"Алые погоны. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Изюмский Борис Васильевич)

ГЛАВА XXIV ЗРЕЛОСТЬ

«Так бывает в семье: ребенок, Васенька, сыночек и вдруг в какое-то утро заметишь — да ведь он уже взрослый! Совсем по-новому, серьезно посмотрит на тебя, снисходительно улыбнется при твоей шутке, рассчитанной на ребенка. У него на все теперь свои взгляды, свое мнение, и он не принимает, как прежде, бездумно готовые рецепты суждений. Когда же это пришло?» Так думал Боканов, прохаживаясь в фойе с Семеном и Владимиром, которых пригласил в театр.

До сих пор Сергей Павлович настолько близко стоял к ним, настолько привык и присмотрелся, что не замечал этого роста, взрослости, так ясно, как здесь — на людях, где юноши держали себя со скромным достоинством, в одно и то же время и сдержанно и непринужденно. Сергей Павлович понимал — они ни на минуту не забывают, что представляют училище.

Серьезно, негромкими голосами говорили они о душевной красоте, о благородстве и гордости, о том, что такое в своей сущности мужество и героизм.

Смотрели пьесу «Молодая гвардия». Ее уже однажды видели всем училищем, но приехал столичный театр, интересно было сравнить.

— Я считаю, — говорил Владимир, — что героизма «вообще» нет. Только поступок, совершенный на пользу народа, ради справедливого дела — героический. А действия, продиктованные честолюбием, корыстью, слепым фанатичном — далеки от героизма, хотя внешне могут быть эффектными.

Майор Боканов с гордостью прислушивался к новым интонациям в их голосах, свежим, собственным мыслям, внимательно, словно впервые видел, смотрел на них со стороны, как бы чужими глазами. Володя очень возмужал за последние месяцы. При взгляде на его тонкую, гибкую талию, плечи казались особенно широкими. Сложились окончательно черты волевого лица. Темные, блестящие волосы оттеняли высокий, чистый лоб. Из-под густых, с мягким изломом бровей открыто смотрели вдумчивые глаза с искорками живой мысли. Энергичный, раздвоенный, как у Артема, подбородок придавал лицу выражение настойчивости и прямоты.

У Семена исчезла былая мешковатость. Его движения, повороты сильного торса, шаг — оставляли впечатление легкости, гибкости, а лицо приобрело недостававший ранее отпечаток твердости.

Спектакль окончился рано, и Сергей Павлович повел ребят к себе домой, поить чаем. Жена Боканова, по своему обыкновению, радушно стала угощать гостей. Сидя за столом, заговорили о Стаховиче из «Молодой гвардии».

— Слизняк! — с гадливым презрением бросил Владимир. — Да попадись я раненым в руки фашистов, я бы постарался убить следователя, в худшем случае — себя, если бы почувствовал, что силы иссякают и я не выдержу…

Боканов посмотрел в его смелые глаза, в самую глубину их и подумал: «Не рисуется… Это — зрелость». Она пришла в виде серьезных комсомольских дел, реферата «О приоритете советской науки», ответов на уроках логики. Сказалась в сплоченности коллектива, умении трудиться, сдерживать себя и быть исполнительным. Зрелость раскрылась в правдивости, смелой критике, страстной вере в дело победы коммунизма.

— Для нас, — убежденно сказал Семен, — общественный долг — учеба. И в ней, как в бою, победа сама не приходит.

Сергей Павлович ясно представил: вот сейчас, пока они здесь пьют чай, в классе над партой склонился Снопков или Братушкин, перед ними «Краткий курс истории ВКП(б)», томик ленинских сочинений. Они могли бы ограничиться учебником, но пытливый ум заставляет их до полуночи сидеть над конспектом, рыться в газетах и журналах.

