"Солнце встает не для нас" - читать интересную книгу автора (Мерль Робер)

Глава III

Вслед за радистом Виньероном я принял еще трех или четырех пациентов. Все явились с сущими пустяками, Легийу мог бы сам поставить им диагноз и назначить лечение. Но я стараюсь не покидать свой пост. Легийу и без того возомнил себя настоящим врачом. А я знаю, что люди предпочитают обращаться непосредственно к господу богу, нежели иметь дело с его апостолом. Особенно если этот апостол взял моду вести себя в мое отсутствие как настоящий деспот.

А вот второй мой добрый апостол, Морван, забился в свой уголок и сидит там тише воды, ниже травы, не отрывая глаз от микроскопа. Он занимается анализом крови, нудной работой, которая, однако, пришлась ему по душе, поскольку тут он может проявить оба своих главных достоинства — усидчивость и добросовестность.

Я бы много отдал, чтобы обладать этими добродетелями, думаю я, проводив последних больных и занявшись писаниной, навязанной мне штабистами с Базы. Особенно сейчас, когда меня начинает одолевать тоска, а мысли то и дело возвращаются к Софи, от которой давно уже ни слуху ни духу. Неблагодарная Софи! Американский психолог сказал бы, что, влюбившись в нее, я вложил капитал в заведомо убыточное предприятие. Мрачное предчувствие подсказывает мне, что вклад мой уже пропал и что на прошлой неделе она вспомнила обо мне в последний раз. Если только не перепоручила эту заботу своей мамаше.

Действие, как известно, не только не уживается с пустыми грезами, но и всячески им противоборствует, а посему я решаю стряхнуть с себя одурь и прогуляться в машинный отсек, куда меня пригласил капитан-лейтенант Каллонек. Он радушно встречает меня на командном пункте атомной энергетической установки.

Это среднего роста голубоглазый парень, его светлые волосы то и дело спадают на лоб. Видно что он доволен и нашей встречей, и тем, что я интересуюсь его специальностью. Нельзя сказать, что офицеры-механики страдают комплексом неполноценности по отношению к «палубному начальству», скорее наоборот: они преисполнены откровенного и вполне справедливого чувства собственного достоинства. «В конце концов, — говорит мне с улыбкой Каллонек, — кто, как не мы, продвигает судно вперед». Вы, дорогая читательница, конечно же, помните сходные слова Роклора, который как-то произнес: «Погружение у нас, как ни крути, главная забота, ведь подлодка для того и создана, чтобы погружаться».

Если вы хотите представить, на что похож командный пункт энергетической установки, возьмите приборное табло обычного пассажирского самолета, распластайте его по трем стенкам небольшого квадратного помещения и посадите перед этими тремя панелями четырех операторов. На посторонний взгляд они вроде бы ничего не делают. Но ведь и пилот самолета тоже по большей части вроде бы ничем не занят. Однако кто будет оспаривать, что его присутствие в кабине необходимо.

— Я только что сдал вахту Миремону, — сообщает мне Каллонек, — и теперь свободен. Хотите, могу показать вам мои владения.

Миновав переборочную дверь, мы оказываемся в машинном отсеке. Я не скрываю своего потрясения:

— Да это же настоящий завод! Какой громадный, и как жарко тут!

— Не один завод, — поправляет меня Каллонек, — а сразу несколько. Источником энергии для нас служит пар, поставляемый атомным реактором, расположенным в соседнем отсеке. А отработанный пар превращается в пресную воду вон в тех испарителях, которые, по сути дела, являются дистилляторами. Эта вода находит себе двоякое применение. Во-первых, мы восполняем ею потери вторичной воды в кожухе реактора. А во-вторых, обрабатываем эту воду, добавляя в нее минеральные соли, и распределяем по всей подлодке для питья и мытья.

— Спасибо за воду, она у вас просто чудесная. И за возможность каждый день принимать душ. Ваша роль, как я погляжу, не ограничивается одними судовыми двигателями.

— Так точно, — со сдержанной гордостью отзывается Каллонек. — Мы и воду поставляем, и благодаря все тому же пару обеспечиваем судно электроэнергией: взгляните-ка на эти два маленьких турбогенератора.

— Не такие уж они и маленькие!

— По сравнению с двумя главными турбинами они совсем невелики.

