Ю. ЦИРКУНОВ |Рига). Дождик.

Александр Шумский и пришлось президенту сбрить усы

Фото А. ФЕДОРОВА.

Знаешь, — сказал я Рудману, — мы уже три года знакомы, а я у тебя ни разу не брал интервью.

— Да, это непорядок, — улыбнулся он. Мы познакомились в Таллине в декабре 1971 года. Там чемпион Европы Давид Рудман выступал на всесоюзном турнире по дзю-до. Тогда еще не было отдельной федерации дзю-до, и самбисты боролись на два фронта: в куртках на ковре и в кимоно на татами. И у них это неплохо получалось — у самбо много общего с дзю-до.

За окнами спортзала крутился Старый Тоомас на пронзительном ветру. Но в зале было тепло и тихо. Кончался первый день турнира. Рудман уже отборолся, а я уже передал отчет в «Московский комсомолец». Сто строк в номер.

Нас только что представили друг другу. И теперь мы считали по пальцам общих знакомых. Они нашлись среди самбистов, хотя я был второразрядником, а Давид пятикратным чемпионом страны по самбо. Кстати, он совсем не похож на борца в традиционном понятии: квадратный человек, весь в мускулах и медалях, с атласной лентой через плечо… Рудман — худой, высокий, метр восемьдесят, наверное.

Я читал в газетах и слышал от знакомых, что Рудман организовал у себя в Черемушках клуб для мальчишек «Самбо-70». Мне давно хотелось заскочить туда, сделать репортаж, а заодно и потренироваться. Интересно все-таки, чему научил ребят чемпион страны, король болевых приемов. Уже тогда о мальчишках из клуба ходили легенды: об их мужестве, благородстве и мушкетерской верности. И я напросился в гости.

— Двери нашего клуба открыты для вас всегда, — сказал Рудман.

— А душ там есть? — спросил я нахально.

— Будет, — уверенно ответил Давид и погладил для строгости свои черные гусарские усы…

Через два дня мы вместе возвращались в Москву. И в поезде Рудман рассказал мне про последний чемпионат Европы по дзю-до в Берлине. У каждого спортсмена есть своя история. Но эта была непохожа на другие, и я ее записал.

— В Берлине было тяжело, — рассказывал Давид. — Три года подряд наша сборная проигрывала командное первенство Европы. Меня тогда только избрали комсоргом. Мы собрались с ребятами и решили отобрать пять человек для командной борьбы. Эти люди по нашему плану должны были забыть о своих личных победах и медалях и думать только о команде. Кто хоть раз выходил на ковер, знает, как это трудно — одному отвечать за всех.

Отобрали пять человек по весовым категориям: Суслин — 63, Рудман — 70, Бондаренко — 80, Покатаев — 93, Онашвили — тяжелый вес. Установка была такая: первые двое выигрывают, остальным достаточно взять одно очко.

Пошла командная борьба. И тут по очкам финальную схватку проигрывает Сережа Суслин. Теперь моя очередь.

Я был в хорошей форме Перед Берлином, на турнире в Австрии, сделал девять схваток чисто. Но здесь борьба с первого дня была уже не та. Нервная, напряженная. Да еще я потянул межреберную мышцу, когда в полуфинале встретился с французом.

А в финале вышел против меня голландец — Ван дер Пол. В 69 году я легко его обыграл: передняя подножка, болевой — и все.

С первой минуты он полез вперед. Попытался сделать удержание. Я стал уходить. И вдруг услышал треск — как дерево ломают. Боли не было. Просто не мог дышать. Впечатление такое, будто нож в боку. Надо же так: пятнадцать лет боролся и никогда ничего не ломал, а тут…

Взял тайм-аут. Доктор заморозил ребро хлорэтилом. И я пошел на татами. Ребята говорят: «Стой, Давид, Пусть он сам лезет. Он же тебя боится…»

Ну, и я начал толкаться. С «ножом» в боку. Но в то же время появились какие-то силы, бог знает откуда.

Потом еще два раза брал тайм-аут. И все думал; посижу в защите, а за 40 секунд до конца сделаю бросок через спину. Почему именно за 40 секунд, я сам не понимал. Но ребятам сказал, чтоб предупредили меня.

Хожу по татами как в маске: дышать не могу. Тут слышу, ребята кричат: «Сорок секунд!» Я ввернулся под него — и опять треск, как дерево ломают. Я сел…

Опять меня стали лечить. И последние 40 секунд отборолся уже «на зубах». Я еще тешил себя надеждой: а вдруг объявят хики-ваки, то есть ничью.

