, бывший армейский минер-подрывник. Глубокой ночью, горячо дыша в угреватое лицо Гамова, он шептал: — Доверься мне. Рванет — будь здоров. Главное — неожиданность. Я в армии такие хреновины мастерил, что закачаешься. В эту ночь Гамова и так качало на своей казенной кровати безо всяких «хреновин». Оставаясь в «Крестах» и ожидая срок за убийство, он спешил на тот свет. Полгода назад Гамов опустил дубовую доску на голову пожилого рецидивиста из Стрельни. Воровская голова не выдержала и раскололась. Милиция искала убийцу две недели. И не только милиция. На третий день заключенному Гамову передали по тюремному телеграфу, чтобы он обратился за помощью в бюро ритуальных услуг и заказал добротный сосновый гроб. Опасаясь, что Гамова действительно могут придушить в Ломоносовском допре, тюремная оперчасть переводит узника в «Кресты». Судя по всему, вместе с Гамовым перекочевала и тротиловая шашка, припрятанная на крайний случай. Этот случай представился 23 февраля… Душа зека не смогла обрести покой даже в старейшей питерской тюрьме. Гамов почти не сомневался, что в зоне, куда его вскоре упекут слуги Фемиды, он будет здравствовать недолго. Сокамерник Бабанский, которому он доверил свое горе, с минуту молчал, затем молвил: «Лучше бы ты грохнул мента». При этом голос чуткого Бабанского дрогнул так, будто бы он беседовал с умирающим онкобольным. Ворочаясь на тюремных нарах и щупая зашитую в матрац «колбаску», Гамов думал о побеге. Во сне ему виделись тюремные ворота, летающие над плацем, словно дельтаплан, грузовики с тротилом и Бабанский в форме капитана внутренней службы. Утром Гамов отдал камерному другу тротиловую шашку. Бывший сапер Бабанский желал пуститься в бега с не меньшей охотой. В его следственном деле значилась 117-я статья, которая полностью хоронила какой бы то ни было лагерный авторитет. Зек сидел за развратные действия в отношении несовершеннолетней. «Снял на рынке телку, — с горечью вспоминал Бабанский. — За десять баксов уболтал ее „сыграть на саксофоне“. Пошли в подвал. Там я и разгрузился. Когда же пришло время платить, меня жаба начала душить — спасу нет. Иди, говорю, коза драная, отсюда, пока еще трамваи ходят. Сказал и вышел из подвала. А соска эта прямиком в милицию пошла, заявление на меня накатала. Дескать, я, угрожая ножом, трахнул ее в извращенной форме. А девке едва пятнадцать стукнуло». Бабанский выходил на финишную прямую к «петушиному углу». В любой момент урки могли переселить его к параше. Та же участь грозила и Гамову — истребителю рецидивистов. Друзья по несчастью решили бежать после Нового года. Но побег из «Крестов» они бы вдвоем не потянули. После долгих колебаний и ночных совещаний в план тайной акции решили посвятить пахана камеры — Васю Кутаса, трижды судимого за разбой. На мозгах Кутаса матушка-природа явно сэкономила, что однако не мешало пахану хозяйничать в камере. Многим запомнилось его прибытие в камеру № 945. Порог переступил двухметровый амбал с шрамом через все лицо. Кутас прошелся вдоль кроватей, покопался в носу и вежливо разбудил зека, дремавшего на верхнем ярусе у окна: — Полежи, братуха, в другом месте… Отстаивать кулаками свое «паханство» Кутасу не пришлось. В камере зек быстро отыскал четверых корешей, и «кентовка», оккупировав дальний угол, начала чифирить. Вскоре выяснилось, за что на этот раз Вася угодил на тюремные нары. Вместе с напарником он вломился в пункт обмена валюты и, размахивая пистолетом, посоветовал кассиру уложить все деньги в дипломат. Когда налетчики с деньгами уже садились в авто, рядом завизжали тормоза, и чей-то голос приказал им положить руки на крышу автомобиля. Кутас выстрелил, практически не целясь. Пуля вошла милиционеру