Глава 1. Никто не вечен

До наступления нового, 3103 года оставалось шесть дней. Утром 21 фаруанна Эннкетин проснулся с чувством, что в доме что-то случилось, но понять, что именно, он пока не мог. Было ещё рано — половина пятого, до подъёма оставалось полчаса, и Эннкетин позволил себе полежать в постели до пяти, а в пять они с Эгмемоном обычно поднимались и приступали к своим каждодневным делам. Эннкетин встал в две минуты шестого, быстро принял душ, для пущего блеска натёр гладкую голову специальным гелем, оделся, перед зеркалом тщательно расправил высокий белоснежный воротничок и повязал шёлковый узкий чёрный галстук. (Мода на широкие шейные платки отходила в прошлое, теперь модными считались узкие галстуки, которые нужно было завязывать в виде банта, а Эннкетин следил за модой и одевался в соответствии с последними веяниями.)

Он приготовил все душевые принадлежности лорда Дитмара и разложил их в обычном порядке на своих местах, окинул взглядом и кивнул: всё было безупречно. Джим принимал теперь ванну по вечерам, и для него Эннкетин приготовил только полотенце, гель для умывания и крем для лица. После он пошёл в гардеробную и занялся подготовкой одежды и обуви хозяев и хозяйских старших детей, Серино, Дейкина и Даргана. Серино уезжал в университет к девяти часам, у Дейкина и Даргана занятия в школе начинались в полдесятого, а Илидор вот уже три года приезжал домой только раз в месяц: он был курсантом лётной академии. Любимец Эннкетина, маленький Лейлор, которому через месяц должно было исполниться пять лет, был пока на попечении Айнена, и для него одежду готовить было не нужно.

Закончив с одеждой, Эннкетин спустился на кухню, чтобы позавтракать. Утренний приём пищи у них с Эгмемоном был главным и самым основательным за весь день: он обеспечивал им заряд энергии почти до вечера, чтобы в случае большого количества дел они могли обойтись без обеда. На кухне было тепло и пахло свежей выпечкой: Кемало, нисколько не похудевший за эти годы, уже занимался завтраком. Обычно, когда Эннкетин входил на кухню, там уже был Эгмемон, но сегодня его почему-то не было: Эннкетин пришёл первый. На рабочей поверхности возле плиты стояло блюдо, на котором соблазнительно возвышалась аппетитная горка ещё тёплых румяных булочек, прикрытая чистой белой салфеткой, и Эннкетин потянулся к ним, но Кемало это заметил и шлёпнул его по руке.

— Цыц! Булочки не для тебя, а для хозяев.

— Ну, можно хоть одну? — заискивающе улыбнулся Эннкетин, подходя к повару сзади.

— Нельзя, — отрезал Кемало, с подозрением косясь на него. — Для тебя — вчерашний холодный пирог с чаем.

— Ну, хоть одну, ну, пожалуйста, — елейным голосом упрашивал Эннкетин.

— Если все будут просить одну, хозяевам ни одной не достанется, — проворчал Кемало, краем глаза следя за ним.

Эннкетин вздохнул, бросая на булочки тоскливый и вожделеющий взгляд, с праздным видом прошёлся по кухне мимо Кемало пару раз, а потом, подскочив к нему, отвесил по его широкому заду звонкий шлепок, да такой энергичный, что задние роскошества фигуры повара вздрогнули и затряслись, как холодец. Осуществив это бесцеремонное посягательство на неприкосновенность покоя седалищной части тела Кемало, Эннкетин тут же отскочил и успел вовремя пригнуться: над его головой со свистом пролетела кастрюля. Повар метил ему в голову, но Эннкетин успел увернуться, и кастрюля загромыхала на полу, подпрыгивая и крутясь.

— Эй, полегче! — засмеялся Эннкетин. — Я же это не со зла. Может быть, я тебя давно люблю, а?

— Любит он, как же, — процедил Кемало, грозно хмурясь. — Меньше мели языком, пустобрёх! Садись и ешь свой пирог, а будешь распускать руки — как дам сковородкой!..

Он поставил на стол тарелку с куском пирога и налил кружку чая. Эннкетин, усевшись, снял свои белые перчатки, аккуратно свернул и положил в карман, после чего впился зубами в холодный пирог. Часы показывали уже без четверти шесть, через полчаса должны был подняться милорд Дитмар и Джим, а Эгмемона всё не было. Эннкетин спросил повара:

— Слушай, а Эгмемон что же, уже заходил?

Кемало отрицательно промычал.

— Что-то он сегодня опаздывает, — проговорил Эннкетин озадаченно. — На него это не похоже. Проспал, что ли?

— Чтобы Эгмемон проспал? В жизни не поверю, — отозвался Кемало. — Наверно, захворал старик.

— Захворал? — нахмурился Эннкетин. — Да ты что! Ещё вчера вечером он был бодренький, как всегда. Ничего такого я не заметил.

Однако чувство, что что-то случилось, не покидало Эннкетина. Странное беспокойство охватило его. В отсутствии Эгмемона было что-то зловещее и печальное, и Эннкетин с каждой минутой тревожился всё больше. Ровно в шесть он решился постучаться в комнату Эгмемона, но на его стук никто не ответил. Это было странно и пугающе. Эннкетин приоткрыл дверь и заглянул. В комнате было темно и тихо. Эннкетин позвал:

— Эй, Эгмемон! Уже шесть, вставай!

