"Я сказала правду" - читать интересную книгу автора (Гир Керстин)10Конечно, и без снотворного можно сесть на поезд и куда-нибудь уехать. И действительно, если подумать, это была единственная альтернатива. Домой вернуться я теперь уже не могла, абсолютно точно. И вообще, теперь, когда все уже прочитали мои письма, мне совсем некуда было идти. А чего я там только не написала! Например, тете Эвелин! Если она узнает, что я жива, она придушит меня собственными руками. Наверное, ни Фолькер, ни дядя Корбмахер не обрадуются тому, что Фолькер не сын дяди Корбмахера. Ну, и тетя Эвелин, конечно же, тоже не обрадуется. А что я написала этому Адриану из «Авроры»! Точно я уже не помнила, но была почти уверена, что описала ему в письме свою грудь. О боже! Что я наделала? И что же мне делать теперь? Мне необходимо место, где можно надежно спрятаться. Но где найти такое место? Я напряглась и сделала вывод, что могу пойти только к одному человеку. – Привет, подруга, – воскликнула Чарли. – Какой приятный сюрприз. Ульрих, поставь на стол еще одну тарелку. Герри пришла к нам на завтрак. – А почты еще не было? – осторожно спросила я. – Только что принесли, – как всегда, жизнерадостно ответила Чарли. – И еще доставили пакет из интернет-магазина детских товаров. Ужасно симпатичная крошечная одежка! Да, еще увлажняющее масло для детской кожи. Не терпится открыть посылку и все посмотреть. А почему ты с дорожной сумкой? – удивилась Чарли. – Э-э... Так вышло, что я не могу вернуться в свою квартиру. Тетя меня заживо съест, если я там появлюсь. – Чем эта старая карга опять недовольна? Ты что, забыла почистить перила на ее лестнице? Ульрих – в одних трусах – похлопал меня по плечу: – Доброе утро, подруга. Кофе? – Да, пожалуйста. – Я плюхнулась на один из плетеных стульев, расставленных вокруг старого кухонного стола. На столе лежал большой толстый пакет в голубую и розовую полоску, а на нем – два письма. Одно из них от меня. – Хорошо, а то Чарли теперь у нас пьет чай из фенхеля, – сказал Ульрих. – Ты бы тоже пил, если бы тебе было так плохо, как мне. – Чарли села рядом со мной. – Про то, что тошнит по утрам, все вранье. Я чувствую себя отвратительно целыми днями. – Я тоже, – сказала я и уставилась на свое письмо. Можно было бы схватить его и съесть. Этот номер я уже однажды проделала в школе с запиской, которую Чарли подсунула мне тайком. «Дайте-ка сюда записку, барышня, – прорычал Роте. – Ну же, быстро! Считаю до трех. Раз, два...» До счета три я успела засунуть записку в рот. Ничего другого не оставалось, потому что в записке было написано: «Роте – пузатый садист и неофашист», что, к сожалению, было правдой. – Ты помнишь, как я спасла тебя от Роте, Чарли? – спросила я. – Мне тогда пришлось сто раз написать: «В Германии не принято есть бумагу». – Да уж, методы воспитания и обучения у него и правда были средневековые, – сказала Чарли. – А ведь ему тогда было, ну, самое большее, лет сорок. Стоит задуматься. Если мне не повезет, он и моего ребенка еще будет учить. О, что это? Письмо от тебя, Герри? Мне? Ты что, не могла позвонить? – Она рассмеялась. У меня внутри все опустилось. – Знаешь, Чарли, я на прошлой неделе очень много пила и вела себя неадекватно... Прочитаешь это письмо потом. Но Чарли в полном восторге вытащила листок из конверта и развернула его. Она пробегала глазами строчки моего письма: – Почему ты пишешь... Да-да, к сожалению, это так... Нет-нет, ржавчину дезинфицируй не дезинфицируй... – Она хихикнула, потом на глаза ей вдруг навернулись слезы. Это она дошла до того места, где я писала, что она лучшая из всех, кого я встречала, и что я желаю ее дочери найти такую же подругу, как она. – О, как чудесно! Ульрих, Герри написала мне любовное послание. Ах, Герри, это правда? Как это мило! Я закусила нижнюю губу. – Такая замечательная идея могла прийти в голову только тебе... – Тут она нахмурилась – вероятно, дошла до постскриптума. Несколько последних предложений она прочитала вслух: – «Лучше удалить себе корни зубов без обезболивания, чем слушать, как Чарли поет». Поэтому, пожалуйста, воздержись от мысли исполнить на моих похоронах «Ave Maria» или нечто подобное. Потому что я не хочу, чтобы у людей, собравшихся около моей могилы, появились