в плечо. В ту же секунду бандитов сбили с ног и минут пять щупали ногами ребра и печень. Адвокат Кутаса обещал приложить все усилия, чтобы налетчику дали хотя бы десять лет… Волнуясь и подергиваясь, Бабанский шепотом рассказал пахану о взрывчатке. Кутас накрутил на пудовый кулак майку Бабанского, притянул к себе и так же шепотом произнес: — Ты кто, сучара, провокатор? — Да в натуре, бомба, — продолжал шипеть сапер, барахтаясь в руках пахана. — У меня в матраце. Уйдем вместе, а? — Кто еще в доле? — Вон тот гаврик. — Шилом бритый? — Да. Это его взрывчатка. Кутас расслабился, отпустил майку и, глядя на стену, тихо приказал: — Марш на место. Завтра обкашляем. Кому-нибудь вякнешь — убью. На прогулке Вася начал совещаться с корешами. Все четверо были готовы бежать из тюрьмы. План побега разрабатывался больше месяца. Прежде всего решили «выломить из хаты» стукача. В тайном доносительстве уже давно подозревался некто Шпак, угодивший под стражу за торговлю наркотиками. Несмотря на это, братва не чинила над стукачом расправу: себе же дороже. Оперчасть могла затеять ответный террор, по десять раз на день перетряхивая камеру на предмет чая, карт, ножей и тому подобного. Нетрудно было представить глаза контролеров, выпоровших из матраца тротиловую «колбасу». В одну из ночей Шпаку подбросили в тумбочку чужой сахар. Услышав о пропаже, благородный «бугор» предложил всем, кто имеет совесть, добровольно открыть тумбочки. Совесть оказалась у всех. Зек, у которого уперли пять кусков рафинада, радостно узнал свой паек. Кутас сразу же свистнул: — Крыса на борту! Ну, гнида, готовься гарнир с параши хавать. Перепуганный насмерть Шпак сорвался с нар и стал колотить в дверь и орать благим матом. Он едва не упал на грудь контролеру и заголосил: — Забери меня отсюда. Мне сахар подкинули, а теперь убивают. Я дам показания по своему делу, только заберите. Прапорщик потащил зека коридором. Больше Шпак в камере № 945 не появлялся. Великолепная семерка начала готовиться к побегу. Кутас вновь собрал всех и приказал держать язык за зубами. «Каждый занимается своим делом, — предупредил он. — Вместе больше не собираемся». Средь бела дня пахан выломал прут из оконной решетки. Пока курочилось окно, трое зеков маячили у дверного глазка, закрывая Кутаса от любопытного ока. Из прута смастерили металлический крюк, которому уготовили роль «кошки». От простыней были оторваны полосы шириной 20–25 сантиметров и из них связана восьмиметровая веревка. Затем расплели чьи-то шерстяные носки и смастерили веревку для связывания «вертухая». Побег должен был стартовать в тюремном дворике. При выходе на прогулку беглецы атакуют дежурного контролера, связывают, отбирают ключи, открывают люк на вышку и выходят на крышу прогулочного двора. По крыше они пробираются к тому месту, где к тюремной стене вплотную примыкает жилой дом. Оставалось лишь спуститься по веревочной лестнице на крышу этого дома, затем достичь земли. План считался классическим и был лишен той разрушительной изюминки, которую предлагал вначале Бабанский. Взрывать тюремные ворота уже никто не собирался. Но у минера-подрывника все же кипела работа. Бабанский завернул растолченный тротил в фольгу из-под шоколада и приготовил запал из шариковой ручки, набитый спичечными головками. Эти детали были помещены в «корпус» — муляж ручной гранаты «Ф-1», который вылепили из черного хлеба. Две самодельные бомбы предназначались для показательного эффекта. Если бы случилась осечка, беглецы планировали захватить заложников, затеять переговоры и диктовать ментам свои условия. Под конец один из местных умельцев выточил из обувных супинаторов острые заточки. Побег назначили на 23 февраля 1992 года. Этот день Кутасу почему-то показался символическим. Накануне пахан строго предупредил камеру: — Завтра гулять никто не идет. Кроме нас семерых. Каждый должен найти повод. Для шутника или склеротика глоток свежего воздуха будет последним. Из рапорта сменного контролера Михайлова П.