"Вызов Запада и ответ России" - читать интересную книгу автора (Анатолий Уткин)

Глава пятая На пути к катастрофе

Несмотря на контакты на протяжении нескольких столетий на межнациональном уровне, русские, если возможно такое обобщение, все же мало знали о Западе, а Запад — о России. Исследователи — и русские, и западные — признают это. Иммобилизм основной массы населения России затруднял знакомство, но Запад признает ограниченность и собственных усилий получить адекватное представление о России. Даже нация неутомимых путешественников и прирожденных исследователей — англичане — «никогда не были (пишет английский историк) в достаточной степени осведомлены о России и ее народе». В девятнадцатом веке самые фантастические представления России о Западе (и наоборот) исчезли, но на психологическом уровне переход от «странного к знакомому» так никогда и не был завершен.

Напомним, что с середины XVIII века позициями главного экономического партнера России овладела Британия, воспользовавшаяся благоприятными статьями торгового договора 1734 года — самого крупного и важного по тому времени для России. Примерно половину столетия британская торговля была важнейшей для России — несмотря на то, что в Семилетней войне Британия поддерживала Пруссию против России. Пользуясь благами этой торговли и имея виды на будущее, премьер-министр Питт отказался выполнить просьбу Фридриха Второго послать военно-морскую эскадру на Балтику для блокирования русских портов. Напомним, что русский флот, разгромивший турецкую эскадру в Чесменском сражении 1770 года был построен в Англии, а на борту его кораблей часть экипажа составляли англичане. Это дало России выход в Черное море. Тогда Британия считала важным для себя укрепление России в Восточном Средиземноморье, а во время войны с североамериканскими колониями Лондон желал видеть Россию активной и в Западном Средиземноморье.

Но уже тогда, в конце XVIII века в России говорили, что не желают видеть себя второй Португалией, подчиненным союзником Британии. Важный шаг в этом направлении был сделан в 1780 году, когда Россия возглавила Лигу вооруженного нейтралитета. Санкт-Петербург целенаправленно высвобождался от английского влияния, об этом говорит серия договоров со средиземноморскими странами. Договор с Британией не был возобновлен. Взаимное охлаждение произошло тогда, когда Россия овладела Крымом (крымский синдром станет постоянным элементом русско-британских отношений). Но торговля с Британией продолжала оставаться важнейшим фактором для России, настолько важным, что Россия не примкнула к континентальной блокаде, несмотря на угрозы Наполеона. Продолжение известно — борьба совместно с Британией против Наполеона.

Ситуация начинает принимать понятные для ХХ века очертания, если мы вспомним, что в своем политическом завещании Фридрих Второй указал, что движение России на Запад может быть остановлено только союзом Пруссии и Австрии. Тем не менее, в дальнейшем только протекция Александра Первого спасла Пруссию. А затем русские и немцы крушили Наполеона и XIX век стал веком переключения России с Британии на германских соседей.

Проблема выбора между Центральной и Западной Европой стала актуальной уже тогда, когда осторожный Кутузов в 1813 году предупредил императора Александра, что Франция в дальнейшем не будет представлять собой угрозы для России, что полное сокрушение Наполеона лишь утвердит Британию в положении сильнейшей державы Европы, а это едва ли в русских интересах. Раздел Польши привязал Россию к двум германским государствам, способствовал решительному германскому преобладанию в процессе экономического развития России на протяжении целого века между 1815 и 1914 годами. Именно в это время Германия становится лидером европейского экономического развития. И она стремится к союзу с Россией не в малой степени благодаря настроенному в определенном смысле «прорусски» послу в Петербурге, а затем первому канцлеру Германской империи — О. фон Бисмарку.

Бисмарк был уверен, что Германии на предстоящий исторический период будет нужен мир — только тогда германские наука и промышленность в полном объеме проявят себя. Его наследники потеряли этот исторический оптимизм, они стали считать время работающим против Германии. Берлин, загнавший в свою тень Францию и доминировавший в торговле с Россией, обогнал Лондон в качестве лидера экономического развития Старого Света. Складывается ситуация, ведущая к кризису: из европейского концерта выделяется лидер, что заставляет остальных объединяться ради самозащиты. Лидер — Германия (вкупе с германским союзником Австрией) стала посягать на континентальное преобладание уже не только в экономическом, но и политическом влиянии, что в конце концов привело к союзу против нее Франции, России и Британии. Система Меттерниха еще поддерживалась мудрым Бисмарком, но показалась устаревшей канцлерам Бюлову и Бетман-Гольвегу. Именно нарушение равновесия погубило систему. Берлин ХХ века перестал видеть в России союзника.

В 1887 году Россия впервые узнала о себе многие объективные факты — проведена была первая перепись населения. В России оказались два города с более чем миллионным населением — Санкт-Петербург и Москва. Выросли индустриальные города, о которых ранее никто не слыхал — Екатеринослав, Иваново, Царицын, Баку. Занятыми в промышленности оказались 640 тысяч человек, производивших промышленной продукции на миллиард рублей. Россия к началу века добывала 11 млн. тонн угля, почти 3 млн. тонн нефти, она выплавляла два миллиона тонн чугуна и миллион тонн стали. Через неполных двадцать лет, к началу первой мировой войны Россия добывала 40 млн. тонн угля в год, 9 млн. тонн железной руды. Она выплавляла 5 млн. тонн чугуна, добывала 9,2 млн. тонн нефти. Внешняя торговля России к началу войны 1914 года достигла трех миллиардов рублей. Валовой национальный продукт России в 1913 году был на 219 процентов выше уровня 1900 года.

На Западе в целом царило впечатление, что Россия по основным показателям быстро сближается с Западной Европой. Американский историк писал: «Годы правления Николая Второго были характерны быстрым промышленным ростом; происходила стремительная трансформация крестьянства в мелких хозяев, быстро распространялось образование, наблюдались новые, многообразные и оригинальные культурные процессы, осуществлялось приобщение целого поколения к политическому опыту посредством земств, муниципалитетов, думы и судов; и происходило грандиозное освоение Сибири».

Неудивителен сделанный на Западе вывод о потенциале России:

Союз с Европой был желанной целью для России. И эта цель уже казалась осуществимой. По словам английского историка: «В 1914 году Россия успешно шла по пути превращения в полнокровного партнера Европейского сообщества… На протяжении десятилетия, предшествовавшего революции, Россия переживала эру быстро растущего процветания; война с неграмотностью велась с большой энергией, интеллектуальные и культурные отношения с Европой становились все ближе». Но потенциал это одно, а наличная мощь — другое. За фасадом европейской цивилизации стояла гигантская масса населения, жившего далеко не европейской жизнью. С одной стороны, превосходная литература, поднявшаяся до высот гуманизма, с другой стороны, миллионы необразованных, живущих примитивной жизнью, безразличных к жгучим проблемам современности крестьян.

Бывший французский министр иностранных дел Г. Аното указал в «Фоссише Цайтунг», что Россия 1914 года уже не напоминает Россию 1904 года. «Россия сейчас сама является производителем. В дополнение к ее сельскохозяйственному производству у нее теперь есть текстильные и сахарные фабрики. Она обладает огромной сетью железных дорог и теперь она думает о расширении экспорта… Россия становится богаче день ото дня и все меньше зависит от соседей». Не следует все же предаваться преувеличениям в отношении индустриального развития России. Ко времени революции 1917 года общий капитал промышленных и торговых компаний (за исключением банков и железных дорог) составлял примерно два миллиарда долларов, что составляло одну девятую капитала, инвестированного в США только в железные дороги. Капитал лишь одной корпорации США — «Юнайтед Стил корпорейшн» равнялся совокупному капиталу всех индустриальных и торговых компаний России (совокупный капитал британских компаний, страны с населением в три раза меньше России, составлял двенадцать миллиардов долларов). В России накануне революции было две тысячи акционерных компаний, в то время как в Британии — 56 тысяч.

Осуществлялось ускоренное железнодорожное строительство, заслуживающее восхищения. И все же к 1914 году Россия, страна с населением в 160 млн. человек, владела системой дорог, пропускная способность которых лишь едва превосходила систему дорог Канады, страны с населением в 8 млн. человек.

Германский император Вильгельм Первый, если верить историческим источникам, до последнего дня, до своей смерти 9 марта 1888 года выступал убежденным сторонником германо-русской дружбы — он завещал ее наследнику, находившемуся у одра умирающего. Смерть прусского короля, воевавшего вместе с русскими против Наполеона, боровшегося вместе с ними с революцией 1848 года, ставшего благодаря их благожелательности и благорасположению германским императором, обозначила конец эпохи. Почти целый век Германия и Россия провели в состоянии взаимопонимания. Теперь наступали другие времена.

Но только после отставки Бисмарка главное условие для союза России с Западом было создано: Берлин отказался возобновить т. н. «договор о подстраховке», сохранявший взаимную дружественность России и Германии.

