"Великий Магистр" - читать интересную книгу автора (Октавиан Стампас)

Глава III. «ГРЕЧЕСКИЙ ОГОНЬ» АНДРЕ ДЕ МОНВАРА

Очнулся Гуго де Пейн от солнечного луча, пробившегося сквозь плотные шторы и упавшего на его лицо. Он не знал сколько времени пробыл в состоянии прострации — что с ним и где он находится? Какие-то видения, картинки замелькали в его сознании. Он вспомнил лишь, что совсем недавно видел сидящую напротив него златокудрую византийскую принцессу, ее оживленное лицо, разговор с нею… Но о чем он с ней говорил, и как она оказалась здесь — за тысячу верст от Константинополя? Или — все это бред, фантазия? Де Пейн ощутил рядом с собой легкое дыхание, повернул голову налево. Он увидел разметавшиеся по атласной подушке огненно-рыжие волосы, полускрывшие лицо девушки, ее чувственные губы, обнаженные плечи. Эстер… Донна Сантильяна, вспомнил он, которую они с князем Васильком освободили от разбойников. А где русич? Постель, на которой лежал Гуго, была столь огромна, что на ней могло бы разместиться полдюжины человек; над ней высился балдахин со спускающимися с трех сторон занавесями из шелка, четвертая сторона была открыта — через нее-то и пробрался тот смелый лучик, посланный с неба для его пробуждения. Гуго напряг мышцы, чувствуя, что тело его по-прежнему верно служит ему, — нет ни боли, ни слабости. Мысли его вновь вернулись к лежащей рядом женщине, которая даже спящая была неотразима и притягивала к себе. «Интересно, — подумал Гуго, всматриваясь в чувственное личико Эстер-Юдифь. — Как далеко зашли наши отношения?»

Осторожно он приподнял край воздушного, вытканного золотистыми нитями покрывала. Оба они лежали обнаженные… Облако-покрывало медленно опустилось обратно. Де Пейн чуть отодвинулся, размышляя о том, каким образом он мог потерять рассудок и не обошлось ли тут без каких-либо снадобий или колдовства? Глазами он поискал свою одежду. Сколько времени прошло с тех пор, как он переступил порог дома Эстер? Сутки, двое? Усилием воли он возвращал себе сознание и память. Он вспомнил ужин, возбуждающий желание танец Эстер, музыку, необычный вкус вина… Потом, кажется, между ним и князем Васильком произошла ссора… Кровь на столе… или это было разлитое князем вино? Взлохмаченный человек… дядя Эстер? Ее вопросы… О чем, что она хотела выяснить? Что-то, касающееся Ордена тамплиеров, но что именно? Храм… Архивы, найденные в Цезарии маркизом де Сетина… Его поиски и раскопки в древних стенах и фундаменте Тампля… Да, кажется, он прав: вино было действительно насыщено одурманивающими снадобьями. Если он не ошибается, если все его догадки — не плод разгоряченного сознания, то обворожительная Эстер, лежащая рядом — тонкая и коварная бестия, а за ее спиной стоят весьма умелые и опасные люди и цели их ему пока не ясны. Противники ли они Ордена или… просто наблюдатели, будущие союзники? Кто они, заманившие его в ловушку? И почему не воспользовались выгодными обстоятельствами, не убили его? Какую цель преследовала Эстер и этот… ее дядя, мелькающий в видениях на заднем плане, подсказывающий что-то хозяйке: только ли вызнать его сокровенные секреты? Но это невозможно. Сколько раз, даже тяжело раненный и находясь на грани смерти, де Пейн умел контролировать мозг, а впадая в беспамятство — словно бы отключал подступы к нему. Хозяева Эстер могли и не знать этого. В таком случае, все их труды оказались напрасными. То, что они смогли выяснить — пустяки, малая доля того, что сокрыто в глубинах сознания Гуго де Пейна, и что составляет тайну его прибытия в Иерусалим.

Гуго почувствовал, как шею его обвила мягкая теплая рука, а рыжая головка устроилась на плече. Сейчас глаза Эстер казались не голубыми, а серыми, с зеленоватым отливом; она заманчиво смотрела на него, как вынырнувшая из воды русалка.

— Милый, дорогой мой… — прошептала она, а губы ее потянулись к его лицу.

— Где моя одежда? — тихо спросил Гуго, на всякий случай отстраняясь.

— Там! — Эстер-Юдифь, ничуть не обидевшись, махнула рукой куда-то в сторону. — Ты уже уходишь?

— Да. Мне кажется, я несколько задержался у вас в гостях.

— Когда мы снова встретимся? — глаза Юдифь закрывались; она безумно хотела спать после тяжелой работы.

— Скоро! — пообещал де Пейн, и пружинистым движением соскочил с постели, набросив на свое мускулистое, загорелое тело покрывало и не обращая внимания на то, что оставил лежащую на кровати Эстер совершенно обнаженной. Но хозяйку дома это также мало смутило. Она, потянувшись в неге, выгнула спинку, а затем свернулась в клубочек, уткнувшись кошачьей мордочкой в атласную подушку.

— До встречи! — пробормотала Юдифь сквозь сон.

— У вас прекрасная фигура, — сказал напоследок Гуго, собирая свои разбросанные по комнате вещи. Свой меч он обнаружил между лап свирепого, набитого соломой тигра, а перчатки — в его разинутой пасти. Прикрепив меч к поясу, де Пейн вышел из покоев Эстер. «Теперь не мешало бы выяснить, где же князь Василько?» — подумал Гуго, шагая по коридору и заглядывая в разные комнаты. Слуги, встречающиеся на его пути, испуганно шарахались в стороны, остерегаясь грозного вида рыцаря. Перед одной из комнат навстречу ему бросился здоровенный малый с перебитым носом и в желтой накидке дворецкого. Он попытался загородить ему дорогу, повторяя одно и то же:

— Сюда нельзя! Нельзя сюда!.. Сю… — но Гуго де Пейн, приподняв его под мышками, швырнул в стену, и дворецкий очутился на полу, под грудой посыпавшихся на него керамических черепков, составлявших когда-то вазочки и блюдца.