С: — Быстрее, что ты там возишься! — торопил Кутас зека, который отстегивал у лежащего охранника связку «проходных» ключей. Услышав истошные крики, дежурный по вышке посмотрел вниз и увидел валяющегося на полу контролера. Толпа зеков била его ногами. «Прекратить! Назад!» — заорал охранник. Он сорвал трубку прямого телефона и доложил дежурному по СИЗО об увиденном. В это время зеки уже открыли входную дверь на внутренней лестнице, которая вела на вышку. Первым бежал все тот же Кутас. Бандит раскраснелся и кричал, задрав голову: — Подожди минуту! Гости уже идут! Сейчас мы из тебя котлету сделаем! Возле люка беглецов ожидала первая неприятность: контролер Безухов заблокировал замок. Зеки долго возились возле двери, отделяющей их от вышки, но открыть замок так и не смогли. Кутас отчаянно ругался и бил кулаком по люку: «Нет! Только не это! Сволочи! Ублюдки! Взрывай все к чертовой бабушке». Бабанский уверенно закрепил на люке взрывпакет и поджег самодельный фитиль. В эти ответственные секунды пришел черед второму разочарованию. Набитый спичечными головками запал шумно вспыхнул, но не сдетонировал. Хлебная граната распалась на куски, которые догорали уже на полу. Кто-то истерически засмеялся. Красное лицо пахана стало багровым. — Ну, умник, вешайся, — Кутас приблизил к носу Бабанского кулак, который размерами почти не отличался от головы горе-пиротехника. — Все, братва. Бегом в корпусную! Берем ментов в заложники. Зеки бросились на первый этаж, в корпусную. Последним бежал бледный Бабанский. Дежурная по корпусу Тамара Акулова принимала по телефону сообщение с вышки, когда в кабинет ворвались три зека. Один из них по кличке Стасик (Игорь Станкевич) перепрыгнул через стул и со всего маху саданул кинолога Ярему, который уже успел закрыть в соседнем кабинете собаку, кулаком в шею. Кинолог опрокинулся со стула. Он судорожно открыл рот, но вздохнуть не мог. Два зека мигом присели рядом и начали связывать Ярему. Тот безучастно наблюдал за этой картиной. Стасик тем временем схватил дежурную за волосы и приставил к горлу заточку. — Будешь молчать — будешь жить, — сказал он. В комнату вошел Кутас. Он оглядел связанного контролера и дважды ударил его ногой в живот. За стеной лаяла овчарка. Стасик придвинул стул, усадил Акулову и, все еще прижимая к ее горлу нож, сел рядом. Убедившись, что стонущий кинолог из веревки не выпутается, и оставив рядом с ним Гамова, Кутас выскочил в коридор. Там уже трудились вовсю. В хозяйственной кладовке нашли лом и начали взламывать кабинеты. Впопыхах вооруженный ломом зек принялся за соседнюю комнату, где разрывалась собака. — Назад, — закричал Кутас. Он выхватил инструмент и лично открыл дверь тюремной оперчасти. Через минуту послышался страшный грохот. Это гнулся под мощными ударами сейф. Бабанский отыскал среди хозяйственного хлама второй лом и начал крушить очередную дверь. На пороге дежурной появился один из зеков. — Где оружие? Где городской телефон? — орал он в лицо Акуловой. Затем понесся коридором, забегая в открытые кабинеты, вытряхивая столы и срывая телефонные трубки. Все телефоны имели внутреннюю связь. Не нашлось на этаже и оружия. Вместо него Бабанский притащил откуда-то бутылку коньяка и литровую банку с самогоном. На радостный крик Бабанского выглянул даже Кутас, который уже расправился с металлической дверью сейфа: — Стволы? — Нет, водка! Пахан на миг задумался, затем, бросив