"На волоске" - читать интересную книгу автора (Позняков Николай Иванович)

II

— Мамка, холодно! Дрожу я, — тянет жалобно дочка.

— Погоди, Милочка, погоди: уж сколько ждали, надо же дождаться. Скоро уж начнут выходить. Вот сейчас дверями захлопают. Погоди, потерпи, — упрашивает мать.

Мать и сама продрогла, но только не хочет сознаться. Уж около часу стоять они в узком переулки при свете фонаря. Хоть не морозно, хоть оттепель и с крыши каплет на талый грязный снег, но ветер тянет по переулку и временами вдруг накидывается на фонарь и треплет в нем газовую блестку. Как тут не продрогнуть в этих бурнусиках, в которых так мало ваты и так много прорех? Кабы вот не эта красная вывеска напротив, откуда нет-нет да вдруг слабо доносятся какие-то гудящие звуки, кабы не оставлялось там половины каждой получки (вот уж три получки чуть не целиком прогуливал!), и прорех бы не было и стоять бы здесь не приходилось. А то вот дрожи тут теперь на ветру!

— Ох, уж эти мне Лукуллы! — шепчет бледная женщина.

Мамуля, ножки озябли, — шепчет и бледная девочка, забираясь в полы материнского бурнуса.

— Потерпи, крошечка… Вот, придем домой — отогреешься. Ножки тебе натру. Чайком напою. И гостинца дам. Только бы не упустить, — тогда и гостинца купим… Господи, Господи! ждала ли я такого сраму?.. Стоим, как нищие… Трое уж милостыню дать хотели. А все вот эта вот… проклятая вот…

И она в негодовании смотрит на красную вывеску, и нежно, словно защищая, кутает головку Милочки в поле своего бурнуса и приговаривает:

— Скоро праздники, скоро. Всего три денька осталось. Коли спасем получку, коли не упустим, тогда и праздники встретим в радости. Вот постоим — и спасем.

— Мама, да он уж, может — быть, ушел? — пробует девочка подать матери новую мысль. Она надеется, что мать перестанет ждать и возьмет ее скорее домой.

Ну, нет. В типографии еще свет есть. Без получки не уйдет. Экий ветер! Экая погода! Экий срам!

Но все тянет, тянет ветер по переулку, как тянет боль за сердце, и вдруг сорвется он и закружится вокруг фонаря и затрепещет газовая блестка, как людской глаз, когда сердце наполнится гневом.

И ждут они, ждут…

Мамочка, скоро ли дверями захлопают? — тянет Милочка.

— А вот и захлопали! — отозвалась мать.

И увидели они, как какой — то человек быстро побежал через дорогу, куда манили красная вывеска и освещенный этаж.

— Так и есть! Прямо туда! Прямехонько! — прошептала мать.

— Мамочка, это не папка? — испуганно спросила Милочка.

— Нет, дорогая: его мы не пустим. А вот и он, видишь, в шляпе-то… А с ним и Сусалин и Григорьев. Они-то, видишь, в картузах. Стоять, говорят. Слышишь?

— Слышу.

— Веселые. Получили.

Громкие голоса доносились от типографских дверей.

Понимаешь, дурова твоя голова, один графинчик раздавим — и больше ни-ни!

— Это Сусалина голос, — шепнула мама.

— Сказал не пойду! И не пойду! Вот и сказ весь.

— Молодец папка! — шепнула опять мать.

— Какой папка хороший! — шепнула и дочь и в радостном трепете прижалась к матери.

— Да ведь только один! Понимаешь — один! — уговаривал Сусалин.

— Знаю я этот один. А там пойдет и два и три… А потом еще пиво, лаком покрывать… А потом домой опять ничего!

— Ай да папка! Милый папулечка! — шептали мать и дочь, сплоченные теперь дружбой, сплоченные единою целью и общим восторгом.

— А Максимыч нам, понимаешь, расскажет, как это, значить, хорошо, что тройственному союзу нос утерли, и как эта самая Франция теперь гордиться может…

— Ну его к шуту, Максимыча твоего!

И машинка вальс сыграет… Знаешь, «Невозвратное время…» та-та-ти-и-и, та-та-ти-и-и, — запел Сусалин.

— Нет, нельзя. Дома ждут.

Ну, и подождут… Что ж такое? Наплевать!.. Ничего.

Ничего-то ничего, да гуляла отчего? — пробалагурил Григорьев.

А что дома не была, оттого и гуляла, — отшутился Байков.

Бодрости у него теперь было много: деньги в кармане ест, на работу завтра не итти, — вот и весело! Он думал отшутиться, чтобы отвязаться от них; но шутка сразу сблизила его с товарищами, свела на общую линию и ослабила в нем энергию и решимость. Он сдался.

А ну вас, черти, ко всем дьяволам! Только чур один единственный! И больше ни Боже мой ни в рот ногой!

Ни в каких случаях… милостивые государыни и милостивые государи… коман ву портэ ву на Васильевском острову…

И, продолжая рифмованную тираду, Сусалин двинулся вперед, задавая такие прыжки, что ему позавидовали бы козлы всего света.