"Пинка Удаче" - читать интересную книгу автора (О'Cанчес)

ГЛАВА «ЛУК И ФОТОГРАФИЯ»

Большинство принимает свою недалекость за общую близость. Если верить свидетельствам современников, знаменитый мировой кризис 2008-го года не застал россиян врасплох: кого ни спроси — каждый знал, что нечто в этом роде вот-вот случится, да и Ванга с Нострадамусом загодя предупреждали… Тем не менее, знаменитое «расейское» разгильдяйство помешало населению-всезнайке заготовить впрок мыло, доллары и спички. Зато с поваренной солью промашки не случилось: редко где, в каком жилище не лежали многопудовые запасы ее: однажды, за год или за два до этого, прошелестел слух, что ПОДОРОЖАЕТ — и домохозяйки ринулись скупать. Соль не бананы, хранится долго, соль даже моль и крысы не едят, от соли гниль и плесень не разводятся, пусть себе лежит, есть ведь не просит… Без соли кости никудышные становятся, мягкие, больные… Но много соли — тоже вредно! Разработаны такие методики, которые абсолютно точно говорят: сколько соли полезно, сколько терпимо, а сколько вредно. Тайская соль — экологически наименее вредная, она без химии, абсолютно натуральная, без малейших генных модификаций, с пониженным содержанием натрия и хлора, витаминизированная. Если много соли кушать — от нее толстеешь, особенно вот тут и тут… И не говори! Кошмар, в самых таких местах!.. Бессолевая диета — самая надежная. Да ты что? А в «Глянцевом Гламуре» наоборот писали, что, с точки зрения современной науки, эффект Кирлиан от нее меняется не в лучшую сторону, вот только не помню в каком номере. Ой, слушай, найди, а?

Общественный транспорт — это место, где незнакомые люди вынуждены терпеть друг друга на расстоянии укуса. Лук поочередно просчитал про себя два совершенно разных сценария событий: первый — он вежливо пробормочет «прощу прощения» и утиснется к выходу в другую дверь, ибо грохот в вагонах метро ужасный и взятого расстояния вполне хватит, чтобы не слышать далее «солевых» обсуждений, второй — поворачивает голову и встревает в разговор громкокудахчущих современниц, делает им короткие, правдивые, садистские, но деликатные замечания насчет их интеллекта и кругозора. Первый выбор — проще, однако… Лук, по своей привычке быть упрямым, выбрал третий вариант: остался на месте, дабы позволить этим несчастным старосветским львицам и дальше терзать его слух словесным зудом о земном насущном. А с другой стороны, что им еще остается? — обе эти барышни еще старше, чем он, поэтому делать пластическую операцию на их самосознании поздно, конструктивнее о своем подумать. Смирение, выдержка, способность отключать и переключать эмоции — вот чему следует учиться неуклонно и неустанно, ибо здесь, сейчас и везде обыватели из разношерстной гущи народной, в подавляющем большинстве своем именно таковы, в этом ли вагоне, в том ли трамвае, в маршрутке, на олигархической яхте и даже в правительственном самолете — безразлично, все одинаковы, все планктон… в то время как он, Лук, — подданный Самой Вечности! Впрочем, ни на яхте, ни в правительственном самолете Луку не доводилось бывать, несмотря на богатую биографию и пятьдесят с чем-то лет прожитой жизни. Зато он узнал запах духов, исходящий от одной из отставных красоток, его соседок по вагону: это китайский «Шанель N5», им на Некрасовском рынке в розлив торгуют по восемьсот рублей бутылка. Ничего, скоро, очень скоро он поедет в Париж, а там… В знакомом бутике, вплотную к Вандомской площади, он тоже купит «пятый» «шанель», игрушечный пятиграммовый флакончик, задорого, и подарит матери… — «Но, но, но, дикари нерусские! Какой еще спрей! Но спрей, только парфюм! Парле ву?.. Только «классИк», понятно, да? Мне же для мамы! Помните, я у вас же в прошлом году покупал? Что?.. Ну-ка…» Лук, стараясь не шуметь носоглоткой, втягивает в себя тончайший аромат, исходящий от бумажного «пробного» лепестка, трепещущего в холеных пальчиках француженки… И еще один, ладно, и этот попробуем… Как будто он что-то понимает в высоких ароматах! Главное здесь — осторожная улыбка и, немного погодя, легкая осмысленность на лице… О-о!.. А ведь воистину неплохо!.. «Вот это вот! «Мицуко»? Да, это можно и спрей. И парфюм «Шанель»! Лё одисьён, сколько в итоге?.. Как, все эти пробники тоже мне?.. Мегси, кгошка!..» А для знакомых герлиц можно взять что-либо модно-усредненное, там проще… Хотя и не дешевле.

— …вайте свои вещи в вагонах метрополитена!

Начало восьмого, вполне можно успеть. Лук вынырнул из грез и поспешил к эскалатору. Ему не нравилось внутреннее убранство станции «Комендантский проспект», в котором — ну, вот, почти всё не так: и длинный-предлинный эскалатор, и глупая сине-бело-кремовая гамма по пластмассовым стенам, и дешевый «ларечный» запах, исходящий от этой плебейской пластмассы. Вероятнее всего, реальный, так называемый «новостроечный» аромат бесследно улетучился за несколько лет эксплуатации (Года три-четыре?.. Пять? — да нет, больше уже! Как время-то летит…), поэтому Лук вдыхал виртуальный, тот, что остался в его собственном сознании, всегда чуточку уязвленном интерьерами пластмассовых чертогов. А тупик для чего? Неизвестно зачем созданный, и немедленно отгороженный от пассажиров перронный тупик, образовавшийся в противоположной от эскалаторов стороне? Также очень хороши, в кавычках, кряжистые колонны квадратного сечения, ибо непонятен статус этих ничего не подпирающих колонн… Быть может, создатели метро намеренно предусмотрели такие архитектурные изыски, с тем, чтобы дополнительно стеснить и затемнить для посетителей невеликое пространство подземелья? Лук потрогал взглядом круглую мозаику на одной из стен и, продолжая бдительно хранить на челе скорбную свирепость человеконенавистника, улыбнулся про себя: мозаика ему нравилась.