вдоль коридора «Я сейчас подойду», вернулся в кабинет. Запылала картотека оперативной информации на 900 заключенных. В огонь отправились и бумаги, найденные в столах. Спустя пять минут зеки вновь собрались в дежурке, но уже со стаканами в руках. Самогон был очень крепким, и давно не пившие узники слегка зашатались. Как оказалось позже, спиртное тайно пронесли в корпус адвокаты и ухитрились передать его в камеру. Но охрана успела «прошмонать» зеков и изъять посуду, из которой не успели даже отхлебнуть. Пока беглецы допивали коньяк и самогон, «Кресты» оцепили бойцы конвойного полка. Об инциденте уже знал начальник тюрьмы С. Демчук, прибывший лично вести переговоры с террористами. В том, что придется штурмовать корпус и освобождать заложников, почти никто не сомневался. В центре внимания был Кутас, мелькающий в окне первого этажа и рассылающий всем угрозы. Все они строились на один манер: захмелевший предводитель обещал убить пленников и взорвать дежурку вместе с собой. Пахану суфлировал Бабанский, подкидывая умные выражения типа: «Мы требуем гарантий», «Отзовите спецназ», «Самолет с полным баком» и тому подобное. Наконец террористы решили изложить свои мысли и требования письменно. Корявыми печатными буквами они нацарапали на листе ультиматум и выбросили в окно. В письме значился полный атрибут обложенного террориста: семь бронежилетов, четыре автомата с запасными магазинами, восемь ручных гранат, шесть пистолетов Макарова, семь противогазов, пулеустойчивый автомобиль, деньги и наконец самолет. Где должен был приземлиться самолет — в питерском аэропорту или на тюремной крыше, — террористы не уточнили. Каждый из зеков считал своим долгом подойти к зарешеченному окну с выбитыми стеклами и вылить наружу поток брани. Не остался в стороне и Бабанский, показавший из окна кукиш и хлебную гранату, покрытую черной сажей. К тюрьме подтянулась пресса, кто-то уже установил треногу с видеокамерой. В разгар переговоров появилась съемочная группа Александра Невзорова, который намеревался пополнить здешней хроникой свои «600 секунд». К тюремной стене приставили лестницу, и Невзоров лично поднялся к окну, где виднелась мрачная полупьяная физиономия Кутаса. — Это абсолютно бессмысленно, — крикнул телеведущий. — Я вам серьезно говорю. Не надо! Это все кончится однозначно. Ну, что значит нет? Давай тогда другой вариант: вы отпускаете женщину, а к вам иду я… Кутас и Невзоров общий язык не нашли. Бандита больше интересовала многодетная мать, чем телеведущий, пусть и популярный. Спектакль затягивался. Террористы стали агрессивнее. Гамов сел в углу кабинета, обхватил колени руками и срывающимся, почти истеричным голосом завопил: — Нам всем кранты! Нас перестреляют прямо здесь! Им нельзя верить! Я не хочу умирать! — Завяжи фонтан, гнида! — подскочил к нему Кутас. — Не они, а я прикончу тебя! Вернувшись к окну, пахан заявил: если сейчас не прибудут автоматы и бронежилеты, он начнет убивать заложников. К этому времени сводный отряд специального назначения готовился к штурму. Начальник «Крестов» полковник Демчук опять подошел к окну: — У этой женщины — четверо детей. Четверо. Ты хоть это понимаешь? Мы не хотим ваших жизней, мы хотим ее спасти. Мы не хотим крови. Выпустите женщину… — Время идет, мент! — кричал сверху Кутас. — Через десять минут я взорву гранату. — Разрешение на вылет самолета в Швецию (зеки желали лететь исключительно к нейтралам. — Авт.) может дать только Москва. МИД уже сделал запрос в посольство, но ответ придет лишь через час. Потерпите еще час. Зеки перестали мелькать у окна. Судя по всему, они совещались. Вскоре они вновь начали приплясывать у решетки, размахивая столовыми ножами, которые нашли