"Я сказала правду" - читать интересную книгу автора (Гир Керстин)11Внизу у пожарной лестницы сидел Иоанн-Павел на своей машинке и загораживал нам проход. – Ге-а-ари? А правда то, что сказала моя мама? – Нет, точно нет. Она все время мелет только всякий вздор, – произнесла Чарли. – Ну-ка, подвинься, Петрус. Это ведь не врата рая. – Чарли захихикала над собственной шуткой, но Иоанн- Павел и бровью не повел. – Меня зовут Иоанн-Па-а-авел. А Петрусом зовут моего бра-а-ата. Ге-а-ари? А правда то, что сказала моя мама? – Слушай, что ты завел волынку? Ты глухой, что ли? Нам нужно пройти! – А что сказала твоя мама? – спросила я. – Она сказала, что ты не любишь Христа. – Но... я очень хорошо отношусь к Христу, – ответила я довольно резко. – Да откати ты свою чертову машину в сторону, а не то я ноутбук уроню! – заорала Чарли. – Это твоей маме дорого обойдется! – Но мама сказала, что ты очень расстроила Христа. – Иоанн-Павел стал медленно отъезжать. – Что ты такого сделала, что Христос расстроился? – Я... я... Христос не расстроился, – запинаясь, проговорила я. – Точно, – проговорила Чарли. – Он гораздо лучше переносит удары, чем ты думаешь. А еще он великодушный, в отличие от некоторых. Можешь так, и передать маме. – А что ты сде-ела-ала? – не унимался: Иоанн-Павел. В кухонном окне возникла Хилла. – Иди завтракать, Иоанн-Павел, – сказала она, окинув меня холодным взглядом. Чарли она вовсе проигнорировала. – Ребенку трудно понять, что кто-то вот так запросто вдруг захочет выбросить эту прекрасную жизнь, которая была дарована ему Христом. Честно говоря, и нам, взрослым, это непонятно. Я ощутила глубокую внутреннюю потребность защититься, вот только не знала, как это сделать. – Моя жизнь не такая уж и прекрасная, – произнесла я. – Можно даже сказать, что она... Просто ужасная жизнь. Но я вовсе не виню в этом Христа. – Свою жизнь ты получаешь из рук Господа, но что ты потом будешь с ней делать, за это уже ты сама отвечаешь, – сказала Хилла. – Ну да, может быть. Процентов на пятьдесят. Но тут Хилла уперла руки в боки: – Ужасная? Ужасная? Ты называешь свою жизнь ужасной? Но ты ведь здорова, так? У тебя есть крыша над головой, и ты всегда сыта, или я в чем-то ошибаюсь? – воскликнула она с эмоциональностью, которой я от нее не ожидала: ее глаза сверкали, а взгляд был полон праведного гнева. – Ты хоть представляешь себе, скольким людям на планете действительно плохо? Сколько людей живет в странах, где война, голод и бедность? Сколько людей мечтают о том, чтобы быть здоровыми? Ты грешишь против Господа, когда отказываешься признать, как все у тебя хорошо. Я закусила нижнюю губу. – Если бы ты только знала, как ты мне действуешь на нервы! – воскликнула Чарли. – Ты, упертая религиозная фанатичка! Ты хоть представляешь себе, сколько денег твоим детям придется потратить на психоаналитиков, когда они вырастут? Вы расстраиваете Христа, когда ссоритесь. Вы расстраиваете Христа, когда шумите. Вы расстраиваете Христа, когда делаете пи-пи в штаны! Если уж тут кто-то и грешит против Господа, если тут кто-то богохульствует, так это ты! Только ты этого не замечаешь. Герри, пошли отсюда, пока она не начала окроплять нас святой водой. В машине я заплакала. – Хилла права, – всхлипывала я. – Если бы все, кому так же плохо, как мне, себя убивали, проблема перенаселенности планеты решилась бы в один миг. – Нуда, всегда есть кто-то, кому еще хуже, – сказала Чарли. – Ешь свои овощи, дети в странах третьего мира рады, если у них есть хоть какая-то еда. Не жалуйся на синяк на коленке, подумай о людях, у которых вообще нет