"Чечения - битва за свободу" - читать интересную книгу автора (Яндарбиев Зелимхан)

Корни…

Всё-таки, почему народы нашей страны устремились, как модно стало выражаться, каждый в свою хату? Сегодня ли это началось? Наконец, в свою ли хату устремились эти народы? Кажется, такой вопросительный ряд обрекает нас на безответность. Но вопрос не всегда является только вопросом. Всё же, сегодня мало кого удовлетворяет ответ в форме риторического вопроса. Настало время собирать камни — не для отдельных личностей, а целых народов.

Исходя из библейского: вначале было слово, начнём со слов, десятилетиями довлевших над нашим сознанием, худо-бедно формируя его в определённом направлении, ибо это, в какой-то мере, определяет способность нашего общества воспринимать сегодняшние процессы в динамике, логике перспективы. Десятками лет мы жонглировали приставками и суффиксами интернациональной терминологии русского языка, не меняя их сути ни при каких обстоятельствах, этапах и эпохах социалистического строительства, лишь каждый раз приспосабливая их к уровню мышления новых и новых выдающихся деятелей партии и государства, всё величие коих зависело от места в партийной иерархии, а пиком мыслимых и немыслимых мечтаний был пост генсека. Мы мало заботились о конкретном наполнении терминов. Жонглёры менялись, а уважаемая публика трепетала аплодисментами, в основном, бурными и продолжительными, особенно после очередной медали, каждого ордена или звёздочки, пристёгиваемых любимцем публики на свою отеческую грудь. Но отцы и вожди народа приходили и уходили, а народы оставались, потому что жизнь не могла прерваться. Хотя мы и думали, что ничего не меняется, народы, оказывается, менялись, развивались и не обязательно по чьей-либо указке.

Интернационализм, братство, равенство, дружба народов (и не меньше, но только не с кем хочешь, а с кем можно), счастье (всеобщее, так как мы не индивидуалисты, а люди коллективного разума), светлое будущее (коммунизм) — терминологический набор был чёткий, в красивых упаковках и бутафорски лёгок. Потому, видимо, и казались жонглёры исполинами. Хотя многие из публики понимали, что к чему. Но всем хотелось надеяться на лучшее, верить в достижимость одним махом вселенского счастья и таким библейским путём: Будь! тем более, если обосновывается это теорией и практикой (в этом тоже мы не сомневались) самого передового учения о переустройстве мира, доставшегося двадцатому веку (вовсе не совершенному, к тому же, и загнивающему). Тут ещё помогала и наша природная лень, которая не давала заглянуть в её многотомность, стоящую на книжных полках, и сверить верную дорогу, по которой так уверенно идём, с начертаниями вождей учения.

Таким образом, термины оказались единственно реальной движущей силой на пути нашего прогресса, то есть и движущей силой, и целью нашего движения, и формой, воплощавшей наши мечты. Порой и друг друга мы начинали воспринимать в цитатах из докладов на торжественных собраниях, в цвете почётных грамот, пяти — и десяти рублёвых премий на праздники, мгновенно воплощаемых в поллитровки, чтобы отметить свои успехи. А жизнь, разделённая на героические пятилетки (то есть расчленённая), уже чувствовалась и измерялась не днями, а их годами — начальными, основными, переломными, решающими и завершающими. Мыслили, как водилось, крупно, масштабно, по социалистически, перспективно и, конечно, интернационально, потому что государство наше было многонациональным, и сам Бог велел быть флагманом интернационализма. Наша бутафория, которая была самая и самая, позволяла…

