"Тревожные ночи" - читать интересную книгу автора (Михале Аурел)

Ночное задание (Рассказ офицера)

Полночи провертелся я на жесткой кровати в караульном помещении пограничной заставы, все никак не мог заснуть. За последнее время по ночам к берегу Дуная все чаще и чаще пробивались отряды немецких солдат. Они разрозненными группами уходили от преследования наших частей, намереваясь переправиться через реку и скрыться в Болгарии. Пришлось удвоить число патрулей, прочесывающих прибрежные ивовые заросли, увеличить количество секретов на берегу реки, и все-таки у меня было очень тревожно на душе. Прошлой ночью один грузовик, набитый удирающими из-под Калафата немцами, ворвался в рыбачий поселок. Обезумев от страха, гитлеровцы бросились в воду, пытаясь сесть в лодки. Внезапный шум разбудил рыбаков. Они выскочили из камышовых шалашей и, увидев немцев в лодках, ринулись на них с длинными ясеневыми веслами и острыми рыбацкими ножами в руках. Драка завязалась тут же, у лодок, на мелководье. Послышалась крепкая брань, сопровождаемая сильными ударами кулаков. Действуя веслами, рыбаки каждым взмахом сшибали с ног сразу трех — четырех немцев. Вдруг какой-то немец вытащил револьвер и выстрелил. Один из рыбаков, раненный немцами, свалился на борт лодки.

Это окончательно погубило немцев: звук выстрела услышали патрули и секреты пограничной заставы. К тому времени, когда я прибыл на место происшествия, все было кончено. Лишь нескольким немцам удалось удрать на одной из лодок, да и то без весел; лодку подхватило течением и вынесло на середину Дуная. Кроме них, от берега отплыла еще одна небольшая группа немцев. Они плыли на автомобильных камерах, широко размахивая руками. Большая часть их погибла от нашего пулеметного огня. Из воды вышло всего семеро. Они подняли руки и сдались в плен. На рассвете я отослал немцев под охраной в Калафат. Вместе с ними туда отправили и раненого рыбака.

На следующую ночь опять появились немцы. Они плутали по Дунаю, спасаясь от преследования нашей флотилии. Немцы подплыли к берегу и, словно голодные волки, набросились на овец, пасущихся около леса. Услышав крики пастухов, мы поспешили на помощь, но из этой группы нам поймать никого не удалось — немцы успели удрать на шлюпке.

Весь день мы находились в состоянии полной боевой готовности, спрятавшись в камышах и прибрежных ивах. Вечером к нам из полка прибыло подкрепление — человек тридцать солдат во главе с офицером. Вместе с ними приехал и командир батальона. Он проверил охрану на моем участке, затем познакомил нас с новым приказом.

— Необходимо отразить любую попытку высадить десант! — сказал он мне, когда мы остались одни в помещении пограничной заставы.

— Какой десант? — недоуменно вырвалось у меня. — Кому еще понадобилось здесь высаживаться?

— Немцам.

Я был очень удивлен этим известием. После 23 августа прошло уже больше двух недель. В течение этого времени почти вся Румыния была очищена от немцев. Только одна наша дивизия, которая вела бои на Дунае на фронте Калафат — Турну — Северин — Оршова — Карансебеш, взяла в плен почти десять тысяч человек.

— Сегодня, — объяснил мне командир батальона, водя пальцем по карте, — гитлеровцы атаковали свежими силами границу Баната. Их быстроходные сторожевые суда пытались пробиться по Дунаю к Железным Воротам. Кто знает, может быть, войска, находящиеся в Болгарии, вздумают перейти Дунай именно здесь. Нам известно, чего они хотят… Они хотят отбросить весь левый фланг нашего фронта, опирающийся на Дунай и горы Баната.

Потом майор сел на мотоцикл и быстро скрылся в ночной темноте. Я же продолжал стоять на дамбе, думая о его словах: «Необходимо удержать участок во что бы то ни стало до тех пор, пока не подойдут советские части!»

Некоторое время еще слышалось в отдалении тарахтение мотоцикла, потом над камышовыми зарослями, безбрежными водами Дуная, вновь установилась ночная тишина. Из задумчивости меня вывел потянувший с Дуная ветер. Он всколыхнул ночной воздух и серебристо зазвенел в кронах деревьев. Ветер крепчал, он срывал поблекшие листья с прибрежных зарослей и становился сырым и холодным. От клубившихся на небе мрачных туч ночь стлала еще темнее.

«Скверная погодка, — подумал я. — Как бы немцы не воспользовались ею и не прошли к берегу через лес!»

Я вернулся в помещение заставы, выслал вслед ушедший на участок патрулям несколько усиленных нарядов, а между каждыми двумя секретами распорядился поставить еще по одному пулемету.