Ответом было гробовое молчание. Эннкетин позвал чуть громче:

— Эгмемон! Ты что, проспал? Вставай, до подъёма хозяев осталось пятнадцать минут!

Снова молчание. Эннкетин прислушался: не было слышно ни храпа, ни сопения, а между тем, Эннкетину было прекрасно известно, что спал Эгмемон далеко не бесшумно. В кромешной темноте ничего нельзя было разглядеть, и Эннкетин включил свет, щёлкнув пальцами. Загорелся светильник на стене, озарив комнату уютным желтоватым светом, и Эннкетин увидел Эгмемона. Он лежал в своей постели на спине, укрытый одеялом, и безмятежно спал, одну руку положив на грудь, а другую вытянув вдоль тела. На его лице были написаны неземной покой и умиротворение, как будто Эгмемон видел во сне сияющие райские чертоги. Подойдя, Эннкетин тронул его за плечо и позвал дрожащим голосом:

— Эгмемон… А Эгмемон? Ты чего? Просыпайся!

Ему бросилась в глаза подозрительная бледность лица дворецкого и слишком уж спокойное выражение на нём. Потрогав Эгмемона за руку, Эннкетин в ужасе отшатнулся: рука была холодной, как пирог, который Эннкетин только что съел. Грудь дворецкого была неподвижна.

— Эй, старик, ты что? — пробормотал Эннкетин.

Он боязливо нагнулся к лицу Эгмемона и долго вслушивался, но дыхания не услышал. Приложив пальцы к его шее, Эннкетин попытался нащупать пульс, но не смог. Тогда он приложил ухо к груди Эгмемона, но там было уже тихо. Эннкетин пошатнулся и сел на пол, не сводя полного ужаса взгляда с бледного спокойного лица дворецкого.

— Эгмемон, ты что — умер?

Тот не ответил, по-прежнему видя какой-то прекрасный сон. На вешалке висел его чёрный костюм, приготовленный ещё с вечера, рубашка сияла безупречной белизной, сапоги блестели, стоя аккуратно один возле другого, на тумбочке лежали перчатки. Всё это Эгмемон, ложась вчера в постель, собирался утром надеть, но с постели ему было уже не суждено встать никогда.

Эннкетин был так потрясён, что с минуту сидел на полу неподвижно, а потом подполз к Эгмемону. Поглаживая его по плечу, он бормотал со слезами на глазах:

— Старик, ты что? Ты… Ты зачем умер? Зачем, я тебя спрашиваю? Что же я теперь буду один делать, а? А? Эгмемон!

Уткнувшись в одеяло, Эннкетин заплакал. Плакал он тоже с минуту, а потом его словно кто-то дёрнул за плечо: хозяева сейчас встанут, пора идти! Эннкетин встрепенулся, стал торопливо подниматься на ноги.

— Сейчас, Эгмемон… Я уже иду. Я иду к хозяевам. Всё будет сделано, как надо… В доме будет порядок, я тебе обещаю!

Всё ещё всхлипывая и вытирая на ходу слёзы, он зашёл сначала в ванную — умыться, а потом поднялся к спальне лорда Дитмара и Джима. Собравшись с духом, он вежливо постучал.

— Господа! Милорд! Господин Джим! Вы уже проснулись?

Ему ответил лорд Дитмар:

— Да, мы уже встаём.

— Милорд, мне надо вам сообщить кое-что срочное, — сказал Эннкетин. — Я могу войти?

— Входи, Эннкетин, — ответил мягкий голос Джима.

Лорд Дитмар был уже на ногах и завязывал пояс шёлкового халата, а Джим ещё сидел в постели, в розово-бежевой пижаме, распуская убранные на ночь волосы; в свои тридцать три года он выглядел не старше двадцати и был по-прежнему свеж и очарователен. Его распущенные волосы окутали его изящную фигуру и заструились по постели шёлковым золотисто-каштановым потоком.

— Что там случилось, Эннкетин? — спросил он своим мягким серебристым голосом, тёплым и чуть охриплым после сна. — На тебе просто лица нет.

— Господин Джим, — пробормотал Эннкетин. — Милорд… Дело в том, что там Эгмемон… Там Эгмемон умер… кажется.

Через минуту лорд Дитмар склонился над дворецким, уснувшим вечным сном, а Джим стоял позади с полными слёз глазами, прижимая дрожащие пальцы к губам. Лорд Дитмар пощупал пульс на его запястье, на шее, склонил ухо к лицу Эгмемона, а потом с глубоким горестным вздохом обернулся к Джиму и проговорил:

— Увы, мой милый… Наш верный старый Эгмемон отслужил своё. Вечный ему покой и вечная память.

Он снова повернулся к Эгмемону и погладил его потускневшую голову, склонился и приложился губами к его холодному лбу, поднял с его груди руку и тоже поцеловал.

— Прощай, старый друг, и спасибо тебе, — проговорил он с тихой печалью. — Не знаю, как мы будем без тебя… Кто о нас так позаботится, как заботился ты? Не знаю… Наверно, такого как ты, больше не найти во всей Вселенной.

Джим, закрыв лицо руками, разрыдался. Лорд Дитмар, в последний раз погладив похолодевшие руки Эгмемона, поднялся и обнял его. Джим, спрятав лицо у него на груди, вздрагивал плечами, а лорд Дитмар, нежно поглаживая его по волосам, проговорил:

— Никто не вечен, любовь моя… И ничто не вечно. Об этом нужно всегда помнить.