Позже немцы предпримут попытки понять, почему нелюбивший Францию по многим причинам Александр III решил прервать осевую линию русской политики всего ХIХ века, заключив именно с ней союз против переживающей подъем Германии. Проведенное И. Грюненгом исследование показало, что русское общественное мнение в период 1878–1894 годов выступало против активного вторжения России в европейскую политику, предпочитая свободу государственного маневра. Даже Катков, известный неприязнью к Германии, был за политику «свободных рук», а вовсе не за выбор антигерманского союза. Лишь очень небольшая группа «антинемцев», таких как генерал Скобелев, могла симпатизировать антигерманской дипломатии, но влияние этой группы политиков было невелико. Решающими оказались соображения национальной безопасности. Александр Третий сказал своему министру иностранных дел Гирсу, что в иностранных делах «теперь господствуют не династические связи, а национальные интересы». Именно исходя из своего понимания русских национальных интересов он пошел на союз с Францией. Через семнадцать месяцев после отказа Германии возобновить «союз трех императоров» французская эскадра посетила Кронштадт. Петербург стал искать гарантий своей безопасности от европейского Центра в союзе с Западом.

Немалое число германских историков ставит сближение Запада и России в вину канцлеру фон Бюлову. К примеру, Э. Бранденбург считает Бюлова виновным в отклонении предложения Джозефа Чемберлена о мире, в вовлечении Британии в орбиту франко-русского союза, в провоцировании России германским сближением с Турцией и безмерной поддержкой Австрии на Балканах.

Было ли неизбежным русско-германское столкновение? Многие западные историки (например, Х. Сетон-Уотсон) приходят к выводу о безусловной неизбежности такого столкновения. Пока Германия была простым продолжением Пруссии, русско-германские интересы не сталкивались. Но Германия уже не была продолжением Пруссии. Влияние прусской касты начало уменьшаться, а влияние западных промышленников увеличиваться. Теперь Германия видела свои первостепенные интересы там, где прежде их не усматривала — Юго-Восточная Европа, Австрия, Ближний Восток. «Аристократическая монархия Вильгельма Первого и Бисмарка могла поддерживать дружбу с Россией. Демагогическая монархия Вильгельма Второго обязана была поддерживать Австрию. Общественное мнение стало весомым фактором в определении германской внешней политики. Общественное мнение стало более воинственным, чем мнение прусских юнкеров. Общественное мнение (Германии) никогда бы уже не принесло в жертву германское влияние на Юге-Востоке Европы».

Молодой кайзер Вильгельм всячески старался переубедить молодого царя Николая пересмотреть союз с Францией: «Республиканцы являются революционерами по своей природе. На них кровь их королей. Посмотрим, были ли они (после этих убийств) счастливее? Ники, вними моему слову, проклятие Бога висит над этим народом… Мы можем иметь хорошие отношения с Французской Республикой, но никогда — интимные».

Вопросом вопросов на рубеже веков для России было формирование ее роли в Азии. В правящих кругах Петербурга сформировались две фракции. Обе приветствовали военную и политическую экспансию России и Азии, но видели ее с двух противоположных точек зрения. Военно-бюрократическая олигархия видела свое будущее в создании Великой Восточной империи, где ортодоксализм России превращался в «новый ориентализм», новый центр мира. Этой «восточной» фракции противостояла «западная» фракция, возглавляемая министром финансов С.Ю. Витте. Для него создание Азиатской империи было лишь дополнительным средством укрепления России на Западе, преобразования восточного феодализма России в капитализм западного толка. Витте видел в азиатской экспансии дополнительное средство, а не эпицентр усилий, средство усилить активы России на главном направлении ее трансформации — европейском. Витте выступал за концентрацию сил на европеизации России, на сокращении индустриально-культурного барьера между Востоком и Западом как историческом приоритете страны. Согласно оптимистической точке зрения этого великого государственного деятеля России, требовалось всего лишь несколько благоприятных лет для выравнивания того экономико-цивилизационного рва, который отделял Восточную Европу от Центральной и Западной. Для выравнивания нужно было сохранить дружественные отношения с обоими центрами технологического обновления — европейским центром и Западом. В попытках сближения одновременно и с Западом, и с Центральной Европой С.Ю. Витте приводил в качестве самого убедительного следующий аргумент: если Россия не пойдет на мирное сближение со всеми возможными источниками поощрения ее материального прогресса, ее ждет судьба европейской колонии — не важно как будет называться метрополия. В специальном меморандуме, написанном в марте 1899 года Витте указывал, что лишь ускоренная индустриализация спасет подлинный суверенитет России.

Союзникам и противникам России было вовсе не безразлично, какая из точек зрения на азиатскую политику возобладает в Петербурге. Союзная Франция вовсе не хотела, чтобы русские дивизии стерегли тихоокеанское побережье — они были нужны Парижу как противовес германской мощи. С другой стороны, Вильгельм руководствовался следующей мудростью: «Мы должны привязать Россию к Восточной Азии так, чтобы она обращала меньше внимания на Европу и Ближний Восток». Это было как раз противоположно тому, чего желала «западная» фракция в России, особенно после поражения в войне с Японией — союз с Западом здесь не желали менять на азиатские авантюры. Основой необычайного союза России с Западом были русско-французские отношения. Даже русские несчастья 1904–1905 годов не породили у французов сомнений в правильности ориентации на Петербург. Посол Франции Морис Палеолог имел разветвленные связи в русской столице и царь относился к нему с полным доверием. Палеолог верил, что после разгрома Германии Россия и Франция осуществят лидерство в Европе. Своего рода координатором сближения Запада и России стал французский министр иностранных дел Р. Пуанкаре. На совместных конференциях 1911–1913 годов русские и французские генералы твердо расписали, что они должны делать в час «х»: «При первом же известии о мобилизации в Германии мобилизовать собственные силы без предварительных дискуссий».

Избрание Раймона Пуанкаре французским президентом было встречено в России с энтузиазмом как новый фактор, благоприятствующий союзу России с Западом. 17 января 1913 года посол в Париже Извольский писал Сазонову: «Французское правительство полно решимости придерживаться своих союзных обязательств в отношении нас». Побывав в ноябре 1913 года в Париже премьер-министр Коковцов подвел итог в докладе царю: Франция «никогда не покинет нас в больших вопросах общей политики». Большие французские займы 1911–1914 годов скрепили союз великих стран Запада и Востока Европы.

Союз России с Западом был возможен лишь в случае русско-британского примирения и сближения. В Лондоне внимательно следили за взаимоотношениями двух блоков в континентальной Европе. После аннексии Боснии Австро-Венгрией в 1906 году в Лондоне пришли к выводу, что соотношение сил начинает меняться в пользу Центральных держав. Британский посол в Петербурге сэр Артур Николсон писал в Лондон: «Моим твердым убеждением является, что франко-русский военный союз не выдержал испытания, а англо-русский союз еще недостаточно утвердился и недостаточно крепок для того, чтобы оказывать соответствующее влияние. Гегемония Центральных держав установится в Европе, и Англия будет изолирована. Активность немцев в создании флота значительна, и неожиданное появление Германии на этой сцене производит впечатление. Когда мы пройдем сквозь этот период немецкой «бури и натиска», я не удивлюсь, если мы увидим и Францию, и Россию, тяготеющими к Центральным державам… Конечная цель Германии безусловно заключается в том, чтобы получить преобладающие позиции на континенте». Этой перспективе Лондон противопоставил союз европейского Запада с Россией. В Лондоне давно пришли к выводу, что главной угрозой Западу является тевтонское всемогущество. Посетивший Германию Черчилль описывал германскую армию, как «ужасную машину, марширующую по 35 миль в день. Эти солдаты оснащены самыми современными видами техники». Расширенная программа строительства германского флота заставила англичан почувствовать то, чего в Англии не ощущали примерно 100 лет — угрозу национальной безопасности. Результатом создания Германией сверхмощного флота явилось сближение Британии с Францией и Россией. Англия встала на сторону этих двух стран, преследуя свою традиционную политику противостояния любой континентальной державе, претендующей на континентальную гегемонию. В Лондоне стали приходить к выводу, что только Россия может на полях сражений остановить военную мощь Германии. Премьер Асквит, а затем Ллойд Джордж, министры иностранных дел Грей и Бальфур, военный министр лорд Китченер и начальник имперского генерального штаба сэр Уильям Робертсон пришли к мнению о необходимости поддерживать Россию в качестве противовеса Германии. Посол в России (с 1906 по 1909 год) сэр Артур Никольсон активно участвовал в изменении негативных (сталкивающих две страны)тенденций Х1Х века. Возможно Никольсон был наиболее активным русофилом в британском министерстве иностранных дел. Он писал министру Грею в 1911 году, что «взаимопонимание с Россией определяет основу нашей современной внешней политики».