Затем, не раздеваясь, я растянулся на кровати, чтобы хоть капельку соснуть: никто не знал, что могла принести ночь. На какое-то время мне удалось задремать, несмотря на тревожные мысли и одолевавшие меня заботы. Но вскоре раздался пронзительный звук пароходного гудка на Дунае, и я сразу проснулся. Тотчас же бросился к телефону и опросил секреты.

— Караван судов, — доложили мне, — поднимается к Турну-Северин.

Это наверняка был немецкий караван, так как о передвижении наших судов меня предупреждали заранее.

«Надо дать им пройти, — подумал я. — Неделю назад один немецкий караван в шестьдесят судов уже напоролся на минное поле около Вороньего острова… теперь они все покоятся на дне Дуная. Для этих тоже там найдется местечко!» Снова томительно потянулось время. Свернувшись под одеялом, я напрасно пытался заснуть. Мысленно я еще и еще раз проверял надежность охраны моего пограничного участка: «Кто знает?! Может быть, как раз здесь они и попытаются пройти?! Нет, сначала надо выслушать донесения вернувшихся из дозоров сержантов, — решил наконец я, — а если все будет благополучно, разденусь и лягу спать…»

Я закурил сигарету, но не успел сделать и несколько затяжек, как затрещал телефон. Полный тревожных предчувствий, я бросился к аппарату. В трубке прозвучал басовитый голос командира полка:

— Объявите тревогу во всех подразделениях пограничной зоны! Наблюдайте за Дунаем, чтобы не дать немцам возможности форсировать реку… В Болгарии началось народное восстание!

Я положил трубку на рычаг и приказал объявить тревогу. Солдаты соскочили с коек и, еще как следует не проснувшись, толкаясь в дверях, бросились к винтовкам. К тому времени, когда я вышел из командного пункта, они уже, рассредоточившись по берегу Дуная, залегли в окопах и камышах, заполнив промежутки между пограничными секретами. Я приказал подать лошадь и в сопровождении конного связного отправился проверять посты и пулеметные гнезда.

Камышовые заросли были так густы, что мы едва пробирались сквозь них. Стояла кромешная тьма. Шумевший в камышах, завывавший в ветвях прибрежных тополей ветер бросал нам в лицо какой-то удивительно мелкий дождь. Небо стало черным, как деготь; с песчаного берега доносился размеренный плеск дунайских волн.

— А погодка-то портится, — прошептал связной, поеживаясь, словно его лихорадило.

Наши лошади сами отыскали дорогу и вышли на прогалину, в конце которой голубыми искрами светились воды Дуная. Шум волн, казалось стремившихся разорвать окутавшую их темноту ночи, вдруг усилился, предвещая наступление бури; ветер бешено гудел между стволами деревьев, окружая их плотной завесой водяной пыли.

Там, по ту сторону Дуная, находился болгарский берег. В темноте мы не могли разобрать его очертаний, его мягких, уходивших вдаль линий. Я вспомнил о сообщении командира полка, и этот берег показался мне теперь более близким. Меня внезапно охватило чувство благодарности, что-то теплое и радостное… «Молодцы, товарищи, — подумал я о болгарах, — хорошо, что вы восстали! Наконец-то и в этом уголке мира станет посветлее!» И я представил себе, как они сейчас ведут бои с немцами, какие вели мы 23 августа.

Я пришпорил коня и направился к рыбачьим хижинам. Рыбаки собрались под камышовым навесом. Они еще не ложились спать: вчерашнее нападение встревожило их. Они сгрудились вокруг небольшого костра, который то вспыхивал на ветру, то снова затухал. Мы отвели лошадей за угол и поставили их под навес. В это время среди рыбаков раздался раскатистый хохот, заглушивший завывание ветра и шум реки. Мы поспешили к ним и уселись на подвинутый нам их старостой Маринчей чурбан. — Чему это вы смеетесь? — спросил я.

— Да вот на нашего чудака, — сказал Маринча, показывая на парнишку, который смущенно рылся в углях. — Вчера ночью, когда напали немцы, поднимаю я это весло, чтобы хлопнуть одного из них по лбу, но не успел и дотронуться до него, как тот раз — и в воду. Осерчал я, снова замахиваюсь веслом, чтоб трахнуть другого, гляжу — и этот на дно пошел… Что за чертовщина, думаю, словно сам дьявол за нас! И снова поднимаю весло… как вдруг из-под воды выныривает вот этот парень. Что ж вы думаете?! Оказывается, он нырял в воду и хватал немцев за ноги.

— Ха-ха-ха, — опять засмеялись рыбаки.

Я тоже от души расхохотался. Но вдруг Маринча прервал смех и спросил, что я сделал с пленными немцами.

— Отослал в полк, — ответил я. — Оттуда их отправят в лагерь. Что ж с ними еще делать?