Эннкетин, с усилием проглотив солёный ком, спросил глухо:

— Какие будут распоряжения, ваша светлость?

Лорд Дитмар устремил на него странный, задумчиво прищуренный взгляд.

— Эгмемон хотел, чтобы его место занял ты. Что ж, не будем противоречить его желанию. С этого дня ты будешь исполнять обязанности дворецкого, Эннкетин. Думаю, ты с этим справишься, Эгмемон неплохо тебя обучил.

Эннкетин поклонился.

— Для меня это честь, милорд. Может быть, второго Эгмемона из меня не выйдет, но я буду стараться в меру своих сил.

— Эгмемон ничего не говорил тебе, не давал никаких распоряжений на случай своей смерти? — спросил лорд Дитмар.

— Да, я припоминаю это, милорд, — сказал Эннкетин. — Он сказал мне, где он хранит свои сбережения, и велел взять оттуда на его похороны. Он пожелал быть кремированным… Это недорого и не слишком хлопотно.

Лорд Дитмар вздохнул.

— В этом весь Эгмемон… Он всегда старался доставлять как можно меньше хлопот и приносить как можно больше пользы. Он был так привязан к этому дому, что мне кажется неправильным помещать его прах на удалённом отсюда кладбище. Думаю, никто не будет против, если его прах упокоится здесь, рядом с нами и с этим домом, которому он отдавал всего себя. Эннкетин, свяжись с похоронным бюро, закажи кремацию и маленький склеп для одной погребальной урны. Пусть его установят в саду.

Эннкетин поклонился.

— Будет сделано, ваша светлость.

— Его сбережениями распорядись так, как он тебе завещал, — сказал лорд Дитмар. — Раз уж он назначил тебя своим душеприказчиком, пусть так и будет.

Джим поднял залитое слезами лицо и спросил:

— Милорд, вы останетесь сегодня дома?

Лорд Дитмар вздохнул, поцеловал его лоб, вытер ему щёки и нежно ущипнул за подбородок.

— Я бы хотел остаться сегодня, мой милый, но никак не могу: у нас в академии сейчас экзамены, я возглавляю комиссию, как всегда, — сказал он. — Но постараюсь вернуться к обеду. Похоронами нашего дорогого Эгмемона займётся Эннкетин. Эннкетин, надеюсь на тебя.

Новый дворецкий снова поклонился.

— Не извольте беспокоиться, ваша светлость. Всё будет сделано надлежащим образом. Полагаю, завтрак уже готов, в ванной всё для вас приготовлено, ваши костюмы тоже.

Лорд Дитмар принял душ, а Джим умылся. Эннкетин высушил лорду Дитмару его совсем поседевшие волосы и собрал их со лба и висков под заколку, Джиму уложил венок из косы, подал господам их одежду и пошёл накрывать на стол. Отвечая на вопрос лорда Дитмара насчёт распоряжений Эгмемона, он не упомянул, что тот наказал ему купить всем хозяевам небольшие прощальные подарки, которые должны были быть вручены им сразу после похорон. Да, и такое распоряжение дал Эгмемон, только тогда Эннкетин не воспринял этого всерьёз. Теперь он вспомнил его наказы, и у него снова встал в горле солёный ком.

Спустившись на кухню, он спросил Кемало:

— Ну, что завтрак? Господа уже ждут.

— Всё готово, — ответил повар. — Сегодня ты подаёшь, что ли?

— Теперь я всегда буду подавать, — вздохнул Эннкетин. — И завтрак, и обед, и ужин. Теперь, Кемало, дворецкий — я.

Повар нахмурился.

— А Эгмемон что же?

— Нет больше Эгмемона, — ответил Эннкетин, проводя обеими руками по голове. — Старик приказал долго жить… Вот, как только милорд Дитмар уедет, буду заниматься похоронами.

Кемало сел к столу, подперев рукой голову. В его флегматичных маловыразительных глазах отразилось нечто вроде печали.

— Вот оно, значит, что…

Эннкетин подал завтрак без четверти семь. Так рано завтракали только лорд Дитмар с Джимом: лорд Дитмар уезжал в академию, а Джим специально поднимался одновременно с ним, чтобы проводить его. У Джима то и дело набегали на глаза слёзы, и лорд Дитмар ласково клал руку на его плечо, бросая на него печально-нежный взгляд.

— Я не представляю себе, как мы будем жить без него, — проговорил Джим тихим, дрожащим от горя голосом.

— Как-нибудь будем жить, — вздохнул лорд Дитмар. — Жизнь не останавливается, как ты сам говоришь, мой дорогой. Да, это тяжёлая утрата для нас: Эгмемон был почти членом семьи. Но повторяю ещё раз: никто не вечен и ничто не вечно.

— Вечна только Бездна, — проговорил Джим.

В десять минут восьмого флаер лорда Дитмара поднялся с площадки, а Эннкетин убирал со стола. В доме ещё не все знали о кончине старого дворецкого и ещё воспринимали Эннкетина как ученика и помощника Эгмемона, поэтому ему пришлось несколько раз повторить, что старший над персоналом теперь он, и всем теперь придётся слушаться его распоряжений.