— Вчера в спальне, — вспомнил Ковалев, — мы долго спорили, когда будет построен коммунизм? Один скептик говорит; «Не раньше, чем лет через пятьдесят, — пережитки капитализма в сознании, знаете как сильны!» А я думаю, товарищ майор, — гораздо быстрее, ведь за тридцать лет сколько мы успели сделать — народы сдружили, страну превратили в индустриальную, сельское хозяйство коллективизировали. Да мало ли еще что… Вот мы здесь, в училище, всего пять лет, а как изменились! Я по себе чувствую… Сказали бы мне сейчас: «Для тебя нет никаких писаных законов, делай, что хочешь». И я уверен, гадостей не делал бы, не бездельничал, — мне это все не по сердцу. Просто я это внутренне не принимаю. А ведь те, что после нас учиться будут, гораздо лучше нас станут…

… Юноши посидели еще немного и, распрощавшись, ушли в училище. Часы в столовой пробили половину двенадцатого. Сергей Павлович включил радио. В последних известиях передавали о только что построенном блюминге, о героях колхозных полей, о лесопосадочных машинах, — и эти простые, казалось бы, обыденные слова, звучали, как чудесная поэма, как лучшая музыка, какая только может быть.

«Построим, скоро построим, Володя!» — пообещал Боканов, мысленно продолжая недавний разговор.

Из репродуктора донесся шум Красной площади, автомобильные гудки.

— Помнишь? — спросил Сергей Павлович у жены, и она утвердительно кивнула головой, без слов зная, о чем он спрашивает. Как забыть ночь, в которую бродили по Москве, рука в руку, прислушиваясь к притихшему дыханию столицы?

— Видела, какие они? — пытливо приблизил он свое лицо к лицу Нины Васильевны и серые глаза его были ласковы. И этот вопрос, не имеющий никакого отношения ни к прослушанной передаче, ни к мыслям о Москве, — тоже безошибочно поняла Нина Васильевна.

— Славные, — сказала она.

— Могут отправляться в самостоятельный полет, — тихо произнес он и привычно потер рукой загорелую щеку. — Созрели… И к нам приходит зрелость. Научились находить тропу к каждому. Поняли — душевная теплота, близость здесь очень нужны, но это не снимает справедливую строгость и требование «пробовать человека на алмаз». Ясно стало — воспитателю никогда нельзя успокаиваться, надо неутомимо искать новые приемы, совершенствовать технику беседы, искусство сдержанности, концентрации воли. Понимаешь, даже осанка, даже выражение лица — немаловажные детали нашего дела. Зрелость — в несуетливости, в продуманности работы и, если хочешь, во вчерашнем объединенном педсовете нашего коллектива офицеров с учителями мужской школы им. Чкалова. Знаешь, какой вопрос мы совместно разбирали: «Какими методами добиваться воспитанности учащихся?».

Сергей Павлович сел на диван рядом с женой, она ласково провела рукой по его светлым, слегка вьющимся волосам.

— Знаешь, Нина, теперь движение вперед у нас будет увереннее, — убежденно сказал он, — появился опыт, крепкий фундамент традиций, сила здорового коллектива, им только управляй… А в коллективе хорошие качества быстрее распространяются. И, — Сергей Павлович внимательно посмотрел на жену, как бы проверяя себя, не заблуждается ли, — боюсь показаться самоуверенным, но, мне кажется, у нас самих появилась та «микронная точность» в работе, о которой я, помнишь, летом писал Алексею Николаевичу… Мы овладеваем технологией своего дела. Уже знаем, как при различных обстоятельствах разговаривать с воспитанником, встать, посмотреть, улыбнуться выразительно промолчать, как должно управлять своим голосом, настроением и жестом. Знаем, что взгляд может передавать гамму чувств — от добродушия до суровости. Даже приветствие, армейское приветствие, при всей своей уставной однотипности, имеет в наших условиях десяток оттенков — от холодности до душевного расположения. Это и дает ажурную тонкость в нашей работе…

Он остановился, снова пытливо посмотрел в глаза жены, нашел в них подтверждение и успокоенно откинулся на спинку дивана. Помолчал, прислушиваясь к чему-то в себе. Сказал негромко, мечтательно:

— Я, Ниночка, совершенно ясно представляю наше Завтра, которому готовим мы в училище не только воинов, но и просто хороших граждан. И уверяю тебя, они будут достойными своего времени!