— Надо было бы отдать их нам, чтобы мы сами судили, — хмуро возразил он. — Вы знаете, что они натворили! По дороге сюда в одном селе за Зэвой они подожгли дома и расстреляли всех детей! Вот туда бы их отвести да отдать в руки народа! Вот что нужно было сделать! — глухо проговорил Маринча.

Что я мог ему ответить? Я замолчал, чувствуя на себе колючие взгляды рыбаков.

— Весь мир превратили в развалины, столько горя всем принесли! — сердито выпалил Маринча. — Проклятые собаки!

Мне довольно часто приходилось бывать в хижинах рыбаков и отведывать по их приглашению вкусной ухи или обжигающей рот жареной рыбы прямо с раскаленных углей. Я хорошо был знаком с их жизнью. И я знал, что ни один из них не испытывал такой ненависти к немцам, как Маринча… Я внимательно посмотрел на него и заметил, как судорожно дергаются мускулы его лица и сверкают в отсветах костра черные глаза. Огонь отбрасывал красноватые блики на голую богатырскую грудь рыбака.

— Вот придет скоро справедливость… — добавил он чуть тише.

— Почему скоро?! Уже пришла, она уже в Крайове, — возразил один из рыбаков.

Я понял, что они говорят о Красной Армии. Только ли они одни ее ожидали? Нет, ее ждали все! И мы тоже!.. Теперь, после первого замешательства, немцы пришли в себя и всеми силами пытались пробиться через границу в Болгарию. Как мы одни могли им противостоять? Мы были в силах лишь сдерживать немцев на Дунае в ожидании подхода советских войск, чтобы потом совместными силами разгромить их.

Каждый думал о Красной Армии как о символе справедливости, той самой справедливости, о которой так истосковались наши сердца. Некоторое время молчание в сарае нарушалось лишь воем ветра да гулом плещущихся о берег волн. Иногда под навес прорывалась мелкая дождевая пыль. На зеленых концах брошенных в костер ивовых веток шипел беловатый сок.

— Вот так-то, господин младший лейтенант, — снова заговорил Маринча, и его голос прозвучал как-то особенно резко. — Следует отплатить немцам за все, что мы вытерпели по милости Гитлера.

— Так мы им и отплачиваем, — возразил я. — Выгнали их из страны… А сейчас легче станет не только нам, но и болгарам, сербам, а может быть, и другим народам…

— То есть как это так? — перебил меня Маринча, сразу же заинтересовавшись.

— Да так… Теперь и болгары восстали против них!

— Правда? — недоверчиво спросил он.

— Да! Как раз сегодня в Болгарии началось восстание!

При этом известии лица рыбаков посветлели. А один из них исподлобья пристально посмотрел на Маринчу. В тот момент мне был еще непонятен скрытый смысл этого взгляда.

— Значит, это правда! — словно отвечая на свои мысли, проговорил Маринча.

Потом он поднялся и как был — без шапки, в накинутом на плечи пиджаке и расстегнутой на груди рубашке — вышел из сарая навстречу дождю и ветру. Сквозь похожую на туманное облако завесу моросящего дождя было видно, как он стоял, не двигаясь, будто стараясь проникнуть взглядом в темноту, скрывавшую противоположный, болгарский берег… Постояв некоторое время, Маринча шагнул вперед и исчез за брезентом, закрывавшим вход в одну из хижин. Я нашел его там растянувшимся на осоке с закинутыми за голову руками.

— Что с тобой? — спросил я, — Что случилось?

— Ничего, — ответил он мне. — Я думал… я рад тому, что и болгары восстали.

Маринча что-то не договаривал. Я это чувствовал по его голосу. Но мне некогда было его расспрашивать, так как в этот момент прибежал солдат первого секрета и доложил, что на заставе меня поджидает командир батальона. Связной подвел лошадей, мы вскочили в седла и рысью помчались назад через заросли ивняка.

На заставе я действительно нашел командира батальона. С ним был еще какой-то офицер генерального штаба в чине капитана. Они сидели за столом, склонившись над развернутой картой. Палец капитана вдруг остановился на пунктирной красной линии, которая делила один из квадратов карты пополам. Капитан переглянулся с командиром батальона, и тот сейчас же повернулся ко мне.

— У меня для вас особое задание, — начал он. — Необходимо перебраться туда!

Я не сразу понял, о чем идет речь, и спросил:

— Перебраться?.. Куда перебраться?

— Туда, — повторил майор. — К болгарам! Необходимо связаться с отрядом, который дерется с немцами на том берегу, как раз напротив нас. Поезжайте и разузнайте все. Нам нужно выяснить, куда передвигаются немецкие войска. Как бы они снова не вторглись в нашу страну!