веские причины посмеяться от души». Что все это значит? Ульрих потрясенно на меня уставился: – Герри! – Э-э... – Я не знала, что сказать, и лишь пожимала плечами. У Чарли был очень сердитый вид. – Это правда, Ульрих? Ты действительно говорил такое? – Э-э... ну да, может, когда-то и говорил – точно не помню, – кивнул Ульрих. – Но Герри... – Но ты ведь говорил это несерьезно! – Ну, раз уж ты так прямо меня спрашиваешь, то я говорил это с определенной долей серьезности, – сознался Ульрих. – Но ты лучше спроси, почему Герри тебе... – Ты хочешь сказать, что я плохо пою? – перебила его Чарли. – Я ведь очень много выступаю. У меня... куча заказов. В следующие выходные, например, я опять буду петь на свадьбе. Ты хоть знаешь, сколько раз я уже пела в церкви «Ave Maria»? Не говоря уже о песнях «Я берегу всю свою любовь для тебя» и «Свеча на ветру»!Я их пела столько раз, что уже и не сосчитаешь. – Правильно, – согласился Ульрих. – Но поэтому Герри и не... – Ты никогда не замечала, что везде поешь только один раз? – Я уставилась в пол. – Никто два раза тебя не приглашает. – Ну да, потому что я чаще всего пою на свадьбах, а свадьбы у нормальных людей в жизни случаются не так уж часто. То же самое касается и похорон. Ульрих, ну ты же помнишь, как я почти заполучила тот контракт на запись диска? А ведь это была солидная компания! У них записываются звезды, а они хотели пригласить меня! – Да, – произнес Ульрих. – Но это было до того, как они услышали твое пение. Чарли словно остолбенела. – Мне очень жаль, – сказала я. – Да, мне тоже! – воскликнула Чарли. – Я вот уже десять лет пытаюсь сделать карьеру в этой области. И вот, наконец, кому-то пришло в голову сообщить мне, что я совсем не умею петь! Хорошие же у меня друзья, ничего не скажешь. – Ну, ты, конечно же, умеешь петь, – возразила я. – Только плохо. – То есть, ты хочешь сказать, недостаточно хорошо! Мне уже тридцать, а у меня, получается, нет профессии. – Но у тебя же, есть я, – заявил Ульрих. – Ой, да заткнись ты! – прикрикнула на него Чарли. – Вы оба ничего не понимаете в музыке. Вы абсолютно не музыкальны. – Но и ты тоже, – сказала я. – А ты вообще молчи, – напустилась на меня Чарли. – Хороша подруга! И вообще, чтобы сказать мне такое, необязательно было писать письмо! Не беспокойся, на твоих похоронах я петь не буду! Только танцевать! – Она запнулась и снова посмотрела на письмо. – А что это за чушь с похоронами?.. И почему ты даришь мне свою подушку с розами? Я снова опустила глаза. – О боже! – прошептала Чарли. – Я сразу же понял, как только ты сюда вошла: что-то не так, – произнес Ульрих. – У тебя был такой взгляд... – Герри. – Чарли смотрела на меня большими глазами, ухватившись рукой за сердце. – Пожалуйста, скажи, что ты не хочешь этого делать. – Я хотела это сделать. Ты даже не представляешь себе, как сильно. – Пожалуйста, скажи, что ты не хочешь этого делать, – повторила Чарли, на этот раз в ее тоне послышалась угроза. – Мне жаль. Все должно было быть совсем не так. Я все точно спланировала. Но потом горничная засосала все своим пылесосом. – Я заплакала. – А теперь все получили мои предсмертные письма, и я понятия не имею, что делать! – Если тут кому-то и надо плакать, то мне! – закричала на меня Чарли. – Как ты могла так со мной поступить! Я ведь беременна! Ты хоть раз обо мне подумала? – Я... но... эй, я ведь все еще жива. – Слава богу! – завопила Чарли и чуть не задушила меня в объятиях. – Слава богу! Понадобился целый час, чтобы рассказать Чарли и Ульриху мою трагическую историю. Причем во время рассказа Чарли семь раз вскакивала, и ее тошнило, из них пять раз, просто тошнило, а два раза стошнило в прямом смысле. Поэтому я постаралась закруглиться как можно скорее и опустила некоторые философские аспекты катастрофы. И о нас с Оле я не стала рассказывать во всех деталях: например, не упомянула, что оба мы были более или менее голыми, – а лишь рассказала, как он, сам того не подозревая, не дал мне проглотить таблетки и в известной мере послужил причиной того, что они оказались на полу и пали жертвами пылесоса. В то время как Ульриха больше всего заинтересовала часть истории, касающаяся Оле и Миа («так, значит, у этой рыжеволосой мегеры и правда роман?»), Чарли, несмотря