ног. Не плачь из-за того, что умерла твоя кошка, бедная Катерина Лемуская потеряла в резне под Владивостоком своего мужа, сыновей и дочерей. Да, давненько я уже газет не читала. – А кто такая Катерина Лемуская и что там за резня была во Владивостоке? Чарли вздохнула: – Понятия не имею: я все это только что придумала. Я просто хотела сказать, что не существует меры несчастья. Несчастье – вещь относительная. – Бедная Катерина Лемуская, – всхлипнула я и горько заплакала о тяжелой судьбе Катерины Лемуской, пусть ее и не существовало на свете. А потом у меня снова заболел зуб. Не все люди сердились на меня за то, что я все еще была жива. Некоторые были рады. Так, по крайней мере, говорил Ульрих, который в эти выходные отвечал на большинство телефонных звонков. Позвонили мои сестры, Каролина и Берт, Марта и Мариус, тетя Алекса и кузен Гарри. Все хотели сказать мне, что очень рады, что я жива. Во всяком случае так утверждал Ульрих. Я не отваживалась подойти к телефону, только молча мотала головой, когда он протягивал мне трубку. Я просто не в состоянии была ни с кем разговаривать, потому что мне хотелось от стыда сквозь землю провалиться. И я была совершенно уверена, что тетя Алекса и кузен Гарри не собирались говорить мне ничего приятного, а, скорее, наоборот. Да и Лулу с Тиной, наверное, тоже. – Герри перезвонит позже, – говорил Ульрих и делал записи, как примерная секретарша. Время от времени он давал мне краткий отчет: – Лулу спрашивает, сохранился ли у тебя адрес электронной почты того парня с ником otboyniymolotokЗ1 и означает ли тридцать один именно то, что она думает. Тина хочет знать, какие батарейки вставлять в mрЗ-плеер. Кузен Гарри сказал, что твоя очереди теперь не между Франциской и дядей Густавом, а сразу после некой Габи, которая недавно решила тоже прийти. Все выходные я сидела или лежала на диване в комнате, в которой Чарли обычно репетировала – и которой предстояло в скором времени превратиться в детскую, – уставившись в стену или в потолок. Жалюзи были опущены, и я не видела, был ли на улице день или ночь. Хотя, в сущности, мне было все равно. Я думала, такое просто невозможно, но теперь мне было даже хуже, чем до самоубийства. Ну, то есть я хочу сказать, до неудавшегося самоубийства. А ведь я все так хорошо спланировала! Нечего было воображать, что у меня есть талант организатора. Даже самый лучший план может разбиться вдребезги о непредвиденные обстоятельства, я должна была это понимать. По крайней мере, мне следовало разработать план Б. Ну, хоть зубная боль снова прекратилась. Я посмотрела на потолок. Пару лет назад мы устроили в комнате звукоизоляцию при помощи упаковок из-под яиц, чтобы соседей не беспокоило пение Чарли. Эти картонки, толстым слоем покрывающие потолок и стены, смотрелись довольно странно. Да еще Чарли зачем-то покрасила их в темно-лиловый и кремовый тона. – Хотя подобная звукоизоляция в детской комнате – штука весьма практичная, я бы все- таки предложила подумать о новом дизайне – без картонок из-под яиц, – сказала я, когда Чарли в очередной раз зашла в комнату и растянулась рядом со мной на диване. – Предлагаешь сделать светло-голубую детскую со всякими там облачками? – спросила подруга. – Да, я об этом уже думала. Теперь, когда петь я смогу только в ванной, времени у меня будет воз и маленькая тележка. – Мне, правда жаль, Чарли. Я знаю, как тебе нравится петь. Не надо было мне все портить, – вздохнула я. – Но мне доставляет удовольствие еще куча других вещей, – проговорила Чарли. – И, к сожалению, ты права: пою я даже не посредственно, а еще