Долгие эскалаторы, соединяющие надземное пространство Петербурга со станциями глубокого залегания, особенно ведущие на подъем, всякий раз вызывали у Лука томительное раздражение, сродни тому, что обязательно возникает у каждого пассажира, попавшего вдруг на задержку нужного рейса. Вниз-то можно сбежать, что Лук и проделывал регулярно — все-таки развлечение, а вот наверх… Иногда можно и наверх, но это неприятный физический труд, проще потерпеть, только, при этом, не тупо стоять, с плеером на ушах или кроссвордом в руках, а изучать пытливым оком ни о чем не подозревающий человеческий материал, ползущий по ленте встречного эскалатора… Вот, например, женщины… старушки и дети не в счет… Они точно так же — Лук доподлинно это знал — изучают взглядами пассажиропотоки. В основном, оценивают мужчин, это само собой, но не менее часто — наряды и побрякушки на других женщинах. Умом и сердцем Лук понимал, что величайшему писателю землю русской не должно быть столь предвзятым и переборчивым в своих наблюдениях… творческих, разумеется, а каких еще? — Он же созидатель, главный инженер человеческих душ, а не презренный поденщик-борзописец… Тем не менее, беспристрастные взоры Лука почему-то чаще всего задерживались на симпатичных и фигуристых девицах. Да, они тоже поглядывают в ответ, но, увы… Чем дальше по жизни, тем реже удается почеломкаться взглядами с понравившейся незнакомкой. Вот, вроде бы, точно, что на тебя глядит, а сама прическу поправляет, дабы скрыть полуулыбку приязни и заинтригованности! Нет, нет и нет, легковерие долой: оглянись — и почти наверняка узреешь рядом с собою истинный объект встречного интереса, который явно помоложе тебя… на два-три десятилетия… Реальность справедлива и именно такова: жаждешь искреннего, чистого и бескорыстного интереса к тебе, к творчеству твоему, хочешь отзывчивости, горячего восхищения словам твоим и сединою твоей — пересаживайся в спортивный кабриолет, ходи туда-сюда по красным ковровым дорожкам в Каннах, на худой конец — раздавай автографы на улицах и в кафе, у авторских стендов… Можно выронить, доставая из бумажника визитку, эту… тоже карточку… виза-голд, или что-то в том же духе, действует не хуже кабриолета… В противном случае — притворяйся простым пассажиром, будь им хотя бы внешне. И, ради всего святого, не высовывай наружу никому не интересные взглядывания мачо не первой молодости. Лук почему-то вспомнил, как в прошлом году, в парижском метро, довелось ему поиграть в гляделки с аборигенами.

Дело было днем, часа в три пополудни, когда он возвращался из парка Ла Вилле, что раскинулся на территории девятнадцатого «негритянского» округа, на месте прежних парижских скотобоен. Лук любил бывать в этом безумном парке, даже в полдень почти всегда безлюдном в глубинах его, созданном словно бы вперемешку по рецептам сторонников Родченко и Ленотра.

На северо-восточной окраине города скучковались жить, в основном, те парижане, чьи предки были родом из бывших франко-африканских колоний, поэтому Лук почти не удивился, зайдя на станции Ла Вилле в вагон метро: сплошь чернота, не считая какой-то белой старухи и его самого! А вагон полнехонек, хотя и без давки! Африка, да и только! Смирная такая, без поджогов и растаманства, но — Африка, и он здесь чужая белая ворона. Тем не менее, после каждого короткого перегона, на каждой следующей станции, по мере приближения к центру, происходил постепенный этнический «размыв»: черноликие пассажиры выходили, уступая место вновь вошедшим, как правило, с более привычным Европе светлым цветом кожи, и уже на станции Кадет человеческое содержимое электрички превратилось в обычное среднепарижское. Народу в вагоне продолжало оставаться довольно много, и Лук стоял. Случилось так, что чуть сзади-слева от Лука, почти вплотную к нему, от самого Ла Вилле ехала парочка: он и она, оба — «черные», но не очень — «кофе с молоком», обоим лет по восемнадцать-двадцать. По-французски Лук ни бельмеса, поэтому он благодушно внимал трескотне и хихиканью молодых людей, а сам привычно полугрезил о чем-то своем. Но как раз на станции Кадет в вагон вошла белая девушка, девчонка, лет шестнадцати: хорошо одетая, почти без косметики, русые волосы — от природы. Зашла в наполненный вагон и встала где пришлось, то есть, возле Лука и этих двоих молодых людей. О, на питерскую, на землячку похожа, как это мило! Лук даже развернулся, чтобы очистить ей кусочек пространства поближе к себе… И вдруг молодой мулат стал откровенно пялиться на девчушку, улыбаться ей, покрывая с ног до головы обжигающими взорами, в то время как его подружка нисколько не возражала, ничуть не сердилась на изменщика, но даже поощрительно хохотала, глядя на него и на внезапный предмет его обожания. Луку ее смех показался немножко грубым. Вновь вошедшая девчонка стояла, потупив глаза, порозовевшая, видно, что вся в робкой досаде, но — молча, видимо, не имея смелости осадить шутника. Остальные пассажиры тоже молчали, совершенно равнодушные к веселящейся молодежи… Лук присмотрелся для верности — девчонка явно стесняется, ей абсолютно точно неприятны сии «бесконтактные» приставания и наглости… А этим двоим — наоборот, приятны. Ладно. Лук подразвернулся еще на четверть корпуса, чтобы удобнее было, осклабился одной стороной рта и в упор воззрился на хохочущую красотку-мулатку. Она была симпатична, юна: длинные ноги в тесных джинсах, аккуратная круглая попа, относительно большая для ее возраста грудь (где-то первый размер, но зато высокая и без лифчика) под однотонной бежевой блузкой, глаза ясные, ротик припухлый — впрочем, большие чувственные губы положены негритяночкам… Вот только смеется противненько. Смех оборвался быстро: девица метнула один единственный ответный взор на ухмыляющегося мужика в панковской футболке, — добропорядочные парижане давно уже подобных не носят, — на его диковатый взор, небрежно расчесанные седые патлы, и притихла. В мегаполисах всегда хватает странных людей, как правило они безвредны, особенно белые… Но этот… Обернулся на Лука и слегка разгневанный спутник ее — и немедленно поймал встречный взгляд в упор… — Точно псих! Потому что белые обычно ведут себя скромнее и выглядят… благонравнее… Лук не любил драться, но про себя прикинул: этот… так сказать… пусёныш — с него ростом, ну, может, чуток повыше, однако статью похлипче: если что, он выпишет ему в рыло, но не сейчас — потерпит до станции, и на этом наверняка все закончится, а Лук тут же выскочит на… ага… Шоссе Дантен Лафайет — место удобное, многолюдное, в такой толпе его и черт не найдет, никакие камеры слежения не помогут. Единственное плохо: перегон между станциями относительно велик, надо было чуть позже начать… Но мулатик, обреченный стать жертвой короткого мордобоя, вдруг проделал курбет, к которому Лук оказался совершенно не готов: он вильнул взглядом в сторону и, вернув на лицо беззаботность, быть может, чуточку неестественную, принялся смотреть по сторонам. Его «покинутая» подруга теперь стояла молча и смирно, а Лук, не спеша и без помех, ощупывал взглядом смуглые ланиты, нещипанные брови, короткую стрижку, аляповатые серьги… Бесполезно и неинтересно: она кротко терпит, а парень, забыв про нее и про флирт с белой овечкой, так же молча изучает метро-маршрут ветки номер семь. Но ведь только что были хозяевами жизни! Лук хорошо помнил тот случай в парижском метро, а лица забыл: встреть он эту юную блондинку, или ту парочку — ни за что не узнает. Наверное, и они его тоже… Вроде бы, та белокурая девица, которую он защитил столь странным способом, выходила на одной с ним станции… или раньше… Интересно, она хоть поняла происходящее?..