в кабинете. Каждый бил себя в грудь и обещал лично исполосовать заложников. Осмелевший Гамов публично клялся отрезать кинологу голову и выбросить в окно, Стасик грозился лишить Акулову ушей и носа. Внезапно Бабанский, жонглирующий хлебной '«лимонкой», увидел в толпе свою пассию. От спиртного он и так уже разошелся вовсю, а теперь устроил целый спектакль. — Таня, Таня, иди сюда! — истошно завопил зек, стараясь перекричать своих коллег по террору. — Куда? — Чтобы я мог тебя видеть. Видеть в последний раз. Я взрываю эту гранату, Танечка. Прощай! Прощай!!! Я любил тебя! — Не надо! Ведь ты же знаешь, что с мамой может случиться?! Бабанский на миг притих, потом с новой силой забился у окна. Стоявшие рядом с ним зеки, потрясенные не столько глубокой страстью, сколько амплитудой гранаты (бывший минер-подрывник махал ею самым угрожающим образом), слегка отпрянули. Голос Бабанского звучал уже в одиночестве: — Прощай, Таня! Я любил и люблю тебя. А ты еще молода, у тебя вся жизнь впереди. Ая… Я ухожу… — Убери гранату! Зачем ты это все делаешь? — Танюша! Прощай, лапушка! Я… Тут голос террориста дрогнул так, что у зеков внутри все похолодело. Стасик отобрал у Бабанского гранату, которую тот уже занес над собой. — Ты, это… Не пыли. Все испортишь. Отвали от окна. — Я никуда не уйду. Таня, я люблю тебя! — Да уберите вы этого психа! — выкрикнул кто-то из офицеров. . Тут вмешался Кутас: — Как можно остановить человека, который для себя уже все решил? Он демонстративно положил руку на плечо плачущего Бабанского, как бы пытаясь увести «психа» в глубь кабинета. Тот продолжал надсаживаться: — А я плевать хотел! Я люблю ее. Таня, прости… Полковник, ты, я вижу, парень с головой. Чем быстрее ты выполнишь наши требования, тем быстрее все это кончится. Тем быстрее мы их отпустим. Понимаешь ты это, козел, или нет?! Педерасты! Вы все педерасты! Мы только через «лимонку» встретимся. Я не люблю тебя. — А жену? — Я людей люблю! Поняла? А жену не люблю. Она дура. Стрелка часов подходила к двум часам. План штурма уже был разработан, и камуфлированные бойцы начали занимать исходные позиции. Во двор тюрьмы въехали пожарная машина и «скорая». Два снайпера взяли под прицел окно на первом этаже. Переговоры вступили в свою последнюю стадию, которая была использована лишь для переброски бойцов. Для подготовки внезапной атаки пришлось произвести массу обманных маневров. Окна камер, которые выходили во внутренний двор, были облеплены стрижеными головами: зеки криком докладывали о всех перемещениях ментов. Стоит отметить, что скрытых подходов к комнате с террористами не нашли. Массивная дверь на внутреннюю лестницу 9-го отделения была закрыта. Пять штурмовиков затаились у двери, готовые по сигналу расстрелять замок и кувалдой вывалить тяжелую дверь. На оконную решетку одного из помещений первого этажа набросили крюк с тросом. Добротные стальные прутья, залитые в бетон еще в прошлом веке, можно было вырвать лишь рывком мощного автоагрегата. Им стал пожарный автомобиль, который вызвать подозрений никак не мог. Во дворе толпились родственники террористов. Мать Василия Кутаса плакала и умоляла непутевого сына сдаться. Налетчик лишь пробасил из окна: — Все, мать, хватит. Хватит, я сказал! Похоронишь меня в могиле отца. Все! Под конец переговоров конвой привел из камеры блатного авторитета Coco. Вор в законе лениво задрал голову и заорал: — Кончай шуметь, братва! Если пустите кровь — вас достанут даже в Швеции… Отпустите хотя бы бабу! Террористы дружно обложили блатного лидера бранью. Авторитет поморщился, вопросительно взглянул на полковника и молча пожал плечами. Тот же конвой увел Coco обратно в камеру. Из-за решетки слышались