хуже. И я бы поняла это намного раньше, если бы мне кто-нибудь на это указал. Но таковы люди: по-настоящему важные вещи они друг другу не говорят. Думаю, ты подала очень хороший пример. Я даже позвонила отцу и сказала ему, чтобы он срочно принял какие-то меры против запаха изо рта. – И он, конечно, этому совсем не обрадовался. – Нет, но если он даст себе труд немного над этим поразмыслить, то будет рад, что я ему сказала. Все чувствуют запах, но никто не дает ему повода исправиться, это ведь несправедливо, не так ли? Всем нам следует иногда говорить правду, пусть и неприятную. Герри, ты не хочешь чем-нибудь перекусить? Я отрицательно покачала головой. – Я надеюсь, ты не думаешь все время о том, как бы сделать это еще раз? – спросила Чарли. – Не все время, – ответила я. – В перерывах я пытаюсь вспомнить, кому и что я написала. – Но ведь у тебя, наверное, должен сохраниться текст этих писем в компьютере. Или ты их стерла? – Конечно, – кивнула я. – Я почти все стерла, выбросила и уничтожила. Я хотела, чтобы остались только настоящие вещи, понимаешь? – Понимаю. Но в этом есть и кое-что положительное. Ты избавилась от ненужного балласта и можешь начать теперь жизнь с чистого листа. – Без работы, без денег, без квартиры, – сказала я. – И когда все вокруг на меня обижены. – Ну, обижена только твоя чокнутая семейка. А что касается работы, ты можешь подыскать себе что-нибудь еще. В другом издательстве. Знаешь, может, я и не умею петь, но ты точно умеешь писать. – Я хочу писать только для «Авроры». Но после того, как я оскорбила своего главного редактора в трехстраничном памфлете, исчезла последняя крохотная возможность это делать. – Я закрыла лицо руками. – И это притом, что он показался мне очень даже ничего. Ульрих открыл дверь и неуклюже просунул голову в комнату. – Пришли Каро и Берт. – Я никого не хочу видеть, – устало произнесла я. Но Каролина уже протиснулась мимо Ульриха и театрально упала на одно колено возле дивана, чтобы меня обнять. – Герри, о Господи, как же ты меня напугала, я так рада, что ты этого не сделала, я бы никогда себе не простила, что ничего не заметила, я всегда думала, что ты счастлива, ты такой веселый, светлый, замечательный человек, и все тебя так любят, особенно дети, как ты думаешь, почему мы именно тебя попросили стать крестной Фло, меня всегда так успокаивала мысль о том, что ты будешь о ней заботиться, если с нами что-нибудь случится, ах, Герри... – Мне очень жаль, – пробормотала я. – Вот твое кольцо, – сказала Каролина. – Это так здорово, так мило с твоей стороны, что ты решила оставить его Фло, но я бы хотела, чтобы оно перешло к ней как минимум лет через сорок... Она надела мне кольцо с аквамарином на безымянный палец. – А что с кроликом? – спросила я. – Через сорок лет для него будет уже, скорее всего, поздновато. Каролина вздохнула: – Ну, конечно, в конце концов, возиться с ним придется мне... но места у нас достаточно, и Флорин уже во вполне разумном возрасте... Да, думаю, она получит кролика. – Ну, это уже что-то. Берт облокотился о косяк двери. – Ульрих сказал, ты потеряла работу. Почему ты ничего нам не говорила? У нас в фирме все время кто-нибудь требуется в офис. Там ты будешь зарабатывать не меньше, чем писательством. – Это было бы... – начала я и закашлялась. – Спасибо. – А что касается мужчин – слушай, Герри, такие красивые, умные и стильные женщины, как ты, рано замуж не выходят, – продолжал Берт. – Точно, – согласился Ульрих. – Ну, тебе я уже не нужна, – усмехнулась я. – Нет, это я тебе уже не нужен, – возразил Ульрих. – Да, потому что