Верхний вестибюль Комендантского проспекта имеет четыре выхода наружу, Луку в этот раз, и как обычно, понадобился тот, что «направо-налево», поближе к Комендантской площади и проспекту Ильюшина.

— Ой — йё-о! Ка-ззёл… — Плечу было больно, слова сами вылетели сквозь лязгнувшие зубы, но все-таки Лук был не прав: такие оскорбительные слова всуе не произносят. Просто Лук был слегка разгорячен милыми его сердцу воспоминаниями о Парижской весне… Но, с другой стороны — пьяный парень, здоровенный такой, ростом чуть повыше Лука, но, такой… плечистый, накачанный, масса — явно за центнер, намеренно вел себя нагло: пер напролом, пиная и расталкивая прохожих, среди которых оказался и Лук. Чувак был изрядно «под балдой», однако на «козла» среагировал чутко и без задержки: развернулся и молча пошел на Лука. Того пробила запоздалая жуть, но — поздно каяться за свое ответное хамство: конфликт начался.

Уж что-что, а это отличие Парижа от Петербурга давало о себе знать по возвращении домой немедленно, еще в Пулково: уровень агрессии в питерском воздухе, конечно же, не изменился за неделю, он все тот же дамоклов меч, что и прежде, однако, в Париже, ежели по российским меркам считать, его нет, или почти нет, а дома — вот он! — всегда присутствует (кроме разве что Новогодней Ночи, когда и дети, и взрослые бескорыстно и поголовно каждому рады, со всеми дружелюбны, согласно заветам деда Мороза и Снегурочки), всегда над головой, но ты-то успел от него отвыкнуть! Да и невозможно, по большому счету к этому привыкнуть: сколько Лук помнил себя — всюду он был рядом, этот призрак возможной агрессии, в армии, на дискотеке, в стройотрядах, в экспедициях, в шалманах, в метро…

Все трусят перед боем, но лишь победители умеют это помнить; главное в драке — встретить, не прогнувшись, одно-единственное первое мгновение, дальше дело идет веселее. У Лука аж поджилки задрожали от решительной поступи пьяного амбала в его сторону, но Луку доводилось побеждать в случайных уличных и кабацких драках, и не однажды, поэтому — страх страхом, а… Как говорится — глаза боятся, руки делают… Левая ладонь словно бы сама сжалась в кулак и прыгнула вперед, надо лишь не мешать удару и поддержать его разворотом корпуса, то есть, согласно законам физики, вложить в него массу тела и дополнительную скорость… Ну а что тут еще сделаешь? Все главные слова уже сказаны, дополнительная брань и крики бессмысленны. В табло, в челюсть! А там уже можно будет шевелить руками и ногами по обстановке, что называется: отмахиваясь, либо наоборот, на добивание… Руку тряхнула острейшая боль, но не в костяшках пальцев, а в запястье, Лук успел испугаться: перелом! Или нет, или вывих?.. С одной рукой в драке — ой, худо! По счастью, противник Лука не воспользовался предполагаемым преимуществом: он покачнулся, несимметрично расправив поперек широкого тела руки-крылья, его повело влево, шаг, другой — и, к величайшему облегчению Лука, парень упал. И упал-то весьма удачно: не грянулся навзничь на каменный пол затылком со всей дури, но сначала согнулся, рефлекторно загородив обеими ладонями рот и челюсть, осел на задницу, завалился на спину с подогнутыми ногами и сразу же перевалился на бок.

Лук пребывал в адреналиновом оцепенении совсем недолго, считанные секунды: вот поверженный зашевелился, застонал окровавленным ртом, голову пытается поднять.

— Очхор! — мысленно крикнул самому себе Лук, — валим отсюда! И срочно, менты повяжут — мало не покажется!

Лук на всякий случай хлопнул по левому карману джинсов — ай, больно руке! — бумажник при нем, а в бумажнике членский билет «Союза российских писателей» — от ментов хорошо помогает… Но лучше не рисковать даже и при наличии билета. Лук сунул саднящие пальцы левой руки в карман куртки, правою извлек из нагрудного кармана очки для чтения, нацепил их на нос — и покинул место происшествия, шагая размеренно, солидно, отнюдь не спеша, как это и положено разумному зрелому горожанину, либеральному интеллигенту… Вовремя ушел: навстречу ему, сквозь жиденькую толпу, уже поспешали двое, дюжий мент и толстомясая ментовица… видимо, среагировали на женские вопли… Да, зрительские вопли имели место быть, без них ведь не обходится ни одна, даже самая короткая, драка в общественном месте… Молоденькие стражи порядка, весьма неопытные: все взгляды туда устремлены, в эпицентр, по сторонам не смотрят, обстановку не секут. Миновали, ура. Покуда они дойдут до места, покуда осмотрятся да разберутся — Лука уже и след простыл. Парень очевидно пьян — милиции сие обстоятельство в великое облегчение: для протокола уже зафиксирован один бесспорный виновник, ему и отвечать за нарушение общественного порядка. А вот Лук не пьет. Не употребляет ни алкоголя, ни иного какого «ширева», либо подкурки, а равно курева и колес на протяжении двадцати с лишним лет. Не завязал даже, а просто перестал употреблять, ибо… Ибо лучше заранее перестать, чем потом завязывать… Столько ребят умерли заживо от этого дела: смотришь — вроде бы Женька, начнешь общаться — труха, нежить… Говорят, надо жить проще, почему-то подразумевая под этой простотой подражание человеческому стаду, принятие присяги основным его духовным ценностям, как то: телевизор, пиво под футбол, преферанс, баня с обязательной выпивкой после пива… Нет и нет. Со стаканом просто, под стаканом пусто. Когда тебе полтинник с хвостиком, очень трудно рассчитывать, что судьба вдруг развернется в нужную позу, а удача изменит ради тебя молодым и успешным, но, тем не менее… Себе не веришь — кому ты нужен!? Вот и верь, вот и живи, вот и действуй! Лука охватила запоздалая тоска: а ведь могло обернуться иначе! Во-первых, даже если не брать в расчет осложнений в отделении милиции, парень мог оказаться проворнее — и как тогда прикажете фотографироваться? Лук, с долгой отвычки, мог промахнуться и не попасть в нужное место челюсти, он мог пропустить удар и сам упасть… Тот бы кулаком свалил, ботинками добавил!.. Ногами в лицо — это очень и очень больно! Лука передернуло от омерзительных воспоминаний, он покрутил головой и покаянно вздохнул: нет уж, Париж — это Париж, рисковать поездкой из-за собственной несдержанности и глупости никак не годится! Впредь он будет холоден как пингвин, вмерзший навеки в антарктический айсберг, спокоен, словно телефонный автоответчик службы времени в ПТС-Телеком, предусмотрителен и хитер, подобно… Пальцы нормально шевелятся, а вот кожу на костяшках свез, не меньше недели будет болеть и заживать, тут уж и к Нострадамусу не ходи. В перчатках было бы легче, но — конец марта, жарко в перчатках… А еще есть иные, черной кожи, как бы велосипедные или рокерские, «беспальцевые»… Тоже суставам удобно, в случае чего… да уже не по возрасту Луку такие носить.