В комнате за обеденным столом сидел взлохмаченный дядя Эстер и с аппетитом уминал масляную чечевичную кашу. При виде де Пейна, ложка его застыла в воздухе, а взгляд стал таким же масляным, как и его каша.

— 3-здравствуйте!.. — проговорил ломбардец Бер, пережевывая застрявшую во рту чечевицу.

— Не торопитесь — глотайте медленно, — усмехнулся Гуго и закрыл за собой дверь. Князя Василько он обнаружил на первом этаже, в одной из темных комнат, куда ему также попытались помешать войти. Но на этот раз двое слуг отделались не так легко, как дворецкий: один из них остался с расквашенным носом, а другой — со сломанной челюстью. Князь Василько навзничь лежал на жесткой скамье и богатырски храпел. На правой щеке у него запеклась свежая ссадина. Гуго взглянул на разбитые костяшки пальцев своей левой руки и с тревогой подумал о том, не были ли они с князем настолько одурманены, что не контролировали своих действий? Эта ссадина походила на те, которые оставлял порой Гуго соперникам своим любимым боковым ударом. Какая кошка пробежала между ними? Впрочем, ясно — какая. Та, которая сейчас лежала изогнувшись наверху, мурлыкая себе под нос.

Прошло, наверное, минут десять, прежде чем де Пейн добудился до князя Василько, тряся его за плечи.

— Собирайтесь! — сказал Гуго. — Нам пора возвращаться.

Князь Василько с трудом приходил в сознание, сонно и добродушно глядя на мессира.

— А … что? Мы уже приехали? — невнятно спросил он.

— Приехали, князь, — подтвердил Гуго. Вставайте. Светлобородое лицо князя стало проясняться.

— Я должен попрощаться с… хозяйкой, — сказал, наконец, он, поднимаясь со скамьи и трогая разбитую щеку. Вы не знаете, откуда это у меня?

— Должно быть, ударились о косяк, — объяснил Гуго. — Вчера мы, кажется, несколько подустали, борясь с фалернским вином. Вечно эти купцы добавят в него всякую гадость! Пойдемте, хозяйка спит, и ей не до нас.

— Ну… ладно! — согласился князь Васильке. — Навещу ее в другой раз.

Они вышли из дверей во двор, и по хлопку де Пейна, испуганные слуги тотчас же подвели к ним их лошадей.

— А все-таки хозяйка чертовски хороша! — воскликнул князь Василько, вскакивая в седло. Перед ними распахнули ворота и рыцари выехали на улицу. И тотчас же столкнулись с подъехавшими к дому Бизолем и Роже.

— Вот ты где пропадаешь! — Сент-Омер кинулся навстречу другу. — Мы разыскиваем тебя вторые сутки! Сегодня утром какой-то грек сказал, что тебя видели возле этого дома. Что за дамочка здесь проживает?

— Сия тайна покрыта мраком, — туманно отозвался Гуго де Пейн. — Зря вы все всполошились, ничего страшного не произошло.

— И все же? — допытывался Бизоль. Роже толкнул его в бок:

— Сказано же тебе: мрак покрыл тайну. Имеющий уши да услышит.

— Князь, мы скоро встретимся, — попрощался с Васильком де Пейн, не желая продолжать разговор на щекотливую тему. Но всю дорогу до Тампля Бизоль, по простоте душевной, продолжал свои расспросы, а Роже лишь негромко посмеивался. Никто из них еще не знал, что Милан Гораджич уже вернулся из Египта — и не один…

Встреча Катрин де Монморанси и Гуго де Пейна произошла, словно мистическая устремленность друг к другу двух живописных, но застывших на холсте портретов, существующих в одном измерении и не в силах вырваться за созданные творцом рамки. Когда Милан Гораджич ввел за руку в покои мессира его бывшую невесту и произнес слова (голос его при этом глухо отдавался под древними сводами Храма): — Вы узнаете эту женщину? — то де Пейн, всмотревшись в побледневшее лицо Катрин, и сам почувствовал, как кровь отливает от его лица, а сердце на несколько мгновений прекращает свое биение. Он молчал, не в силах выговорить ни слова. Молчала и Катрин, пораженная изменившимся обликом того юноши, которого она знала много лет назад. Сейчас перед ней стоял человек, на чьем челе отразились многие выпавшие испытания, с прохладными серыми глазами и горькой складкой в уголке губ; весь его мужественный, благородный облик зрелого мужа, прошедшего войны и сотни трудных дорог, так отличался от милого, доброго и влюбленного оруженосца графа Шампанского, трогательного своей невинной чистотой, доверчивостью и открытостью всему миру. Нет, это был другой рыцарь, иной человек, незнакомый ей, непонятный и бесконечно далекий, хотя он и стоял в нескольких шагах от нее. Гуго де Пейн также чувствовал всю глубину разделяющей их пропасти: в мыслях его Катрин де Монморанси была мертва, мертва давно и, воскреснув вновь, она все еще не обрела для него реальное жизненное воплощение.

— Я оставляю вас наедине, — проговорил князь Гораджич и вышел из комнаты. Гуго вздрогнул, когда дверь за ним закрылась.