Посол Британии в России в 1904–1906 годах лорд Хардиндж в два первых десятилетия века тоже приложил усилия для ликвидации взаимного недоверия, для союза России с Западом. «Я считал абсолютно необходимым найти какую-то форму согласия с Россией… и, придя в Форин-оффис, надеялся, что смогу оказать влияние на высшее руководство». Все главные телеграммы, направляющиеся в Петроград и исходящие оттуда, были визированы Хардинджем уже в качестве заместителя министра иностранных дел.

Английский посол при петербургском дворе в 1910–1917 годах Джордж Бьюкенен еще за шестнадцать лет до назначения в Петербург познакомился с красивой, робкой и сдержанной принцессой гессенской Аликс, которой суждено было стать русской императрицей Александрой Федоровной. Там, в Гессене, Бьюкенен не раз играл в теннис в клубе, куда приходил наследник престола. Назначенный послом в Петербург (1910 год), Бьюкенен выступил с самой высокой оценкой России как мировой силы и как союзника.

Лорд Китченер, военный министр, питал высокое уважение к русской военной мощи и это способствовало тому, что официальные британские оценки русской армии были чрезвычайно лестными для нее: принятая в Петербурге «Великая программа» военного строительства должна была сделать Россию доминирующей военной державой Европы к 1917 году. Между 1909 и 1913 годами Россия израсходовала на военные нужды четыре миллиарда рублей (три — на совершенствование армии, один миллиард — на строительство флота). Против 96 германских дивизий Россия сформировала 114 своих дивизий. Вера Китченера в русскую армию сочеталась с низким мнением о французской армии. В 1911 году Китченер сказал, что немцы в случае войны просто сметут французскую армию и для сохранения западного флота абсолютно необходимо задействовать русскую армию — от нее зависела судьба европейского Запада. Чрезвычайно высокого мнения о потенциале России был начальник генерального штаба сэр Уильям Робертсон. Молодой Черчилль — первый лорд адмиралтейства в августе 1914 года писал, что «Россия непобедима».

Английский историк А.Тойнби отразил уверенность правящих кругов Запада в том, что будущее России связано с либерализацией ее политической системы и последующим вхождением в семью европейских народов. «Главным препятствием на пути установления самоуправления в России, — считал Тойнби, — является краткость ее истории. Во-вторых, едва ли меньшим по значимости препятствием является безграничность ее территориальных просторов. До создания средств современной связи энергичный абсолютизм казался единственной силой, способной держать вместе столь широко разместившуюся людскую массу. Ныне телеграф и железные дороги займут место «сильного правительства» и отдельные индивидуумы получат возможность своей самореализации».

С русской стороны работу по союзнической координации возглавил С.Д. Сазонов — человек живого и впечатлительного темперамента. Его возвышение было связано с Западом, трамплином в его карьере послужил пост советника посольства России в Лондоне. Западник Извольский, уезжая послом в Париж, рекомендовал его на пост министра иностранных дел России. Хотя Сазонов испытывал влияние сторонников примирительной по отношению к Германии политики своего родственника Столыпина, министра земледелия Кривошеина, министра финансов Коковцова и министра двора Фредерикса, он видел будущее России в союзе с демократическим Западом, а не с монархиями Центральной Европы.

Между дипломатами России и Запада, между министром Сазоновым и послами Бьюкененом и Палеологом установились чрезвычайно доверительные отношения — довольно редкое явление в большой политике. У всех троих сложились собственные представления об оптимальном ходе развития событий. В Европе демократические страны Запада при помощи России избегнут кошмара германского доминирования, Россия модернизируется без опасности иностранного засилия. Догоняя Запад, она осуществит целый ряд демократических реформ. Европа найдет способ избежать в будущем войн, ввиду того, что основные нации в Европе и их влияние уже определились. (Восприятие России как страны-нации не оспаривалось никем. Историк Ключевский в свое время писал: «Людская масса становится нацией, когда пройдет через период критических испытаний». Россия создавая нацию в своей многовековой истории прошла через самые горькие испытания).

Союз с Западом при императоре Николае Втором стал для России значить больше, чем для его предшественников на троне. Если император Александр III «держал», так сказать, свою дружбу с Францией в определенных рамках, то Николай П публично назвал эти отношения союзом. Александр выступал за расширение и развитие азиатской части своей империи, а Николай был устремлен к развитию европейской части страны. Россия, желая быть прежде всего частью Европы, устремилась к улучшению инфраструктуры, к участию в промышленной революции мира.

Трезво мыслящий сегмент правящих кругов России призывал посмотреть в глаза объективной реальности. Россия, возможно, станет колоссом будущего, но в текущее время она является одной из самых отсталых стран Европы. Насущной задачей является обеспечение ей места участника индустриальной революции, занятие ею ниши в мировой торговле, развитие внутренних коммуникаций, организация сил. В начале ХХ века валовой национальный продукт на душу населения в России был в пять раз меньше среднеевропейских показателей. Россия обязана была сократить этот разрыв, иначе волею обстоятельств она выталкивалась из Европы.

Ряд государственных деятелей России, как реформаторов, так и наиболее проницательных защитников династических привилегий, ощущал опасность конфликта и старался создать условия, при которых Россия не участвовала бы в общеевропейском разделе, ведущем к колоссальному конфликту. Они пытались предотвратить катастрофу и однажды почти добились успеха. На крестном пути в Цусиму русским капитанам эскадры Рождественского почудились японские корабли и они начали стрельбу в английских рыбаков. Царь униженно извинился и к восторгу кайзера Вильгельма предложил континентальную комбинацию в виде союза трех великих континентальных держав — России, Германии и Франции, «чтобы противостоять британскому и японскому высокомерию». Кайзер быстро составил проект договора между Германией и Россией, к которому в будущем могла присоединиться Франция.

В финских шхерах (в Бьерке) в 1905 году, когда Россия переживала горечь поражений в Маньчжурии, Германия стремилась разбить дипломатический «штальринг» — кольцо враждебного окружения. Русский и германский императоры пришли к соглашению о союзе. (Двенадцать лет спустя, в августе 1917 года, Временное правительство опубликовало текст этого договора). Согласно самой важной- статье первой, в случае, «если любое европейское государство нападет на одну из двух империй, союзные стороны окажут друг другу помощь всеми силами, наземными и морскими». Но Россия шла на договор с условием если и не полнокровного участия в нем Франции, то с полным уведомлением ее.

Русский посол в Париже Нелидов изложил содержание договора в Бьерке французскому правительству, прося от премьер-министра Рувье положительного ответа. В начале октября 1905 года Рувье ответил послу достаточно прямо: «Наш народ не согласится на установление тесных взаимоотношений с Германией». Французское правительство никогда не согласится с Франкфуртским договором, отнявшим у Франции Эльзас и Лотарингию, к тому же оно только что заключило договор о сердечном согласии («Антант кордиаль») с Англией, и реванш за поражение в 1870 году выглядел реальнее, чем когда-либо. Франция исключала для себя возможность тройственного союза Париж-Берлин-Петербург. Это обстоятельство — несогласие великой континентальной страны и главного союзника России вынудило царя Николая сообщить императору Вильгельму о невозможности реализации Бьеркского договора.

В вопрос вмешались дополнительные обстоятельства. Поражение в войне с Японией похоронило идеи русского господства в Азии. Но если будущее не в Азии, то оно должно находиться в Европе. Россия после 1905 года как бы снова поворачивается на Запад. Это вовсе не вызвало восторга в Берлине, где хотели видеть Россию, занятой если не на Дальнем Востоке, то в приятной для немцев близости к англичанам — в Средней Азии. Один из германских стратегов пишет в это время, что завершение строительства немцами Багдадской железной дороги предполагает изоляцию России от Ближнего Востока и сосредоточение ее на Средней Азии — «ее подлинной сфере влияния».

Пойти же на двустороннее сближение с Германией было для России в практическом смысле немыслимым, это означало превращение России в вассала Германии, означало ее фактический «уход» из Европы, обращение к Азии, где Британия и Япония постарались бы поставить предел расширению ее влияния. Именно Германия в этом случае решала бы вопрос, когда наступит час для выяснения отношений с Францией и Англией. Россия обязана была бы следовать за ней, являясь по существу младшим партнером в реализации германских планов.

Германия, собственно, достаточно хорошо знала о крепнущем союзе Запада с Россией. Между 1908 и 1914 годами секретарем русского посольства в Лондоне был некий Зиберт, который, судя по всему, поставлял все важнейшие депеши в Берлин. Там скопилась значительная коллекция, позволявшая ясно видеть цементирование уз между Петербургом и Лондоном: англо-русское сотрудничество в Персии, сближение России с Италией в Ракониджи, подготовка секретной военно-морской конвенции. Из бесчисленных бесед посла России Бенкендорфа с сэром Эдуардом Греем прослеживалось формирование столь важного для мирового расклада сил союза.