я не нужна тебе. – Пока есть такая возможность, наслаждайся свободой, – посоветовал Берт. – Тащить на горбу семью и ипотеку не очень-то приятно. Иногда я готов отдать все что угодно, чтобы отоспаться в воскресенье, как раньше. – Вот эгоист, – хмыкнула Каролина. – Типичная мужская позиция. Но, конечно, и в этом есть доля правды, Герри. Ты только посмотри, как может веселиться незамужняя женщина. Взять, к примеру, хоть Бриджит Джонс. – – Ну, это же только в фильме, – пожала плечами Каролина. – Да, но ты подумай обо всех браках, которые не сложились, – произнес Берт. – Вы знаете, у Оле и Миа жуткий кризис в отношениях. – Да что ты? – воскликнула Чарли. – О да. – Берт кивнул. – Оле вчера вечером к нам заходил и сделал пару весьма недвусмысленных намеков. Миа... – ...Ветреная особа, – вставила Каролина. – ...Ему изменяет. И репутация Оле находится под угрозой. Черт, ну и вид же у него был. Таким я его еще никогда не видел. – И он был просто в шоке, когда мы рассказали ему про Герри, – добавила Каролина. – Он прямо весь побелел. – Точно, – кивнул Берт. – Он раз пять переспросил нас, уверены ли мы, и хотел знать все подробности. – Серьезно? – удивилась Чарли. – А где была Миа? – Лежала дома в постели с мигренью, – ответил Берт. – Якобы жутко измотана курсами повышения квалификации. – Она настоящая стерва, – не удержалась Каролина. – Я всегда это говорила. Но нам уже пора. Няня согласилась прийти только на час. – Она поцеловала меня в щеку. – Отдыхай, Герри. А вы двое хорошенько за ней присматривайте. – Мы так и делаем. – Чарли положила руку на живот. – Кроме тех моментов, когда мне приходится срочно удалиться, чтобы поблевать. – Ха-ха, – рассмеялась Каролина. – Да рвота – это пустяки, по сравнению с тем, что тебя ждет впереди. Я бы с огромным удовольствием осталась навсегда сидеть на диване в квартире Чарли, но становилось все более очевидным, что это невозможно. Взвесив все, я обнаружила только три варианта дальнейших действий, и ни один из них мне не нравился: я должна была либо попытаться еще раз, либо позволить поместить себя в дурдом, либо как-то жить дальше. В воскресенье вечером Ульрих опять зашел в комнату с листочком и прочитал: – Твоя мама просила тебе передать, что завтра утром в восемь ты должна быть у нее как штык, или ты ей больше не дочь. И имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, что ей сейчас приходится переживать по твоей милости. Если ей еще раз придется рассказывать по телефону о твоей безнравственной и трусливой выходке, она попадет в больницу с сердечным приступом. – Хорошо, – вставила Чарли. – По-моему, там ей и место. – Самое меньшее, что ты можешь сделать, это сама подойти к телефону и объяснить свое поведение, говорит твоя мама, – продолжил Ульрих. – О, черт! – воскликнула я. – Ты не обязана туда ходить, – заверила меня Чарли. – Она побушует и успокоится. – Но ты ее не знаешь. Она это серьезно. Я не смогу больше никогда показаться ей на глаза. – Ну и что? В худшем случае она лишит тебя наследства, и тогда ты не получить ни одного глиняного леопарда. О-о-ох, какая жалость! – Но она права. Я действительно веду себя трусливо. – Я так не думаю, – философски произнесла Чарли. – По-моему, ты очень даже смелая. Написать все эти письма, а потом остаться в живых... – Но как раз этого она делать не собиралась, – заметил Ульрих. – Боже, Чарли, ну сколько раз мне тебе еще объяснять? – А вот и нет, – твердо сказала Чарли. – Вы недооцениваете роль подсознания! Оно сильнее нас. И Герри подсознательно хотела жить! Ее внутреннее «я» жаждало скандала, каких-то