По-хорошему, следовало бы еще днем вывернуть куда-нибудь в центральную часть города, найти фотосалон и там сделать необходимые фотографии, цветные, нужного размера, в требуемом количестве — для вожделенной зарубежной туристической визы. Французское консульство, как говорят, чуть ли не со штангельциркулем вымеряет размер головы на фотографии, а владельцев неправильных фотопараметров нещадно забраковывает и в Париж не пущает. Как говорится, Железный Занавес из Советского Союза эмигрировал в Европейский Союз. А в Турцию или на Кипр пропускают кого угодно и как угодно, только приезжай, и не надо никаких справок с места работы, банковских выписок, собеседований! Но Луку хотелось именно в Париж! Он был во Франции четырежды, каждый раз по неделе, а теперь очень, очень хотел продолжить традицию и добавить к пережитому пятую неделю! Деньги для поездки просыпались на Лука нежданно-негаданно, откуда он менее всего ожидал, мечты о каком-то таком сиренево-мерцающем чуде вдруг обернулись конкретной возможностью поездки, поэтому Лук, все еще не смея до конца верить в реальность происходящего, взялся за дело. Туристическая фирма снабдила его подробными инструкциями и просьбами, насчет всевозможных справок, анкет, фотографий… Где-то здесь, в районе Комендантской площади, наверняка можно отыскать фотосалон, вроде бы, он даже где-то что-то такое видел… По кругу, что ли, обойти?.. Точно ведь был, где-то рядом с автобусной остановкой!

Боль в потревоженном кулаке медленно пульсировала и медленно угасала… Как здорово, что он не промахнулся! Вот бы всегда так!.. Нет, нет, нет — всегда не надо, пусть дураки дерутся, а умные и нравственно изобильные, дружище Лук, просто обязаны уметь иначе решать все свои проблемы и задачи… Мирно, размеренно, бесстрастно, с помощью интеллекта и выдержки, а отнюдь не в мордобое с негарантированным результатом… Что?.. Все правильно: идете прямо по Ильюшина и наискось через перекресток. Не за что.

Лук подсказал прохожему дорогу до торгового центра, куда и сам направлял стопы, в расчете найти фотосалон, но поднял взор и увидел вывеску прямо перед носом: «Срочное фото. Все виды документов. Художественная съемка.» А часы работы у них… — ежедневно, с 11 по 21. Подходит. Лук поднялся по ступенькам и вошел в открытые двери, подпертые «для открытости» грубым вульгарным обломком красного кирпича, — это даже хорошо, это признак невысоких цен, впрочем, как знать, быть может, сей «Владимир Маков и сыновья» — местный микро-монополист и дерет со случайных посетителей три шкуры?

Маленький невзрачный салон угнездился в перестроенной квартире, на первом этаже панельной двенадцатиэтажки и делил это тесное помещение с магазинчиком «колониальных» товаров, скорее всего турецких и китайских, замаскированных под индийские и ацтекские и еще какие-нибудь неведомо таинственные. В магазин — налево, в фотосалон — направо.

Боль в разбитых пальцах постепенно унималась, хорошо бы сполоснуть и вытереть насухо… Наверняка в салоне есть умывальник, и если удастся поймать контакт с фотографом, войти в настроение — глядишь, и позволят руки помыть…

Очереди не было, но фотограф и его помощница заканчивали расчеты с клиенткой, пришлось минутку обождать. Сыновей, обозначенных в рекламном листочке под вывеской, нигде не наблюдалось.

— Слушаю вас? — Это фотограф спросил, опередив помощницу.

— Поговорим о фото? — Лук улыбнулся и ответил вопросом на вопрос, решив, что неформальное начало беседы самый быстрый ключ к установлению дежурно-теплых отношений между исполнителем и заказчиком.

— А тут не о чем говорить. Хотите сняться — снимем, а так разговаривать о фотографиях нам просто некогда.

Лук понимающе кивнул мастеру, однако только что пережитый стресс все еще давал о себе знать: обычное нежелание собеседника, явно утомленного и задерганного к концу рабочего дня, поддержать чужой тон и темп разговора, мгновенно вернуло эмоции Лука к точке закипания и стерло улыбку с его лица.

— Да, хочу. Но у меня два предварительных вопроса: делаете ли для визы, и сколько это будет стоить?

— Делаем. Вот ценник. Вот… вот сюда смотрите… Леночка, подготовь пока…

В душной клетухе первого этажа панельной многоэтажки, расположенном за обшарпанной дверью, подпертой куском промокшего кирпича, цены могли бы быть чуточку скромнее, но так уж не хотелось никуда больше идти, что-то там искать… Ладно, сойдет, дороже обойдется ездить в поисках разницы.

— Очень хорошо. Но только имейте в виду: мне для визы, там требования такие тонкие, что…

Но господин Маков вновь перебил Лука на полуфразе:

— Все эти требования мы знаем наизусть и лучше вас. Снимайте куртку, вешалка перед вами.

— Виза французская, — Лук решил в упор не замечать собственное, вспыхнувшее в груди, раздражение и снова улыбнулся, — то есть, они там до миллиметра вымеряют размеры головы, не хотелось бы обмишуриться.

— Все будет в норме. — Фотограф Маков уверенно пообещал, но, тем не менее, коротко задумался и добыл из недр стола металлическую линейку. — Будете причесываться? Позвольте-ка, я стул подвину. Вешалка? — да вон же, за календарем, я ведь показывал.

Стул был вовсе и не стул, а низенький круглый табурет на крутящейся ножке, сидение обито дешевой тканью «тигровой расцветки», чтобы стул передвинуть, достаточно было руку протянуть и не устраивать толчею из двух человек.

«Ужели нарочно он меня толкнул? — подумалось Луку. — Сговорились они против меня, что ли, всей Комендантской площадью?..» Он повесил куртку на крючок, расчесал назад волосы, чтобы уши выглядывали… Нормально.

— Простите, а вы на «цифру» снимаете?

— Ну, естественно, а как же еще? Теперь уже по-другому не бывает.

— Угу! — Лук машинально дотронулся правой рукой до бумажника, в котором, помимо писательского билета и всяких других полезных мелочей, типа, бумажных денег, дисконтной и банковской карточки, хранилась малюсенькая плоская «походная» флешка на шестнадцать «гигов». — Так, может, вы мне потом скинете файл, на память?

Мужичок-фотограф поглядел на Лука поверх очков и спросил жёстким голосом продавца из советского универмага:

— Так вам фото, или файл?

— Фото. А файл на память.