Самым модным словом в нашем лексиконе оказалось интернационализм, а также всевозможные производные от него. И как всякое модное, оно стало диктовать свои условия, и как всякий диктат, оно стало навязчивым, и как всякое навязчивое, оно стало превращаться в свою противоположность, то есть выполнять функции, прямо противоположные своей сути. Оно стало и ярлыком, и ярлыгой, и кнутом, и пряником, и похвалой, и ругательством — чем угодно, только не выражением извечной сути человеческой души, принципов человеческого общежития, даже законов развития любого живого и общественного организма. Для кого-то интернационализм становился довеском к компенсации, получаемой за спекуляцию своим кровным, национальным, за безнравственность и бездуховность, в виде денежного вознаграждения (подачки) или взятки, для другого — нагрузкой к своему истинному, интернациональному чувству, совестливости и человеколюбия. Для первого — удобной маской, для второго — несносным клеймом. Для первых — пропуском, входом со двора в престижные и доходные места, высокие кабинеты и личные покои генерал-губернаторов и их двора, для вторых — некрасовским парадным подъездом. Так, со двора, и входили в покои народом избранных другие народные представители: депутаты и народные судьи, представители народных правительств, народные вожди и вожди народов, а народные ходоки толпились у их подъездов в извечном поклоне, выпрашивая минуты внимания к себе и народно-национальным судьбам. А те, кто не хотел унижаться поклоном, становились изгоями монолитного общества, разбойниками государственных дорог, и кончали они плохо — кто под забором, у кого не хватило характера; кто на лагерных нарах в тюремной одиночке или в кабацкой драке, что было престижнее парадных подъездов.

А некоторые просто уезжали, чтобы показать миру истинное лицо народной демократии в самом многонациональном и процветающем государстве. Судьба изгоя объединяла всех и уравнивала в правах. Но, всё же, судьбы делились на национальные и русские: как центр и республики. Изгои национальных республик, правда, за пределами империи, считались малоперспективными, ибо там тоже действовали законы родной и инородной среды, и тамошние покровители диссидентов руководствовались во многом политико-идеологическими интересами. Изгои национальные, отчасти, по этой причине, и не стремились за рубеж, хотя их положение было во много крат угнетённее, чем русских собратьев или евреев. Изгои национальные были не просто политическими фигурами, а националистами, что квалифицировалось как отягчающее обстоятельство. Самое страшное для последних было то, что их исконное национальное вытравливалось, а вместо того навязывалось советско-бутафорское. Подменялась жизненная почва их души. И делалось такое не только с отдельными людьми, а с целыми народами. Кровавыми руками тирании перекраивалась этнотерриториальная карта, грязными руками политиков переписывалась история, переориентировалась культура, извращались нравственные идеалы. Народы, которые хотели свободно идти бок о бок по столбовой дороге истории, привязывались друг к другу идеологическими путами, загонялись на узкую тропу ленинской национальной политики, тем самым, зарождая в них чувство неуютности и стадности вместо товарищества и братства… И они начали толкаться.

Из национально-народной гущи вылавливались самые недостойные, беспринципные, безнравственные люди и возводились на Олимп государственной власти на местах, а затем управлялись эмиссарами из метрополии. На Олимп и в покои высшей власти их возводили, конечно, только через чёрный ход, со двора, потому что они были посторонними для своих народов. Самое главное, они сами это прекрасно понимали и старались за десятерых, лишь бы не потерять доверия имперского надсмотрщика.

Так держалась система народовластия в национальных республиках и колониальных автономиях. Яркой иллюстрацией к сказанному служит случай, когда работник министерства лесного хозяйства, не имея других законных средств для защиты своих прав, чести и достоинства, прибег к крайнему средству: прямо в кабинете застрелил министра лесного хозяйства ЧИАССР Колотушкина — жулика и взяточника, безнравственного и аморального типа (так его характеризовали на суде даже русские). Но беда была в том, что сделал это чеченец, и убил он не просто министра, а министра колониальной власти, что во все времена и у всех народов каралось жестоко и безжалостно. И железное правило имперского возмездия восторжествовало. Оправдательный, по своей сути, приговор начальной судебной инстанции — лишение свободы сроком… был отменён, по решительному требованию общественности, и защитник своей чести был приговорен к расстрелу. А общественность, которая требовала сурового наказания для преступника, состояла целиком и полностью из национальной партийно-административной верхушки, члены которой открыто писали, что наказанием за данное преступление может быть только высшая мера, в противном случае, их жизнь окажется в явной опасности. Конечно, все прекрасно понимали, почему и под чью диктовку они писали приговор несчастному.