Перед 1914 годом между русским и французским военными штабами была создана целая сеть взаимных связей. Разумеется, планируя долгосрочные совместные программы, русские и французские генералы желали иметь гарантии долгих непрерывных отношений — и они воздействовали на свои правительства соответствующим образом. Созданная ими заранее система «автоматического включения сотрудничества» вносила элемент автоматизма в решающее выяснение отношений между Антантой и Центральными державами.

Большинство воинов огромной, достигшей 17 миллионов солдат армии одели шинели и пошли на фронт просто «за царя и отечество», не вдаваясь в умозрительные схемы. Но нам сейчас, спустя бурный и исполненный страданиями век, важно все же знать, за что отправилась Россия в свой крестный путь, на котором ее ждали поражения, дезинтеграция, затем жестокая консолидация, спартанская индустриализация, фактическая отмена крестьянского сословия, победа в следующей мировой войне, поражение в войне «холодной», новая дезинтеграция.

Для понимания роковых решений, принятых русскими государственными деятелями, мы должны обратиться к экономике.

Фактом является, что русское развитие осуществлялось при помощи западного капитала и знаний. Через европейские пути сообщения проходило товаров на два с половиной миллиарда рублей, через азиатские — в десять раз меньше. Черное море и Балтика были главными путями для России во всех смыслах. Нефтяная промышленность Кавказа контролировалась англичанами, добыча меди и платины на Урале и Кавказе являлась монополией британских и американских компаний. Трамвайными депо в городах владели бельгийцы, 70 процентов электротехнической промышленности и банковское дело принадлежали немцам.

Самые большие инвестиции в русскую промышленность сделала Франция. Судьбоносным было решение рейхсбанка Германии в 1887 году не принимать русские долговые обязательства. С тех пор финансисты России попросту боялись сверхзависимости от Германии. С 1888 года главным источником капитала для России становится Франция. Французские займы России и инвестиции в России, достигшие колоссальной суммы в 25 млрд. франков. Эти капиталовложения безусловно сцементировали отношения двух стран. После соглашений 1907 года между Петербургом и Лондоном в Россию начинает активно проникать британский капитал — рост его в 1908–1914 годах был очень впечатляющим. В результате иностранные банки и фирмы заняли в России исключительно важные позиции. Если в 1890 году в России было лишь 16 компаний с капиталом, контролируемым иностранцами, то между 1891 и 1914 годами иностранный капитал возобладал в 457 новых промышленных компаниях. Основанные на базе западного капитала компании были в среднем богаче и могущественнее собственно российских. В среднем на российскую компанию к 1914 году приходилось 1, 2 млн. рублей, а на иностранную — 1, 7 млн. рублей.

Иностранные инвестиции в России на 1914 год (в тысячах золотых рублей)

Страны

Сумма

Доля от общего числа

Франция 731747 32,6 %

Англия 507480 22, %

Германия 441593 19,7 %

Бельгия 321602 14,3 %

США 117750 5, 2 %

Голландия 36457 1,6 %

Швейцария 33479 1,5 %

Швеция 23772 1,1 %

Дания 14727 0,7 %

Австро-Венгрия 7550 0,4 %

Италия 2506 0,1 %

Норвегия 2300 0,1 %

Общая сумма 2240955 100 %

Нет сомнений в том, что Россия никогда бы не получила такого дождя западных капиталов, если бы не соответствующее воздействие французского правительства, которое преследовало стратегические цели. Более трети французских займов пошло на создание стратегических железных дорог.

Но, хотя инвестиции Франции и Британии в Россию значительно превосходили германские, общий характер экономических связей России был таков, что Германия по влиянию в экономической сфере значительно превосходила своих соперников.

Экономические отношения России с Францией шли в ногу с ее германскими партнерами вплоть до середины Х1Х века. В период между 1841–1850 годами торговля с Францией была вполне сопоставима с торговлей с Германией (73 млн. франков — Франция, 85 млн. франков — Германия). Но последующая половина века изменила это соотношение. К началу нашего века германская торговля увеличилась в одиннадцать с половиной раз, а французская — лишь в три раза. В 1901–1905 годах импорт России из Германии составлял 35,8 % ее общего импорта, а импорт из Франции лишь 4,3 %. Договор 1905 года дал экономическому наступлению Германии новый импульс. В 1913 году доля Германии в импорте России составила почти пятьдесят процентов, а доля Франции — 4,6 %. Общий объем торговли России с Германией накануне первой мировой войны составил 1095 млн. рублей, а с Францией — 157 млн. рублей.

Вторым по важности партнером России в торговле к 1914 году стала Британия, но и в этом случае нужно отметить, что британская торговля была в четыре раза меньше по объему немецкой. Собственно говоря, Британия на протяжении более чем полувека, предшествовавшего войне, теряла свои позиции в России, предприняв усилия по изменению этой тенденции лишь после 1907 года. Нижеследующая таблица характеризует эту тенденцию.

Период; Доля в общем импорте России[1]

Англии;Германии

1846–1848

29,2 ;15,7

1898–1902

18,6; 4,6

1903–1907

14,8; 37,2

1908–1912

13,4 ;41,

6 январь 1913 — июнь 1914

12,8 48,

9 январь — июнь 1914

13,3;49,6

Итак, Германия владела половиной русской торговли. От нее зависела модернизация страны, от нее же исходила опасность превращения России в экономического сателлита. Германия приложила чрезвычайные усилия для занятия доминирующих позиций в России, действуя энергично и с примерной немецкой методичностью. В стране жили примерно 170 тысяч германских подданных и 120 тысяч австро-венгров (что трудно сопоставить с 10 тысячами французов и 8 тысячами англичан). То был уникальный случай, когда огромная страна, обладавшая неисчерпаемыми ресурсами, зависела от концентрированной мощи гораздо более развитого партнера. Как пишет американец Дж. Спарго,

Германское экономическое проникновение, по мнению английского историка Б. Пеэрса, «было чем-то вроде триумфального шествия по России, и у русских появилось нечто вроде привычки позволять немцам делать в России все, что они считали необходимым для себя. Теперь Германия стояла огромной враждебной силой между Россией и европейской цивилизацией».

Основная группа германских политиков (в которую входили Бетман-Гольвег и семья кайзера) считала Россию своим главным противником. П. Лиман так отразил мысли наследного принца в книге, появившейся в мае 1914 года: «Население России растет с потрясающей скоростью. Через два или три десятилетия царь будет править более чем 200 миллионами подданных… Россия пытается даже сейчас сократить импорт наших индустриальных товаров и наших сельскохозяйственных продуктов; она старается постепенно создать своего рода китайскую стену против нас, перегородить дорогу Германии и ее рабочим». Проблема сокращающегося рынка на европейском востоке должна быть решена германским мечом, и далее ждать нельзя. «Настроение русского народа становится все более агрессивным… Не начнет ли вскоре русский прилив бить в германскую плотину?». В саморазрушительном порыве, который единственный и мог сделать Россию и Запад союзниками, тот же Лиман писал: «Британия всегда будет стремиться угрожать нам вооруженным нейтралитетом и если мы обратимся к оружию, она разрушит наше процветание». Именно эти угрозы России и Западу создали их прочный военный союз. Когда граф Мирбах писал 26 июня 1914 года, что нужно отбросить Россию далеко на Восток, чтобы она там неизбежно сразилась с Британией, то итогом таких угроз мог быть лишь союз двух этих стран.

Сверхзависимость от Германии порождала смятение и недовольство тех национальных элементов в России, которые (по разным причинам) желали диверсифицировать связи с Европой, осуществить независимый курс, выйти на уровень экономической независимости. Русские видели перед собой две главные цели: первая и основная — оторваться от германской пуповины, стать самостоятельным индустриальным центром; вторая — избежать угрозы преобладания в Европе германского «второго рейха». Сказывалась и ущемленная национальная гордость и озлобление теснимых немецкими производителями конкурентов на внутреннем российском рынке. Разбить монополию Германии хотели две стороны — русская, стремящаяся к подлинной экономической самостоятельности своей страны, и западноевропейские правящие круги, боявшиеся того, что тандем Германии с подчиненной экономически Россией будет необорим, и он будет для Германии основанием гегемонии в Европе и мире.

Враждебность к германскому экономическому могуществу была в России исключительно ощутимой на обоих флангах политического спектра. Ее разделяли как справа — партия крупного русского капитала, так и слева — народники и их политические наследники социал-революционеры. Так эсэр Огановский утверждал, что Россия, будучи формально независимой страной, все больше принимает черты германской колонии, особенно в том смысле, что русское население превратилось в объект эксплуатации со стороны правящего класса германского народа. Справа русские капиталисты указывали на тяготы русской промышленности, отступающей перед натиском германских производителей. По меньшей мере три политические партии буржуазии — кадеты, октябристы и умеренные правые призвали в 1914 г. к денонсации «невозможного, несправедливого, оскорбительного и наносящего материальный ущерб» торгового соглашения, навязанного Германией России в период ее военного кризиса. В России ширилась буквально общенациональная кампания за освобождение страны от германского экономического засилья. Часто цитировались слова министра торговли Тимирязева: «Мы не можем позволить, чтобы русская промышленность была полностью сокрушена германской индустрией».