— Слишком молод ты, чтоб мне слушать твои распоряжения, — буркнул Кемало.

— Придётся, старина, — сказал Эннкетин. — Иначе в доме не будет порядка. Да так ли уж я молод? Будущим летом мне стукнет тридцать пять.

— Тоже мне, старик нашёлся, — усмехнулся повар. — А ты знаешь, сколько мне? Шестьдесят, дружочек. И пятьдесят семь из них я служу здесь, на этом самом месте — с тех пор, как прибыл с Мантубы.

Эннкетин примирительно обхватил необъятные плечи Кемало.

— Ладно тебе, старик… Суть ведь не в том, кто над кем командует, а в том, что мы все делаем общее дело. Я больше пятнадцати лет ходил в учениках у Эгмемона и думаю, что я на данный момент здесь единственный, кто сможет его заменить так, чтобы в доме продолжал держаться прежний образцовый порядок.

— Гм, не знаю, — хмыкнул Кемало.

— А кого бы ты хотел вместо меня? — усмехнулся Эннкетин. — Может быть, Айнена? Да, он говорит, что владеет специальностью дворецкого, но он ни дня не работал здесь в этом качестве, он был только при детях. Или, может быть, ты хочешь видеть в качестве дворецкого уборщика Клоэна? Или, может, кого-нибудь из твоих помощников — поварят и посудомойщиков? Или смотрителя прачечной Удо? Или Йорна? Или, может, ты хочешь, чтобы сюда пришёл желторотый выпускник Мантубы?

— Да я не спорю, — поморщился Кемало. — Кроме тебя, Эгмемона заменить некем. Да милорд и не станет запрашивать на Мантубе нового дворецкого, раз есть ты.

— Вот именно, вот именно, — улыбнулся Эннкетин, берясь всей пятернёй за мягкое место повара.

Кемало насупил брови и задвигал челюстью.

— Но если ты теперь дворецкий, это всё равно не значит, что тебе позволено хватать меня за задницу! Убери руку, а то получишь сковородкой по лысине, евнух несчастный!

Эннкетин нахмурился.

— Не обижай меня, Кемало. Ведь я не попрекаю тебя тем, что ты чересчур толстый. Наверно, когда тебя создавали на Мантубе, в твой генетический код закрался дефект.

— Ладно, всё, закроем эту тему! — проворчал Кемало.

— Закроем, — кивнул Эннкетин. — Только впредь не надо больше говорить со мной в таком тоне, хорошо?

— Ладно, ладно. Хватит. — Кемало нарочито сильно загромыхал посудой.

— Сейчас встанут дети, — сказал Эннкетин, переводя разговор в деловое русло. — Для них завтрак готов?

— Да всё давно готово, — ответил повар хмуро. — Что, думаешь, я без тебя не знаю, кто когда встаёт и что кому готовить?

— Вот и отлично, я рад, — сказал Эннкетин невозмутимо.

Серино поднялся и пошёл в душ в половине восьмого. Он в этом году поступил в университет на факультет философии и естествознания. Он был медлителен и вальяжен, а сложён, как юный Геракл: в свои восемнадцать он был уже на полторы головы выше своего приёмного отца Джима и в два раза шире в плечах. Свои пшенично-белокурые волосы он носил распущенными и каждое утро укладывал их феном.

Вслед за Серино встали Дейкин и Дарган — высокие худощавые подростки с иссиня-чёрными волосами, чертами лица как две капли воды похожие на лорда Дитмара. Между собой они были очень схожи, но всё же их можно было отличить друг от друга. Над причёсками они пока не мудрили — носили предлинные «конские хвосты» и чёлки, которые делали себе сами, поэтому забота Эннкетина о них ограничивалась подачей одежды и принадлежностей для душа. Когда все трое собрались за столом, вошёл Джим. Он попросил Эннкетина дать чашку и ему: он хотел выпить чаю с детьми.

— Папуля, что это ты сегодня такой грустный с утра пораньше? — спросил Дейкин.

— У тебя как будто глаза на мокром месте, — добавил Дарган.

Они чмокнули Джима в щёки: Дейкин в одну, Дарган в другую. Серино, не вставая с места, неспешно и церемонно приложился губами к тонкому запястью Джима. Джим присел к столу и налил себе чашку чая.

— У нас горе, дети, — вздохнул он. — Эгмемон умер этой ночью.

Дейкин и Дарган сидели с приоткрывшимися от горестного недоумения ртами, а Серино изрёк философски:

— Увы, всё в этой Вселенной бренно. — И тут же спросил: — А кто будет за него?

— Эннкетин, разумеется, — ответил Джим, вздохнув.

Больше никто не успел ничего сказать по этому поводу: в столовой появился самый маленький и, несомненно, самый беззаботный и весёлый член семьи. Поначалу он вошёл чинно, за руку с Айненом, но переполняющее его веселье рвалось наружу, и он запрыгал, как мячик, озаряя столовую искрами своей жизнерадостности. Это очаровательное создание звали Лейлор, и он был копией Джима: его большие голубые глаза с длинными, как опахала, ресницами уже сейчас могли обворожить каждого, кто в них смотрел, а роскошная золотисто-каштановая шевелюра спускалась ему ниже пояса, чуть приподнятая с ушей маленькими блестящими зажимами. Джим, сморгнув печаль в глазах, не мог не улыбнуться, увидев своё младшее чадо, радостно бежавшее к нему со всех ног. Он раскрыл ему объятия:

— Привет, моё сокровище!