на дурное самочувствие, удалось понять, что рассказ про Оле и Миа был лишь обрамлением истинной драмы, и постичь всю ее глубину. – Значит, в эту самую минуту все твои друзья и родственники думают, что ты покончила жизнь самоубийством. – Нет, не все. Только те, которые получили мои письма. – Я вздохнула: – А их немало. – Твои родители? – Хм, да. – У тебя что, совсем крыша поехала? – завопила Чарли. – Да у них же инфаркт будет! Сейчас же им позвони и скажи, что ты жива. Я затрясла головой. – Этого я сделать не могу. Мама меня точно убьет. – Но ты, же этого и хочешь, – иронично заметил Ульрих. – Ты должна это сделать, – настаивала Чарли. – Тебе известно, я терпеть не могу твою мать, но такого она точно не заслужила. – Чарли вскочила и сунула мне в руки телефон. – Давай звони. – Я боюсь. – Позвони ты, – предложил Ульрих жене. – Герри в данный момент находится не совсем в здравом уме, ты что, не понимаешь? Она серьезно собиралась это сделать. Иначе она не стала бы посылать все эти письма. – Поверить не могу, что она действительно хотела это сделать! Она хотела лишь... Она хотела только всех нас как следует встряхнуть! Это была глупая идея, возникшая спонтанно, правда, Герри? – попыталась уговорить меня Чарли. Ульрих покачал головой: – Герри не такая, Чарли. Она всегда все очень тщательно продумывает. Ей всерьез нужна помощь. – Я ни за что не лягу в психушку! – заявила я. – Если ты это имеешь в виду. – Конечно, нет, – заверила Чарли. – Но тебя просто необходимо туда отправить, – задумчиво проговорил Ульрих. – Чтобы ты точно не бросилась под первый попавшийся поезд. – Но я не принадлежу к типу «Анна Каренина», мой тип – «Мэрилин Монро», – возразила я. – Мне нужно снотворное, а оно в мешке для сбора пыли у горничной «Редженси Палас». Таким образом, никакая опасность мне в данный момент не грозит. – И что только на меня нашло! Нужно было вырвать у нее из рук этот чертов мешок для сбора пыли. Тогда сидела бы я сейчас себе спокойно в купе поезда и по одной вытаскивала таблетки из гостиничной пыли. Возможно, это и не самое лучшее, что может быть, но хоть какая-то перспектива, по крайней мере. – Ладно, я сейчас позвоню твоим родителям, – заявила Чарли. – Чтобы избежать еще более серьезной катастрофы. – Я пока пойду в ванную, – меланхолично сказала я. – Ни в коем случае! – Ульрих схватил меня за локоть. – Там ножницы и бритвы! – К типу «Харакири» я тоже не отношусь, – произнесла я и тоскливо окинула доску с ножами на серванте. – И очень об этом жалею. Чарли уже набрала номер моих родителей: – Да, доброе утро, фрау Талер, это Чарли. Шарлота Марквард. Эта ужасная Шарлота. Послушайте, фрау Талер, если вы уже успели прочитать почту... Еще не открывали даже? Хорошо, тогда лучше и не делайте этого вовсе... Да, письмо от Герри, правильно, именно его и не нужно читать, потому что Герри там такую чертовщ... ну, в общем, письмо это просто глупая шутка, нет, оставьте его! Не читайте его совсем. Черт, да почему же вы не слушаете, что вам говорят... С Герри все хорошо, правда, она здесь, стоит рядом со мной. Да, я тоже не понимаю, что все это значит, но... да, тут она права, вы все время говорите гадости о ее волосах... не читайте дальше, я же сказала, таблетки эти горничная... она стоит здесь живая и здоровая... да, но Клаус и правда был отвратительным придурком. Все, у кого зрение, слух, обоняние и так далее были в порядке, на дух его не переносили... Нет, Ханна Козловеки до шестнадцати лет читала книги про всяких там пони и выцарапала Чарли нажала на кнопку «отбой» и швырнула Ульриху телефон: – Эта чертова корова опять думает только о себе! Можно не беспокоиться, что у нее случится инфаркт. Она жутко зла на Герри. – Думаю, она не одна такая, – произнес Ульрих. – Какого черта ты написала людям все это, Герри? Да, действительно, какого черта я написала людям все это? – Я должна уехать в Новосибирск, – прошептала я. – Мне нужно где-то спрятаться. Телефон, который Ульрих все еще держал в руке, зазвонил. – Пожалуйста, спрячьте меня! – Герри, я думаю, лучше будет... – начал Ульрих. – Пожалуйста! – Но, Герри, такими вещами не шутят. И психиатрическая помощь... – Я поселю ее в детской, – перебила его Чарли. – Там она день и ночь будет у меня на