действий. Подсознательно Герри тошнило от всей этой вежливой лживой псевдожизни. – Отлично. А теперь мне приходится все это расхлебывать. Я ненавижу свое подсознание. Но, может быть, Чарли и была права: потому что, хотя в тот момент мне больше всего на свете хотелось забиться в дальний угол дивана, на следующее утро мое подсознание разбудило меня рано и выдернуло из постели. Видимо, оно на самом деле жаждало скандала. Ровно в восемь я позвонила в дверь квартиры своих родителей. Дверь мне открыл папа. Выглядел он усталым и немного старше, чем обычно. – Привет, папа, – поздоровалась я. – Привет, Герри. – Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он также не сделал ни единой попытки обнять или поцеловать меня, как обычно. – Твоя мама на кухне. – Знаешь, сейчас перед тобой стою вовсе не я, – сказала я, – а мое подсознание. Никаких эмоций на его лице не отразилось. – Твоя мама не хочет тебя видеть. Она уже получила цветы. От тети Хульды. – О. Я думала, вы сказали тете Хульде, что я себя... что я не... Мне уйти? – Не смей! – крикнула из кухни мама. – Пусть войдет! – Входи, – произнес папа. – Тети Хульды в выходные не было дома, – крикнула мама из кухни. – И я передала все ее домработнице. Я просила ее уничтожить твое письмо. Но эта польская гадина притворилась, что меня не поняла... – Мне очень жаль, – проговорила я. Та часть моей личности, которая предположительно нарывалась на скандал, снова отползла на задний план. И вот я стояла перед мамой, готовая на компромисс, как всегда. – Ах, молчи! Сейчас ты позвонишь тете Хульде и лично объяснишь все ей, ты меня поняла? Номер лежит около телефона. Мой папа с каменным лицом принес стул из столовой, поставил его рядом с аппаратом и исчез в гостиной. Я набрала номер тети Хульды. – Беркштфлукманскижов, – сказал кто-то на другом конце провода. Судя по неудобоваримому и абсолютно бессмысленному сочетанию произнесенных букв, в которых смутно угадывалась фамилия моей тети, мне ответила домработница. – Это Герри Талер, внучатая племянница фрау Флугманн. Скажите, она дома? – Было еще раннее утро, а мне уже до смерти хотелось водки. По нелепому стечению обстоятельств все алкогольные напитки находились в кухне, где также находилась моя мама. Скорее всего, она прижала ухо к двери и слушала, чтобы проконтролировать, все ли я сделаю так, как мне велели. – Да, я слушаю. – Это уже был приятный молодой голос моей тети. Я кашлянула: – Это Герри. – Герри? – Герри, младшая дочь твоей племянницы Доротеи. – Доротеи? Я вздохнула: – Герри, у которой на совести мейсенский фарфор, тетя Хульда. – Ах, эта Герри! Спасибо за милое и оригинальное письмо, душенька. Но я думала, что ты уже свела счеты с жизнью. Наверное, я что-то пропустила и недопоняла. Как глупо, а я уже послала твоей матери цветы. – Да, знаю, большое спасибо. Э-э... в общем, я все еще жива, и я хотела тебе сказать, что... в общем, моя мама, она очень... Она хотела бы... Из всех сестер она самая... – Немедленно прекрати это, – прошипела мама из-за кухонной двери. Я замолчала. – Ну, конечно, ты жива, иначе ты вряд ли могла бы мне позвонить, так ведь, душенька? – Тетя Хульда сделала паузу. Я услышала, как она зажигает одну из своих сигарилл. – Ну, и как ты собираешься это сделать? Теперь, когда все знают, что у тебя на уме, будет трудновато, тебе так не кажется? – Я... ну, я хотела принять снотворное, – ответила я. – Все было точно рассчитано. У меня было тридцать пять таблеток. Но все эти таблетки в силу обстоятельств, рассказ о которых займет слишком много времени, я потеряла. – Потеряла? – Горничная