Лейлор, вскарабкавшись к нему на колени, обнял его за шею что было сил, прильнув щёчкой к его щеке и даже зажмурившись от счастья. Он излучал потоки радости, заражая всех окружающих улыбками, и в свои неполные пять лет уже кокетничал. Флиртуя, он послал Эннкетину воздушный поцелуй, и Эннкетин, «поймав» его, приложил к своему сердцу: он подыгрывал своему любимцу, изображая его преданного поклонника. При малыше никто не заговаривал об Эгмемоне. Джим улыбался, близнецы молчали, а Эннкетин, забавляя Лейлора, делал вид, будто безмерно страдает от неразделённой любви к нему.

После завтрака Серино, в чёрном костюме с белым воротничком и в чёрном плаще с фиолетовой подкладкой, ещё раз церемонно склонившись над ручкой Джима, задумчиво сел в свой чёрный флаер и отбыл в университет. За Дейкином и Дарганом прибыл школьный флаер, Джим с Лейлором отправились в детскую, а Эннкетин занялся похоронами Эгмемона. Сначала он вызвал врача для освидетельствования тела и констатации смерти; осмотрев тело и узнав, что Эгмемон был клоном из мантубианского центра, врач дал заключение:

— Закончился срок службы.

Он выдал свидетельство о смерти. Следом за врачом прибыл транспорт из ритуального бюро, и тело Эгмемона погрузили и увезли. Когда тело, упакованное в серебристый мешок, выносили из дома на левитационных носилках, Эннкетину вдруг подумалось: это ждёт всех. А ещё ему почему-то подумалось, что, когда умрёт Кемало, понадобятся не одни, а пара носилок.

Между тем сотрудник бюро уже демонстрировал ему голографические модели склепов: с окошками и без, с освещением, с экраном для видеороликов, с клумбой для цветов, со скамеечкой. Эннкетин расспросил о расценках, подумал и заказал самый скромный склеп — без окошек, освещения, скамеечек и клумб.

— Заказ будет выполнен в течение суток, — сказал сотрудник бюро. — Установка завтра в два часа, а урну вам доставят уже сегодня вечером.

Исполняя наказ Эгмемона, Эннкетин связался с салоном подарков. На световом экране телефона высветился весь ассортимент — более пятисот мелких значков, и Эннкетин долго ломал голову: что же выбрать? Дотрагиваясь пальцем до мелких значков, он получал увеличенные изображения товаров с характеристиками и ценой. Он остановил свой выбор на чехольчике для ноутбука — для лорда Дитмара, для Джима он выбрал тёплый жёлто-оранжевый плед, для близнецов — одинаковые серебристо-серые жилетки, для Серино — шёлковый халат, а для малыша Лейлора, зная его кокетливый нрав, — набор детской бижутерии. Над выбором подарка для Илидора Эннкетин думал дольше всего: что можно подарить курсанту лётной академии? Прикинув, он выбрал весьма полезную вещь — фонарик. После того как он подтвердил заказ на выбранные вещи, высветилась окно для выбора упаковки. Эннкетин выбрал прозрачную плёнку с красными и золотыми диагональными полосками и красно-золотой бант. Покупки доставили уже через два часа, и Эннкетин припрятал их у себя в каморке.

На следующий день, пунктуально в два часа прибыли рабочие — трое крепких ребят в чёрных комбинезонах и сапогах. Эннкетин показал им место — укромный уголок, выбранный им с таким расчётом, чтобы могила не бросалась в глаза. Сначала они расчистили прямоугольную площадку размером метр на метр, выдолбили с помощью своих инструментов в мёрзлой земле канавки, после чего на парящих носилках доставили к месту работы части склепа. Кутаясь в зимний плащ с капюшоном, Эннкетин наблюдал за их умелой и быстрой работой: видимо, ребята знали своё дело. Они собрали склеп из деталей за час, потом сняли со стриженых голов чёрные шапки с козырьками и сказали:

— Наши соболезнования.

Перед отбытием они вручили Эннкетину корзину цветов — как выяснилось, бесплатно, в качестве подарка от бюро.

Склеп представлял собой квадратное сооружение из серого мрамора высотой чуть больше метра, с двускатной крышей и декоративными колоннами по углам. В передней его стенке была двустворчатая дверца с замком, а внутри — полочка для урны. На фронтонах крыши был изящный барельеф в виде растительного орнамента, а над дверцей — табличка с выбитой на ней надписью:

ЭГМЕМОН

хранитель покоя, порядка и уюта

Прах Эгмемона был водворён на место своего упокоения в девять вечера, после того как маленький Лейлор был уложен спать. Уже стемнело, а свет фонарей слабо долетал в этот уголок, поэтому пришлось взять с собой переносные светильники. Один светильник нёс Эннкетин, второй поручили нести Йорну, третий держал Кемало, который тоже пожелал проводить старого друга в последний путь, а четвёртый был у Айнена. Впереди шёл лорд Дитмар, неся урну, рядом с ним — Джим, позади них шёл Серино, а за ним следовали Дейкин и Дарган. Эннкетин шёл со светильником сбоку от лорда Дитмара, Йорн — рядом с Джимом, а Кемало и Айнен замыкали шествие. Девять фигур в чёрных плащах с капюшонами медленно прошествовали по садовым дорожкам в полном молчании, пока перед ними не появился склеп, готовый принять погребальную урну. Поставив светильник на снег, Эннкетин отпер замок и открыл створки дверцы.