— Неужели… это вы? — произнес наконец он, качнувшись вперед. Коснувшись ладонью лба, точно собираясь с мыслями, он продолжил: — Что же… произошло?

Он увидел, что на глаза Катрин наворачиваются слезы, губы ее задрожали и она сделала несколько порывистых шагов навстречу ему. Больше он не стал ни о чем спрашивать. Сильные руки рыцаря обняли Катрин, и она разрыдалась на его плече, вспоминая пережитые ею страдания…

Лишь через несколько часов, Гуго и Катрин, насытившись общими воспоминаниями и разговорами, вышли из его покоев и спустились в общую залу, где уже собрались все рыцари-тамплиеры, обсуждая происшедшее и гудя, как встревоженный улей. Счастливое возвращение Катрин де Монморанси больше всего радовало Бизоля, знавшего ее с детства. Бросившись к ней, он, не спрашивая на то согласия, крепко сжал ее в объятиях, да так, что графиня вскрикнула от боли.

— Не раздави ее, медведь ты этакий! — предостерег де Пейн, радуясь вместе со всеми. Тотчас же Андре де Монбар пригласил всех за праздничный ужин, устроенный в честь появления в Тампле графини де Монморанси и ее возвращение в лоно европейских обычаев и Святой католической Церкви. В общем торжестве не принимал участие лишь Виченцо Тропези, не желавший покинуть Сандру, которая еще не оправилась после падения с лошади возле лепрозория, и лежала в дальних покоях Тампля. На шумный ужин пришли и, по-прежнему жившие здесь, трувер графа Шампанского Кретьен де Труа, бывший когда-то учителем и наставником юной Катрин, а также, отпустивший еще более длинную белую бороду, маг и алхимик Симон Руши, который редко высовывал свой острый нос за стены Тампля, опасаясь загадочных тафуров, имевших к нему свои счеты. В ходе застолья мало кто задумывался о дальнейшей судьбе счастливо воскресшей невесты Гуго де Пейна, за исключением, пожалуй, лишь его самого и Милана Гораджича, чей встревоженный взгляд неотступно следил за графиней. Все рыцари-тамплиеры, друзья мессира, полагали как само собой разумеющееся, что Катрин вернуло их предводителю Провидение, поставив точку в судьбе двух влюбленных. Но если бы они были в силах заглянуть в души Гуго де Пейна и графини де Монморанси, они бы поняли, что глубоко ошибаются. Там царило одно чувство — смятение. Главное объяснение между мессиром и Катрин ждало их впереди…

Стратегическая информация, собранная Миланом Гораджичем в Египте была столь важна, что утром же Гуго де Пейн и сербский князь поспешили во дворец Бодуэна I. Промедление грозило необратимыми последствиями для всего Палестинского государства: уже и сейчас было поздно спокойно организовать мобилизацию всех сил, хотя сдержать натиск готовящегося первого удара было еще возможно. Египетский султан Исхак Насир собрал у местечка Син-аль-Набр огромные силы; на помощь к нему подтянулись сельджуки Санджара, а также союзные войска из Ливии, Судана и Эфиопии. Разведка барона-подагрика Глобштока вновь села в лужу, уверяя короля, что на границах с Египтом все спокойно; охваченный чумой Каир никогда не выступит против Палестины — ему бы разобраться со своими болячками… Такого же мнения придерживался и граф Танкред, которого больше беспокоила активизация моссульского султана Малдука на восточных границах, и участившиеся набеги ассасинов Старца Хасана из Сирии. Но король Бодуэн смотрел дальше своих приближенных. Барона Глобштока он давно использовал, как своеобразный барометр: если тот показывал «великую сушь» — жди дождя с градом. Король не исключал того, что все действия противников связаны одной цепочкой — и Насир, и Малдук, и Санджар, и даже безумный перс Хасан вошли во временный союз, но откуда следует ждать главного удара? Поэтому донесение князя Гораджича подоспело как нельзя вовремя…

Выслушав прибывших во дворец тамплиеров и почтив память храброго Агуциора, король отдал немедленный приказ готовить войска к походу на Син-аль-Набр. Более медлить было нельзя.

Гонцы понесли указание короля по гарнизонам, и пока граф Танкред проводил мобилизацию, Бодуэн I переподчинил все действующие крепости в районе египетской границы Гуго де Пейну, велев ему любыми способами не допустить вторжения султана Насира в пределы Палестинского государства. На сборы было отпущено шесть часов. В тот же день к вечеру, Гуго де Пейн, все рыцари-тамплиеры и приданный им в подмогу отряд латников-иоаннитов численностью в сто человек, отбыли по направлению к Син-аль-Набру. По дороге к ним должен был присоединиться гессенский барон Рудольф Бломберг с регулярными частями, а Гуго де Пейн, получив всю полноту власти, имел право собирать все встречающиеся на пути разрозненные группы и отряды, присоединяя их к своему воинству. Военное противостояние между мусульманами и христианами в Палестине вступало в свою новую стадию…