Но объявили ему победу. И я ушел. Ну, как ушел? Унесли меня в раздевалку. И Юра, массажист, сделал семь уколов. В боку сразу как будто камень вырос. Кирпич.

Счет стал 0:2. Еще одно поражение — и привет. Дальше можно не бороться. Голландцам достаточно сделать три победы из пяти возможных — и они золотые…

В раздевалке я вспомнил: на соседнем татами метался Толя Бондаренко. Пока я там ломался с Ван дер Полом, Бондарь настраивался. Все знали, и он, конечно, тоже, что противник сильнее: раньше Толя ему проигрывал. Это был Ян Снайдерс, многократный призер Европы.

Что же сейчас будет?.. И тут слышу: судья объявляет: «Иппон!» Чистая победа! Толя сделал заднюю подножку.

А потом Володя Покатаев уложил брата Яна Снайдерса — Петера. Теперь все зависело от Гиви Онашвили.

Последний финал: Онашвили — Рюска. Вим Рюска, 120 килограммов. Чемпион мира и Олимпийских игр. Голубоглазый красавец, высокий и плотный. Работает вышибалой в баре. В Мексике, на Олимпиаде, бросил в бассейн какую-то кинозвезду вместе с мамашей и креслом. Говорят, для рекламы.

Гиви упирался. Ему нужна была иичья: которая через минуту станет победой сборной СССР. Все видели, как Гиви боролся. И никто не сомневался, что судьи дадут ничью. И они дали.

Теперь и у нас и у голландцев было по две победы. Но у нас — одна чистая. Значит, мы чемпионы!

А я заплакал. Все как-то собралось в одно — и боль от перелома, и нервы, и радость. Никогда такого не было, чтобы я плакал.

Ну, потом вручили нам набор ложек…

Давид живет на восьмом этаже, на самом краю московских Черемушек. В ясную погоду отсюда видно, как взлетают самолеты: Внуково рядом. А прямо под домом лес.

Мы стояли на балконе.

— Зачем тебе клуб? — спросил я Давида.

— Не мне, а им. — Он показал вниз. Там на майской траве неуклюжие акселераты играли с длинными акселератками в волейбол. — Я-то найду, куда пойти вечером. Чем старше человек, тем больше у него друзей.

— Вообще, мне сложно об этом говорить, — продолжал Давид. — Понятие «клуб» затаскано и опошлено. Этим словом уже называют подвалы в жэках с телевизорами и шашками. А человек должен приходить в клуб с уверенностью, что обязательно встретит там людей, с которыми ему легко и интересно…

Давид посмотрел на часы:

— Пойдем к ребятам. Они меня уже ждут: в семь часов Совет комиссаров.

На больших окнах клуба боролись нарисованные самбисты. А внутри, за стеклами — живые.

— Это со мной, — сказал Рудман дежурному у входа.

— Хорошо, — серьезно кивнул дежурный 1962 года рождения.

Я заглянул в зал. Там занималась старшая группа: чемпионы и призеры первенства Москвы.

— Можешь раздеться и потренироваться, — предложил Давид.

— Спасибо. Я пока посмотрю.

Я видел, как разминались ребята из старшей группы. Три года назад они ничего этого не умели. Три года назад, 28 сентября, они пришли в школу № 113 по объявлению. Они хотели заниматься самбо. Рудман прочел им короткую лекцию о том, что такое самозащита без оружия. И в конце сказал, что самбист прежде всего должен уметь падать. И профессионально упал на пол. Это произвело на ребят большое впечатление.

Давид любит вспоминать начало:

— Вот там была жизнь, в 113-й школе! Через месяц я открыл еще одну группу — на 25 человек. Ковер в зале был старый, нам дали его в «Динамо».

Под Новый год мы сотворили маскарад. Я заклеил усы и приклеил бороду. На сцене устроили показательные драки с пиратами. Прекрасное было время. Все у нас получалось. Так всегда бывает, когда сам от себя зависишь. Преподавателей в клубе не было, и старшие ребята тренировали новичков. Они сразу почувствовали себя взрослыми. А это для них очень важно.

Потом мы получили новый зал. И начались годы организационных битв. Битва первая — за то, чтобы не выгнали. Противник был многочисленный и сильный: пенсионеры жэка. Они писали письма в десяти экземплярах. Бегали по инстанциям, требуя вернуть помещение, потому что им негде проводить собрания. Но больше всего их возмущало то, что дети не вышивают крестом и даже не выпиливают, а борются, играют на гитарах и танцуют. Но мы победили.