— Не буду произносить громких речей, — проговорил лорд Дитмар в звенящей тишине зимнего вечера. — Скажу только, что мы все любили тебя, Эгмемон, и очень скорбим, оттого что ты ушёл от нас… Мы всегда будем помнить тебя. Ещё раз спасибо тебе за неустанную заботу, которой ты нас окружал. Нам будет очень тебя не хватать.

Джим снова всхлипнул, прижав к лицу платочек. Серино хранил глубокомысленное молчание, Дейкин и Дарган молчали подавленно, а Кемало испустил тяжёлый вздох. Лорд Дитмар подошёл к склепу и склонился к дверце, поставил урну на полочку и выпрямился. Эннкетин закрыл дверцу и запер замок.

— Покойся с миром, Эгмемон, — сказал лорд Дитмар. — Ты остаёшься дома, с нами. И в наших сердцах.

Джим не выдержал и расплакался, прильнув к груди лорда Дитмара. Пока он всхлипывал в его объятиях, Йорн улучил момент и тихонько дотронулся до руки Серино, чем вывел его из глубокой задумчивости, заставив вздрогнуть. Нахмурив брови, Серино спрятал руку под плащ, а на добром лице Йорна отразилось печальное недоумение.

Обратно шли в том же порядке: впереди — лорд Дитмар с опирающимся на его руку поникшим Джимом, за ними — Серино, а последними шли близнецы. Светильники были уже погашены. Йорн немного отстал от Джима с лордом Дитмаром и шёл рядом с Серино, бросая на него грустный взгляд, а тот как будто ничего вокруг не замечал, погружённый в свои размышления. Когда они подошли к крыльцу, Кемало отдал светильник Айнену, а Йорн — Эннкетину. Лорд Дитмар с Джимом и близнецы вошли в дом, а Серино отчего-то замешкался, глядя в тёмное холодное небо.

— Ваша светлость! — негромко окликнули его.

На нижней ступеньке крыльца стоял Йорн, сжимая в руке синюю шапку с козырьком и глядя на Серино добрыми простодушными глазами. Нахмурившись, Серино спросил:

— Что тебе?

Йорн улыбнулся.

— Да ничего особенного, ваша светлость. Просто посмотреть на вас. Я ведь редко вас вижу… Соскучился. Можно подойти к вам поближе?

Серино пожал плечами.

— Подойди, если ты так хочешь.

Йорн поднялся на крыльцо. Они с Серино были уже одного роста и очень схожего телосложения, только Серино был чуть изящнее и обладал более приятными и тонкими чертами лица. Они выглядели рядом, как братья-погодки, а не как отец с сыном.

— Можно вашу ручку? — спросил Йорн, протягивая Серино раскрытую ладонь.

Серино, подумав и поколебавшись, всё-таки вложил в неё свою — правда, не снимая перчатки. Йорна это не смутило, он крепко и ласково сжал руку Серино. Подержав её с минуту, он отпустил её и отступил назад.

— Вот и всё, мой милый, больше ничего мне и не нужно, — сказал он.

Он надел свою синюю шапку, низко надвинув козырёк на глаза, грустно улыбнулся и пошёл к себе в домик.

Тем временем все собрались в маленькой гостиной. Джим вытирал заплаканные глаза платочком, лорд Дитмар обнимал его за плечи, близнецы сидели как загипнотизированные, Серино стоял у камина, в котором на круглых ноздреватых слитках алпелитума потрескивало жёлтое пламя. Эннкетин подал чай.

— Просто не верится, что его больше нет, — печальным, севшим голосом проговорил Джим.

Никто ничего не ответил. Эннкетин, закончив с подачей чая, выпрямился и сказал:

— Господа, с вашего позволения, я должен исполнить ещё одну волю Эгмемона. Извольте подождать одну минутку, я сейчас вернусь.

Он сходил в свою каморку, где у него были припрятаны подарки, и принёс их в гостиную. Сложив их на столике, он сказал:

— Эгмемон наказал мне вручить вам прощальные подарки от его имени. Милорд, это для вас. — Эннкетин вручил лорду Дитмару чехольчик для ноутбука. — Поскольку вы всё время носите ваш ноутбук без чехла, я осмелился купить его для вас.

— Спасибо, Эннкетин, — проговорил лорд Дитмар.

— Это от Эгмемона, — сказал Эннкетин. — Господин Джим, вот этот плед согреет вас холодным зимним вечером.

Джим с дрожащими губами принял свёрток. Эннкетин вручил ему также фонарик и набор детской бижутерии.

— Поскольку господин Илидор сейчас отсутствует, я вручаю предназначенный ему подарок вам, а вы уж передадите ему. А это для малыша Лейлора. Он любит побрякушки, и я подумал, что ему это понравится.

Потом Эннкетин вручил близнецам жилетки, а Серино — халат. Джим снова прослезился, а лорд Дитмар со вздохом проговорил:

— Добрый старый Эгмемон… Я так давно его знал, что мне уже начало казаться, будто он вечный. Увы, ничего вечного нет.