Задание было не из легких, и я задумался: «В такую погоду и в такое время перебираться через Дунай?! Удастся ли мне достичь болгарского берега? А потом неизвестно, на кого там нарвешься. Неровен час, к немцам в лапы попадешь!»

— Что, боитесь? — резко спросил меня командир батальона.

— Да, есть немножко, — признался я.

— Действуйте умно, хладнокровно, — сказал офицер генерального штаба, — и тогда все будет в порядке. Пойдете переодетым… Прошу сюда, — он сделал мне знак приблизиться к карте, — я покажу вам, что необходимо им сообщить…

Когда я вышел из помещения заставы, голова моя гудела. Я еще не освоился с мыслью, что именно мне нужно сейчас отправляться к болгарам. Темнота, холодный моросящий дождь, злобное завывание ветра — все это не могло радовать мое сердце.

— Ничего, ночь поможет, — ободряюще шепнул мне на ухо командир батальона, вышедший вслед за мной. А когда я уже сел на коня, он подошел ко мне и, не говоря ни слова, взволнованно протянул руку.

— Да, будем надеяться, что поможет, — сухо прошептал я в ответ и пустил лошадь рысью.

Некоторая неопределенность в моем задании беспокоила меня, мешала четко и быстро все обдумать. Я бросил поводья связному и побежал к хижине Маринчи. Он лежал на спине, закинув за голову руки.

— Маринча, мне нужна лодка и рыбацкая одежда, — обратился я к нему.

Под Маринчей зашуршала сухая осока, он приподнялся на локте.

— Для чего же? — недоуменно спросил он.

— Мне надо переплыть на тот берег, к болгарам.

— На разведку?

— Что-то вроде этого.

Мои нервы не выдержали его спокойного тона, и я почти крикнул:

— Но поскорее, мне некогда мешкать! Завтра к рассвету мне надо вернуться назад.

Он молча проскользнул мимо меня и вышел. Я последовал за ним к берегу Дуная. У наших ног бились друг о друга привязанные к причалу лодки, тени от которых колебались на темно-синей поверхности воды. Дунай разгневанно шумел, и по нему бежали белые барашки волн.

— По-болгарски понимаете? — спросил меня Маринча.

— Нет! Откуда же?

— Вы к кому-нибудь идете?.. Знаете пароль или какой-нибудь условный знак?

— Нет…

Мы вернулись в хижину. Не зажигая огня, Маринча порылся в углу и достал оттуда куртку из грубой парусины, штаны, болгарскую суконную шапку с коротким козырьком, какую носят рыбаки на обоих берегах Дуная, и протянул все это мне. Я переоделся, сунул в карман пистолет, пару гранат. После этого Маринча, надев пиджак, вытащил из камышовой стены рыбацкий нож и засунул его за пояс.

— И я иду с вами, — сказал он. — Думаю, что буду вам полезен…

Мы уселись в лодку и поплыли навстречу бушующей реке. Маринча усиленно греб, стараясь держать лодку поперек волн. Я же сидел на корме с рулевым веслом и пристально всматривался в берег, который отдалялся от нас все больше и больше.

До болгарского берега мы добрались довольно поздно, к полуночи. Маринча подвел лодку к высокому обрывистому берегу и привязал ее к нависающим над водой корням деревьев. Здесь, казалось, было потише, впрочем, возможно, дождь и ветер и в самом деле начали стихать. Мы на четвереньках влезли на берег, нашли в зарослях просвет и увидели невдалеке справа мерцающие огоньки.

— Порт Видин, — пояснил мне Маринча. — Я знаю там одного рыбака… пойдемте к нему.

Мы вышли на дорогу и, держась поблизости от нее, быстрым шагом направились к Видину. Около порта мы свернули немного влево к берегу Дуная и вскоре подошли к одному из первых низеньких домиков с терраской, невысокие стены которого смутно белели в темноте. Маринча тихо постучал в калитку. На стук вышла невысокого роста женщина в низко повязанном черном муслиновом платке. Она хмуро посмотрела на нас в щель забора и что-то пробормотала…

— Бошков здесь живет? — спросил ее Маринча, слегка искажая болгарские слова.

— Здесь, — ответила женщина и поспешно добавила: — Но его нет дома… С этой весны мы совсем ничего не знаем о нем.

— Лелио, — прошептал Маринча, вытягивая шею через забор. — Ведь уже три дня прошло с тех пор, как он вернулся!

Женщина вздрогнула, недоверчиво покачала головой и отошла от забора. Потом вернулась и уже более решительно заявила:

— Нет… домой он не заходил. Мы не знаем даже, жив ли он!

— Лелио, — настойчиво продолжал мой сопровождающий, — я Маринча!

— Оттуда? — удивленно спросила женщина.

— Да.

Она открыла нам калитку. Согнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, мы переступили порог дома. Там еще никто не спал. На лавках около окон сидели парнишка и уже взрослая девушка.