Союз южных российских экспортеров принял в марте 1914 г. в Киеве следующую резолюцию: «Россия должна освободить себя от экономической зависимости от Германии, которая унижает ее как великую державу. С этой целью нужно предпринять немедленные шаги для расширения нашей торговли с другими государствами, особенно с Британией, Бельгией и Голландией, которые не имеют заградительных тарифов на сельскохозяйственные продукты. Когда будет заключено новое соглашение с Германией, оно должно предусматривать такое положение, когда русские рабочие, отправляющиеся в Германию, будут заключать письменные контракты, которые обеспечат сезонным русским блага, предусматриваемые германским законодательством.

Следует учитывать возможности использования в самой России сотен тысяч русских сезонных рабочих, ежегодно отправляющихся в Германию. Желательно введение тарифа для компенсации открытых и скрытых привилегий германским промышленным трестам».

Русское министерство транспорта пригрозило, что передаст будущие контракты не традиционным германским партнерам, а их французским и английским конкурентам. В апреле 1914 года русское военно-морское министерство издало циркуляр, согласно которому ограничивались контакты с германскими фирмами. Военное министерство последовало за министерством транспорта и военно-морского флота.

Министр финансов России Барк указывал на желательные экономические перспективы: «Именно за счет своей торговли с Россией, Францией и Англией Германия смогла создать свои пушки, построить свои цеппелины и дредноуты!.. Наши рынки должны быть для Германии закрыты. Наши друзья французы заменят немцев на русском рынке».

Тесные отношения с демократическими державами Запада казались многим из правящей элиты России неестественными. Против союза с Западом сражались на внутреннем фронте Священный Синод и министерство образования, имевшие дело с основной массой народа России. Просвещенным верхам с их точки зрения не следовало с такой легкостью играть на европейском расколе, на противостоянии Запада центральным державам. Эти верхи верили, что масса корабля последует за рулем, что паруса российского государства выдержат. Не разумнее ли было усомниться?

Как видно сейчас — по прошествии самого тяжелого (после «смутного времени») века, Россия нуждалась не в расширении своей территории, а в интенсивном внутреннем развитии. Впрочем, это было ясно и многим современникам. Два наиболее талантливых государственных деятеля России начала века, два премьера — С.Ю. Витте и П.А. Столыпин резко выступали против участия России в коалиционном противостоянии в Европе. Столыпин просил двадцать лет мира. В тон ему Витте полагал, что катастрофу влечет уже сама постановка вопроса, требующая выбора между Парижем и Берлином. С его точки зрения именно союз Петербурга с обоими антагонистами — Парижем и Берлином обеспечивал России два необходимых условия своего развития — безопасность и свободный контакт с Европой. С.Ю. Витте был убежден, что континентальный «союз трех» не только обеспечит России условия для развития, но и создаст предпосылки прочной взаимозависимости главных европейских стран, их последующий союз с Соединенными Штатами Америки.

Возможно самым трезвым и расчетливым в системе русского управления было министерство финансов, которое, вопреки министерству иностранных дел, стремилось все же закрепить союзные, дружеские связи с Западом. Первым среди политической элиты России это министерство завязало деловые отношения с Соединенными Штатами.

Мнение министра финансов, обладавшего в императорском правительстве России большим влиянием, всегда запрашивалось в случае крупных дипломатических инициатив. И, что характерно, с этой стороны практически всегда рекомендовалась сдержанность. Владелец русского кошелька понимал, сколь важны для русского развития иностранные инвестиции и иностранный технический опыт. И он хорошо знал, как бедно население, сколь незначительные суммы приносят налоги и сколь далек еще путь к западному уровню экономики. Любой русский министр между 1856 и 1917 годами знал, что содержание огромной военной машины ложится на страну относительно большим бременем, чем в любой европейской державе. Министры финансов от Ройтерна до Коковцова знали об опасности разрыва с Западом, о важности Запада в экономическом и культурном прогрессе России. Ничто не могло помешать сокращению дистанции между Россией и Западом более надежно, чем война. И они сопротивлялись военным устремлениям России.

Министр финансов Ройтерн противился участию России в войне с Турцией в 1877 г., он видел тяжесть непомерной внешней активности для незрелого промышленно-финансового организма страны. Наследнику Ройтерна Бунге достались лучшие времена — мирное царствование императора Александра III, но и он противился непомерным военным расходам, губительным для бедной в своей массе страны. В конечном счете это противодействие Бунге стоило ему министерского поста. Среди министров финансов императора Николая Второго противодействием военному росту отличался Витте. Самым приметным случаем его противодействия внешнеполитическим авантюрам было категорическое несогласие со схемами Нелидова, обещавшими России Константинополь, но тем самым ссорившими ее с Британией (1897 г.). Именно под воздействием Витте, категорически отказавшего в поддержке широкомасштабным планам модернизации русской артиллерии, царь внял идеям выступить организатором всемирной конференции по разоружению (1897 г.). Витте противился, тем кто пытался использовать сложности Британии с связи с бурской войной. Витте руководствовался основополагающим принципом: мир идет на пользу растущей России, война ставит этот рост под угрозу.

Именно в свете этой позиции он выступил против авантюр на Дальнем Востоке летом 1903 года. Он считал, что даже отступление перед японским напором выгоднее России, чем риск безумной растраты небогатых ресурсов. Летом 1905 года, после маньчжурских унижений, Витте писал главнокомандующему русскими войсками генералу Куропаткину, что в интересах России не следует пытаться играть лидирующую мировую роль, гораздо целесообразнее отойти на второй ряд мировых держав, организовывая тем временем страну, восстанавливая внутренний мир. «Нам нужно от 20 до 25 лет для решения собственных внутренних дел, сохраняя спокойствие во внешних делах».

Внутри России конкуренция европейского центра и Запада наглядно показывала слабость собственно русской промышленности. Нужны были годы труда, обучения, восприятия опыта, рационального использования природных ресурсов, чтобы поставить Россию в первый ряд гигантов мира. В начале века, накануне крестного пути России, Витте доказывал царю Николаю: «В настоящее время политическая мощь Великих Держав, призванных выполнить исторические задачи, создается не только духовною силой их народов, но их экономической организацией… Россия возможно более других стран нуждается в надлежащем экономическом основании ее национального политического и культурного здания… Наше недостаточное экономическое развитие может вести к политической и культурной отсталости».

Целью министерства финансов было развить русские ресурсы с европейской помощью. По существу, это министерство стало своего рода центром «позднего западничества».

Решая задачу сближения с Европой, Витте стоял перед проблемой финансирования русского индустриального развития. Возможно, если бы отношения России с Британией были лучше, он обратился бы к Сити. Но тяжелое наследие XIX века делало Россию и Британию почти «естественными противниками». Британское правительство и британские промышленники вовсе не желали помогать России в развитии ее поразительного потенциала, строить ее дороги, улучшать инфраструктуру будущего гиганта, который мог, «оборотившись», начать движение на юг, в направлении Индии. У Витте не было выбора, кроме как обратиться за финансовой помощью к Франции и Бельгии.

Россия уже начинала создавать свой центр экономического влияния. Он был слабым по сравнению с центральноевропейским, западноевропейским или американским, но он уже помогал России создавать прочную зону влияния там, где конкуренция с Западом отсутствовала, — в Северном Китае, Афганистане, Северном Иране, Корее. Такие образования как Русско-Китайский Банк служили твердой основой русского влияния. Но в те времена, в годы «ажиотации», «легкого» восприятия мировой эволюции, когда казалось, что колосс России непоколебим и будущее обеспечено в любом случае, скучных финансистов не желали слушать. Великие проблемы мира не решаются на конторских счетах. Мемуары этого времени лучше всего прочего свидетельствуют, как высокомерны и самонадеянны были наиболее важные фигуры этого периода. Царь Николай возмущался просьбами Витте оговорить более выгодные условия русского займа во время визита в Париж. Джентльмены не говорят о низком.

Основой привязанности России к общеевропейскому рынку министерство финансов считало конвертируемость рубля — его органическую связь с основными европейскими валютами. Эта конвертируемость была осуществлена С.Ю. Витте в 1897 году с введением золотого стандарта. Ради связи с Европой, с мировым рынком русское правительство шло на многие жертвы, в частности, стимулируя экспорт зерна в голодные годы. Ради сохранения русского экспорта министерство финансов использовало, помимо зерна, еще два экспортных продукта — нефть и сахар. В обоих случаях оно помогло русским экспортерам в создании картелей с иностранными фирмами. Русские нефтяные компании образовали картели с американскими партнерами.

