"Дважды войти в одну реку" - читать интересную книгу автора (Меретуков Вионор)

Глава 10

Колосовский отворачивается от Рафа и наклоняется к Лёвину.

— Знаю я ее, эту пеструшку, — говорит он тихо. — Никакая она не Марта. Это Нелли-свеженькая. Мадемуазель изволит подрабатывать проституцией…

— Ах, как интересно! — с поддельным жаром восклицает Тит. Он думает о запахах, которые вот-вот начнут доноситься из кухни. И зачем-то добавляет: — Сугубо, отнюдь, поелику…

— Девица сочная. Ничего не скажешь. Кажется, ущипни, из нее сок брызнет, — шепчет Герман с воодушевлением. — О, как я его понимаю, этого чертова Шнейерсона! — Герман мелко трясет головой. — Но она-то?.. Что она нашла в этом полудохлом старике, пораженном сколиозом?

— Я больше чем уверен, что она от него без ума.

— Быть без ума от Рафа?! Ты, случаем, не рехнулся?

— Нет-нет, повторяю, я просто уверен, она была не в силах устоять перед неотразимыми прелестями Рафа.

— И что же это за прелести?

— Он во время этого самого дела поскрипывает на манер немазаной телеги и погромыхивает, как железный бочонок, набитый ржавыми гвоздями. Сам не раз слышал. Наверно, ей это нравится.

— Ты полагаешь? Я тоже слышал. И тоже не раз. Но мне не нравится. Господи, — Герман ладонью хлопает себя по колену, — что за молодежь нынче пошла, никакого стыда, одна извращенность! Но самое странное не это, — задумчиво продолжает он, — мне интересно знать, откуда эта прошмандовка научилась разным хитрым словечкам, вроде "лошадности", и вообще?.. Стихами, видите ли, ей вздумалось развлекаться…

— Ты же сам начал.

— Я, я… Я это совсем другое дело! И все же странно…

— И ничего здесь странного нет, — пожимает плечами Тит, — студенточка филфака или еще чего-то, столь же гуманитарненького, на досуге подрабатывает, как может. В дни нашей юности далекой студиозусы, чтобы заработать на бутылку и обед в столовке, по ночам разгружали вагоны с углём, а сейчас на тяжкий труд никого не тянет — мода прошла… Сейчас по ночам занимаются другими делами. Куда более приятными.

— Ох, уж эти мне стоны по минувшему!

— Какие там стоны, просто девушка с панели, ты же сам только что сказал…

— То есть, ты полагаешь, что интеллектуалка пошла заниматься этим грубым промыслом из-за презренного металла?

— Ты называешь этот промысел грубым? По мне, так вовсе нет! Был бы бабой, ничем бы другим не занимался — только бы и делал, что предавался блуду. Если всё, что говорят о реинкарнации, не враки, попрошусь, чтобы в следующий заезд меня зарядили под седлом кобылицы. Интересно, каково это, когда тебя дерут, как сидорову козу…

— Ты мазохист…

— Да, я мазохист, — с готовностью подтверждает Тит, — и никогда не скрывал этого.

— Ты хочешь стать бабой?

— А что? Красиво мечтать не запретишь!

— О времена, о нравы!

— Времена как времена, да и нравы… Все, как всегда. Сейчас даже лучше, нежели в прежние эпохи. Сейчас пристойнее, так сказать…

— Сейчас пристойней?!

— А что, разве нет? Конечно, пристойней. Если тебе сегодня вдруг приспичит, не побежишь же ты в храм божий засаживать приглянувшейся тебе бабёшке? Только попробуй, — тебе такую индульгенцию святые отцы пропишут, — света белого невзвидишь. А раньше, на заре европейской цивилизации, это было в порядке вещей. Это даже поощрялось, и проституция была ритуальным действом в древних святилищах. Добиблейские джентльмены, насосавшись разливного фалернского, на заплетающихся ногах устремлялись в языческие храмы, чтобы отвести душу в поклонении своим поганым богам и заодно предаться очистительной ебле с проститутками. Против зова природы, брат, не попрешь. А филология… И там, и там — в основе все-таки любовь. Здесь к слову, там к телу.

— Очень мудрёно и красиво ты рассуждаешь, — почтительно произносит Колосовский, наклоняясь и заглядывая другу в глаза. — Завидую я тебе, о, тихоструйный Тит Лёвин.

— Я еще и не такое могу.

— Не сомневаюсь.

— Вот послушай. И вы, ослики мои серые, — возвышает голос Тит, — послушайте! Кропать стишки могут не только профессиональные рифмоплеты, но и отдельные одаренные прозаики.

Заслышу ль ругань в переулке

Иль встречу деву на прогулке,

Как сразу мысль на этом фоне

О Рафаиле Шнейерсоне!

Лицо Рафа расплывается от счастья.