— Мы спешим, — сказал Маринча, когда женщина предложила нам присесть на кровать. — Где Коля?

— Его нет дома.

В темноте я заметил, как Маринча в раздумье почесал затылок. Потом терпеливо продолжал:

— Лелио, Коля все лето жил у меня. Я все знаю… я же сам его на лодке сюда переправил!

— По какому сигналу? — допытывалась женщина.

— По трем огням, которые были зажжены на этом берегу.

Женщина подтолкнула нас к кровати и почти насильно усадила на нее.

— Коли нет дома, — повторила она. — Он ушел к партизанам в горы.

Маринча снова почесал затылок и о чем-то заговорил с женщиной вполголоса.

Я пытался вникнуть в их разговор. По нескольким словам мне удалось уловить кое-что из того, о чем они говорили. Однако полностью содержание разговора я узнал лишь после того, как Маринча в нескольких словах передал мне его. Коля Бошков был причастен к взрыву судов с боеприпасами в порту Видин, и ему пришлось в мае этого года переплыть Дунай, чтобы скрыться от преследования немцев и жандармов.

— И где же ты его прятал?! — спросил я Маринчу, несколько удивленный тем, что под самым моим носом кто-то мог скрываться на границе.

— А я и не прятал его, — улыбнулся Маринча. — Он работал с нами… да и вы не раз ели рыбку из его улова. Догадываетесь теперь, кто это был?

— Немой?

— Он, — улыбаясь, подтвердил Маринча.

В доме наступила тишина. Женщина подошла к окну, у которого сидели парень с девушкой, и прижалась к холодному стеклу лбом. Я смотрел на Маринчу, будто впервые его увидел. История Бошкова не выходила у меня из головы. Хотя на заставе я служил давно и хорошо знал Маринчу, но только теперь по-настоящему понял его.

Тут мне припомнился случай, который произошел незадолго до 23 августа. Почти все лето рыбаки жаловались, что время от времени кто-то таскает еду из их шалашей и рыбу из верш на берегу.

— Не иначе как пограничники балуют! Кому же еще быть! — возмущался однажды вечером Маринча. — Уж простите, — добавил он, — но разве мы не делимся с солдатами рыбой из богатого улова? А?

Возразить было нечего — он был прав: через каждые три — четыре дня мы ели уху из свежей рыбы. Однажды, когда рыбаки поймали сома килограммов на сто, все солдаты на заставе получили по большому куску вкусной жареной рыбы. Сначала я было попробовал разъяснить солдатам, с каким трудом добывают рыбаки свой кусок хлеба; потом, когда случаи воровства все же повторились, стал наказывать каждый патруль, во время дежурства которого совершалась кража.

Это раззадорило солдат. Несколько человек попросили меня назначить их в патруль вне очереди и послать к реке в промежуток между двумя другими патрулями. И вот через некоторое время ночью они поймали вора и привели его на заставу. Это был дезертир, человек из здешних мест: он укрывался то в кукурузе, то в прибрежных зарослях Дуная. Солдаты нашли его по беленькой струйке дыма, которая поднималась над кукурузным полем и была отчетливо видна при свете луны. Они захватили его в тот момент, когда он варил еще зеленую кукурузу.

Утром я вызвал Маринчу и показал ему задержанного. Дезертир имел такой вид, что невольно вызывал к себе сострадание. Невероятно худой, оборванный, с заросшим лицом, пугающийся каждого слова, он оставлял впечатление одичавшего человека. Солдат убежал с фронта с единственной целью убить одного из бояр-помещиков, буквально сосавших кровь из крестьян нашей округи. Помещик, у которого работала жена дезертира, довел ее с ребенком до такой нищеты, что они почти умирали от истощения. Дезертир не побоялся рассказать нам об этом, сознался он и в том, что таскал у рыбаков рыбу.

— Мы к нему ничего не имеем, — спокойно сказал Маринча, с грустью вглядываясь в лицо дезертира. А потом каждый день, вплоть до 23 августа, приходил ко мне с просьбой не отсылать этого беднягу обратно в полк.

— Теперь мало людей, понимающих страдания бедного человека, — говорил он, — никто не знает, что будет с нами завтра и как еще окончится эта страшная война! Подумайте об этом, господин младший лейтенант! — такими словами заканчивал он всякий раз свою просьбу.

У меня на душе тоже было неспокойно, и я все откладывал со дня на день отправку дезертира. Но вот пришло 23 августа, и он сам попросил отослать его обратно в полк.

В то время я не разбирался в причинах, побудивших Маринчу так упорно защищать этого бедняка. Зато теперь эта история, а также случай с Бошковым показали мне моего спутника совсем в новом свете…

— Что будем делать, господин младший лейтенант? — прервал мои размышления Маринча.