Французский посол Бомпар отмечал, что Витте не верил в военные возможности России, в ее способность выдержать европейскую войну: вследствие этого он не мог придумать ничего более эффективного, чем союз с Германией. Но такой союз сам по себе сделал бы Россию сателлитом Германии, поэтому он настаивал на включении в этот союз Франции как третьего участника. В представлении господина Витте Германия олицетворяла собой силу, а Франция — деньги; укрепляя связи с этими двумя нациями, Россия получала благоприятную возможность пользоваться в своих интересах силой одной нации и деньгами другой, избегая при этом опасности подпасть под гегемонию обеих этих стран.

Создавался немалый парадокс. Русские западники (в лице министерства финансов) категорически противились массовому импорту (особенно активному со стороны Германии). Этот импорт означал для них прежде всего вывоз за границу русского золота. Более того, убежденные западники (такие, скажем, как Вышнеградский) противились массовым выездам русских в Европу видя в них утечку русских ресурсов, ведущую к ослаблению русской экономики. Парадокс заключался в том, что принципиальные противники изоляционизма выступили за крайние изоляционистские меры. Великий Менделеев отразил этот парадокс в известном эпизоде, когда он закричал, обращаясь к аграриям: «Вы не можете пахать всю русскую землю германскими плугами. Я никогда не соглашусь на это». Тот же парадокс виден и в отношении к займам Запада. Казалось бы, «золотой дождь» из Франции безусловно укреплял развивающуюся промышленность России. Но западникам приходилось отбиваться от обвинений в том, что они уродуют бессмертную душу России, ставя ее на путь чуждого ей капиталистического развития.

Внутрироссийские противники Витте настаивали на массовом выпуске бумажных денег, что облегчило бы кредит местным промышленникам, не оторвало бы Россию от мировых экономических связей. Экономисты эсеровского толка требовали достижения самодостаточности России, гарантии ее независимости от флюктуаций мирового рынка, т. е. фактически — изоляции.

Помимо блестящих русских финансистов в России были трезвые силы, не завороженные быстрым течением Босфора. Так, русский морской офицер А.В. Немиц писал для министерства иностранных дел: «В Константинополе, точке связи Западной Европы и Малой Азии, активно проявляют себя главные мировые силы. Государство, которое захватит Константинополь силой, немедленно встретит противодействие мощных факторов, за которыми стоят все великие державы мира, прежде всего наши союзники… Ни один серьезный русский патриот не может желать своей стране ни правления в Константинополе, ни конфликта с Европой… Политика в этом отношении не должна ослаблять, она должна, напротив, укреплять ее связи с Францией, Англией, с реорганизованной Германией, Румынией, Болгарией, Сербией и Италией».

Видным сторонником сохранения мира за счет сближения с Германией (даже за счет Франции) был министр внутренних дел П.Н. Дурново. В написанном в феврале 1914 года меморандуме он утверждал, что центральным фактором современных международных отношений является соперничество Германии и Британии. Поддерживать последнюю абсолютно не в интересах России. Германия только тогда начала поддерживать Австрию на Балканах, когда Петербург устремился навстречу Лондону. «Жизненные интересы России и Германии нигде не противоречат друг другу… Будущее Германии находится на морях, в то время как Россия, по существу, наиболее континентальная изо всех великих держав, не имеет на этих морях интересов». Наблюдая приближение того, что он считал национальным несчастьем для России, Дурново указывал на то, что должно было быть подлинными целями русской внешней политики: Иран, Памир, Кульджа, Кашгария, Джунгария, Монголия. Территориальное расширение России будет проходить на границе с Китаем, для гарантии успешности этого продвижения требуется только одно — безопасность западной границы. Интересы России и Германии нигде не входят в противоречие. И если России желает открыть проливы, то это гораздо легче сделать при помощи Германии, нежели блокируясь против нее. Война подорвет русские финансы, для России вовсе нежелательно резкое ослабление Германии. Если место Германии в России займет Англия, то это будет многократно опаснее, ведь англо-русские противоречия могут вспыхнуть по широкому периметру.

Еще один участник внутренней борьбы в России — дипломатический представитель России в Японии Розен видел опасность вовлечения неокрепшей, неорганизованной страны в борьбу с индустриальными гигантами современности. Розен предупреждал Петербург от авантюризма как на Востоке, так и на Западе. Он был глубоко убежден, что Россия не готова к войне и должна остерегаться вмешательства в битву научно-промышленных гигантов. Привязывание России к англо-французскому Западу в пику связям с Германией было бы громадной ошибкой. Ничто не могло быть более бессмысленным для державы с необозримыми горизонтами, чем желание господствовать на Балканах. Перенапряжение грозит России развалом и революцией. Увы, в традиционной для всех русских манере Розен искал не ошибочные идеи, а конкретных виновников, которых находил в лице премьера Сазонова и военного министра Сухомлинова.

Последний выдающийся министр финансов В.Н. Коковцов, пожалуй, не менее энергично отвергал обязывающие внешние союзы и участие в международных авантюрах. В эпоху, когда союз с Западом стал видеться военным альянсом против Германии, Коковцову (ставшему к этому времени председателем совета министров) пришлось нелегко. В январе 1914 года он был смещен потому, что «император упрекал его в подчинении общей и внешней политики интересам министерства финансов». В.Н. Коковцов указал на то, что «война есть величайшее бедствие и истинная катастрофа для России, потому что мы противопоставим нашим врагам, вооруженным до зубов, армию, плохо снабженную и руководимую неподготовленными вождями… Я знал всю нашу неготовность к войне, всю слабость нашей военной организации и отлично сознавал, до чего может довести нас война, и держался поэтому самого примирительного тона во всех моих повседневных беседах с кем бы то ни было». Следуя линии Витте и Столыпина, он приложил все возможные усилия, чтобы Россия не потеряла свой превосходный темп развития 1907–1914 годов, чтобы она цивилизационно окрепла и создала предпосылки подлинного единения с Западом. Позиция В.Н. Коковцова стала критически важной осенью 1912 года, во время балканского кризиса, когда военный министр В.А. Сухомлинов убедил императора Николая пойти на мобилизацию двух приграничных военных округов. Военный министр Сухомлинов считал, что «все равно войны нам не миновать, и нам выгоднее начать ее раньше… мы верим в армию и знаем, что из войны произойдет только одно хорошее для нас». Одновременно министр сельского хозяйства Кривошеин призвал больше верить в русский народ и его исконную любовь к родине, которая выше всякой случайной неподготовленности. «Довольно России пресмыкаться перед немцами». Кривошеина поддержал министр железных дорог Рухлов: произошел колоссальный рост народного богатства; крестьянская масса не та, что была в японскую войну и «лучше нас понимает необходимость освободиться от иностранного влияния. Большинство министров говорили о необходимости «упорно отстаивать наши насущные интересы и не бояться призрака войны, который более страшен издалека, чем на самом деле». С немалой горячностью последний подлинно ответственный премьер-министр Коковцов выступил при царе против военного министра и окружавших его генералов. «Наши противники ответят войной, к которой Германия готова и ждет только повода начать ее… Я закончил горячим обращением к Государю не допустить роковой ошибки, последствия которой неисчислимы, потому что мы не готовы к войне, и наши противники прекрасно знают это, и играть им в руку можно только закрывая себе глаза на суровую действительность». В 1912 году катастрофы удалось избежать, но положение продолжало оставаться взрывоопасным.

В такой ситуации решающей являлась позиция императора Николая Второго. А тот все более примыкал к партии войны. «Не потому, что Государь был агрессивен. По существу своему он был глубоко миролюбив, но ему нравилось повышенное настроение министров националистического пошиба. Его удовлетворяли их хвалебные песнопения на тему о безграничной преданности ему народа, его несокрушимой мощи, колоссального подъема его благосостояния, нуждающегося только в более широком отпуске денег на производительные надобности. Нравились также и уверения о том, что Германия только стращает своими приготовлениями и никогда не решится на вооруженное столкновение с нами и будет тем более уступчива, чем яснее дадим мы ей понять, что мы не страшимся ее и смело идем по своей национальной дороге». Председатель совета министров не разделял этой воинственности. (Его пафос раскрывается в мемуарах, опубликованных в Париже уже в 30-х годах: «Не будь войны, не будь того, что произошло вообще во время ее, окажись интеллигентные виновники революции на высоте столь легко давшейся им в руки власти, которую они взяли только потому, что она далась им без всякого сопротивления, но не сумели удержать ее и так же без сопротивления передали в руки большевиков…. через какие-нибудь 10 лет разумного управления Россия оказалась бы на величайшей высоте процветания». В «последний бой» министерство финансов вступило весной 1914 года, когда предупредило правительство, что Россия еще менее готова к войне, чем в январе 1904 года.

Было бы несправедливо не упомянуть, что и у творцов ориентации на Запад в пику Германии были прозрения, пусть и запоздалые. В предисловии к опубликованному в 1923 году «Официальному дневнику министерства иностранных дел» Сазонов признает, что Россия, положившись полностью на связи с Западом, переоценила свои силы. Она была отсталой страной хотя бы с точки зрения наличия адекватной сети стратегических железных дорог. Ее запоздалые лихорадочные усилия уже не могли изменить внутриевропейского соотношения сил, складывавшегося в пользу Германии.