— На глазок — метра два с половиной в длину и полтора в диаметре.

— Примерно так, но прибавьте еще толщину теплоизоляции.

— А с ней никогда не случается неприятностей?

— Нет, а что?

— На американской подлодке «Наутилус» под командованием Андерсона — той самой, что впервые пересекла Северный полюс под слоем льда, — однажды загорелась промасленная теплоизоляция.

— Господин эскулап, я преклоняюсь перед вашими знаниями.

— Ими я обязан судовой библиотеке, а также стремлению изничтожить в себе олуха. Как выразился старпом Пикар, любопытный олух — это уже не олух.

— Хорошо сказано.

— А это что такое?

— Дополнительный электромотор.

— С его помощью подлодка выходит из порта?

Каллонек хохочет во все горло:

— Да нет же! Вы путаете подлодку с яхтой. Мы отходим от пирса обычным способом: реактор дает пар, турбины вращаются, редуктор редуцирует, сцепление сцепляет и так далее. Не думайте, что мы не можем идти на самой малой скорости: она у нас в полном подчинении.

— Для чего же тогда служит электромотор?

— Мы пользуемся им в аварийной обстановке.

— Например?

— Например, обнаруживается небольшая утечка пара. Мы тут же перекрываем подачу основной энергии. Останавливаем турбину, выключаем сцепление и включаем электромотор.

— И часто бывают такие небольшие утечки?

— Нет, но они неизбежны, если учесть, сколько времени работают машины. Чаще всего не выдерживают сальники. Но сменить их — пара пустяков. Это занимает от силы пять минут.

— А как вы переходите от малых скоростей к большим?

— Изменение скорости зависит не от нас, этим ведает главный командный пункт.

— И как это происходит?

— Пойдемте, я вам покажу.

Мы возвращаемся на командный пункт, который теперь кажется мне еще более тесным. Каллонек усаживает меня перед одной из трех панелей, о которых я уже упоминал, — той, что находится справа от входа.

— Всего у нас четыре скорости: первая, вторая, третья и четвертая; Они соответствуют числу оборотов, как в автомобиле. Четвертая скорость — самая высокая. Когда командир хочет перейти на эту скорость, он отдает приказ вахтенному офицеру, а тот повторяет его рулевому. Рулевой нажимает на кнопку. Здесь, на командном пункте, раздается звонок, означающий: «Внимание! Меняем скорость!». Затем загорается лампочка над соответствующим указателем. Сидящий перед ним оператор, — Каллонек указывает на Бишона, — нажимает на ключ, и в турбины начинает поступать большее количество пара.

— И это все?

— Нет. Если скорость недостаточна, оператор, находящийся позади Бишона и следящий за реактором, нажимает на другой ключ, поднимающий решетку в реакторе: расщепление ядерного горючего идет более интенсивно, теплоотдача увеличивается, а с ней возрастает и количество пара.

— А что же это за решетка?

— Об этом вы спросите у Миремона. Реактор обхаживает он. Не буду отбивать у него хлеб.

Каллонек смеется собственной шутке. Вот уж воистину счастливый человек: все турбины у него в мозгу работают без сучка и задоринки, он на всех парах мчится к жизненной цели.

— Ну, доктор, — ухмыляется толстяк Бишон, — вот вы и разузнали все наши секреты. Отчего бы вам теперь не принять у меня вахту?

— А вы замените меня в лазарете? Что ж, это идея. Осталось только согласовать ее с командиром.

Я и получаса не пробыл в машинном отделении, а с меня уже градом катится пот. Перед тем как двинуться в более прохладные области подводного корабля, я снимаю свитер и накидываю на плечи, связав рукава на шее. Разница температур — потрясающая. Проходя по ракетному отсеку, замечаю парня, который прислонился к одной из наших смертоносных махин и мирно тренькает на гитаре. Улыбнувшись ему на ходу, я спешу к себе в лазарет, где меня поджидает почтенный посетитель: весь экипаж величает его «начальником», а он зовет себя «последним из подчиненных».

Он только что раскрошил пломбу в коренном зубе, с чрезмерным усердием налегая на шоколадное печенье. Поскольку зуб у него давно уже умерщвлен, мне остается только заменить пломбу. После чего мы затеваем беседу.