истерические вопли. Медлить со штурмом уже никто не решался. Атака началась с двух сторон — ОМОН врывался со стороны окна, спецназ — со стороны внутренней лестницы. Гамов, брызгающий слюной возле решетки и размахивающий ножом, внезапно замер, покачнулся и стал заваливаться назад. На его лбу появилось багровое отверстие с неправильными краями. Снайпер лежал на крыше гаража в сотне метров от окна. Зеки оцепенели. Акулова закричала. За дверями, ведущими на лестницу, раздалась длинная автоматная очередь: офицер спецназа выпустил почти весь рожок по периметру замка. Дверь не поддавалась. Не смогли ее сорвать и мощные удары кувалды. Оконную решетку смогли вырвать лишь с третьей попытки. Пожарный автомобиль ревел и дергался вперед. Трос рвался дважды, прутья гнулись, но все еще оставались на месте. В первые секунды штурма террористы были шокированы. Тесная комната, в которой находились девять человек (один из которых уже был трупом), наполнилась грохотом, пылью, пороховой вонью. Автоматные очереди крошили штукатурку на стенах, отрывали щепки с деревянного шкафа. «Черемуха», ворвавшаяся в комнату внутри газовых патронов, раздирала глаза. Стасик, стоявший ближе всех к Акуловой, поднял заточку и кинулся к женщине. Офицер спецназа, который держал под прицелом окно со стороны лестницы, дал короткую очередь. Стасик продолжал двигаться вперед, но уже мертвый. — Под стол! — закричал офицер. — Акулова, под стол! Корпусная скорее механически, чем осознанно рухнула на пол и поползла под стол. Решетка еще не поддавалась. Кинолог начал отползать в угол. Это заметил Кутас: — Не уйдешь, сука! Умрешь вместе с нами. Пахан сжал заточку и бросился к Яреме. В ту же секунду пуля по касательной обожгла ему голову. Кутас отлетел к стене, выпустил нож, схватился за голову и что-то заорал, но его никто не слышал. Трое зеков заспешили к дверям и выскочили в коридор. В комнате остался в добром здравии лишь Бабанский. Дрожа всем телом, он на четвереньках подполз к кинологу и приказал: — Ори, гад, во всю глотку! Останови бой. Я убью тебя, понял? Бабанский дважды ткнул заточкой в грудь заложника. Рука его тряслась, губы дрожали, глаза затравленно косились на входную дверь. Кинолог молчал. Зек завопил и вновь ткнул связанного контролера: — Ну! Кричи, сволочь! Умрешь же… Лежавший на боку Ярема перевернулся на спину, застонал от боли и послал Бабанского к черту. Тот завизжал и с размаху воткнул клинок в грудь пленника. Зек целился в сердце, но в последний миг кинолог успел повернуться, и удар пришелся в правую часть груди… Из показаний бойца ОСНАЗа (отряда специального назначения): Когда Ярему несли на руках к машине «скорой помощи», он еще был в сознании. Тридцатидвухлетний кинолог тихо стонал и пытался что-то сказать. Затем минуту помолчал и тихо произнес: «Положите меня на землю. Я хочу спать». В салоне сердце старшего сержанта остановилось. Спустя несколько месяцев в «Крестах» появилась мраморная мемориальная доска, которая посвящалась контролеру-кинологу, погибшему при исполнении служебного и гражданского долга. …Проткнув кинолога заточкой, Бабанский бросился к трупу Гамова, валявшемуся у окна, заполз под его ноги, решительно размахнулся и ударил себя заточкой в бок. От чрезмерного возбуждения он даже не почувствовал боли. В коридоре уже слышался топот. Первым в комнату влетел боец в серой форме. Он молниеносно обвел стволом все сваленные в кучу тела и бросился к столу, где без чувств лежала Акулова. За ОМОНовцем показался боец в защитном камуфляже. Навстречу ему внезапно рванулся Кутас с залитым кровью лицом и ножом в руке. Ударом приклада офицер отправил зека обратно к стене, перехватил вооруженную руку, вывернул и нанес удар