Прозападное крыло русского общества встало на путь, в конце которого оно хотело создать Россию таким же центром мирового развития, какими были Германия и Британия. Оно хотело видеть в России полномочного участника западной идейной и технологической революции и главного будущего экономического гиганта Азии, доминирующего в Китае и на Дальнем Востоке. Но в этой своей политике западники задевали болевые точки огромного русского организма, подвергая атаке индустриализации русские традиции, национальное самосознание, особенности русской жизни. Неконтролируемость перемен особенно ранила, создавала очаги пауперизации, «язвы пролетариата». И западники не создали надежного (на случай кризиса, каким явилась война) инструмента урегулирования взаимоотношений класса собственников с той частью русского народа, которая стала жертвой капиталистической эксплуатации.

Итак, Россия сделала роковой выбор. Весь XIX век Россия была дружественна Пруссии — Германии и враждебна Британии. Исключительный германский динамизм, проявленный в десятилетия, последовавшие за созданием Германской империи, изменил шкалу русских предпочтений.

Складывается впечатление, что начало эры несчастий России было обусловлено, в частности, категорическим дипломатическим выбором, предполагавшим безусловный союз с Францией и автоматическое противостояние Германии. Порочными в своей самоуверенности были изначальные посылки. Россия нуждалась в германской технологии, в германских капиталах и в германских специалистах, в инженерах и организаторах, которых сегодня мы назвали бы менеджерами. В русском обществе победила линия на отход от «сверхзависимости» от Германии. Существовала ли угроза необратимой зависимости, если бы Россия продолжала так же успешно развиваться, как это было в 1900–1914 годах, это большой вопрос. Дипломатическое замыкание России на Францию в пику Германии делало ее заложницей неподконтрольных ей политических процессов. Россия, по существу, отдала свою судьбу в чужие руки.

Базовым, основополагающим фактом стало то, что внешняя и внутренняя политика Россия потеряли внутреннюю взаимосвязь. Внутренняя политика требовала мира и открытых каналов во внешний мир. Внешняя политика гонялась за химерами типа Общеславянского союза, контроля над проливами, Великой Армении и т. п. Результат известен и он печален.

В то же время основная масса русского общества была занята либо собой (и своими революционными претензиями), либо просто выживала в отсталой стране с постоянными голодными годами. Чего не было, так это органической связи внутренней общественной динамики с внешней политикой. Этот величайший разлад внес свою лепту в печальный итог. Русское общество по существу никак не отреагировало на отказ от столетнего традиционного союза с Германией в пользу союза с Западом.

Издалека, из конца ХХ века видно, что «пришествие» Западной и Центральной Европы в Россию между 1892–1914 годами было массовым, неорганизованным, создающим колоссальные диспропорции в отношениях между различными слоями русского общества со своими западными соседями. Наплыв в анклавы российских городов западных идей и стандартов соседствовал с полной отстраненностью основной массы населения страны от социального и технического опыта Запада.

Нельзя сказать, что русское правительство абсолютно не видело угрозы беспрецедентного наплыва западных идей и ценностей для гармонического развития России. В определенном смысле внутренняя политика царского правительства именно и сводилось к примитивному ограждению молодежи от взрывных западных идей, горожан от послабления нравов, крестьян от индивидуалистического подхода к земле и воле. Все это отчетливо видно в политике Священного Синода и министерства просвещения. Но лучшие силы общества лишь усиливали свой порыв, свою волю и организованность, встречая эту «антизападную реакцию» абстентизмом, нигилизмом или революционным насилием. Трагедия русской жизни заключается именно не в неверно понятом идеале, а в степени некритического жертвенного следования ему. И в этой поистине греческой трагедии, где лучшие помыслы ведут к гибели, охранители русской самобытности от Запада могли рассчитывать лишь на репутацию обскурантов.

К примеру, в работах Данилевского нетрудно было обнаружить два элемента: России предназначена великая роль; Россия враждебна Западу по своей внутренней природе. Союз раскованной западной науки и русского патриотизма дал бы превосходные результаты, если бы глыба основного населения не воспринималась как косная, но в конечном счете податливая стихия. Второй ошибкой нового почвенничества было то, что оптимистические пророки — певцы необъятных ресурсов России обещали ей даже не равенство с Западом, а превосходство над ним. Тем самым они готовили взрывной материал, обещая отставшим и униженным не исцеление и равенство, а внушая им временами едва ли не сатанинскую гордыню, веру в возможность найти чудодейственный способ невероятно ускорить прогресс, произведя насилие над несведущим и податливым людским материалом. Проявила себя простая психологическая уловка: с национальным унижением (в свете отставания от Запада) легче всего справиться при помощи массированной пропаганды путей его скоростного обгона. Именно эту немудреную уловку сделали центральным звеном своей политики революционеры.

Возникает важнейший для отношений России с Западом вопрос об утверждении в качестве главного мотива русской политики не планомерные усилия по удовлетворению внутренних потребностей огромной России, а поиска чудодейственного броска вперед — то ли на внутреннем, то ли на внешнем для России фронте.

Состояние России накануне войны, разумеется, было далеким от европейских стандартов. Россия была связана с Европой, она стремилась к Европе, но она была очень отсталой страной в политическом, экономическом и даже этническо-физическом смысле. Приведем лишь одно сопоставление. При призыве на действительную службу в России освобождались по причине физической непригодности 48 процентов призывников, в то время как в Германии — лишь 3 процента, а во Франции один. В России лишь 20 процентов населения были грамотными и лишь 1 процент населения имел высшее образование. В стране не было современных шоссейных дорог, и все напряжение коммуникаций падало на железные дороги.

И все же Россия — от высших до низших сословий — верила в свое будущее. Беседуя с французским послом в начале 1914 года, Николай Второй говорил, что Россия безусловно разовьет свой громадный потенциал. «Наша торговля будет развиваться вместе с эксплуатацией — благодаря железным дорогам — ресурсов в России и с увеличением нашего населения, которое через тридцать лет превысит триста миллионов человек». Царь не мог представить себе такого оборота событий, из-за которого Россия в ХХ веке потеряет семьдесят миллионов человек, обескровит цвет своего мужского населения и, почти достигнув отметки триста миллионов к концу века, распадется на части.

Накануне грандиозных событий, в июне 1914 года в Кронштадт с визитом прибыла английская эскадра во главе с адмиралом Битти. Обозревая перед англичанами мировой горизонт, царь указал, что распад Австро-Венгерской империи — вопрос лишь времени, и недалек день, когда мир увидит отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне вероятно отойдут к Сербии, трансильванские румыны — к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению царя, послужит общему миру.

Император Николай был уверен, что союз России и Запада остановит экспансионизм Берлина. «Германия, — говорил царь, — никогда не осмелится напасть на объединенную Россию, Францию и Британию, иначе как совершенно потеряв рассудок». Ныне практически невозможно оспорить, что Россия и европейский Запад не имели планов нападения на Германию ни в 1914 году, ни в обозримом будущем. Политические интересы России были связаны вовсе не с Центральной Европой. Возможно когда-нибудь в будущем Россия могла начать оказывать давление на Турцию с целью открытия проливов, но она никогда не пошла бы на провокацию войны с европейским экономическим колоссом, связи с которым были столь существенны для ее модернизации. При этом если бы Германия, сохраняя все свои интересы, хотела бы избежать в этом случае войны, она могла просто присоединиться к Британии и Франции в защите Оттоманской империи.

Россия нуждалась в безопасности, в гарантии от эксцессов германского динамизма, но она никак не нуждалась в территориальной экспансии, которая создавала для нее лишь новые проблемы. Парадоксом является то, что территориальное расширение России за счет польских территорий неизбежно ставило в повестку дня вопрос о самоопределении Польши. Расширение Армении в сторону Ливана таило сходную эволюцию, Армения становилась самодовлеющим целым. Нужен ли был России Константинополь как свободные врата в Средиземноморье? Россия нуждалась в свободе своей торговли, своего экономического развития, а не в логически следующем за овладением Босфора вторжении в балканский и средиземноморский клубок противоречий, грозивший отчуждением Британии, делавший Турцию ее покорным сателлитом. Все это эвентуально бросало русские ресурсы на внешние авантюры по всему периметру контактов с Британской империей, а не на внутреннее экономическое развитие. За неделю до мирового конфликта император Николай и президент Франции Пуанкаре приближались на яхте к причалу в Петергофе. «Сквозь великолепный парк, — и бьющие фонтаны воды любимое зрелище Екатерины Второй показывается на верху длинной террасы, с которой величественно ниспадает пенящийся водопад. А по пышности мундиров, по роскоши туалетов, по богатству ливрей, по пышности убранства, общему выражению блеска и могущества, зрелище так великолепно, что ни один двор в мире не мог бы с ним сравниться». Зрелище это уже никогда не повторится. Неосмотрительность, ложный расчет, легковесная уверенность в своих силах закрыли романовское трехсотлетие в русской истории, период самой тесной связи с Западом, самой большой приближенности России к Европе.