— Не вопрос, вы платите — мы закачиваем.

Лук уже неоднократно сталкивался с цифровым фотографированием на документы, дважды спрашивал насчет файла — и ни разу не получил отказа или требования заплатить… Это какое-то жлобство — все равно ведь сотрет как ненужный?

— Так ведь вам он не нужен, файл этот, все равно ведь сотрете?

— Это уж позвольте нам решать, что нам делать с нашей собственностью.

Лука охватил внезапный и очень сильный порыв: повернуться и уйти к чертовой матери, отложив фотографирование на завтра. Или там, в торговом центре попробует поискать, все равно по пути… Сей хамоватый Маков — точь-в-точь — производитель услуг эпохи развитого социализма: «вас много — я одна». Лук даже шевельнул рукой, чтобы поднять и протянуть ее к вешалке за курткой, но разбитые костяшки пальцев ойкнули от неосторожного движения и он мстительно запретил себе дальнейшие эмоциональные всплески: хватит, чуть не довыплескивался! Париж стоит обедни, терпи, вырабатывай характер.

— Понятно. И какова цена?

— По ценнику. Вы же смотрели.

— Круто.

За все время подготовительных разговоров и процедур ассистентка Леночка не произнесла ни слова, да и внешность у нее была невыразительная… Лет на пятнадцать моложе своего шефа и явно ему не посторонняя, хотя и не сын, и даже не дочь — иначе стал бы он держать ее в столь невеликом бизнесе, при столь скромном клиентском потоке.

— Так что вам — фото или файл?

— Фото. (Вот сейчас не выдержу и суну ему между рог! Чтобы левой руке было не обидно в одиночку болеть! В истории мировой литературы этот день будет наречен искусствоведами Днем Кулачных Поединков! За всё отплачу, за метро, за дефицит, за весь долгий период проживания при социализме и при советском сервисе!.. Дабы смешать прах старого мира с грохотом и стеклянным звоном разбиваемых фотоприбамбасов!)

— Присаживайтесь тогда.

Фотографу Макову было абсолютно плевать на «эстетические» свойства полученного изображения, Лук видел это отчетливо, даже сквозь красноватую пелену раздражения, но и его не очень-то волновала собственная красота, он ведь мужик, а не красна девица, так что и ему до фонаря уровень фотосессии, лишь бы придирок в консульстве не случилось. Ну, неправильный же, дурацкий свет выставлен! Какой-то ты зловредный плохиш-переросток, Владимир Маков, чувак!

Лук смерил взглядом щуплую фигуру мастера, пошевелил пальцами здоровой руки и устыдился собственных мыслей: ладно, хрен бы и с ним, и с файлом, и со светом — лишь бы скорее. Жрать хочется, в ванну бы залезть, почту надо проверить — с утра в Сети не был, вдруг откликнулись киношники… Фотограф сделал пробный снимок, промерил что-то там на мониторе компьютера, поправил камеру… щелк, щелк, щелк…

— Всё. Девушка примет у вас денежку, и через несколько минут ваши фотографии будут готовы. Позвольте стульчик.

И опять локтем в плечо толкнул. Да что за чертовщина — мнится ему чужое хамство, или нервы пора лечить?..

Лук заплатил согласно прейскуранту и отодвинулся в смердящий «индийскими» благовониями «тамбур», в ничейный коридор между магазинчиком и салоном, пропуская в тесное пространство комнаты клиента, пришедшего за ранее сделанным заказом. Несколько минут он обождет, это нормально. При других обстоятельствах Лук непременно уточнил бы — сколько именно минут ему придется ждать? — не из спешки, а так, сугубо из любопытства, но вот сегодня… Девушка Леночка отсчитала ему сдачу до копейки, а квитанцию, судя по всему, выдавать не собиралась. Ишь как они с кризисом борются! С последствиями кризиса! С отголосками последствий! Спокойно.

Лук представил, как он сейчас… нет, сначала он дождется фотографий, проверит их, сунет слегка похрустывающий, словно бы накрахмаленный, конверт с домотканым лейблом: изображением этого тщеславного Макова… — пронзительный взор поверх очков, «мастер-фотограф» — боже ты мой! — …во внутренний карман куртки, а потом уже пуганет их громкими претензиями по поводу отсутствия квитанции!.. Нет, не годится. Сначала-то они, конечно же, испугаются, застигнутые врасплох, но быстро придут в себя: все-таки, не первый день в своем ателье, — и тут же начертают ему эту злосчастную бумажонку-чек, внесут в рабочий журнал, а потом возьмутся писать объяснительные во все инстанции о злонравном и склочном господине, который хотел облыжно обвинить непонятно в чем капитана маленького, но гордого фотобизнеса… вероятно, спьяну, или обидевшись на зеркало, сиречь фотографию, адекватно воспроизведшую в цвете все особенности потасканной физиономии своего не очень нормального и не очень умного владельца. Нет, претензии такого рода в лоб не покатят. Это нужно тихо и скромно выйти, а потом бежать куда-то… — Лук совершенно не представлял направления — … в общем, по соответствующим фискальным адресам, например, в ближайшее ментовочное отделение…, знать бы хоть, где оно…, там написать жалобу… Потом последует рейд, внезапная проверка по горячим следам… он увидит растерянность и ужас господина Макова перед неизбежными санкциями, быть может даже разорением… горькие слезы раскаяния и отчаяния его невзрачной компаньонки, доверившей свою бесцветную судьбу… Бредятина, тьфу! Знали бы его читатели, о чем он… Нет, все должно быть не так. Сразу же, как только получит в руки фотографии, — но не раньше — обратится он к этому Макову: «Уважаемый господин Маков!..» Нет, не буду говорить уважаемый! «Послушайте, господин Маков! Владимир… не знаю как по батюшке… впрочем, сие не важно! А важно то, что я хочу вам сказать. А хочу я вам сказать несколько фраз, которые не успеют утомить ваше внимание, и без того истерзанное долгим рабочим днем, но быть может, принесут вам пользу… Если, конечно, вы захотите услышать мои слова…» Нет, сие было бы долго и слюняво, этот тип четыре раза успеет меня перебить и оборвать, и тогда, на четвертый раз, я не выдержу и так ему врежу… Стоять, Зорька: никаких всплесков, только солидный и несуетный обмен — словами, аргументами и мнениями! «Господин Маков! Вот я посмотрел, как вы работаете — и остался недоволен. Вы нехорошо, неправильно обращаетесь с вашими посетителями, грубо разговариваете, вероятно, подпитываясь ложным чувством превосходства над окружающими. Я даже не о квитанции говорю, которой, кстати, я так и не увидел… Не надо мне вашей квитанции! Но впредь я в ваш салон — ни ногой! Сам не пойду и никому из знакомых не порекомендую. А при случае — обязательно отговорю пожелавших. Я… журналист… я бы мог написать о вас в газете… «Петербургский вестник», к примеру, нелицеприятно, с указанием адреса, претензий и прочего, и вы не сумели бы обвинить меня ни в клевете, ни в диффамации, ни в рейдерском захвате, поскольку я ушел бы тихо, квитанции не требуя, но сохранив и конверт ваш, и лишние фото, чтобы вам было нечем оправдываться и что-то там подчищать задним числом в бумагах… И одним хамским бизнесом на земле стало бы меньше, а тебе лично, урод, я бы начистил…» Стоп. Ибо сказано: брань уравнивает все спорящие стороны не хуже Кольта и укладывает их мордами в грязь быстрее Калашникова. «…И одним бизнесом, практикующем неуважительное отношение к потребителю, стало бы меньше на белом свете. К вам бы перестали ходить, ибо вы не один на свете фотограф… точнее — ремесленник от фотографии. И ваша фирма разорились бы, перестала существовать и обеспечивать вам и вашим близким ежедневное пропитание. Я внятно изложил свои мысли? Спасибо за внимание, господин Маков, счастливо оставаться!»