Собственно границы, как таковой, между Египтом и Палестиной не существовало: малочисленные селения в два десятка низеньких домов, покрытых соломенными крышами, лепились вдоль спокойных рек и речушек, а безлюдные пустыни с островками оазисов тянулись в обе стороны, начиная свою мертворожденную жизнь в истекающей сухими песками Аравии. Даже библейская гора Синай, на которую призван был Господом Моисей — египетский жрец, чтобы увести из своей страны племя зараженных всякими болезнями иудеев, и водивший их сорок лет по пустыням, пока не сменилось три поколения, даже она, — отливающая на солнце золотыми слитками-камнями гора, а в тени — черная, как смоль, — тяжело дышала вулканическими боками, кашляя дымом в сторону суетящихся возле ее подножия людей, собравшихся на кровавую битву. В расположенном рядом с нею местечке Син-аль-Набр выстраивались войска султана Насира и князя Санджара, а за другим ее гребнем — в построенной из ее каменистого тела крепости Фавор — готовился к сражению христианский гарнизон, к которому приближался Гуго де Пейн со своими рыцарями. В его отряд уже влились многие встреченные на пути разрозненные группы латников, но главную силу представил присоединившийся полк Рудольфа Бломберга, насчитывавший до семисот человек. До Син-аль-Набра оставался день пути… И два дня оставалось до того часа, когда султан Насир должен был обрушить лавину своих войск на Палестинское королевство, обойдя с обеих сторон желто-золотистую, древнюю гору Синай. Точно полчища чумных грызунов, египтяне и сельджуки должны были ринуться к аль-Кодсу — Святому Городу и вернуть его в мусульманский мир, который, затаив дыхание, ждал, когда же Аллах выбьет оружие из рук неверных и повергнет их ниц. Оба правителя великих народов — Насир и Санджар — чувствовали и мыслили одинаково: что именно на них возложена эта историческая миссия. Оба они были молоды, каждому лишь минуло двадцать три года, у каждого из них были опытные военачальники и умелые, храбрые воины, оба горели желанием первыми ворваться в Иерусалим. Численность их соединенных сил превосходила сто пятьдесят тысяч человек, а первая преграда на их пути — крепость Фавор — по данным разведки Умара Рахмона, правой руки Санджара, — обладала гарнизоном в пятьсот солдат. Участь Фавора и его защитников была решена в просторном красном шатре султана Насира. И ничто, казалось, уже не в силах ее спасти от полного и жестокого уничтожения.

Тысячный отряд Гуго де Пейна, состоящий из разношерстных рыцарей, латников и простых воинов, прибыл к крепости Фавор к вечеру 17 октября; подавляющее большинство в нем составляли иоанниты барона Бломберга и иерусалимского капитана Гронжора, памятное знакомство с которым у де Пейна и Людвига фон Зегенгейма произошло в тюрьме Мон-Плесси. Напуганный огромным скоплением сил за горой Синай, комендант крепости Рауль Гонзаго пребывал в состоянии близком к преждевременному трауру по своей жизни. Вместе с лязгом оружия и отрывистыми уверенными командами, разнесшимися под каменными сводами крепости, Гуго де Пейн и его рыцари принесли в Фавор и некоторое облегчительное успокоение, надежду, рассеивающие скопившийся страх. Гонзаго поспешно бросился исполнять все приказания специального военного посланника короля Бодуэна, облеченного правом принятия любых решений на месте. Жесткий, ледяной взгляд де Пейна пронзил малодушного коменданта буквально до самых печенок; он словно бы высветил его блуждающие в последние недели мысли о сдаче крепости султану Насиру и переходе на его сторону. «Господи, пронеси!» — перекрестился Гонзаго, когда Гуго, выслушав его доклад об оперативной обстановке, отвернулся в сторону. Кроме них в крепостной башне коменданта находились также Бломберг, Зегенгейм, Гронжор, Гораджич, Сент-Омер и два командира из гарнизона.

— Противник превосходит наши силы в сто раз — и это лишь по предварительным данным, — произнес де Пейн, хмуря брови и обдумывая ситуацию. — Мы сможем удерживать крепость максимум десять дней.

— И то — если Санджар не обрушит на нас все свое войско, — заметил Зегенгейм.

— Правильно, — согласился Гуго. — Они оставят для подавления Фавора тысяч десять, а остальная масса хлынет в Палестину. Помощи от графа Танкреда мы можем ждать лишь через пару месяцев. За это время сельджуки и египтяне дойдут до Иерусалима и исход войны будет решен.

В воздухе повисла гнетущая пауза: каждый понимал, что волею судьбы — они должны стать первыми, кто примет смерть в гибельном для христиан нашествии на Святой Город, и поделать тут практически ничего нельзя. Зегенгейм задумчиво смотрел на полыхающий за горой Синай кровавый закат; Гораджич нервно теребил светлую бороду; Бломберг и Гронжор мерили шагами площадку башни; лишь Бизоль спокойно сложил могучие руки на груди, не спуская глаз с лица своего друга. От его решения сейчас зависела не только их жизнь, но, возможно, и судьба всего христианского королевства. Комендант Гонзаго вновь перекрестился, сожалея о том, что не сдал крепость раньше, еще до прибытия этого каменно-холодного идола, чьи мысли было невозможно прочесть, но который наверняка пойдет до конца и уложит их кости все до единой у подножия Синая.

— Значит так, — негромко проговорил де Пейн, обводя присутствующих ровным взглядом. — Сдать крепость — лишиться чести; остаться в ней — потерять жизнь. Последнее менее жалко, но пользы принесет мало, графа Танкреда мы все равно не дождемся, а князя Санджара не остановим. Следовательно… — и де Пейн снова взглянул на рыцарей, словно проверяя их стойкость, — следовательно — будем атаковать!

Приглушенный вздох вырвался из груди коменданта Гонзаго, а капитан Гронжор даже недоуменно воскликнул, — и будто волна морского прибоя хлынула на площадку башни, уже почти погрузившуюся во тьму: все рыцари заговорили разом, перебивая друг друга:

— Но как, как?!

— Это явное безумие!

— Смело, но…

— Акт отчаянья. Я — за!

— Нас раздавят в коровью лепешку. Вы этого хотите?

— Пусть! С нами — Бог!