Вечер прошёл в воспоминаниях об Эгмемоне. Хозяева позволили Эннкетину выпить чашку чая и посидеть вместе с ними, но он из почтительности сидеть не решился и пил свой чай стоя. Он слушал, как господа говорили об Эгмемоне добрые слова, и в душе с ними соглашался. Эгмемон и правда был славным малым, преданно любившим этот дом и эту семью, а как дворецкому ему цены не было. Сказать по правде, стать дворецким было мечтой Эннкетина на протяжении всех лет его ученичества, и он много раз представлял себе, как это будет, грезил, воображая себя облачённым в элегантный чёрный костюм, подающим чай лорду Дитмару в кабинет (раньше эту обязанность исполнял исключительно Эгмемон). Сейчас, когда его мечта сбылась, Эннкетину было грустно и немного тревожно. Почему тревожно? Во-первых, потому что на него ложился весь груз домашних дел, которые они с Эгмемоном раньше делили вдвоём, причём Эгмемон брал на себя б; льшую часть; это была большая ответственность и большая нагрузка, и Эннкетин очень хорошо представлял себе всю серьёзность этого. А во-вторых, первое нешуточное испытание предстояло ему уже на днях: лорд Дитмар по давней традиции собирался устроить большой новогодний приём. Подготовка к нему была хлопотным делом, и они с Эгмемоном всегда выматывались в праздничные дни. Хотя Эннкетин проходил через это уже много раз, сейчас ему впервые предстояло заниматься этим одному, без Эгмемона. Вот почему тревожные мурашки бегали по его прямой и изящной спине, обтянутой хорошо сидящим тёмно-серым приталенным жакетом, и даже щекотали его гладкий затылок, выбегая из-под жёсткого, безупречно отглаженного белоснежного воротничка.

— Что ж, Эннкетин, теперь, когда комната Эгмемона освободилась, я думаю, тебе можно её занять, — сказал лорд Дитмар.

— Благодарю вас, милорд, — поклонился Эннкетин. — Но, боюсь, мне будет немного не по себе, если я займу её прямо сейчас. Пусть она хотя бы эту ночь постоит пустой.

— Что ж, как тебе будет угодно, — ответил лорд Дитмар. — Но в любом случае, она твоя.

Джим, вздохнув, сказал:

— Не знаю, как вы, милорд, а я приму ванну и, пожалуй, лягу… Я что-то устал.

— Ложись, моя радость, — сказал лорд Дитмар, целуя его в лоб. — Я тоже сегодня лягу пораньше.

Готовя ванну, Эннкетин думал, что было бы неплохо собрать всех слуг и налить им по поминальной рюмочке. Растирая розовые пяточки Джима и водя губкой по его изящным плечикам, он вдруг подумал о том, что у прелестного спутника лорда Дитмара почти нет никаких забот, кроме как принять ванну, уложить волосы, принарядиться да ещё ублажить милорда в постели. Да, он принёс лорду Дитмару троих отпрысков, но из-за того, что все дни он проводил в детской, он не удосужился окончить какое-нибудь высшее учебное заведение. Впрочем, так ли ему было оно нужно, это высшее образование? Стоило ли пичкать эту хорошенькую головку знаниями, которые, может быть, потом вовсе и не понадобятся? А книжек Джим и без университетов читал предостаточно и умел при случае выражаться, как какой-нибудь профессор. За неделю он мог осилить пять — шесть книг, причём умел читать две книги одновременно: одним глазом — одну, вторым — другую.

Массируя маленькую ногу Джима, Эннкетин признавал, что его чувства к нему никуда не делись, хотя за прошедшие годы они изменились, став глубже и нежнее. Хоть он был не намного старше Джима и не мог, подобно Эгмемону, называть его деточкой, в его отношении к Джиму появилось что-то родительское. На смену мучительной, заживо испепеляющей страсти пришло тепло и грустная нежность, желание заботиться и оберегать, как своего ребёнка. Подняв на миг глаза, Эннкетин встретился с ним взглядом: Джим смотрел на него грустно и ласково, с чуть приметной улыбкой в уголках губ. Он умел так улыбаться — будто обладал каким-то загадочным знанием, которое лежало тяжким бременем на его душе.

— Спасибо, Эннкетин. Лучше тебя это не сделает никто.

Вот это: эти слова, этот взгляд и эта улыбка — было настоящим вознаграждением за труд Эннкетина, а вовсе не деньги, которые лорд Дитмар перечислял на его счёт ежемесячно. Деньги были скромными, но Эннкетин и не заикался о том, чтобы попросить больше, пока он получал вот эту, не имеющую денежного эквивалента награду.

Придя в комнату Эгмемона, Эннкетин включил светильник на стене. Он снял постельное бельё и аккуратно застелил кровать, открыл шкафчик и нашёл непочатую бутылку глинета. Сам лорд Дитмар пил крайне мало, но на всякий случай держал в доме приличный запас крепких напитков, из которого Эгмемон иногда угощался рюмочкой-другой. Взяв бутылку, Эннкетин пошёл на кухню.

Там были уже все в сборе, за исключением только Йорна. У всех были пластиковые стаканчики, и при появлении Эннкетина все как-то заёрзали, пряча взгляд.

— Это что? — спросил Эннкетин, кивая на стаканчики.

— Вот, поминаем Эгмемона, — ответил за всех Кемало. — Что — скажешь, нельзя?

