ТРАГЕДИЯ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

Так воспринимал гражданские войны поэт Гораций (сам с оружием в руках защищавший римскую республику), видя в них следствие проклятья, обрушившегося на потомков братоубийцы Ромула. Римский историк Флор осмысливал гражданские войны на манер Эсхила и Софокла, как трагедию, ниспосланную завистливой судьбой, не прощавшей никому чрезмерного могущества: «Причина столь великого бедствия обычная — переизбыток счастья… судьба, завидуя народу-владыке, вооружила его на собственную погибель. Исступление Мария и Цинны было как бы пробой сил. Шире, но еще в пределах Италии, прогремела сулланская буря. Но ярость Помпея и Цезаря охватила Рим и Италию, все племена и народы, подобно наводнению и пожару, так что неверно было бы говорить о гражданской войне. Это и не союзническая война, и не внешняя, — это более, чем их сочетание, и более, чем война».

Сколь ни наивным было определение причин гражданских войн, погубивших римскую республику, древний историк точно определил их как трагедию в нескольких актах, каждый из которых характеризуется расширением географического ареала, увеличением количества втянутых в катастрофу действующих исторических персонажей и жертв. При этом прологом к гражданским войнам все же было не «исступление Мария и Цинны», а выступление братьев Гракхов, хотя в их время еще убивали друг друга не мечами, а камнями и палками.

Каждый из четырех этапов гражданских войн в Риме представлен в художественной литературе на многих языках повестями и романами — о Гракхах, Аристонике, Эвне, Марии и Сулле, Митридате, Спартаке, Катилине, Крассе, Цицероне, Антонии и Клеопатре. Но тот, кто пожелает получить представление обо всем столетнем периоде гражданских войн в Риме в зримых, образах, должен будет обратиться к сериалу М. Езерского.

Милий Викентьевич Езерский, родившийся в 1891 году в древнем русском городе Изяславле, на восточной границе Волынской земли, принадлежал к тому первому поколению советских писателей, которые начали печататься сразу же после гражданской войны 1918–1921 года и прошли через ее бедствия. Сначала были рассказы, публиковавшиеся в журналах «Красная новь» и «Земля Советская», повести и романы, посвященные народам русского Севера — поморам, ненцам, коми и пермякам: «Полунощь» (1928), «Самоядь» (1928), «Чудь белоглазая» (1929), «Душа Ямала» (1930), «Золотая баба» (1931). Писателя привлекли не только своеобразная природа Севера и быт этих северных народов, но и страдания, которые им пришлось пережить в годы гражданской войны и сразу после нее.

Далее следовал пятилетний промежуток, потребовавшийся для перехода от «страны гипербореев» к античному, средиземноморскому Югу. Этого времени было бы недостаточно, если бы не классическая языковая школа, которую писатель прошел в гимназии, не его начитанность в античных авторах и его постоянный интерес к культуре и быту античного мира.

Милий Езерский дал циклу своих романов о гражданских войнах в Риме («Гракхи», «Марий и Сулла», «Триумвиры», «Конец республики») меткое название «Власть и народ», отражающее главные проблемы и болевые точки эпохи.

Смысл общественного конфликта, лежащего в основе гражданских войн Римской республики, в том, что «народ», к которому на первом витке гражданских войн правители вынуждены были прислушиваться, поскольку, не имея реальной власти, он все же обладал правом выбора своих властителей на народных собраниях, постепенно утрачивает какое-либо политическое влияние и отдает свои голоса тем, кто больше за них дает, и тем самым превращается в паразитическую чернь, от имени которой выступают прожженные политики и демагоги, преследующие собственные экономические выгоды и интересы.

При всех своих недостатках романы Езерского — отрадное явление. М. Езерский не превратил историю гражданских войн в Риме ни в пропагандистское, ни в бульварное чтиво. Автор воссоздает духовную обстановку Рима, трагический накал событий, ход военных действий, быт и нравы римского общества времени деградации семьи и ее патриархальных устоев, и читатель может получить по романам достаточно полное представление о том, каким было Средиземноморье две с лишним тысячи лет назад, как одевались, что ели и пили и даже как любили древние греки и римляне.

М. Езерский умело воссоздает атмосферу гражданских войн или «гражданского безумия», как их назвал один древний автор, — эпохи, когда было уничтожено само понятие гражданственности, бывшее когда-то моральной основой римского города-государства. Рисуя массовые убийства, попеременно сменявшиеся изощренной системой уничтожения противников по заранее составленным спискам, писатель развертывает картину римского общества с процветанием низменных пороков и безудержным разгулом не менее низменных страстей. Здесь М. Езерскому не приходилось чего-либо домысливать или сгущать краски. Он просто следовал за источниками, в то же время их не пересказывая. Внутренняя мотивация поступков принадлежит ему, и то, как себя поведет исторический персонаж в той или иной ситуации, выглядит как закономерное развитие черт его характера, — и в этом одно из главных достоинств романов М. Езерского.