коленом в локтевой сгиб. Нож отлетел в угол. Не выпуская сломанной руки, боец правой рукой схватил Кутаса за шею и с размаху бросил его на стол. Угол стола пробил грудную клетку. На пол бандит падал уже без сознания. Собственноручно раненный Бабанский тайком наблюдал за этой сценой. Теплая липкая кровь струилась по левому боку, но зек боялся даже шелохнуться. Человек в камуфляже нагнулся над ним. Бабанский затаил дыхание и вновь захлопнул веки. Он улавливал обрывки фраз, женские всхлипы, стоны… В одном из кабинетов под столом, завернувшись в одеяло, дрожал пятый зек. Он даже не пытался укрыться, а просто лежал и дрожал. Штурмовики с шумом ворвались в кабинет. В мгновенье ока стол отлетел в угол, в скулу террориста врезалась чья-то нога. Зека вырвали из одеяла, словно жабу бросили животом на пол, выкрутили за спину руки. '«Браслеты»' защелкнули так, что через две минуты он перестал чувствовать онемевшие руки. Из туалета вытащили еще двоих. Зеки прятались за унитазом и встретили бойцов с уже поднятыми руками. Ими вытерли пол и поволокли к остальной братии. Вся антитеррористическая акция закончилась в 14.31 и заняла девятнадцать минут. Кутас и Гамов скончались в реанимации. Брюшную полость Бабанского обработали, и через несколько дней тот уже давал показания по уголовному делу № 542909, которое прокуратура возбудила в день теракта. Бабанский валил все на Кутаса, зная, что пахан ныне способен вытерпеть все на том свете. Именно на Кутаса и легло подозрение в убийстве кинолога. Но очень скоро, после первых результатов судмедэкспертизы, версия начала рассыпаться. Судя по первичному воспроизведению событий, Бабанский упал до того, как снайпер «снял» Гамова. Совершить попытку самоубийства он мог еще до начала штурма. Заложница Акулова как свидетель была помощником неважным. Сквозь пелену шока она даже не пыталась уследить, кто в комнате падал, прыгал и резал. Женщина лишь заверила, что до начала штурма контролера никто заточкой не трогал. Стасик, убитый выстрелом с лестницы, успел добежать лишь до стула. Оказалась вне подозрения и тройка зеков, спешно выскочившая в коридор. Итак, оставался строгий и кровожадный пахан. Но в «убийцах» он оставался до тех пор, пока патологоанатом не провел вскрытие. По мнению экспертизы, при подобном касательном ранении головы Кутаса должен был хватить кратковременный паралич, который длился бы как минимум пять минут. Картину штурма «собирали» буквально по секундам. Наконец из химлаборатории пришло еще одно заключение, основанное на анализе групп крови: на заточке, вынутой из Бабанского, обнаружена кровь не только его самого… К тому времени Бабанского уже выписали из больницы. Зек проклинал тамошних хирургов, которые поставили его на ноги всего за сутки и выставили за двери как пациента, не нуждающегося в стационарном лечении. — Не возьмешь меня на пушку, командир, — сказал Бабанский следователю. — Я не подпишу ни одну из этих бумажек, а тем более какое-то несуразное признание. Неужели вы думаете, что я своими руками надену себе петлю на шею? Бабанского вновь водворили в камеру СИЗО, но на этот раз уже в одиночную. Иначе верные Coco и оскорбленные в лучших блатных чувствах урки могли бы помочь Бабанскому поскорей встретиться с Кутасом и Гамовым. В процессе всего следствия зек был внешне спокоен. Его душевное равновесие покачнулось накануне суда, когда ему дали почитать почти сто страниц обвинительного заключения. Он обвинялся по шести статьям, среди которых значились и организация побега, и умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Когда судебная коллегия по уголовным делам оглашала приговор, Бабанский дрожал. Его худшие опасения подтвердились… |
||
|