Плохо. Плохо, плохо, малоубедительно, скомкано, аргументов ноль, одни завывания. Этот Маков отгавкается точно такими же безумными эмоциями, потом велит своей Манечке-Леночке выдавать квитанции всем посетителям, потом вместе, за чаем или кофе, они повздыхают над своей тяжелой участью — работать с дебилами и кляузниками, а на следующий день, вряд ли через два, забудут и о нем, и о перебранке, и даже о своем мимолетном, сгоряча принятом, намерении предохраняться квитанциями.

Бессмысленно и бесполезно. Что толку яриться, получая тумаки и царапины от этого несовершенного мира, когда гораздо проще назначить в своем воображении субъективные невзгоды объективными, тем самым избавив себя от львиной доли переживаемых обид… То есть, вполне конструктивно будет уравнять в правах подлую простуду с кашлем, подобно манне небесной упавшую на прохожего, в придачу к дождю из низких грязно-серых весенних туч, и жлобские манеры постсоветского сервиса! И то и другое огорчает, и то и другое причиняет неудобства, и то и другое приводит человека в немалое раздражение, но… Исчезли тучи дождевые, улетели в сторону Балтийского моря — пусть и оставив в груди простуду с кашлем — и уже забыты навсегда! Нет жажды помнить их очертания, гнусные повадки, мстительно мечтать о распылении оных при помощи алюминиевого порошка, сброшенного на них малой муниципальной авиацией… Вы, господин Маков, всего лишь досадистая щепка-заноза из дощатого забора, преградившего путь одинокому страннику — зачем я буду мстить занозе, мерзкому собачьему лаю, порыву мокрого ветра?.. По разуму и жажда. Мне, всего лишь, нужны фотографии на визу, плюс сама виза, плюс оплаченная путевка в Париж, «восемь дней, семь ночей», включающая в себя проживание и убогий континентальный завтрак… И обувь, чтобы ноги не сбить — которые все равно будут сбиты вдребезги к концу недели, и пластыри на костяшки пальцев руки — за три-четыре дня все пройдет, а без пластырей — дольше будут заживать, дело известное… Луку показалось, что сотрудница фотоателье о чем-то спросила его… по крайней мере смотрит на него словно ожидая ответа… но — лень выныривать из грустных мечт в унылую действительность, лень пытаться понять ее слова, поддерживать пустой диалог… Переспрашивает — вот ведь досада…

— Где как. В центре прошел, а здесь — вроде бы и сгущается что-то такое, но асфальт пока сух. — Голос у Лука равнодушный и тусклый, ибо он справился с собой, ему уже действительно глубоко плевать на судьбу обитателей этой каменной конуры, на уровень их материального благосостояния и даже на судьбу файлов с его, Лука, изображением. Если ему и дальше посчастливится с поездками, то все равно придется фотографироваться заново, дабы фото, согласно требованиям визовых служб развитых демократических государств, были свежими. А службы те — ох, бдительны до пришельцев с сибирского востока, любому Кагебе фору дадут. Сейчас у Лука волосы до плеч, а завтра ему вздумается состричь их под ноль — с кем потом объясняться, кому рассказывать о роли собственных прихотей в творческой биографии? Но даже и просто хранить у себя такие файлы — огорчение сплошное, особенно для женщин, ибо сфотографированное лицо, в отличие от оригинала, не стареет, не толстеет, не покрывается новыми морщинами, пятнами и прочими сединами… Стирайте к хренам, господин Маков, вы мне никто и ваши файлы тоже.

— Что? Спасибо, непременно буду заходить.

Да, кстати говоря, ловкий ты малый, дружище Лук, правильно сказал! Для отмщения сия вежливая насквозь лживая фраза — самая лучшая, ибо она не дала этим ребятам с фотоаппаратом обратной связи, они остались в полном убеждении, что с клиентами так и надо обращаться: уверенно, жестко, обрывая на полуслове… Быстрее загнутся. А так — приняли бы меры, научились бы уступать и улыбаться…

Дело сделано, фотографии на кармане, оставшийся путь — погода позволяет — лучше проделать ножками, не прибегая к помощи механических повозок. Лук, ты устал, что ли? Да нет, вроде, есть еще ньютоны в пороховницах, дорога чистая, ибо зима выдалась суперобильная, снегоуборочная техника работала день и ночь, вышкребая с тротуаров мерзлые осадки, так что лужи невелики…

И Лук пустился пешком — так ему больше нравилось: во-первых, он экономит деньги, а это почти половина евро, шесть таких походов вместо проездов — и вот уже нарисовалась чашечка кофе на Елисейских полях, на сэкономленные-то денежки. А на парижском кофе он как раз экономить не будет! Плюс к этому, спортивная форма поддерживается упругою ходьбою, на средние и дальние расстояния, и, что самое важное, он думает на ходу, книгу пишет! Там и сям в тяжелых от снега лужах расплывались отвратительные бурые пятна — табачные жёвки — не от них ли голуби стали дохнуть в массовом порядке? Вороны-то умнее будут, отраву не клюнут. И воробьи умнее… Странная птица — городской воробей…