— Нет, я спрашиваю, что вы пьёте? — уточнил свой вопрос Эннкетин, глядя на смотрителя прачечной Удо, тихого, робкого парня с круглыми рыбьими глазами и круглым ртом.

— Настоечку, — ответил Удо, испуганно округлив рот.

Повар положил свои большие пухлые пятерни на стол и сдвинул брови.

— Что, разгонять нас пришёл? — спросил он с вызовом. — Не получится, приятель. Мы возьмём… и не будем расходиться!

— Да никого я не собираюсь разгонять, — поморщился Эннкетин, ставя на стол бутылку. — Вот, это будет получше вашей дрянной настоечки.

Брови Кемало расправились, он сразу подобрел и изобразил подобие улыбки.

— Вот это дело. А наш новый дворецкий тоже ничего, правда?

Все согласились. Эннкетин сказал:

— Здесь, кажется, не все собрались. Йорн что, уже спит?

— Да он не пьёт, — с застенчивой улыбкой ответил Удо.

Повар усмехнулся:

— Айнен тоже непьющий, однако пришёл.

— Так, позовите его, — сказал Эннкетин. — Если поминать Эгмемона, так уж всем вместе.

— Эллок, — моргнул Кемало своему кухонному помощнику. — Сгоняй за садовником. Тащи его сюда! И без него не возвращайся.

Пока Эллок бегал за Йорном, Кемало сделал бутерброды с маслом и консервированной салмуной(1) и порезал тонкими ломтиками плод хеладо, а Эннкетин разлил глинет по стаканчикам. Бутылка опустела.

— Вот и разошлась бутылочка, — вздохнул Кемало.

Эллок привёл Йорна. Увидев стаканчики и блюдо с бутербродами, он почесал бритый затылок и проговорил смущённо:

— Да я, вообще-то, не пью…

— За Эгмемона надо выпить, — строго сказал Кемало. — Он тебя не обижал, вот и ты его не обижай. Иди сюда, бери стакан. И вы, ребята, тоже берите.

Все разобрали стаканы. Эннкетин сказал:

— Речей не будем говорить. Давайте лучше помолчим.

С полминуты все стояли молча, глядя в свои стаканчики, посвящая своё молчание памяти Эгмемона. Подняв свой стаканчик, Эннкетин сказал:

— Ну… Давайте, что ли.

— Кто не выпьет до дна, обидит Эгмемона, — добавил повар.

Все выпили. Айнен вытаращил глаза и закашлялся, и Кемало сунул ему в рот ломтик хеладо.

— Закусывай… Бери бутерброд.

Айнен со слезами на глазах жевал бутерброд со щедрым слоем масла и двумя салмунами крест-накрест, а Кемало с усмешкой похлопывал его по плечу. Йорн, зажмурившись, зажевал ломтик хеладо и засунул бутерброд себе в рот целиком. Повар сказал:

— Хороший глинет. Это из запасов Эгмемона?

Эннкетин кивнул, а Кемало порылся в шкафчике и достал две пластиковые бутылки из-под растительного масла с плескавшейся в них коричневатой жидкостью. Эннкетин нахмурился:

— Кемало, хватит.

— Да ладно, — усмехнулся повар. — Тут, если на всех разлить, только по одному стаканчику и выйдет.

— Тогда давай ещё закуску, — сказал Эннкетин.

И закуска появилась — бутерброды с паштетом. Настойка разошлась по стаканчикам и после ещё одной минуты молчания оказалась в желудках. Айнен кашлял и вытирал слёзы, жевал бутерброд и бормотал:

— Какой ужас… Никогда больше не стану это пить…

— И не надо, — усмехнулся Кемало. — Если будешь заглядывать в бутылочку, господин Джим тебя к ребёнку не подпустит.

Эннкетин оперся руками о край стола и сказал:

— Ну, всё, ребята… Теперь спать.

— Все на боковую, — продублировал его распоряжение Кемало.

Все разошлись, на кухне остались только Эннкетин с поваром. Эннкетин, немного посидев за столом, спросил:

— У тебя есть ещё что-нибудь съестное?

— Чеанта(2) ещё осталась, — сказал Кемало. — Пара кусков.

— Дай мне один, — попросил Эннкетин. — И будь так любезен, сделай мне ещё один бутербродик.

С куском чеанты и бутербродом Эннкетин пришёл в комнату Эгмемона. Поставив тарелку на столик, он порылся в шкафчике и извлёк ещё одну бутылку, в которой глинета плескалось только до половины. Он также достал две рюмки и наполнил их, но сразу пить не стал, а сначала тщательно убрался в комнате: протёр пыль, вымыл пол и почистил ковёр, переставил корзину с цветами со стула на столик. Окинув комнату взглядом, он остался доволен порядком и только после этого присел на стул. Помолчав, он проговорил:

— В общем, Эгмемон… Если ты меня слышишь, то знай: я буду стараться. Спасибо тебе за науку. С тобой я прошёл хорошую школу, и, надеюсь, я тебя не посрамлю.

С этими словами он выпил одну из рюмок, а вторую не тронул. Он съел кусок чеанты, а бутерброд оставил и встал со стула. Он сам толком не знал, почему так делал: скорее всего, потому что ему казалось, что Эгмемон был ещё где-то в доме. Убрав бутылку на место и оставив ночник включенным, он пошёл к себе.

_______________

1 мелкая рыба наподобие шпрот

2 пирог с сыром, луком, зеленью и рублеными яйцами