Тогда я был фактически один. Это потом появились тренеры, завуч, помощники. Но чувствую, что от меня до сих пор многое зависит…

— Давид Львович, вас к телефону! — крикнул дежурный.

Рудман поговорил и вернулся хмурый.

— Я очень расстроен. Последнее время занимаюсь одними хозяйственными делами. Хозяйственник я, понимаешь? Открыл наконец спортшколу по самбо, думал, с ребятами буду работать. А сам вот стекла достаю, гвозди для клуба. Тебе скрепки не нужны?..

— Нет, спасибо.

— Все у меня есть, — грустно сказал Давид, — только единомышленников мало.

Последнее время он часто менял тренеров. Многие не понимали, что ему надо. Они обучают детей борьбе свои двадцать часов в неделю и получают за это дёньги. А он играет с мальчишками в игру, которую придумал сам. И хочет непременно, чтобы тренеры, взрослые люди, играли со всеми вместе. Даже в члены клуба тренеров принимает Совет комиссаров за какие-то особые заслуги. Кандидатский стаж как у всех — три года. И даже когда на базе клуба Рудман открыл детско-юношескую школу по самбо на 500 человек, он, как и прежде, не записывает в разрядные книжки ребят официальные победы в первенстве клуба и школы. И делает это из этических соображений: чтобы мальчишки не начинали спортивную карьеру за счет своих друзей.

И что уж совсем тренерам непонятно: Рудман не отчисляет из клуба «неперспективных» борцов. Они, как и все, занимаются фото, делают стенгазету, играют в ансамбле и продолжают бороться. И даже входят в Совет комиссаров.

Президент считает, что законы большого спорта слишком жестки и поэтому не должны касаться детей. Он знает по себе, что значит быть списанным.

Да и потом самбо в клубе не самоцель, а просто дело, вокруг которого ребята собрались, чтобы быть вместе. Им это очень нужно — быть вместе: они ведь сейчас растут…

Ты говоришь, они взрослые. — Давид показал в сторону зала. — Абсолютные дети. И, как все дети, требуют к себе внимания. А пока я не могу уделить им все свое время. И вижу, как мальчишки потихоньку от меня отходят. Для новичков я уже просто директор. Это обидно. Но ничего, — сказал он уже веселей. — Скоро снова поедем в лагерь. Тренироваться будем каждый день. Загорим, поплаваем.

— Это точно, — сказал я уверенно, потому что был там прошлым летом.

Станция Виноградове — под Воскресенском. Лагерь от станции километрах в трех. Идти надо до моста по ходу поезда. Слева рельсы, справа лес. У моста, над речкой: стоят армейские палатки и длинный деревянный дом — столовая.

Порядок здесь тоже армейский: подъем в семь и кросс по солнцу и росе. А солнце еще не жаркое, а роса уже не холодная. И ты бежишь вдоль речки и видишь, как рыба делает круги по воде.

После кросса зарядка и плавание. Бег — дело добровольное. Самбисту бегать по утрам, в общем, не обязательно. Но члены клуба «Самбо-70» должны иметь золотой значок ГТО. Не меньше. Да и кто откажется от кросса, если в нем участвует чемпион Европы и Советского Союза?

Наверное, Давиду легко было завоевать авторитет у мальчишек: дети тоже уважают силу. Но ему с самого начала не нужен был такой легкий авторитет. Рудман старается воспитать в ребятах верность данному слову. Он никогда их не обманывает. В клубе все общее: куртки, радости, огорчения. И когда было плохо президенту, ребятам тоже было плохо.

Летом 1971 года во Дворце тяжелой атлетики ЦСКА проходило первенство страны по самбо. И пятикратный чемпион страны, король болевых приемов, Давид Рудман проиграл в финале девятнадцатилетнему Владимиру Невзорову из Майкопа. Схватка была занудной, борьба у Рудмана шла вяло. Он пропустил одну атаку, сам не ответил ни одной.

Перед награждением они стояли за кулисами: ждали медалей. Невзоров — золотой, Рудман — серебряной. Мокрые волосы прилипли у него ко лбу, как парик. Пот стекал по щекам, они казались небритыми. Давиду не было тогда тридцати, но на вид вполне можно было дать лет сорок. А Невзоров улыбался до ушей и на Рудмана старался не смотреть. Он понимал, что в такой ситуации радоваться неприлично. 