Но это не было единичным случаем, а было типичным примером в национальной жизни одной из братских республик равноправного статуса. Кто не помнит, как поносились имена великих исторических личностей — шейха Мансура (как турецкого шпиона), Бейбулата Таймиева (как разбойника и грабителя), Зелимхана Харачоевского и других. Даже имена тех, кто пал за Советскую власть, были под негласным запретом: им не разрешалось ставить памятники, как и героям Второй мировой войны, только лишь потому, что они были националами по рождению. А как вытравливалась из народной памяти история, национальная культура, религия. Какая оголтелая кампания лжи и клеветы велась на выдающегося гражданина современности Абдурахмана Авторханова. Всегда, всюду устами и руками национальных выдвиженцев. Один из высокопоставленных комсомольских лидеров республики даже в 1988 году не сумел удержаться от исполнения политического поклёпа на своего великого земляка и, конечно, вовсе не бескорыстно: он вскоре пересел в министерское кресло. Такое творилось в каждой национальной республике, то есть в колонии, и это был закон её жизни, принцип братства имперского семейства, где властвовали от имени старшего брата.

Закономерно, что с началом демократической перестройки народы, которые возжаждали освободиться от колониальных пут, экономического и политического бесправия, от исторической бесперспективности, от оскорбительных идеологических стереотипов, шагнув свободно, разорвали унизительные цепи рабских условностей и устремились в свободное пространство. Да, это создало множество неудобств в экономической, социально-политической областях жизни народов, а судьбу империи поставило под угрозу развала, что и должно было случиться. Любой народ развивается лишь в тех формах и структурах, которые обеспечивают ему свободу естественной среды обитания.

И народы устремились к этой свободе, к естественному состоянию, пока ещё в этих процессах преобладают действия на разрыв. Но это только временное явление, переходное.

Необходимо прочувствовать это состояние, оглянуться в мир, осознать своё место и роль, утвердить себя как единый ценностный национальный организм. И вовсе не для того, чтобы куда-то разбежаться. Ведь, разбегаться некуда: мир, действительно, тесен. Свобода никогда не означает отчуждения друг от друга. Наоборот, все живые организмы (и национальные, в особенности) самим Богом сориентированы на постоянное взаимодействие со всеми подобными им существами. Иначе, они исчерпали бы себя. Это неизбежно, так как в отношении обособившегося организма вступает в действие закон самоисчерпаемости — неумолимый и абсолютный. Нации и народы, не сообщающиеся с другими, обречены не только на социально-культурную и экономическую отсталость, но и на саморазведение. Только во взаимодействии сокрыт смысл и способность народов к бесконечному развитию, а значит, существованию, бессмертию. Без первого нет и второго. Ген взаимодействия является генератором энергии развития народа. Способность и стремление к взаимодействию — источник перспективы исторического развития, перспективы бессмертия.

Империи создаются матушкой-историей только для пространственно-временных целей политического развития и для определенной стимуляции народов к развитию через внешнее динамическое воздействие. Это своего рода временное орудие исторического развития. На такое предположение наталкивает функционально-смысловой анализ возникновения, развития и распада великих империй мира через призму всеобщего развития. Было бы верхом невежества с нашей стороны, и верхом наивности со стороны апологетов её предполагать, что наша империя избегнет закономерной участи всех предыдущих. Сегодня в политических процессах мирового развития главным фактором, как раз, и является развал Советской империи на национальные независимые государства с новой, цивилизованной формой межгосударственного взаимодействия. Не только политико-экономические, даже географические факторы говорят о нецелесообразности централизованного управления таким огромным пространством, как СССР.

«Держава наша настолько велика и разнообразна, что разумно управлять ею из одного центра невозможно, — пишет известный географ, кандидат наук Б. Родоман. — В географическом смысле Советский Союз — не страна, конгломерат стран; некоторые из них чем-то похожи на развивающиеся страны Азии, другие — на малые и средние государства Европы. Законы и постановления, не учитывающие географических различий, одним регионам приносят пользу, другим — зло, поэтому они обостряют межрегиональные противоречия и на СССР, в целом, действуют разрушительно или, что бывает чаще, не исполняются и быстро забываются. Чтобы оздоровить громоздкую политическую систему, надо расчленить её на жизнеспособные подсистемы…».[10]

Автор указывает на ряд проблем, порождённых пренебрежением к географической науке, и указывает, что положение объекта в пространстве географы считают таким же существенным признаком, как физические свойства и функции. А с точки зрения географа, всемирно использовать местные ресурсы значит, в каждом месте делать, прежде всего, то, что можно делать только здесь. (Там же.)