— Мне кажется, это единственное разумное решение, — остановил взволнованных рыцарей Людвиг фон Зегенгейм. — Вот чего меньше всего ожидают султан Насир и принц Санджар. Что угодно — но только не этого. Лишь внезапная атака может смешать все их планы, застопорить наступление. Кроме того, они пока не ведают, какие силы подошли к крепости сегодня вечером. А вдруг — не уступающие их войску? И если мы не боимся атаковать сходу, значит — великое множество вступило в пределы Синая. Это не риск, это — выход из положения.

— Ну, хорошо, а потом? — спросил барон Бломберг. — Не думаешь же ты, Людвиг, что численность гарнизона останется для султана тайной? Это при том, если нас не уничтожат в первый же день наступления.

— На то последуют шаги, о которых говорить пока преждевременно, — вмешался Гуго де Пейн. — Сейчас главное — упредить противника, не дать ему завладеть инициативой в нанесении первого удара. Прикажите подать огня, — обернулся он к покрывшемуся испариной Гонзаго. — Боюсь, мы не разойдемся до утра, пока не выработаем план действий. Мне кажется, что завтрашний день — последний срок, который отпущен нам великодушным правителем Египта, и мы не имеем права не воспользоваться им в полной мере.

— И перестаньте, черт возьми, трястись! — добавил Бизоль, насмешливо глядя на коменданта крепости.

Ранним утром, когда восток лишь чуть заалел розоватым светом, а раскинувшиеся по ту сторону горы Синай многочисленные шатры египетского войска покрылись жемчужной росой, началась невиданная по своей смелости во всей истории войн операция, подготовленная в эту тревожную ночь Гуго де Пейном и его соратниками в штабе крепости Фавор, когда меньшая сила отважно атаковала большую, превосходящую ее более чем в сто раз! Это походило на нападение христианского Давида на мусульманского Голиафа. Сражение хрупкого юноши с мускулистым великаном. И произошло это лишь за несколько часов до того, как командующий объединенными силами султан Исхак Насир, также не спавший всю ночь и решавший с принцем Санджаром и другими военачальниками вопрос о времени выступления, должен был отдать приказ перед войском: «На неверных!», и, выхватив изогнутый полумесяцем меч, указать им в сторону Палестины. Накануне лазутчики донесли, что к крепости Фавор подошло христианское войско, какой численностью — неизвестно, поскольку в наступивших сумерках произвести точный подсчет было невозможно. Но вряд ли оно было достаточно велико. Уточнение решили отложить до следующего дня. Горячий принц Санджар, в чьем тщедушном, болезненном теле таилась огромная жизненная сила, помнил о нанесенной ему обиде под крепостью Керак. На военном совете в шатре султана Насира, покусывая от волнения губы, он предложил не задерживаться возле Фавора, а зажать всех христиан в крепости, словно загнать сусликов в их нору, оставить несколько тысяч на страже и двинуть тотчас же основную массу дальше. Кутаясь в шерстяную накидку, испытывая постоянный озноб, он настойчиво требовал начать выступление немедленно, не дожидаясь нового донесения лазутчиков. Даже лучше — что к христианам подошли новые части, все они не успеют разместиться в крепости — тем легче можно будет их уничтожить возле Синая.

— Куда торопиться? — отвечал ему пытавшийся выглядеть грозным султан Насир — он еще не освоился до конца с ролью всесильного правителя Египта. — Или ты, брат мой, боишься, что облако покроет наших врагов и нам не с кем будет сразиться? Дай же нам совершить хотя бы утренний намаз… Подождем до полудня, когда — как советуют нам наши ученые медики — кровь людей и животных замедляет свой бег по жилам, и они впадают в состояние покоя. Тогда мы и ударим по погрузившимся в дрему врагам.

— Скорее, в дрему впадут наши воины, — пробормотал Санджар. — Нельзя столько времени держать солдат на привязи. Даже собаку следует время от времени спускать с цепи.

— Я разделяю твои чувства, но давай подождем еще пять часов. Не спеши — а то попадешь в смешное положение, как та обезьяна, пытавшаяся съесть два банана сразу и так и не решившая, какой из них лучше.

Принц Санджар побледнел, сжав от гнева губы, а египетские военачальники тихонько засмеялись шутке своего султана.

— Что там за шум? — спросил вдруг Исхак Насир, прислушиваясь к доносящимся снаружи голосам. Один из его приближенных тотчас же вышел из шатра. Через некоторое время он вернулся и взволнованно сообщил:

— Великий султан! На твоем левом фланге смятение! Подлые христиане на рассвете обошли гору Синай и их конница давит спящих сынов Аллаха!

— Проклятье! — вскричал султан Насир, вскакивая с коврика; следом за ним повскакали и другие военачальники, лишь принц Санджар презрительно остался сидеть, еще плотнее завернувшись в свой белый, верблюжий плед.

— Кто бы мог подумать! — насмешливо бросил он.

— Не время упрекам! — взглянул на него султан. — Мы погоним их обратно и на плечах безумцев ворвемся в Фавор! Киньте на помощь моих мамлюков…

— Боюсь, все не так просто, — покачал головой Санджар.