В короткий промежуток между завершением работы над одним романом и началом работы над другим, Лук позволяет себе не только общественный транспорт, но даже музыку в наушниках, или просто бездумное безделье, однако сей благословенный кусочек времени давно завершен, а до нового очень далеко — так что, вперед, Лук, иди и думай, обтачивай сцены, детали, идеи… Но в этот раз обточка не задалась: то вставала перед глазами пьяная харя того амбала в метро, то душа взрыкивала, вспоминая реплики фотографа Макова, то, вдруг, нога перед перекрестком с улицей Планерной неосторожно выбрала опору и провалилась по лодыжку в мерзкое месиво из талой воды, окурков и грязного снега… Вот, лужи Лук с самого раннего детства разлюбил, вероятно, после какого-то конкретного случая-происшествия, забытого прочно и навсегда… Без психоаналитика тут не разобраться, а психоаналитикам Лук на грош не верил… Но к одной единственной луже на свете он, в виде исключения, испытывал уважение и симпатию: за стойкость! Небольшая, в общем-то, лужица, метра два в диаметре, скромно раскинулась посреди Петербурга, на площади Искусств: если повернуть от канала Грибоедова на Инженерную улицу, выйти по ней к вышеупомянутой площади и направить свой шаг через асфальтовое кольцо проезжей части, туда, где среди зелени и садовых скамеек высится великолепный бронзовый Пушкин работы Аникушина, то там, на входе в крохотный скверик, она и живет-поживает, лужа, понравившаяся Луку. Шириною она ровно в песчаную дорожку, на которой лежит, не оставляя даже самой узенькой кромки, дабы по ней можно было бы пройти не замочив ног в легкой обуви, надобно обходить. И обходят: по обеим сторонам дорожки, за низенькими металлическими ограждениями, более похожими на миниатюрные штанги хоккейных ворот для гномов, прямо по газонам утоптаны слева и справа незарастающие народные тропы. Не то чтобы случайное туристическое стадо однова пробежало, попортив лужайку, но реальные две тропинки, твердостью «убитой» поверхности не уступающие асфальту. Это значит, что лужа поселилась там давно и, видимо, навечно… Любой дворник, любой градоначальник, оказавшись на площади Искусств подле этой лужи, просто не сумел бы не заметить сей феномен! Стало быть, она — артефакт, охраняемый государством, достопримечательность, вроде Русского музея, выстроенного неподалеку от лужи, иначе бы ее давно уже засыпали гравием (хватило бы одной тачки) и разровняли бесследно…

Ботинок надо не забыть высушить, предварительно вынув стельку, иначе запаха от носков не оберешься, дамы, пожелавшие принять галантного гостя, могут быть недовольны. Такое ощущение, что в нем даже подметка промокла насквозь. Лук поколебался: заходить в магазин по продукты, или не заходить?.. Деньги пока есть, но их мало: на оплату Интернета и телефонов хватит, а вот квартплата подождет до лучшего дня. Да, потерпит — ведь ждет же Лук! Парижские евро — не в счет, их как бы нету, парижских, неприкосновенных! Тем более, что худеть надобно. Лаваш — это можно купить. Худеть, худеть и еще раз худеть! Одна грудастенькая поэтесса, после какого-то кулуарного разговора о судьбах русской словесности, высказалась на его счет: «девяносто килограммов одной спеси»! Увы, действительность всюду хозяйка, кроме политики и любви, но даже самая сладкая лесть — это всего лишь лесть: в нем давно уже под центнер живого веса… Эх, денежки! Тут только и остается, что вздыхать: всюду вдруг случился затор в трубах, наполняющих Луков маленький личный финансовый бассейнчик — и вот он обмелел. Дошло до смешного: старинный приятель Лука по эпизодическим журналистским делам, тоже член СРП (Союза российских писателей), главред одного крутого питерского издания, Федя Медведенко, попросил Лука проверить некую статью, типа интервью, обозреть взглядом мастера на предмет «блох» и так называемой «лирики», текста, который можно и нужно выбросить из статьи, не нарушая атмосферы и смысла написанного… И насчет достоверности некоторых специфических реалий, по которым Лук считался знатоком. Денег пообещал — а у Федьки слово четкое, твердое, не то что обычно у этих… книгоиздателей… Ну, проверил статью. Довольно занятный текст, интервью по форме, были там подробности, о которых даже Лук никогда прежде не слыхивал! Он почти и не трогал ничего, лишь посоветовал заменить некое географическое название на более точное: вместо Джинестра дель Гольфо — Портелла делла Джинестра. В интервью было одно ранее вырезанное место, его Лук вообще не касался, но к себе в архивы зачеркнутый текстик перегнал, жалея, что не может дотянуться до диктофонной записи… «…цифика любой работы, по кадрам, по агентуре, связанной с насилием над личностью, с подавлением его Я. Не всегда ведь удается выстроить отношения — а они самые надежные — на деньгах и на доверии… Бьешь, пригибаешь и попросту привыкаешь не бояться мести этих шавок на цугундере. Наркоман, алкаш, извращенец — они все, как правило, предельно слабые личности, в русском языке для них есть очень емкое и звучное определение: чмо. Слышал о таком, Антон?.. Еще бы ты не слышал. Ты его гнешь, топчешь, обираешь, унижаешь — а он тебя ненавидит. Ну так что ж — пусть ненавидит. Я ведь не просто так пинаю это пресмыкающееся, мне по службе надобно сие! Тем более знаю: не отомстит никогда. И везде, во всем мире так, в любой ячейке общества. Сейчас он в ярости, в едва подавленном бешенстве, он смотрит на меня и желает мне самые адские мучения, которые только он способен вообразить своей гнусной маленькой душонкой… Да, он дает себе страшнейшую клятву, что не забудет публичного унижения, что дождется, пока его выпустят из петушиного кутка, из паспортного стола, или из вытрезвителя, что улучит, пока я повернусь к нему спиной или сниму намордник… А он хвать меня монтировкой по башке, либо вцепится зубами в кадык, либо прострелит руки-ноги и начнет пытать до полного катарсиса отмщенной души. В реальности же, я ему, вместо этого, даю прощальный пинок, он уходит, побитым… и жажда мести, или, там, жажда тем или иным способом доказать свою состоятельность, свое превосходство, переполняет все его существо… Но… но… но. Чтобы доказать или отомстить, нужно поступиться привычками и пороками сегодняшнего дня, или обуздать их на время, дабы не мешали достичь только что поставленной цели… Ан глядь — пивной ларек на пути, или спать захотелось, или срать, или к Нюрке под бочок… или там, к Мэри, к Джюльетте… И всё! И весь душок из него вышел! Дом построить, врага убить, язык выучить, песню придумать — завтра, а мордой в корыто, а потом в лужу — сегодня. Такого — топчи не хочу! Да, бывает в жизни всякое, и даже червь способен пожрать полубога, если судьба разрешит. Ну, так в нашем деле и это нам на пользу идет. Он скулит и мечтает о моей крови… и эти сладостные мечты, имеющие микроскопическую вероятность сбыться, заменяют ему самую месть. До самой его смерти. Но это все лирика, сопутствующая делам. Где?.. У нас на службе, в бюро взаимодействия с мафией «… Три тысячи рублей посулил ему Федор за невеликий труд, поправку принял — а заплатить не успел, ибо словно ураганом сдунуло его в Монголию на длительную командировку в составе правительственной делегации! Да не краткой представительской, а членом полновесной рабочей группы! Нечто важное, связанное с долгосрочными ураново-золотыми перспективами, где требовалось во что бы то ни стало опередить и обштопать конкурентов, америкосов и китаезов, причем на всех фронтах — массмедийных, производственных, взяточных… Это месяца на два, если не дольше. Поскольку Федя боец всего лишь информационного фронта, ему якобы твердо посулили, что отпустят гораздо ранее других членов рабочей группы, а взамен зашлют москвича-газетчика, какого-нибудь авторитетного желтого комсомольца… Тяжел Федя на подъем, ленив на поездки, где отнюдь не он командир, где ему самому, как встарь, придется добывать и писать материал, плюс жена недовольна, и с любовницей наметились какие-то острые заморочки (Лук не любопытствовал, Федька сам пожаловался мимоходом на «военно-полевую жену», сотрудницу своего издательства, однако сочувствия от Лука не снискал), но чуть ли не сам Сурков его попросил… или кто-то в этом роде, из временно окопавшихся там, на высотке, за зубчатыми стенами Кремля… Эпоха высоких технологий позволила бы Луку отыскать господина Медведенко даже и в Улан-Баторе, но… Во-первых, несолидно, а во-вторых — пока статья не выйдет, не принято требовать расчет, хотя он не автор и свое дело завершил сполна… Тем более, что гонорар такой… что называется, «черно-бурка», по расчетным ведомостям не проходят, с кого прикажете спрашивать, в отсутствие главного? А статья так и не вышла. Три тысячи — невелики деньги, но Луку без них очень грустно!