Перед автором такой исторической эпопеи, какой является тетралогия «Власть и народ», вставала задача введения читателя в пестрый мир каждодневной жизни быта и простых жизненных проявлений, нравов, предрассудков, правовых и культурных традиций не только греков и римлян II–I вв. до н. э., но и других средиземноморских и европейских народов этого времени, ибо действие романов развертывается в Галлии и в Египте, Северной Африке и Малой Азии. К выполнению этой задачи М. Езерский подошел с полным пониманием ее серьезности и проявил глубокую эрудицию.

Тетралогией М. Езерского, как я помню по своему опыту, зачитывалось предвоенное студенчество. Но критика ее отвергла. В единственной рецензии, написанной прекрасным знатоком древних языков Б. В. Казанским, романам была дана резко негативная оценка лишь на основании погрешностей в написании и понимании древних терминов[1]. Возможно, о романе отозвался бы кто-нибудь еще, но шел 1941 год, а после войны возвращаться к «старой литературе» никто не думал. Так получилось, что среди имен зачинателей исторического жанра в нашей стране не оказалось имени М. Езерского.

Чтение романов М. Езерского даст много и тем, кто знает о древнем мире не понаслышке, ибо художественный ракурс всегда открывает что-нибудь новое и неожиданное. Для большинства же читателей вступление в этот мир по следам писателя будет далеко не легким. Наверняка будут жалобы на загромождение произведений иностранными словами. А между тем замена этих слов русскими словами (или вошедшими в русский язык словами новых языков) может привести к курьезам и, в лучшем случае, к неточности. Чтобы было ясно, о чем идет речь, приведем несколько примеров. Русские переводчики XVIII и начала XIX вв., будучи строгими противниками засорения родного языка иностранщиной, встречая в латинских текстах слово «ростры», переводили его как «лобное место», видимо, исходя из того, что ростры занимали на римском форуме то же центральное место, что и лобное место на Красной площади, и с него обращались к народу. Однако «ростры» элемент демократии, с ним связывались политические споры, с лобного же места объявляли волю царей, на них или возле них рубили головы. Поэтому «ростры» стали переводить французским словом латинского происхождения — трибуна, ораторская трибуна. Но это слово не передает внешнего вида римских «трибун» — ведь они получили свое название по укрепленным на возвышении для ораторов носам кораблей, рострам, трофеям римских побед. Так, в конце концов, слово «ростры» вошло в словарь русского языка с множеством других латинских слов: «гладиаторы» (не предлагавшиеся «мечники»), «патриции» (не «вельможи»), «цирк» (не «игралищный круг»), «колонии» (не «селения»), «педагог» (не «дядька»), «наварх» (не «адмирал»), «портики» (не «переходы»), «проскрипция» (не «ссылка»), «понтифики» (не «волхвы»), «курия» (не «ратуша») и др.

Таким образом, мы не вправе винить писателя в нагромождении иностранных терминов, а если кому-нибудь эти слова трудны для понимания, то это дефект образования, не только личного, но и общественного. С уничтожением классического образования в школах, при том ничтожном минимуме знаний по древней истории, который дается школьникам пятого класса, студент, не говоря уже о других категориях читателей, открывая роман М. Езерского, попадает в темный лес.

Но, если это так, мы должны быть благодарны М. Езерскому за то, что он дает возможность тем, кто относится к чтению исторических романов не только как к времяпровождению, расширить культурный и исторический кругозор.

В древности много рассуждали о пользе написания исторических трудов и пришли к выводу, что знание истории помогает последующим поколениям избежать ошибок, допущенных предшествующими. Но опыт показывает, что каждое человеческое поколение начинает с нуля и, согласно древней поговорке, каждый раз спотыкается о тот же камень. Зачем же тогда историческое знание, если нам остается при взгляде на течение исторических событий повторять вслед за героем Лессинга Натаном Мудрым: «Все это уже было»?

Однако знание истории все же имеет смысл, ибо где его нет, господствуют мифы. Мифы нового времени о древних культурах очень устойчивы и далеко не безвредны. С именем «Афины» ходячий миф связывает демократию и свободу, с именем «Рим» — порядок и законность, едва ли не правовое государство. Но кто, как не Афины в лице великого мыслителя Платона сформулировали теорию тоталитарного государства! А что такое римская законность, мы можем судить по романам М. Езерского.

Мы начали наше предисловие со стихов Горация. Уместно будет привести другие его строки из того же стихотворения о гражданских войнах, снабдив их кратким комментарием:

Острова Блаженных, равно, как помещенная с ними рядом платоновская Атлантида, которую и поныне отыскивают дилетанты в истории — древний миф древности, предлагающий несуществующий выход в безвыходном положении. Золотой век на заре человеческой истории, постулированный многими мыслителями от Гесиода до Руссо, такой же социальный миф, но экологическая реальность. Тоталитарное государство будущего, сконструированное Платоном, к сожалению, не миф.

Доктор исторических наук НЕМИРОВСКИЙ А. И.