— Надо разыскать командира партизанского отряда этого района.

Он перевел мои слова женщине, которая в это время отошла от окна. Она о чем-то пошепталась с парнишкой, торопливо подтолкнула его к выходу и сама вышла за ним в сени, чтобы закрыть дверь. Вскоре послышался скрип калитки и удаляющиеся шаги паренька.

Женщина вернулась из сеней с горбушкой хлеба, завернутой в полотенце.

— Небось проголодались, — сказала она, развертывая хлеб.

Маринча заверил ее, что мы сыты. Потом начал расспрашивать о положении в городе. Оказывается, немцы находились только в порту: они спешно грузили те немногие суда, которые им удалось захватить в наших портах. Здесь, в Видине, формировался последний караван, направляющийся к Белграду и Будапешту. Болгарских солдат и партизан в окрестностях города было немного, так как большинство их ушло в горы еще до 9 сентября. Теперь оттуда ожидали прихода партизанского отряда, которому предстояло выгнать немцев из порта.

Мальчуган быстро возвратился и привел с собой худенького юркого старичка. Даже при тусклом свете, проникавшем через маленькие окна, я увидел, как блестели его глаза.

— Дед Любен, — представила его нам женщина. — Он — ятак [11].

— Да, он хозяин явочной квартиры и связной партизан, — с уважением заметил Маринча.

— До того как перейти к вам, отец прятался у него, — добавил мальчуган.

Женщина отвела старика в сторону, и они стали о чем-то шептаться. Вскоре дед Любен, недовольно пожав плечами, собрался было уходить.

— Постой, дед Любен, — умоляюще схватила его за руку женщина. — Чего ж ты боишься?

Дед покачал головой и вышел. Женщина бросилась за ним и нагнала его в сенях. Там дед Любен, уже более не стесняясь, начал сердито ей говорить, что восстание еще только началось и неизвестно, что будет завтра и послезавтра. Однако женщина, называя его «глупым и упрямым стариком», настаивала на своем. Она говорила ему, что в нашу страну уже вошли русские, и пыталась убедить его в том, что мы, румыны, теперь стали врагами немцев, что мы хотим только выяснить намерения восставших и узнать о передвижении немецких войск в пограничных районах, чтобы объединить наши действия с болгарскими партизанами.

Они вышли на терраску и некоторое время шептались там. Потом дед Любен ушел, а женщина, облегченно вздохнув, вернулась к нам.

— Он доведет вас до сыроварни и там передаст другому проводнику. К рассвету вы доберетесь до гор. Там сейчас находятся партизаны и часть войск.

Мы вышли в сопровождении младшего Бошкова, который довел нас до растущего в поле кустарника. Там нас уже поджидал с тремя лошаденками дед Любен. Дождь прекратился. Однако по-прежнему дул сырой холодный ветер. Мы сели на лошадей и под покровом ночи поехали вслед за дедом Любеком по тропинке, ведущей в сторону гор…

На рассвете мы добрались до леса, густо покрывавшего склоны гор. Пастух, которому передал нас около сыроварни дед Любен, слез с лошади и отвел ее на опушку леса. За ним под кроны деревьев въехали и мы; но не успели мы соскочить с коней, как перед нами, словно из-под земли, выросли два вооруженных партизана. Узнав нашего проводника, они закинули винтовки за плечи и подошли к нам вплотную, не спуская с нас испытующих глаз. Обуты они были в царвули [12]. На них были штаны из грубой светло-коричневой шерсти, болгарские рубашки с узким воротом и сдвинутые на затылок фуражки. Один из них, перепоясанный крест-накрест пулеметной лентой, отвел пастуха в глубь леса и о чем-то долго с ним говорил. Потом мне и Маринче завязали глаза, взяли нас за руки, и мы тронулись в путь.

Дорога через лес показалась мне довольно длинной. Чем дальше мы шли, тем тише становилось вокруг, а воздух делался все свежее и прохладней. Мы поднимались в горы. А один раз я услышал совсем рядом журчание ручейка. Протяжным эхом отозвался в лесу чей-то голос. И снова тишина.

В самой глубине леса нас кто-то встретил и обыскал. Потом, судя по голосам, мы миновали линию постов на границе лагеря, прошли по усыпанной гравием дорожке и, осторожно ощупывая ногами деревянные ступени, спустились в землянку. Войдя в нее, я услышал, как вокруг засуетились люди, а один из сопровождавших нас партизан стал кому-то докладывать. Затем кто-то приказал всем выйти, и ступеньки лестницы заскрипели под грузными шагами выходящих из землянки людей. Когда с нас сняли повязки, мы увидели, что в землянке за столом из обструганных досок сидят двое: капитан болгарской армии и пожилой штатский в накинутом на плечи пиджаке. Он сидел, опершись локтями на край стола. У него были рыжеватые, прокуренные, жесткие усы, густая борода и светло-голубые глаза. Перед сидящими за столом стояла слабо светившая керосиновая лампа. Партизан с пулеметными лентами на груди остался у закрытой двери.