Мой пациент исполняет на борту роль хранителя подводного очага. Под началом у него ходят призывники, коки, санитары, стюарды, уборщики гальюнов и работники прачечной. Он же следит за тем, чтобы в столовой личного состава вовремя подавали пищу, мыли посуду, расставляли приборы для второй смены.

По утрам «начальник» просыпается раньше всех, еще до того как репродукторы возвещают побудку. А когда на корабле объявляется аврал по наведению порядка, он преображается во всевидящего Аргуса, который тут же заметит забытую на умывальнике зубную щетку, невытряхнутый мусорный ящик, незаправленную койку, стоящее не на своем месте ведро. Если во время такого аврала заспанным морякам случается замешкаться, «начальник» подгоняет их, повышая голос и хлопая в ладоши. Отсюда прозвище «хлопотарь», данное ему каким-то остряком в корабельной стенгазете. Но оно, к счастью, не прижилось.

В качестве главного старшины он исполнял обязанности вахтенного офицера на борту малой подлодки, где служил до поступления на ПЛАРБ, и мог бы, насколько я понимаю, сдать экзамены и перейти в офицерский состав. Я спрашиваю, почему он не стремится к повышению.

— Не знаю, доктор, — отвечает он уклончиво. — Все как-то не решусь.

— А чем, по-вашему, привлекает людей подводная служба?

— Прежде всего, — отвечает он, — материальной выгодой. Это вы не хуже меня знаете. Пятидесятипроцентная надбавка к жалованью, год службы приравнивается к трем, семьдесят пять франков премиальных за каждый день под водой, а после третьего рейса — и все сто двадцать. Неудивительно, что братва обзаводится собственными домами или квартирами.

— Вы, конечно, приобрели дом?

— Разумеется. И еще одно преимущество: надводник понятия не имеет, когда вернется на берег. А у нас можно рассчитать срок возвращения с точностью до десяти дней. И, соответственно, лучше распланировать свое время, особенно если ты женат. Да и отпуска у нас длиннее.

Он задумывается.

— Но это только одна сторона медали. Парни гордятся тем, что служат в подводниках. Приду я, скажем, к кому-нибудь на свадьбу — меня тут же закидывают вопросами. Сколько молодых ребят хотели бы сказаться на моем месте! На самолетах летают все. Каждый может взять билет на паром Кале — Дувр. А вот подлодка — совсем другой коленкор. Я как-то подсчитал: на наших ПЛАРБ всего 1360 человек экипажа. На дизельных подлодках раза в два больше. Но все равно это очень немного.

— Короче говоря, вы считаетесь элитой?

— Я бы так не сказал, — отвечает он неуверенно. — Не хватало еще, чтобы мы белые воротнички носили! Но не забывайте, какую роль мы играем в обороне страны! Вы посмотрите, какими мы выходим из этой консервной банки после двухмесячного рейса. У блондинов не кожа, а жеваная бумага. А брюнеты и вовсе зеленые!

Нахмурившись, он снова погружается в размышления. Ему хочется подыскать слова, которые могли бы донести до меня всю притягательность, которую таит для него подводная служба.

— Я пятнадцать лет на подлодках, — говорит он наконец. — И что бы вы думали? До сих пор помню первое погружение. А наших двух курсантов видели? Обратили внимание, какие они фанаты подводного дела? Так вот, такими они и останутся теперь на всю жизнь, вроде меня!

— Словом, романтическая профессия?

— Ну, если хотите, — морщится мой собеседник, недовольный тем, что я свел к этой затасканной формуле всю уникальность и неповторимость его личного опыта. — И еще одно мне нравится на подлодке, — продолжает он, — здесь не поиграешь в кошки-мышки.

— Как это понимать?

— А так, что все мы тут варимся в одной кастрюльке, и каждому сразу видно, с кем он имеет дело. Пускать пыль в глаза бесполезно. Как ты ни прикидывайся, тебя сразу раскусят.

Слушая «начальника», я думаю, что уж ему-то незачем пускать пыль в глаза. Сумел же он сейчас в немногих простых словах растолковать мне столько важных вещей.

Стоя у меня за спиной, Легийу перебирает свои пробирки. Точнее говоря, расставляет их по-новому, хотя они уже были расставлены как следует, — верный признак того, что он пребывает в глубоком раздумье. И наконец, оборачивается ко мне:

— Доктор, можно вам задать вопрос?