все их засосала в пылесос. – Ах, вот как, понимаю, душенька. Все, конечно, пошло совсем не так, как ты задумывала, – произнесла тетя Хульда. – А ты не могла быстренько придумать какой-нибудь другой способ? – Нет. – Нуда, ну да. Все это так неаппетитно. И когда нужна какая-то там жалкая поганка, вечно ее не найти. – Неужели тетя Хульда только что хихикнула? – А ты собираешься попробовать еще раз, душенька? Я и сама не знала ответа на этот вопрос. Хотела ли я еще раз попробовать? – Ну, извинись же, наконец, – прошипела мама из-за кухонной двери. – Извини меня, пожалуйста, тетя Хульда, – пробормотала – Это за что же, душенька? – – Да что ты, душенька! Это была такая замечательная встряска. И спасибо тебе большое за книги. Я, честно говоря, такие книги не читаю... – Ну, конечно, – сказала я с горечью. Все ведь читают только Кафку и Томаса Манна. – ...А вот картинки мне очень понравились. Как, например, вот эта – женщина наклонилась в своем белом халатике, очень ловко. А здесь вот у молодого человека просто потрясающая грудная клетка. А какой суровый у него взгляд! Здорово. Думаю, сейчас я немного почитаю эти бульварные романы. Ариведерчи, душенька. – Э-э... нуда, ариведерчи, тетя Хульда. – Что, уже все? – крикнула моя мама из кухни. – Ну, что она сказала? – Передавала привет. Можно мне теперь уйти? – Ни в коем случае, – отрезала мама. – Будешь сидеть тут целый день и отвечать на звонки. Ты сама заварила эту кашу, и будет справедливо, если ты же ее и будешь расхлебывать. – Почему бы тебе просто не включить автоответчик? – предложила я. – Потому что от этого будет только хуже, – произнесла мама. – Тогда мне придется всем перезванивать... Нет-нет, ты сама лично объяснишь людям по телефону, что все это было большим недоразумением и что я никакого отношения к этому не имею. – Ты имеешь в виду недоразумение... в смысле... э-э... – В смысле... Не смей, черт тебя подери! – крикнула моя мама. – Ведь из-за этого может пострадать моя репутация. Итак, я поудобнее устроилась на стуле, от души надеясь, что телефон просто-напросто не позвонит. Но, к сожалению, зазвонил он довольно скоро. Первой оказалась фрау Колер, мать Клауса Колера. – Я сразу так и подумала, что это неудачная шутка, – заявила она, когда узнала меня. – У тебя всегда было очень своеобразное чувство юмора. – Извинись! – прошипела моя мама из-за двери. – Извините, – сказала я. – Извиняться ты должна перед Клаусом, – проговорила фрау Колер. – Как ты растоптала его чувства! К сожалению, у тебя своего сына никогда не будет, а иначе рано или поздно ты бы узнала, как больно бывает матери, когда на ее глазах у ее сына из груди вырывают сердце... Когда его лишают иллюзий насчет того, что в мире все бывает по справедливости! – Но я же написала вам, как все было, фрау Колер! На самом деле это Клаус лишил меня иллюзий! – Моя дорогая девочка, – сказала фрау Колер, хотя было совершенно ясно, что я ей ни капельки не нравлюсь. – Как ты ни юли, а все равно в твоей биографии останется позорное пятно, потому что ты договорилась идти на выпускной бал сразу с двумя мальчиками. Но я всегда предупреждала Доротею: маленькие вертихвостки, которые рано созревают, потом долго не выходят замуж. Ну да! А вонючие ковырялыцики в носу не сегодня-завтра станут кинозвездами! Я никогда не была вертихвосткой! И уж точно не относилась к разряду тех, кто рано созрел. В шестнадцать я все еще не знала, как пользоваться тампонами. Но зачем сообщать об этом фрау Колер? – Извинись! – снова прошипела мама из-за двери. – Еще раз извините, – произнесла я и положила