Вспомнилось Луку исследование, над результатами которого одобрительно гоготала другая редакция, почти в полном составе, во время чтения вслух, но там вообще денег не заплатили, а выводы уже давали от себя, в репортажах и так… Через неделю-другую Луковский инсайт превратился в апокриф, который, оказывается давным-давно всем известен, еще пять-десять-пятнадцать лет назад, в зависимости от наглости вспоминателей. Это была отличная, остроумная догадка, многими присвоенная и никем не опровергнутая… «…потому что мне нравится совершать бесполезные открытия, и, кажется, я сегодня сделал одно прелюбопытнейшее, а именно — раскрыл тайну распальцовки.

Все вы помните истории, анекдоты и фильмы про новых русских, где они ходят с растопыренными «козами», в двери пройти из-за этого не могут…

Вот, а откуда эта мода пошла? Из-за рубежа, равно как и пальцы в колечко — «о`кей», и большой палец оттопыренный над кулаком — «ништяк» и средний отогнутый вверх палец — матерный посыл.

Из Штатов, в чем я убедился, посмотрев голимую голливудщину, а кроме того, отличный сериал «Клан Сопрано», плюс неплохой фильм «Бронксская история», с Гандолфини и, соответственно, Палминтери в главных ролях. Там, в событиях начала шестидесятых, конца девяностых, бронксские и нью-аркские гангстеры в междусобойных беседах постоянно размахивают классическими «козами»… НО ЭТО ЕЩЕ НЕ ОТКРЫТИЕ, коллеги борзописцы, а лишь подход к нему, ибо резонно задать вопрос: они-то, западные, с какой целью держали свои фингеры подобным образом? Так вот, я присмотрелся и сделал заявку на открытие: они держат кисти рук так, чтобы — не дай бог! — «братанам» не показать в беседе средний палец! Именно!

Взгляните, и узреете: они поджимают в кулак средний палец, а безымянный сам «наклоняется» и в растопырке остаются только мизинец, указательный и большой пальцы — все безобидные, неоскорбительные.

А наши черноземные «новорусы», известные любители подражать шикарной киношной жизни заокеанских брателлино — бездумно переняли три пальца врастопырку, просто как моду на красные пиджаки…»

Носки следует снести в ванную, в специальный противообонятельный полиэтиленовый мешок… наполовину полон мешочек-то, и все равно уже ароматен, стирать пора… И чайку с лавашом! Может, кофе? Нет, кофе под лаваш невкусен. И лаваш под кофе тоже отнюдь не лакомство. Сидел бы Валерка Меншиков в гостях — тогда бы, конечно, тяпнули бы заварного, как положено — и лаваша не надо, за хорошим-то разговором… Кстати говоря, у Валерки можно было бы попытаться выяснить… так… в одно касание… насчет… реалий… «Калошный цех» и «калошники» — это семантически очень близко… И, по всей видимости, не только семантически. Впрочем, чихать ему на все эти страсти по Бонду и Берии… Можно было бы одеться и сгонять в ближайшую лавчонку, взять клок протеина, типа недорогой курятины, грудку, например… Лук втянул живот поглубже и заглянул в пыльное зеркало, стоящее прямо на батарее отопления, над кроватью: какой кошмар! Вот, говорят, что глупость, как и любая нечистая сила, в зеркале не отражается. Еще как отражается! Жирнобокая такая! Не лаваш, а поллаваша! И то много будет. И никаких «одеться и сгонять»! Лучше присесть к компу и прошерстить написанное утром… Что там почта? — Пусто.

— Алё?.. Да, я. А-а, Витя, здорово. Чего?.. Да… конечно, «лоткую» помалу… Что? Не-е, какие, на хрен, серии, какие сиквелы-приквелы-фанфики?! Ты же знаешь: аннотацию, там, сотворить, статью проверить — еще так-сяк, а это — нет, я же только свое пишу. А что за серия, о чем там?.. У-у, точно не подхожу. Угу, тогда успехов! Нет, даже не в курсе, ну, Генке попробуй позвонить, он заказы любит… Взаимно, пока!

Поденщикам, или, как их еще называют в книжном бизнесе, «лоткам», хорошо: им заказали фэнтези про изнасилованного эльфа-сироту, либо попросили наструячить мелодраму про онкологически подозрительного принца на белом коне — (У тебя есть что-нибудь в игровую серию «Шуттер»? Или еще что-нибудь такое трендовое?.. Да, все еще тренд, так что возьмем, если есть. А вот славянские ниндзя уже не в теме, смело в корзину швыряй и даже не перелицовывай! Сейчас «богатые плачут» — снова в самом что ни на есть топе!) — лотки исполняют заказ строго по теме и очень шустро: месяц — роман, еще месяц — еще роман, и, взамен, нескончаемый золотой ливень из медяков и сребреников… К черту, это чужое. У настоящего художника, созидателя, чье творчество не связано тупыми рамками ширпотреба, заказухи и безвкусицы, деньги всегда стоят на втором плане. На первом — их отсутствие. Нет, сегодня на первом — Париж! Обязательно в Версаль, там он обойдет по периметру весь канал… или пруд, как он там называется… в общем, водное пространство, в полях за дворцом, где простой турист редко бродит. Не забыть забраться на небоскреб «Монпарнас», куда в прошлый раз не успел. И ту чертову забегаловку в Латинском квартале непременно отыскать, ибо нигде больше такого лукового супа не готовят! Ах, если бы название вспомнить!.. А потом уже, счастливым и свежим, вернуться в город Питер, гораздо более обыденный, нежели город Париж, но ничуть не менее любимый, и продолжить неравную битву с драконом о четырех головах, имя которым Вечность, Безвестность, Бедность и Лень! К лавашу можно будет сварить луковицу, она почти без калорий. Комфортнее всего гению живется в памяти благодарных потомков.