Знать, что где можно делать, могут лишь те народы, которые самим Богом привязаны к данной местности. Значит, и законы государственного регулирования, следовательно, и само государственное устройство должны целиком и полностью определяться ими. Логический ряд факторов саморегулирования любого общественно-государственного организма образует замкнутый круг, куда входят политическая, экономическая, культурная и тому подобные целесообразности плюс географическая, создающая своеобразную пространственную оболочку, которая поддерживает параметры функционирования и жизнестойкости, и, конечно, развития каждой этнической единицы, народа. Не всегда форма развития конкретного национального организма может быть передовой, то есть соответствовать наиболее развитым структурам современного мира, а, наоборот, может быть в некотором роде архаичной, но вытекающей из его природы, логики исторического развития.

«Нередко говорят, что обострившиеся стремления многих частей СССР к политическому и хозяйственному суверенитету реакционны, так как противоречат наметившейся во всём мире тенденции к интеграции: кивают на объединённую Европу. Но прежде, чем интегрироваться, надо вырастить свободных участников интеграции, способных выбирать, с кем и как им объединяться… Деспотическая центральная власть, озабоченная самосохранением, старается укрепить империю, а на деле готовит ей крах, потому что разрывает все связи между людьми и территориями, кроме тех нитей, которые сама держит и беспрестанно утолщает. В конце концов, вожжи становятся тяжелее лошади, и повозка останавливается. Это касается и национального вопроса.

Если все народы порознь привязаны к одному столбу, и он рухнет, то они разбегутся, ничем не удерживаемые. А если есть какие-то прочные связи, помимо центрального органа, то от его ослабления сообщество не распадётся. Обновление советской федерации и народного хозяйства через децентрализацию с последующей интеграцией кажется золотой серединой, поскольку крайности — возвращение к репрессивному тоталитаризму или стихийный распад СССР — пахнут кровью». (Б. Родоман, там же.)

Конечно, так и хочется подправить последний тезис в цитате, но, вряд ли, есть в этом необходимость. Мысль и так ясна и не требует логического завершения: свободное развитие каждого народа — единственная разумная перспектива и безальтернативная, с точки зрения перспективности.

Это осознали сегодня народы не только своим историческим чутьём. Беда вовсе не в том, что сегодня народы устремились осознать себя целостной формой исторического развития, и законченность формы не означает замкнутость от внешнего мира. Беда в том, что тысячелетиями народы взаимодействовали естественными, но не всегда прогрессивными формами. А за такие прогрессивные формы принимались лишь из-за несовершенства мира, а также потому, что жизнь, даже вопреки таким непрогрессивным формам взаимодействия народов, прогрессировала.

Вообще-то, прогресс жизни переносился и на них, то есть стремящиеся даже к взаимоуничтожению народы спасал эволюционный процесс самой жизни.

К сожалению, наши общественные науки трактовали законы взаимодействия народов, как законы взаимопоглощения. И взаимодействие принималось равнозначно столкновению. Инерцию такого мышления нам и предстоит преодолеть. Одной из её разновидностей является стремление определённой части людей представить нашему общественному мнению сегодняшние логичные процессы развития форм государственности народов бывшего СССР как некоторый хаос, создаваемый деструктивными силами национальных республик, или сепаратизм в его отрицательном понимании. Опять прибегают к подмене понятий, терминов. Памятуя, что слово участвовало в сотворении мира, мы, всё же, должны разъяснить людям: сегодняшнее размежевание народов по своим национальным государствам должно быть и будет доведено до логического завершения, и оно, по сути, станет моментом их объединения, то есть интеграции. А интегрироваться способны, как мы отмечали ранее, только независимые государства.

1989, май 1991 г.