Он оказался прав: через полчаса пришло известие, что конница христиан атаковала позиции египтян и на другом фланге, обойдя Синай справа. Словно железными клещами они обхватили Син-аль-Набр, где располагались войска султана, сдавливая захват, как бы пытаясь расколоть попавший в них орех. Натиск их был столь стремителен и неожидан (выставленные часовые возле селения были бесшумно вырезаны — о чем позаботились специально натренированные Гораджичем разведчики), что растерявшиеся, сонные, объятые ужасом египтяне почти не оказывали никакого сопротивления, спасаясь бегством, выдавливаемые клещами из Син-аль-Набра. Лишь сельджуки Санджара и конница мамлюков встала стеной на пути рыцарей, пытавшихся овладеть сердцевиной селения, где находились главные шатры командования противника. Горестнее всего мусульманину принять смерть, не вознеся предрассветную молитву Аллаху; и как бы ни было это жестоко, но де Пейн учел и это обстоятельство, зная, что облегченный от греха арабский воин гораздо смелее в бою, нежели не покаявшийся на молитвенном коврике. Пустив в обход Синая пятьсот рыцарей с Людвигом фон Зегенгеймом, он возглавил вторую полутысячу, направившись с другой стороны горы на Син-аль-Набр. Смелая акция, проведенная почти без подготовки, принесла яркий успех: в течение двух часов рыцари били, давили и гнали египтян, ливийцев и эфиопов, стоявших в передних рядах лагеря, производя впечатление многотысячного войска, свалившегося на мусульман с небес. И если бы не отборная гвардия султана — наемники-мамлюки, да не закаленные в боях с рыцарями сельджуки Санджара, то вполне возможно, что попавший в клещи де Пейна орех Насира был бы с треском расколот, а скорлупа от него полетела бы в разные стороны. Лишь на исходе второго часа, арабы наконец-то разглядели, что силы противника не столь уж велики, а больший вред приносит устроенная ими самими давка и паника на узких улочках Син-аль-Набра. Немало народа побили и яростные мамлюки, пытаясь остановить новобранцев султана. Но и де Пейн не стал больше рисковать и не дал втянуть себя в длительный бой, который был бы только на руку приходящему в себя противнику. Две колонны — его и Людвига фон Зегенгейма — едва не встретились в центре Син-аль-Набра, но уже достаточно хорошо слышали друг друга. Послав Виченцо Тропези и Раймонда Плантара к немецкому графу, ужами проскользнувших мимо не пришедших в себя арабов, мессир приказал тому организованно отступать; точно так же поступил и он сам, уведя колонну за гору Синай. Оба отряда, понеся минимальные потери, с триумфом вернулись в крепость Фавор…

В своих расчетах Гуго де Пейн оказался прав: еще целых две недели египтяне не могли опомниться от страшной атаки, подсчитывая убитых и раненых. И хотя распаленный гневом султан Насир, нещадно иссекая плетью своих бежавших воинов, рвался в бой, но теперь уже более благоразумный принц Санджар попридерживал царственного собрата. Он чувствовал, что наскоком взять крепость и победить рыцарей нельзя — они могли приготовить еще много ловушек. Кроме того, в одном из блещущих доспехами рыцарей, наступавших с правого фланга и почти пробившихся к султанскому шатру, его сельджуки узнали его старого обидчика — «Керакского Гектора» Людвига фон Зегенгейма. Разведка Умара Рахмона подтвердила: да, в крепость Фавор прибыли тамплиеры, о которых уже был наслышан весь Восток — об их невероятной, безрассудной храбрости и чудовищном везении. Каждый из них стойл десятка, а то и сотни воинов. Поговаривали даже о том, что эти проклятые тамплиеры попросту неуязвимы, а в запасе имеют, как кошки по девять жизней. Санджар не обращал внимания на подобную чепуху, но наученный горьким опытом сделал все, чтобы внушить султану мысль не торопиться со штурмом Фавора.

Но две недели передышки пришлись как нельзя кстати и Гуго де Пейну. На дальних подступах к крепости были спешно сколочены сторожевые вышки с подготовленным на случай появления египтян хворостом. При их приближении должен был запылать костер и своим дымом известить защитников Фавора о неприятеле. Непонятное, уродливое, созданное из дерева и каменных глыб сооружение выросло на самой горе Синай, прилепившись к ее боку, метрах в трехстах от крепости и значительно выше ее по уровню моря. Построено оно было за четыре дня под руководством маркиза де Сетина, показавшего, что он умеет не только разрушать старые фундаменты, но и строить подобные, совершенно нелепые с виду, и даже отвратительные конструкции. Чудище было названо цитаделью и могло вместить до тридцати человек. Цель ее возведения была не ясна не только затаившимся на склоне горы арабским лазутчикам, но даже самим защитникам Фавора. А комендант Гонзаго, взявший себя в руки после блистательного успеха в первый же день прибытия де Пейна, всякий раз, когда взгляд его ненароком останавливался на выросшем наросте, с проклятиями плевался в сторону цитадели. Дежурили в ней постоянно лишь сами тамплиеры, либо их оруженосцы, охраняя привезенное Андре де Монбаром секретное оружие.

Сам же Монбар удивил Гонзаго еще больше: с сотней солдат он ископал всю площадь возле крепости в радиусе полмили, покрыв ее маленькими отводными канавками, соединяющимися между собой и напоминающими миниатюрный лабиринт. Наполнив канавки каким-то порошком, он велел вновь засыпать их песком, а все пространство приобрело прежний вид.

— И что дальше? — недоуменно спросил Гонзаго, ходивший по пятам за Монбаром.

— Дальше — тишина… — туманно ответил рыцарь-алхимик, приложив палец к губам. Комендант вновь плюнул и, повернувшись, зашагал прочь. По дороге ему встретились Бизоль де Сент-Омер и Роже де Мондидье, верхом, разматывая на ходу гигантскую пеньковую сеть, держа ее за оба конца. Сеть была столь длинна, что ею можно было перегородить весь Иордан и выловить всю рыбу в его водах.

— Ну а это-то зачем? — воскликнул Гонзаго, сам чуть не угодив в ее ячейки.

— На уху потянуло! — уклончиво отозвался Бизоль, приподнимая сеть над головой коменданта, а Роже подмигнул ему единственным глазом и добавил:

— Что-то мы все без рыбы, да без рыбы… Так и умереть можно!