— Какая благородная поэзия! Какие феерические стихи! Не Тит, а чистый Джойс! А Шнейерсон — это я, — говорит он Марте и со значением шевелит рыжими бровями.

Девушка слегка отодвигается и вглядывается в лицо поэта.

— Не похож, — после паузы говорит она.

— На кого не похож? — Раф прижимается к девушке и тихо шепчет ей на ухо: — Ты неподражаема, радость моя, продолжай в том же духе. — И тут же громко повторяет: — На кого я не похож?

— На Шнейерсона не похож…

— Что значит, не похож? А на кого я похож?

— На кого угодно, только не на Шнейерсона.

— Глупость какая-то… Ну, хорошо, коли так, то в этой связи у меня возникает вопрос, вернее, даже два. Во-первых, если я не Шнейерсон, то кто я?.. И, во-вторых, где в таком случае настоящий Шнейер…

Колосовский поднимает руку, требуя тишины.

Раф замолкает.

— Старина Гарри! — гаркает Герман, поворачивая голову в сторону двери, ведущей в коридор, который ведет… словом, в ту сторону, где предположительно занимается стряпней Зубрицкий. — Старина Гарри! — голосит Колосовский. Его мощный бас эхом прокатывается по закоулкам гостиной и пытается вырваться за ее пределы. Но квартира слишком велика, от дверей гостиной, где без закуски уже который час томятся потенциальные сотрапезники, до кухни расстояние преизрядное: Гарри может и не услышать.

Колосовский придаёт своему и без того громкому голосу еще немного мощности и густоты:

— Когда же будет готов вест-индский петух? Гарри, откликнись! Кстати, не забыл ли ты о водке? Ее, братец, надо было в морозильную камеру, я же просил! — вопит он истерично. Их кухни доносятся громкие проклятия и грохот посуды. Колосовский поворачивается к приятелям. Все видят на его лице улыбку удовлетворения. — Продолжай нести свою ахинею, — милостиво разрешает он Рафу. — Просто удивительно, — поворачивается Герман к Марте, — сколько глупостей может нагородить Рафаил за какие-нибудь пять минут… Ему не хватает здорового практицизма. Рафу бы брать пример с меня: всего несколько слов, и какой переполох я поднял на кухне!

Раф обращается к девушке:

— Меня все обижают, — жалуется он. — Никто не считается со мной. Все забыли, что сидят в моем доме и едят мой хлеб… Я что-то хотел сказать, уж и позабыл что, а этот монстр меня перебил… Вспомнил! Марта, цыпа, ты не могла бы посодействовать мне в одном чрезвычайно деликатном деле?..

Девушка вопросительно смотрит на Рафа.

— Разумеется, за плату, — успокаивает он ее. — Я щедро заплачу. То есть, я хотел сказать, что плата будет в широких, но разумно ограниченных пределах.

— Кто-то час назад разорялся о сребренике применительно ко мне, — вступает в разговор Тит. — Марта, голубушка, не верьте ни единому слову этого кровососа. Да, он с вами расплатится. Но чем? Он расплатится сребрениками, причем поддельными. Это его любимая валюта. Поэтому, во-первых, требуйте плату вперед, а во-вторых, пробуйте каждый сребреник на зуб. Вот так, — Тит кладет в рот черенок вилки, закрывает глаза, строит зверское лицо и… Раздается мелодичный звук, словно лопается гитарная струна, и через мгновение Тит осторожно выплевывает на ладонь кусочек вилки с отчетливыми следами зубов.

— Вот чем ты должен был заниматься! В цирке тебе бы цены не было! Разгрызть вилку!.. — в восторге визжит старина Гарри. — А ты вместо этого изводил людей романами о завалинках и силосных башнях! Вот так живешь рядом с человеком и не знаешь, какими талантами он наделен… Жрать вилки! Да ты прямо какой-то граф Калиостро!

— Как ты это сделал? — строго спрашивает Герман, он отбирает у Тита изувеченную вилку и принимается рассматривать ее со всех сторон.

— Не скажу, — заявляет Тит.

— Ты не можешь иметь тайн от друзей!

— Могу!

— Ты никогда ничем таким не отличался. Открой рот! — приказывает Герман.

Тит позволяет всем по очереди заглянуть ему в рот.

— Рот как рот, зубы как зубы: все вставные… — объявляет старина Гарри. — Признавайся, подлый Тит Молотилович, как тебе это удалось?

— Чего не сделаешь, чтобы потешить друзей… — скромничает Тит.

— Признавайся! Признание — царица доказательств! — уговаривает его Раф. — Не признаешься, не налью!