Давид оглядывал зал, находил глазами знакомых, жену. Но самого главного зрителя не заметил потому, что тот прятался. Это был Саша Громов, борец из клуба «Самбо-70». Он специально сбежал из лагеря, чтобы увидеть триумф своего президента, а вечером, после отбоя, рассказать об этом ребятам. Но триумфа не получилось. И Громов ушел из зала. Он уже знал, что в борьбе нельзя, невозможно все время только побеждать, что наступают моменты… Нет, иногда лучше не видеть, как они наступают.

А президент возвращался в лагерь на закате. Было тихо и прохладно, и уже выпала вечерняя роса. В сторону «Салюта» ехали парни на велосипедах, человек сорок, наверное. Но Давид не обратил на них внимания.

А когда вошел в лагерь, там уже намечалась драка. Велосипеды лежали в траве, а их хозяева — парни из деревни Виноградове — стояли в воинственных позах. Деревенские были старше лагерных.

Давид быстро сообразил, что к чему. Спокойно разделил толпу руками и сказал: «Сейчас у нас вечерняя поверка. А после нее мы разберемся, в чем дело. Посторонних прошу выйти за территорию лагеря».

Фраза получилась громкой: никакой территории у «Салюта» не было. Два столба и на них название: «Военно-спортивный лагерь Черемушкинского РК ВЛКСМ г. Москвы». Но она сработала — эта фраза: виноградовские повернулись и пошли…

Рудман уже входил в свою палатку, когда услышал шум и оглянулся: самый главный из местных ударил неожиданно Серегу Громова, младшего брата Саши Громова. Здесь уже было не до слов. Давид провел переднюю подсечку с падением. Придавил парня к земле и крикнул: «Пояс!» Командир оперотряда клуба Хабиб Зарипов принес борцовский пояс и связал парня. Но тот уже и не рыпался.

— Кто знает этого человека? — спросил Рудман строго. — Ну, раз никто не знает, можно расходиться по домам.

Но местные не ушли. Они разбили свой лагерь вокруг палаток «Салюта» и всю ночь жгли костры, как индейцы.

Президент собрал ребят и отдал распоряжение:

— Спать, не раздеваясь. Действовать только по команде.

— Может, надо вооружиться? — спросил кто-то с правого фланга.

— Не надо, — сказал президент. — Люди нашего клуба «убивают» без оружия.

Потом на «газике» приехал участковый из Виноградова и увез с собой печального преступника.

Рудман поинтересовался у ребят, почему этот здоровый лоб ударил именно Серегу Громова, по кличке «Малек». Оказывается, еще днем местные приезжали в лагерь — проверить самбистов на смелость. И как раз этот парень подошел к палатке Громова и начал выдергивать из-под нее кол. Серега вышел и спросил: «Чегой-то ты?» «А ничего», — ответил парень. Тогда Громов сделал бросок через бедро, как в фильмах про шпионов. Местные сели на велосипеды и уехали, затаив месть…

В лагере вместе с его ребятами жили трудновоспитуемые подростки. Они считали, что проводят здесь свои последние каникулы перед отъездом в колонию, от которой никуда уже не денешься — судьба. И эти каникулы парни хотели провести «достойно»: на работу в совхоз не ходить, кросс по утрам не бегать, по столовой не дежурить.

«Трудных» распределили по взводам. С ребятами из клуба они вели себя потише, но курить и ругаться продолжали, как раньше. А тут приехали местные. И первый бой принял не парень в наколках, а Серега Громов, по кличке «Малек». И он его выиграл — этот бой. Рудман радовался этой победе больше, чем сам Громов. Он знал теперь почти наверняка, что завтра «трудные» поднимутся по горну и побегут на кросс и на зарядку. А осенью, когда каникулы кончатся, придут в клуб — записываться.

И они пришли. Увидели стены в фотографиях, грамотах и дипломах. Трудновоспитуемые ходили с открытыми ртами: лица на фотографиях были знакомые. Виктор Астахов — 2-й призер первенства СССР по самбо среди юношей. Игорь Овчинников — призер первенства Москвы среди взрослых. Сергей Орлов, Сергей Громов, Коля Савосин — чемпионы и призеры…

Потом гостям объяснили: членов клуба «Самбо-70» всего 40. Остальные — кандидаты. Кандидатский стаж — три года. Судьбу каждого решает Совет комиссаров. А вообще, структура такая: президент^ председатель Совета (комиссаров — Совет (11 человек). Есть еще старейшины. Эти люди пользуются в клубе особым уважением и благами: имеют свой шкаф в раздевалке, свою куртку с красными буквами «Самбо-70».