На что Гонзаго, прекратив ломать голову над загадками тамплиеров, махнул рукой, не забыв плюнуть еще раз.

Все тамплиеры и их оруженосцы отныне жили в построенной маркизом де Сетина цитадели. Три раза в день из крепости сюда доставлялась горячая пища, за которой ходили слуги Бизоля и его любимый повар Ришар, с которым он не расставался даже во время длительных походов; руководство же всем хозяйством и бытом рыцарей взяла на себя неутомимая, энергичная супруга Виченцо Тропези, Алессандра. Она уже давно стала своим человеком в Ордене, заботясь о тамплиерах, как о старших братьях. Сандра поправилась после падения с лошади, а страшная тень Чекко Кавальканти, сгинувшего в лепрозории, из которого, как правило, не было возврата, больше не витала над ее головой. Дева-воительница оказалась надежным спутником в путешествиях, и ни разу никто из рыцарей — ни словом, ни жестом, не позволил себе какую-либо вольность по отношению к ней. И лишь один человек, оруженосец Гуго де Пейна Раймонд Плантар, ровесник Сандры, в разговоре с нею постоянно краснел, как маков цвет, отводил взгляд и торопился уйти. Причина этого была ясна; но Виченцо не ревновал супругу к юноше, а сама Сандра лишь подразнивала его, со свойственной каждой женщине кокетством. От ее насмешливых слов бедный Раймонд смущался еще больше, а лицо приобретало вообще непонятно какой цвет: от серо-бурого до желто-лилового; заикаясь, он забивался в какую-либо щель цитадели, следя затравленными глазами за амазонкой.

Внутри цитадели было сооружено несколько комнат-перегородок, оружейный склад, где хранились копья, луки, стрелы, мечи, амуниция рыцарей, ящики Монбара с взрывчатыми веществами, а основное пространство освобождено от посторонних предметов для удобства стрельбы через бойницы и окна. Все подступы к цитадели хорошо простреливались, напасть же на нее сверху могли только дикие обезьяны, рискуя свалиться на острые камни у подножия Синая. Но возле самой цитадели был вход в заросшую кустарником пещеру, которую обнаружил маркиз де Сетина. Это-то и определило его выбор места строительства. Исследовав пещеру, он убедился, что она имеет два выхода; второй — к которому надо было продвигаться ползком, — открывался метрах в трехстах, спускаясь к подножию горы, за крепостью Фавор. В самой пещере имелось несколько переходящих друг в друга подземных залов, со свисающими со сводов прозрачными сталактитами, отражающимися в озерцах с низкими берегами, на которых отпечатались следы неведомого маркизу животного. Что за зверь с уродливыми, вывороченными набок лапами обитал в темных, ледяных водах пещеры? И ему ли принадлежали те клокочущие, тоскливые звуки, доносящиеся из недр пещеры, похожие на клич болотной выпи? На эти вопросы не мог ответить даже такой знаток природного мира, исследовавший все земли и формы жизни, как Милан Гораджич. Спустившись вместе с маркизом к подземным озерам, он долго рассматривал следы зверя на глинистом берегу, поднося к ним мечущееся пламя факела, пока смущенно не признался, что определить их хозяина не в силах.

— Что-то… грозное, — пробормотал он, отступая от берега. И будто в ответ на эти слова своды пещеры содрогнулись от мощного удара по воде: фонтан брызг окатил маркиза де Сетина и Гораджича, чуть не потушив их факелы. Они даже не могли разобрать — что же это было? Высунувшееся из воды туловище чудовища? Или яростный удар его хвоста? Оба рыцаря поспешили наверх, к выходу, не искушая напрасно судьбу.

Все ясно понимали, что появления египтян следует ожидать со дня на день. Но благодаря полученной передышке, к встрече неприятеля все было подготовлено: ловушка Андре де Монбара должна была обязательно сработать. Рыцарь-химик только молил Бога, чтобы не хлынул дождь, не размыл приготовленную им смесь, — тот состав «греческого огня», над производством которого он славно потрудился за последние месяцы.

И вот наступил час, когда дым со сторожевых вышек известил о приближении головных отрядов врага. Султан Насир и принц Санджар решили наступать на Фавор так же, как две недели назад атаковали Син-аль-Набр рыцари Гуго де Пейна — с двух сторон, обойдя гору Синай. Около десяти тысяч египтян ворвались в долину Фавора с запада, и не менее шести тысяч сельджуков — с востока, сотрясая небесные своды воинственными криками! Подобно ненасытной, кровожадной саранче они приближались к крепости, смяв по пути брошенные сторожевые вышки и преследуя отчаянных смельчаков, вызвавшихся заманить неприятеля как можно ближе к крепости.

Тамплиеры наблюдали за жуткой картиной нашествия несметных полчищ с высоты цитадели. Два грозных потока мчались к Фавору; казалось, еще мгновение — и на его месте образуется бурлящее море. Тысячи людей растянулись на сотни метров, охваченные жаждой смерти, стремящиеся к самому отвратительному порождению дьявола. Ужасное зрелище завораживало, тяготило и притягивало взгляд.

— Если бы вы смогли изобразить эту людскую муку на холсте! — произнес Гуго де Пейн стоящему рядом графу Норфолку.

— Такое вряд ли под силу простому смертному, — мрачно отозвался Норфолк, сжимая меч. — Кроме того, с некоторых пор я охладел к живописи.

— Значит ли это, что вы сделали свой окончательный выбор? — спросил Гуго, взглянув на воина, чье лицо украшали уже несколько шрамов, полученных им в последних сражениях.

— Как видите, — усмехнулся Грей. — Я убил в себе художника. И не жалею о том.