Дух, который владел Германией, может быть лучше всего выражен адмиралом Тирпицем, чьи превосходные мемуары дают картину постепенного раскола Европы. Мощь, по Тирпицу, всегда предшествует Праву. Великие народы создаются путем реализации стремления к властвованию. В начале века Германия устремилась по этому пути. Тирпиц полагает, что Германии требовалось более внимательная и уважительная политика в отношении России, тогда Германия была бы непобедимой на суше и догнала бы Британию на морях.

В послевоенных тяжелых размышлениях дипломаты Германии видели истоки ее поражения прежде всего в том, что они вызвали неисправимый антагонизм Запада, Британии в первую голову. «Если сказать по правде, мы росли слишком быстро. Мы должны были быть «младшими партнерами». Если бы мы шли по их пути, у нас бы не перегрелись моторы нашего индустриального развития. Мы не превзошли бы Англию так быстро, и мы избежали бы смертельной опасности, вызвав всеобщую враждебность». Так писал посол Германии в США граф Бернсторф. Он считал, что Германия, если бы она не бросила вызов Британии на морях, получила бы ее помощь в борьбе с Россией. В любом случае, при индустриальном росте Германии ей нужно было мирно пройти «опасную зону», а через несколько лет с германским могуществом в Европе никто бы не рискнул состязаться.

Но в будущем, полагал Бернсторф, Германии все же пришлось бы выбирать между континентальным колоссом Россией и морским титаном Британией. Германия сделала для себя худшее — оттолкнула обеих, да еще и стимулировала их союз.

В марте 1914 г. начальник германского генерального штаба фон Мольтке-младший послал министру иностранных дел доклад о военных приготовлениях России, основанный на данных германского военного атташе в Петербурге фон Эгелинга. Главной идеей сообщений Эгелинга было то, что после поражения 1905 года Россия восприняла урок и резко укрепила свою военную мощь. Эгелинг полагал, что ближайшей датой готовности России к войне будет 1916 год. Одновременно прусское министерство финансов представило правительству свои выводы о том, что Россия становится все более мощной в финансовом отношении. Материалы, шедшие к кайзеру и канцлеру из генштаба и военного министерства, подчеркивали одно: Россия становится мощнее и ради безопасности своей империи Берлин должен будет в будущем предпринять необходимые меры.

Идеи эти нашли сильнейшую поддержку со стороны проправительственной «Кельнише цайтунг» (номер от 2 марта 1914 г.): «Политическая оценка Россией своей военной мощи будет иной через три или четыре года. Восстановление ее финансов, увеличение кредита со стороны Франции, которая всегда готова предоставить деньги на антинемецкие военные цели, поставили Россию на путь, который она достигнет осенью 1917 года.» Писавший для «Кельнише цайтунг» из Петербурга доктор Ульрих так определил цели России: захват Швеции, который сделает Россию хозяином Балтийского моря, захват Дарданелл, овладение Персией и Турцией.

Чтобы оторвать Запад от России германские газеты постарались представить Германию защитницей Запада от варварской России. «Берлинер Тагеблат» (за 1 марта 1914 года) задалась риторическим вопросом, на чьей стороне время, на стороне «цивилизованной Европы, представленной в данном случае Германией и Австро-Венгрией, или на стороне России?» Ситуация рисовалась устрашающей: «Быстро растущее население Российской империи на фоне падения рождаемости на Западе, экономическая консолидация русских, строительство железных дорог и фортификаций, неистощимый поток денег из Франции, продолжающаяся дезинтеграция габсбургской монархии — все это серьезные факторы».

Советник канцлера Бетман-Гольвега профессор Лампрехт так оценил ситуацию: «В Европе усиливаются разногласия между германскими, славянскими и латинскими народами и здесь снова Германия и Россия превращаются в лидеров своих рас».

Х. Сетон-Томсон считает, что даже если бы некий великий политик в Берлине удержал Германию от рокового союза с австрийским империализмом, это не сохранило бы надолго русско-германскую дружбу. Если бы даже Германия не поддержала Австрию против славян, то внутренние конфликты все равно взорвали бы Австро-Венгерскую империю и неизбежно встал бы вопрос о дунайском наследстве. Но здесь повтор раздела Польши, столь скрепивший дружбу России и Германии, был уже невозможен. Россия, возможно, отдала бы Германии не только Австрию, но и Чехию. Германия, со своей стороны, видимо, достаточно легко согласилась бы на предоставление России Галиции, а также, возможно, Румынии и Трансильвании. «Но германское правительство, чьи границы простирались бы до Юлианских Альп, едва ли позволило бы России доминировать на восточном побережье Адриатики. И венгры не позволили бы никакой державе решать за себя свою судьбу. Раздел Австрии вызвал бы жестокие конфликты, которые вскоре же привели бы Германию и Россию к противоречиям. Партнерство Германии с Россией за счет Австрии было столь же невозможно, как и партнерство России с Австрией за счет Германии — на чем настаивали неославянофилы. Оставалась лишь третья комбинация — Германия и Австрия в роли защитников Германии от России».

Именно весной 1914 года прежде прогерманские октябристы окончательно присоединились к антигерманскому фронту — как реакция на посылку немцами своих военных советников в Турцию. Теперь сторонники союза с европейским Западом против европейского Центра решительно возобладали. Связи с Францией уже виделись нерасторжимыми. Сазонов желал, чтобы и британская сторона твердо уведомила мир о своем союзе с Россией. Тогда союз России с Западом удержит Германию от безумия. «Мир может быть обеспечен только в тот день, когда тройственная Антанта будет трансформирована в оборонительный союз без секретных соглашений и когда этот факт будет публично оглашен во всех газетах мира. В этот день опасность германской гегемонии окончательно исчезнет и каждый из нас сможет спокойно следовать своим собственным курсом: англичане возьмутся за решение социальных проблем, волнующих их, французы смогут заняться самообогащением, защищенные от всякой угрозы извне, а мы сможем консолидироваться и осуществить нашу экономическую организацию».

Русские подчеркивали, что от Британии не требуется многого. Во время аудиенции 3 апреля 1914 года Николай Второй сказал послу Бьюкенену: «У меня более чем достаточно населения; такого рода помощь не нужна. Гораздо более эффективной была бы кооперация между британским и русским флотами».

В Форин — оффисе Сазонова поддерживал замминистра сэр Артур Никольсон. Он писал 21 марта 1914 года: «Я убежден, что если Тройственная Антанта будет трансформирована во второй Тройственный союз, мир в Европе будет обеспечен на одно или два поколения». На заседании русского Адмиралтейства 26 мая 1914 года обсуждались основы союза России с лидером Запада. Русская сторона хотела, чтобы Британия и Россия с двух сторон оказали воздействие на Оттоманскую империю и открыли проливы для русского флота. Совместные силы Антанты решительно возобладали бы в Средиземном море над итало-австрийским флотом. На Балтике царское адмиралтейство планировало осуществить с помощью британского флота высадку русских сухопутных сил в Померании. Все это, читается сейчас с грустной улыбкой.

Обеспокоенное возможностью еще недавно невероятного союза России и Запада, германское министерство иностранных дел связалось с главным редактором «Берлинер Тагеблат» Т. Вольфом, и тот в двух статьях (конец мая — начало июня 1914 года) отразил осведомленность Берлина о процессе сближения Лондона и Петербурга. Петербург, может быть, и замедлил бы этот процесс, но стратегическое планирование немцев, их перспективное планирование оставляли России слишком мало места среди лидеров мирового развития. В Петербурге читали, в частности, рассуждения аккредитованного в Бухаресте австрийского посла Ридля. Тот делил Европу на три части. В первую входили «пиратские» государства — Англия и Франция, «жившие за счет эксплуатации колоний». Блоку Центральных государств следовало изолировать их и изгнать с европейского рынка. Во вторую группу входила Россия, которая «не имела права оставаться в Европе. Она должна быть загнана в Азию или, по меньшей мере, отодвинута за пределы Москвы. Россия должна быть отрезана от Балтийского и Черного морей и, уменьшенная в размерах, должна быть предоставлена собственной экономической судьбе». Остальную Европу следует организовать в Великий таможенный союз, в котором к германскому блоку неизбежно примкнут Италия, Швейцария, Бельгия и Голландия, равно как и Балканы. Подобные взгляды оставляли мало поля для маневра Запада и России.

Возможно, Европа стояла в 1914 году накануне невиданного периода процветания. Наука и индустрия сделали феноменальные шаги вперед. Но ложные расчеты не только политиков, но и наиболее влиятельных общественных сил европейских стран подорвали надежды на лучшее.