В клубе три битгруппы, школа танцев, кинотеатр «Рубин», свой оперотряд, фотокружки и авто (скоро будет)…

В сентябре прошлого года в Тегеране проходил первый чемпионат мира по самбо. Наша команда завоевала почти все золотые медали. Комсоргом сборной был по-прежнему Рудман. К тому времени он в шестой раз стал чемпионом страны. И теперь уже никто не сомневался в том, что он действующий и списывать его рано.

Когда впервые после Тегерана мы встретились в клубе, я его не узнал: Рудман был без усов.

— Ты знаешь, мы договорились с ребятами, что как только кто-нибудь из клуба «Самбо-70» станет чемпионом мира, я тут же сбриваю усы… Я думал, мальчишки забудут про этот договор. До последней минуты надеялся. Но они все помнят. Встретили меня в аэропорту с цветами, поздравили со званием чемпиона мира… И как-то подозрительно разглядывают. Потом не выдержал Орлов. Подошел и говорит: «Хорошие были усы, но придется сбрить». Ну, я приехал домой, сбрил один ус. Показался жене. Она говорит: «Сбривай второй».

— Трудно в Тегеране было? — спросил я.

— Да нет, не очень. Свои пять схваток я боролся минуты две в общей сложности. Все выиграл чисто. Только в одной пришлось «поломаться» — с иранцем. Он был здесь дома, и весь стадион болел за него. В тот момент я хотел оглохнуть, чтобы не слышать этого свиста и рева. И я оглох и начал борьбу. Но судья на ковре слышал шум стадиона и немного боялся его. На десятой секунде я провел бросок и болевой прием и решил, что все — победа. Но судья на ковре поднял вверх два пальца: два очка. И боковые судьи повторили этот жест. Иранец шел ко мне, улыбаясь. Я позволил ему взять захват — пусть думает, что я сломался. Меня бесила несправедливость: судьи Еидели чистый бросок и дали \ишь два очка.

Я ходил с иранцем минуту, а потом перевел его в партер, поймал руку и потащил на болевой. Он терпел, а я тащил. Теперь я знал, что никакая сила не оторвет меня от противника, пока судья не даст свисток. Стадион выл от обиды, и судье пришлось свистнуть над самым моим ухом. Но все-таки он свистнул! 

В ту осень мы привезли с дачи большой мешок с яблоками. И в зале, прямо на ковре, ребята выложили яблоками слово «Поздравляем!». Сереге Орлову исполнилось семнадцать лет. А недавно Совет комиссаров лишил Орлова звания старейшины: он закурил на проводах в армию у Сашки Громова. Тогда же перевели в рядовые еще двух старейшин: Сережу Ауканина — за курение и Сережу Громова — за то, что нагрубил тренеру.

Давид предлагал для Орлова и Громова другую меру наказания — не выставлять их на первенство Москвы (они оба, кстати, чемпионы города). Но Совет все-таки решил дать им возможность побороться за себя и за клуб.

Они выиграли это первенство. Оба стали чемпионами Москвы — уже по взрослым. В июне я встретился с Орловым в спортлагере «Салют».

— А как меня из старейшин выгнали, вы знаете? — спросил Орлов.

— Слышал. Ты курил у Грома.

— Да. На проводах. Только Давид Львович не видел. Он позже пришел. А утром в клубе он меня спросил: «Ты курил?» «Курил». «Ну вот, — сказал Давид Львович, — теперь я на тебя не очень надеюсь. Плохо получается. Сдерживать себя не умеешь».

— Ты сразу признался, что курил?

— Давиду Львовичу я врать не могу. Считаю это самым низменным поступком. Кого угодно обману, если надо, а его — нет.

До чего же сложную цель выбрал Давид Рудман — растить не чемпионов, а людей! И быть для них примером. Можно научить мальчиков отлично бороться, стрелять, водить машину. Но если каждый из них не станет личностью — это напрочь зачеркнет его труд и время. Он не должен ошибаться в своих решениях и оценках. Они внимательно следят за тем, что он читает, о чем и как говорит.

— Надо бы для клуба дом построить за городом, — делится со мной Давид. — Где-нибудь по Калужской дороге. Чтобы летом можно было ездить туда на велосипедах, а зимой на лыжах. Там бы мы сделали финскую баню, стадион…

Есть у него еще одна идея — достать машины и поехать летом с ребятами по стране…

Несколько лет назад Давид Рудман окончил инженерно-строительный институт и поступил в аспирантуру. Дальше путь его был ясен и открыт. Но тут появился клуб. И Давид стал его президентом, перестав быть аспирантом.

— И ты ни разу не пожалел, — спросил я однажды, — что оставил аспирантуру?

— Жалел, конечно, — сказал Давид, — но пока ребята со мной — жить можно.