— Жаль, коли причиной тому оказался я, — с горечью проговорил де Пейн, чувствуя укоры совести. Внимание их вновь привлекли события внизу, возле крепости. Ворота за смельчаками, успевшими проскочить в Фавор, захлопнулись, а два бурных людских потока слились в один, образовав громадное кольцо вокруг крепостных стен. Тучи стрел поднялись в воздух и посыпались на защитников.

— Несладко сейчас Гонзаго и Бломбергу, — пробормотал Зегенгейм, всматриваясь в сражение. Впрочем, сражения и не было — был бешенный натиск на крепость, которая неминуемо должна была рухнуть под этой мощью. Словно ощущая это, тамплиеры посмотрели на Андре де Монбара, от которого зависел сейчас исход сражения: удастся ли ему высечь искру победы из своего «греческого огня»?

— Настал ваш звездный час, — обратился к нему Гуго де Пейн. — Действуйте, Андре! И да поможет вам Бог…

Неприметный и неразговорчивый рыцарь коротко кивнул головой и поспешил к выходу из цитадели. Сквозь бойницы и окна тамплиеры наблюдали за его движениями. Вот он ящерицей скользнул мимо зарослей кустарника, прижался к наваленным камням, пополз вниз. Через несколько минут, незамеченный, он спустился к подножию Синая, укрывшись за громадным валуном. В это время, часть сельджуков, следуя приказаниям Умара Рахмона, указывающего рукой на цитадель, принялись осыпать ее стрелами. Сотни три воинов закружились на лошадях возле склона, задирая головы, размахивая копьями, высматривая в цитадели противника. Гуго приказал открыть ответную стрельбу из луков, чтобы отвлечь сельджуков, и дать Монбару возможность закончить свое дело. Но Монбар даже не мог высунуть голову, иначе, кружившиеся возле валуна всадники непременно увидели бы его. Они топтались метрах в пяти от его укрытия.

— Я спущусь и уведу их! — хмуро сказал Бизоль, подхватывая свой огромный щит, который не смогли бы поднять два обычных человека. Де Пейн молча кивнул ему, отправив следом Роже де Мондидье и князя Гораджича. Три рыцаря, с разных сторон горы стали спускаться вниз к завизжавшим от восторга сельджукам.

— По сотне на каждого… — пробормотал Зегенгейм, усмехнувшись.

— Как сказал бы князь Василько — лепота, — согласился Гуго де Пейн. — Кажется, дело двинулось…

Три рыцаря, стоя на возвышении и укрывшись щитами, приняли на себя основной натиск сельджуков, а тем временем Андре де Монбар выскользнул из-за валуна с горящим факелом и метнулся к заложенному им заряду, который соединялся через выкопанные канавки со всей его горючей смесью. Брошенное одним из сельджуков копье вонзилось ему в ногу, пробив голень, три стрелы вонзились в кожаный панцирь на спине, но рыцарь, падая, бросил факел в нужное место. Тотчас же вспыхнуло адское пламя, отсекая его от метнувшихся к нему сельджуков. Огонь понесся по полю, взрывая канавки, ручейками растекаясь по разным направлениям. Там, где лежали мощные заряды — раздавались взрывы, разбрасывая в стороны лошадей и людей. В одно мгновение все пространство вокруг крепости Фавор было охвачено пламенем! Полумильная зона заполыхала, словно стог сена, оставляя лишь небольшие квадратики — чистые от огня, как бы клеточки шахматного поля. Но и на этих клеточках невозможно было укрыться от гари и дыма: обезумевшие кони метались в них, бросаясь в огонь, сгорая заживо. И это был не простой огонь… Люди, падая в песок, крича от ужаса и боли, не могли сбить с волос и одежды пламя — его было невозможно потушить! Попав на кожу, огонь пожирал ее всю, поджаривал мясо, добирался до костей — и мечущиеся люди горели, словно страшные факелы. Стоны, крики, вопли о помощи неслись со всем сторон. Те сельджуки и египтяне, которые не попали в зону «греческого огня», в ужасе остановились возле бушующей черты, не в силах ничего сделать, чтобы помочь своим товарищам. А те сгорали заживо, проклиная и себя, и своих правителей, и небо…

— Боже мой! — прошептал де Пейн, не в силах оторвать взгляд от дьявольской картины — словно разверзнувшегося перед ним ада. — Я не думал, что это будет так страшно…

То же чувство охватило и других тамплиеров, прильнувших к бойницам. К цитадели поднимались три рыцаря, почерневшие от гари и копоти; Бизоль нес на руках раненого Андре де Монбара. Гораджич и Роже постоянно оглядывались, укрывшись щитами — теперь уже не от стрел и копий, а от разбрасываемых повсюду сгустков смертоносного «греческого огня», защищая спину шедшего впереди товарища, и самого создателя этого сатанинского пожара. Нападавшие на них сельджуки умчались вдоль подножия горы, вырвавшись из зоны поражения, присоединились к основным войскам князя Санджара, который горестно воздевал вверх руки, глядя на гибель лучших своих воинов. А на другом фланге султан Исхак Насир, отрезанный от мамлюков огнем, безучастно смотрел на живые факелы, бывшие когда-то его воинами; губы его шептали проклятья христианам, а глаза все больше темнели от гнева. Победа, казавшаяся столь близкой, сгорела в чудовищном пламени. «Греческий огонь» Монбара поглотил несколько тысяч мусульман. Через час султан Насир и князь Санджар увели свои войска обратно к Син-аль-Набру. Но еще до позднего вечера на гигантском кладбище продолжало полыхать пламя, от которого не было спасения ни живым, ни мертвым…