— Валяйте.

— Вы верите в бога?

— А вы? — осведомляюсь я в свою очередь.

— Вообще-то нет. Но с тех пор, как я служу в подводниках, меня стали одолевать сомнения.

Вот так новость! Уж если этот типичный бретонец, а стало быть, атеист, антиклерикал и республиканец самого левого толка занялся столь возвышенной метафизикой в подводных пучинах, тут что-то кроется.

Я переспрашиваю:

— С тех пор, как вы служите в подводниках?

— Ну да, — говорит он. — Вообще-то я не против устрашения противника. От этого не увильнешь. Но с другой стороны, как вспомнишь про всю нашу братию — французских, английских, американских и советских подводников, которые без конца кружат по морям-океанам, готовые в считанные минуты уничтожить базы противника, а вместе с ними и половину планеты, так и подумаешь: да это же чистой воды безумие!

— И вам кажется, что, если бы существовал бог, он не допустил бы этого безумия?

— Не знаю, — отвечает Легийу. — А вы как считаете?

— Даже если бы он существовал, — говорю я, — ситуация, на мой взгляд, была бы не менее абсурдной. Иными словами, бог вполне мог бы допустить, чтобы люди уничтожили созданную им планету.

— Ну уж нет, — возражает мой собеседник. — Существуй он на самом деле, он бы этого не позволил.

— Слушайте, Легийу, — говорю я, — рискуя вас разочаровать, должен вам напомнить, что история омрачена памятью о бесчисленных кровопролитиях, их не предотвратило ничье сверхъестественное вмешательство. Более того, эти бойни чаще всего совершались как раз во имя господне.

Легийу ненадолго замолкает, потом опять принимается за свое:

— Стало быть, доктор, в бога вы не верите?

— Вера — дело тридесятое. Главное — это знание. А никаких знаний о боге у нас нет и быть не может.

— Почему же в таком случае, — произносит Легийу с оттенком угрозы, — вы по воскресеньям предоставляете лазарет лейтенанту Бекеру?

Так вот к чему сводится вся его метафизика, все эти возвышенные темы! Наконец-то мы низверглись с небес на грешную землю! Я снова оказываюсь лицом к лицу с этим упрямым бретонцем, антиклерикалом и республиканцем, который ни за что не раскошелится на самый пустяковый подарок для своего деревенского священника.

— А почему бы и нет? — говорю я.

— Вы не понимаете, что делаете, доктор! Этих святош на борту от силы десяток, а они транслируют свои молитвы по всему кораблю!

— Ну и что?

— Вспомните о ребятах, что пришли с ночной вахты. Для них это воскресное утро ничем не отличается от будней. Они отоспаться хотят!

Что я могу на это ответить? Хотят отоспаться — пускай не включают репродукторы возле коек. Но я не желаю вступать в пререкания и погружаюсь в свои бумаги. Легийу слоняется по лазарету. Покончив с писаниной, я спрашиваю:

— А как обстоят дела с вашей лавочкой?

— Лучше некуда. Прямо золотое дно. А самое главное, благодаря этому я вижусь с массой народа. Кстати, доктор, есть у меня один клиент, он что-то не в себе. Механик Бруар, старшина второй статьи.

— Он вам на что-нибудь жаловался?

— Да нет.

— А почему же вы тогда решили, что он не в себе?

— Потому что он каждый день покупает у меня по сто граммов конфет.

— И это вы считаете доказательством?

— В каком-то смысле — да. Если ему нужны сладости, чтобы меньше хотелось курить, он бы взял сразу килограмм или два, а не надоедал мне каждый день со своими ста граммами. Нет, доктор, дело тут в другом: парень ищет возможность поговорить.

— Но вы же сами сказали, что он рта не раскрывает.

— Ну, говорить-то он говорит, только все больше по пустякам. Ходит вокруг да около. Вы бы вызвали его на осмотр. Может, он и выложит вам, что там у него стряслось.

— Но не могу же я сам его вызвать? Без предлога?

— Предлог есть: он кашляет.

— Ну, ладно, передайте ему, чтобы зашел в конце приема. Там видно будет. Как, вы говорите, его зовут?

— Бруар. Высокий такой, худой, грудь впалая. И в глазах тоска зеленая — симптом, надеюсь, вам известный.