трубку. – А почему фрау Колер уверена, что у меня не будет детей, мама? Она тоже думает, что я лесбиянка? – Чтобы завести детей, нужен мужчина. А после того, что ты сделала, жениться на тебе никто не захочет. По крайней мере, уж точно не захотят те, у кого функционирует хотя бы половина из восьми органов чувств. Представляешь, как радуется Клаус, что сия чаша его миновала! Ах, я готова сквозь землю от стыда провалиться! Восемь чувств? У Клауса Колера было восемь чувств? Зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, испускание вони, ковыряние в носу – а какое восьмое чувство? Следующей позвонила моя тетя Алекса: – Ну-ну, Герри, детка, ты дома? А я думала, твоя мать больше никогда тебя на порог не пустит! – Пустила. Но только в прихожую. – Извинись! – привычно раздалось из-за двери. – Извините, тетя Алекса, – заученно произнесла я. – Но за что? – спросила тетя Алекса. Ах да, ей же я не писала никаких оскорбительных писем. – Извините, что разбила мейсенский фарфор. – Ну что ты, давно простила, и забудем об этом, – сказала тетя Алекса. – Я всегда говорила Доротее, что ее промахи в воспитании когда-нибудь ей аукнутся. Боже мой, Герри, детка, ну кто так делает! Ну, предсмертные письма оставляют иногда на случай кончины, но их не посылают заранее! Надеюсь, моя Клаудия никогда не совершит подобной глупости. Она была просто невыносима, как все мои тетки. Но она была права. Я сильно сглупила: если бы я не отправила письма, сейчас на меня не изливался бы, как из ушата, этот всеобщий гнев, вдобавок к той злости на меня, которая накопилась у моих родных и близких до настоящего момента. – А тетя Хульда уже как-то отметилась? – спросила тетя Алекса. – Она послала маме цветы, – ответила я. – Серьезно? – Тетя от души рассмеялась. – А она уже знает, что снотворное ты получила от собственной матери? – Нет. – Ну, так надо ей об этом немедленно поведать, – сказала тетя Алекса, явно пребывавшая в отличном расположении духа, и повесила трубку. Третьим оказался Грегор Адриан из издательства «Аврора». – Талер слушает, – сказала я. – Добрый день, это Адриан из издательства «Аврора», – произнес он теплым баритоном. – Герри Талер работала у нас. Вы, случайно, не ее родственница? Я не могла выжать из себя ни слова. У меня вдруг от волнения закружилась голова. Хорошо, что я в тот момент сидела. – Кто это? – прошептала из-за двери мама. – Алло? Выслушаете? – спросил Адриан. – Я хотел бы выразить вам соболезнования от лица коллектива «Авроры»... и... э-э... Ну, в общем, Герри была прекрасным человеком... – Да вы же ее совсем не знали, – вырвалось у меня. С минуту на другом конце провода царило молчание, потом Адриан произнес: – Конечно, я знал ее не очень хорошо, но все же достаточно для того, чтобы сказать, что она очень талантливая писательница. – Ха-ха-ха! А почему вы тогда ее выкинули из серии «Норина» ? Почему вы не предложили ей писать для «Лауроса» ? А? – Потому что... Видите ли, все решения относительно «Лауроса» находятся вне моей компетенции, – проговорил Адриан. – К тому же я здесь недавно и не мог знать... – Он прокашлялся. – Конечно, я понимаю, что еще рановато об этом... но... – Он снова прокашлялся. – Когда состоятся похороны? – Никогда, – резко заявила я. – Что, простите? – Никогда! Потому что я не умерла. Опять молчание, на этот раз пауза длилась заметно дольше. – Герри? То есть, я хотел сказать, фрау Талер? Это вы? – Да, – с вызовом подтвердила я. – Значит, вы не умерли? – Именно. Хотя вообще-то я предпочла бы сейчас быть мертвой. – Особенно в эту самую секунду, когда неприятности