— Безработица, понимаешь… — туманно отвечает Тит. — Чему не научишься с голодухи. Да и вилки пошли не те… Разве ж это вилки? Вот раньше…

— Этой вилке, — говорит Раф назидательным тоном, — этой вилке, к твоему сведению, не меньше ста лет. Это мельхиор с золотым напылением. Вот, взгляни на товарный знак, 1914 год, заводы Путилова…

— Будет врать-то! — Зубрицкий смеется. — На заводах Путилова не штамповали вилок, там производили рельсы и пушки. Да и метод золотого напыления был изобретен позже.

— Не играет роли! Это была очень хорошая вилка! Настоятельно прошу тебя, Тит, — требует Шнейерсон, — в моем доме больше ни к чему не притрагиваться! Знаю, я тебя, стоит тебе начать… Никаких вилок на тебя не напасешься.

— Я бы советовал всем, — отодвигаясь от Тита, говорит Герман, — держаться от него подальше. Не ровен час, он нас всех перекусает… Или возьмет голову в рот и — хрясть!

Марта трогает Рафа за плечо.

— Так в каком же деликатном деле я должна вам посодействовать? — спрашивает она.

Шнейерсон делает движение рукой, словно хочет ласково погладить Марту по голове.

— Это совсем не сложно. Всего и делов-то — произвести на свет пару маленьких новеньких Шнейерсонов, в дополнение к уже существующему. Не пугайся, любовь моя, сейчас поясню. Мне нужна подмога, в одиночку мне с ними, — Раф глазами показывает на собутыльников, — в одиночку мне с ними не справиться…

— Господь будет против, — качает головой Колосовский, — да и земля не выдержит такого наплыва Шнейерсонов…

— Откажите ему, — поддерживает Германа Тит, — тут с одним-то Шнейерсоном не знаем, что делать, а если этих Шнейерсонов набежит целый табун… Представляете, как они будут путаться под ногами!

Раф привстаёт и говорит извиняющимся тоном:

— Я лишь хотел слегка повысить в нашей несчастной стране людское поголовье. Ведь ни у одного из вас нет детей. По крайней мере, законнорожденных. О, я хорошо знаю, за каждым присутствующим за этим столом мужчиной тянется длинный шлейф из некрасивых историй по установлению отцовства… Только я чист, как слеза ребёнка! Ибо человек, который!.. — Раф вытягивает вверх указательный палец.

Герман зло хохочет:

— Раф, по обыкновению, всё свалил в одну кучу. И, разумеется, всех запутал. Ни у кого это не получается так ловко, как у нашего липового моралиста, работающего под Джозефа Серфэса. Чёртов лицемер!

Девушка в раздумье смотрит на Рафа.

— А Шнейерсончики тоже пойдут под номерами? — спрашивает она.

— Разумеется, королева! — всплескивает руками Раф. — Причем, обрати внимание, я благородно не предлагаю тебе стать моей женой, таким образом, ты и после рождения сверхнормативных Шнейерсонов останешься совершенно свободной и вольной как птица! Какое великодушие с моей стороны, не правда ли? Да я и не могу ни на ком жениться, поскольку с детства одержим рогобоязнью, я всегда был уверен, что женщина по своей природе не может быть верной.

— А как же ваши шесть жен?

— Действительно, как?.. — поддерживает красавицу Тит. — Свидетельствую, королева, этот ветрогон был женат. И многократно. И всех своих жен он, как Рауль Синяя Борода, сжил со света. Но простодушному Раулю далеко до нашего изобретательного изверга! Если средневековый бородач банально травил своих жён ядом, то Раф действовал куда более тонко: он их изуверски спаивал! Он заставлял их пить наравне с собой! Сам пил страшно много… Ах, королева, как он пил!

— Шампанское, поди, стаканами тянул?

— Бутылками-с, и пребольшими! И бочками сороковыми! И водку! Водку кружками пивными! Скажите, разве может кто-нибудь выдержать такое?

— Сколько вам лет? — вдруг спрашивает девушка.

Раф меняется в лице.

— Видишь ли… — мямлит он.

— Вижу… — говорит она и гладит его по голове.

— Нет, ты не поняла меня, — Раф наклоняет голову и произносит певуче: — Вот послушай. Прежде чем ты решишься забрюхатеть от меня, ты должна крепко-накрепко усвоить, что возраст этому делу не помеха. Словом, вот уже почти пятьдесят лет, как я регулярно пью укрепляющую микстуру. И это не могло не привести к превосходным результатам. Я стал настоящим Робин Гудом еврейского народа! Знаешь, как у меня стоит!

— Могу только догадываться…

— Отличный ответ, — одобряет Тит. — А знаете, какую микстуру этот дурень вливает себе в глотку? От этой микстуры у него на следующее утро болит та часть головы, которая отвечает за угрызения совести и жажду… Но стоит у нашего резвунчика, и вправду, замечательно, тут он не врет! Это под присягой могут подтвердить сотни, если не тысячи, безвинно пострадавших…