По знаку капитана мы сели на лавку, приделанную к бревенчатой стене землянки. С помощью Маринчи я объяснил им, кто я и для чего сюда пришел. Капитан смущенно пожал плечами и недоверчиво проговорил:

— Право, не знаю… Откуда мне знать, что все это так?

Я поднялся и попросил карту. С ее помощью я стал объяснять сложившуюся обстановку. Две мощные пехотные колонны немцев, поддерживаемые танками, вышли из Югославии и Венгрии и двигались по обоим берегам Дуная, стремясь в первую очередь овладеть Железными Воротами, а потом ударить во фланг нашего фронта на Карпатской дуге, одновременно зайдя во фланг болгарским воинским частям и партизанским отрядам на Балканах.

С одной из этих колонн у нас шли тяжелые бои под Оравицей в долине Неры и под Оршовой… Однако другая колонна, которая направлялась из Белграда, двигалась пока беспрепятственно и быстро приближалась к сербско-болгарской границе…

— Нам нужно действовать совместно, — заключил я, — чтобы остановить эти колонны прежде, чем они проникнут в дефиле Дуная.

— Это очень интересно! — воскликнул болгарский капитан, пододвинув к себе карту с моими пометками. Он еще раз внимательно ее рассмотрел и повернулся в сторону сидящего рядом человека в штатском:

— Ну? А что вы скажете?..

— Благодарим вас за столь ценные сведения, но расположение наших частей мы вам раскрыть не можем! — заявил он.

— Почему? — поспешно спросил я. — Что вам мешает сделать это?

Человек в штатском промолчал. Я подумал, что, очевидно, он и является командиром партизанских отрядов окрестных районов. Он некоторое время о чем-то думал, потом поднялся из-за стола и задул лампу. В маленьком окошечке землянки, как в бриллианте, заискрился утренний свет. Штатский обогнул стол и остановился перед окошечком, сунув руки в карманы. Я, болгарский капитан и Маринча вопрошающе смотрели на него и молча ждали, когда он к нам повернется.

— Не забывайте, господин младший лейтенант, — наконец сказал он серьезно, — у нас восстание началось только вчера и немцы еще в стране.

— Не понимаю! — недовольно ответил я. — Именно поэтому нам и надо действовать совместно, чтобы не дать немцам опомниться и развернуть свои силы! Пока есть время для этого…

— Совершенно верно, — согласился он, — но о дислокации наших сил и о наших планах мы не имеем права вам рассказывать.

— Значит, следует считать, что моя миссия закончена? — спросил я с нескрываемым раздражением.

Партизан широко развел руками, словно говоря: «Ну что я могу поделать?» — и повернулся к столу. В то же мгновение с лавки поднялся Маринча и подошел к нему.

— Товарищ, — обратился он к партизану, глядя ему прямо в глаза, — так мы не можем возвратиться!.. Ведь мы вместе боремся за правое дело, — укоризненно добавил он.

— Но как раз ради этой борьбы я и не могу сказать вам больше! — отрезал партизан, бросив на Маринчу чуть хмурый пронизывающий взгляд.

Несколько мгновений они молча стояли, недоверчиво глядя друг другу в глаза. Но тут Маринча, схватившись рукой за угол стола, да так, что, казалось, вот-вот вытащит его ножки из земли, с подчеркнутой серьезностью проговорил:

— А Колю Бошкова можно видеть?

В глазах партизана вспыхнул огонек, и лицо его прояснилось. Но он быстро овладел собой, сел за стол и начал расспрашивать у Маринчи, что и от кого он слышал о Коле Бошкове. Маринча торопливо рассказал ему о том, как все лето прятал у себя Бошкова, с того самого дня, когда он, преследуемый немцами и жандармами, перебрался через Дунай, и до той ночи, когда переправил его обратно в Болгарию на своей лодке.

— Так, так, — задумчиво повторял человек в штатском, слушая рассказ Маринчи.

Но по тону его голоса нельзя было понять, уступает он или остается при прежнем мнении. Он забарабанил пальцами по столу, внимательно разглядывая Маринчу с ног до головы. В землянке установилась тягостная тишина. Все чувствовали себя очень неловко и не знали, как выйти из этого затруднительного положения, для разрешения которого было мало одной лишь доброжелательности. Тогда Маринча, еще ближе подойдя к партизану, решительно посмотрел ему в лицо;

— Ты командуешь партизанами? Может быть, ты коммунист?

Тот ничего не отвечал и не отводил пронизывающего взгляда от рыбака. Маринча тихо проговорил:

— Я тоже коммунист!