навалились на меня огромным снежным комом и конца-края им видно не было. – А... а что это тогда было? Это что – такой своеобразный... э-э... пиар-ход? – спросил Адриан. – Никакой не пиар-ход! – крикнула я. Я и сама понять не могла, почему я так сильно разозлилась именно сейчас. И именно на него. – У меня просто ничего не вышло, понятно? Как всегда! Со мной такое постоянно в жизни случается. Вы что, думаете, я написала бы вам это письмо, если бы знала, что еще хоть раз с вами встречусь? И опять на другом конце линии на несколько секунд воцарилось молчание, а потом Адриан произнес: – Наверное, нет. Мы еще немного помолчали. – А что я там написала? – робко спросила я. – Вы что, уже не помните? – Я была пьяна. И я написала много писем. – Понимаю, – сказал Адриан. – Извинись, – вновь раздалось из-за двери. – Извините, – по инерции повторила я. – За что? – спросил Адриан. – Вы что, садист? – Мое терпение лопнуло. – Я уже не помню точно, что я там написала, но я прошу за это прощения и беру все свои слова обратно! – А, – отозвался Адриан. – Значит, вы не считаете, что стиль и язык у меня слабые, а сюжет, который я придумал, полнейшая лажа? – Э-э... считаю, – ответила честно я. – Но прошу за это прощения. И за все остальное тоже. А Лакрица теперь очень злится из-за того, что столько всего мне выболтала? – У меня такое ощущение, что вы действительно не помните, что написали. – Так и есть. Но я помню, что Лакрица мне рассказывала. Она сильно рассердится, что ее откровения вышли наружу? – Нет, – ответил Адриан. – Это может остаться между нами. Очень мило с его стороны, действительно мило. – Спасибо. Она, наверное, теперь дуется на меня из-за того, что я покончила жизнь самоубийством, да? – А она тоже получила от вас прощальное письмо? – Нет. – Ну, тогда она ничего не знает, – сказал Адриан. – Она сегодня в первой половине дня не работает. Послушайте, Герри, я прочитал вашу рукопись. И должен сказать, что она мне понравилась. Очень понравилась. – Спасибо, – смущенно протянула я. «Он случайно назвал ее по имени, и по какой-то необъяснимой причине сердце у нее в груди забилось быстрее». – И ваши аргументы мне показались вполне убедительными, – продолжал Адриан. – Вы хорошо разбираетесь в создании образов и тонкостях сюжета. – Ну, я же говорила, – напомнила я. – В общем, я с удовольствием опубликую роман «Путь Ли в мире тьмы», он будет первым в серии «Ронина». Поэтому я, собственно, и позвонил. Я хотел получить согласие на посмертную публикацию и выяснить, кто будет получателем гонорара. – Ну, для этого, пожалуй, еще рановато, – иронично заметила я, представив, как отреагировали бы мои родители на этот звонок, если бы я и правда наглоталась снотворного. «Приношу вам свои искренние соболезнования. Скажите, а мы можем опубликовать роман вашей дочери о вампирах? На вырученные за него деньги вы сможете купить отличный гроб». – Да, я знаю. Я просто хотел справиться, как у вас дела. – Но если бы я умерла... – Но ведь могло же быть и такое, что вы приняли недостаточно таблеток, – сказал Адриан; теперь голос у него звучал немного раздраженно. – Или вас могли вовремя обнаружить. – Но... – начала я. – Никаких «но», ребенок! – в силу привычки прошипела мама из-за двери. – Гонорар в любом случае получу я, – произнесла я. – Это хотя бы мой баланс обратно в плюс выведет. – Хорошо, – согласился Адриан. – Значит, это мы прояснили. Все остальное обсудим позже. Мне не хотелось, чтобы он клал трубку. – А вы бы пришли на мои похороны? – спросила я тихо. – Я бы послал венок, – ответил Адриан и повесил трубку. |
||
|