Я удивленно посмотрел на Маринчу. Партизан обошел стол и остановился перед Маринчей, потом повернулся и исчез за незамеченной мной раньше дверью в бревенчатой стене, в глубине землянки. В комнате остались я, Маринча, болгарский капитан, не спускавший глаз с принесенной мною карты, и неподвижно вытянувшийся перед дверью партизан. Теперь и он, как мне показалось, смотрел на Маринчу более теплым и дружественным взглядом.

Я подошел к столу, желая более подробно объяснить болгарскому офицеру всю опасность продвижения немцев к Железным Воротам… Но как раз в этот момент в глубине землянки открылась дверь, и в комнату вошел Коля Бошков. Увидев Маринчу, он, казалось, в первую минуту не поверил своим глазам, а потом бросился к нему с протянутыми руками. Их большие натруженные ладони сплелись в крепком пожатии, глаза загорелись, оба были взволнованы неожиданной встречей. Коля Бошков первый не выдержал и по-мужски крепко обнял Маринчу. Когда они выпустили друг друга из объятий, я заметил, что у обоих от радости посветлели глаза.

— И мы, браток Маринча, начали! — с какой-то почти мальчишеской гордостью прошептал Бошков. Потом он подошел ко мне и, озорно улыбаясь, сказал: — А мы ведь с вами знакомы, господин младший лейтенант… Как-никак старые друзья.

Я смущенно улыбнулся, не веря своим глазам. В самом деле, передо мной стоял не кто иной, как тот усатый крепыш немой с худым оливкового цвета лицом, черными глубокими глазами и поседевшими висками, которого я не раз видел среди рыбаков.

Коля Бошков сделал нам знак войти в находившуюся в глубине землянки дверь. Мы оказались в потайной маленькой комнатке с бревенчатыми стенами и деревянными лавками вдоль них; в центре комнаты стоял сколоченный из досок стол. За ним сидели болгарский полковник, командир отряда из Кулы, офицер югославской Народно-освободительной армии, который командовал отрядами, действовавшими в югославской части Карпат, и один сербский партизан. Партизан был ростом чуть выше Бошкова, но тоньше, подобраннее, с острым и холодным взглядом. «Это больше того, на что мы могли надеяться! — удовлетворенно подумал я. — Если и сербы вмешаются в дело, немцам не пройти по Дунаю!»

Мы сели за стол и склонились над большой развернутой картой района. Я снова объяснил всем нашу задачу и пути продвижения гитлеровских частей, идущих по обоим берегам Дуная при поддержке речной флотилии. Два других офицера также обрисовали положение в районе Железных Ворот на их участке границы.

— Плохие дела, — сказал Коля Бошков. — По направлению к Дунаю движется также колонна немцев, удирающих из Софии. Наши силы пока еще рассеяны в горах и плохо вооружены. Нам надо как можно скорее спуститься к. Дунаю. Этим же вечером трогаемся!

Югославы также приняли наше предложение и решили направить свои отряды к Железным Воротам. Но всем было ясно, что имеющихся у нас сил будет недостаточно для того, чтобы остановить наступление немцев, которые стремились рассечь на отдельные участки фронт наших армий в Карпатах и на Дунае. К тому же и мы, и югославы, и болгары все еще вели бои с немцами на территории своих стран…

Затем Маринча повернул к себе карту и показал пальцем на черный кружок, прижавшийся к голубой ленте Дуная.

— Каково положение в Видине? — спросил он Колю Бошкова. — Порт в ваших руках?

Бошков посмотрел на луч света, пробивающийся сквозь окошечко землянки, и задумчиво ответил:

— Думаю, что да!.. Конечно да! — повторил он с большей уверенностью. — Правда, у нас пока еще нет известий, но сегодня ночью туда ушел отряд!

— Надо непременно овладеть портом! — сказал Маринча. — Я думаю, что Красная Армия уже достигла берегов Дуная. Вчера ночью она была в Крайове! Если мы предупредим вовремя русских товарищей, они переправятся на эту сторону, и тогда мы покажем немцам, где раки зимуют!

Коля Бошков, я и Маринча покинули партизанский лагерь и, когда стемнело, сели в лодку и поплыли назад. Сойдя на берег, я поспешил в штаб дивизии, а Коля и Маринча отправились в город Калафат, навстречу Красной Армии. Этой же ночью части советских войск вступили на болгарскую землю и овладели портом Видин. Они отрезали дорогу немцам, удирающим из Болгарии, и по берегу Дуная вошли в Югославию…

Из штаба дивизии я тут же направился на свою пограничную заставу. На следующий день нам предстояло совместно с русскими, югославами и болгарами уничтожить здесь, на Дунае, немецкую колонну, направляющуюся в район Железных Ворот…