глазах. – Спасибо, – сказала я. – Спасибо, спасибо, спасибо. В доме моей тети все было тихо. Мы, пригнувшись, проскользнули мимо ее окон и осторожно поднялись по пожарной лестнице, бесшумно ступая мягкими подошвами. Сердце гулко стучало у меня в ушах, а руки тряслись так сильно, что я с трудом попала ключом в замочную скважину. – Не понимаю, зачем я это делаю, – прошептала я. – Если тетя Эвелин меня тут застукает, всему конец. – Но тебе, же нужны твои вещи, – тоже шепотом ответила Чарли. – Если бы я пошла одна, меня могли бы арестовать за ограбление. И потом, в любом случае твоя тетя будет безумно рада, что ты жива. – Ты плохо знаешь моих родственников. Когда мне удалось, наконец, открыть дверь, мы увидели, что нас кто-то опередил. А именно – тетя Эвелин. Она сидела за кухонным столом, запустив обе руки в мою шкатулку с украшениями. Испугалась она не меньше, чем я, а может, и больше. Я остановилась как вкопанная и уставилась на нее, а она уставилась на меня. Только Чарли удалось сохранить спокойствие, и она заявила: – Добрый день! Извините за беспокойство. Мы хотели лишь забрать кое-какие вещи. И не пугайтесь, это не призрак Герри, она настоящая. – Я вижу, – прошипела тетя Эвелин. – Доротея мне уже позвонила и сказала, что ты позволила себе сыграть в высшей степени греховную шутку. Лично я все равно ни на секунду в это не поверила. – Извините, – запинаясь, пробормотала я. – Я не хотела... – Твоя мать исправляет то, что ты натворила, – сообщила тетя Эвелин. – Она вынуждена звонить всем и объяснять, что у тебя даже на то, чтобы наглотаться таблеток, мозгов не хватило. – Послушайте-ка, – начала Чарли. – Если об этом узнает тетя Хульда... – сказала тетя Эвелин. – А что ты, собственно говоря, ищешь в моей шкатулке с украшениями? – Меня внезапно обуяли стыд, страх и гнев. – Ничего, – безапелляционно произнесла тетя Эвелин. – Хочу сразу же все прояснить: это уже не твоя квартира. Ты от нее отказалась. А учитывая то, что ты натворила, ты утратила всякое право жить здесь. – И тем не менее, это вещи Герри! – воскликнула Чарли. – И украшения тоже ее. Тетя Эвелин захлопнула шкатулку: – Вы намекаете, что меня может интересовать это барахло... эта дешевка? – Похоже на то, – сказала Чарли. – Не нашла того, что искала, да? – не без злорадства спросила я. До меня дошло, что она хотела там найти. – Кольца с аквамарином и жемчужного ожерелья в шкатулке нет! – Что за чушь? Хотя они принадлежат мне по праву, – заволновалась тетя Эвелин. – И ты прекрасно об этом знаешь. Чарли решила игнорировать тетю Эвелин. Она достала из ниши мой чемодан и бросила его на кровать: – Боже мой, Герри, да у тебя вещей-то осталось всего ничего. Что ты сделала с этой квартирой? – Очистила от дерьма, – ответила я, не выпуская тетю Эвелин из поля зрения. – Мне искренне жаль твою мать, – бросила тетя Эвелин. – Наказал же Господь такой дочерью. Безбожная маленькая ведьма – вот ты кто. Я всегда это говорила. Гнев во мне пересилил остальные эмоции. – Не называй меня больше ведьмой, тетя Эвелин! – Но я, же не имею в виду ничего плохого. Ты такая чувствительная. Попробуй относиться к себе чуть менее серьезно. – Ты уже заглянула в мой учебник биологии, тетя Эвелин? – Ты имеешь в виду те гнусные намеки в твоем письме? – Тетя Эвелин скрестила руки на груди. – Слепой и тот увидит, что Фолькер – сын Райнера: те же волосы, кривые ноги, нос. Если ты надеялась таким образом посеять раздор в нашей семье, я вынуждена тебя разочаровать: свою желчь ты потратила понапрасну. – Ну да, конечно, тетя Эвелин, тебе лучше знать. – Я взяла со стола свой ноутбук. – Этот Мендель, разумеется, ни черта не смыслил в генетике. Чарли открыла ящик комода: – Ну, хоть пара трусов-то у тебя должна была остаться? – Остались только самые красивые, – ответила я. – Ну, это всего три пары. – Да, – кивнула я и вдруг пожалела, что выбросила все утягивающие трусы телесного цвета, которые стоили мне целого состояния. – Квартира должна быть приведена в порядок, – вмешалась в мои мысли тетя Эвелин. – Еще нужно будет заново выкрасить стены. И вообще, будет лучше, если ты здесь проведешь ремонт, и, таким образом, нам не придется делать эту работу. Еще ты должна заплатить нам за три следующих месяца. – Але! Да прекратите же вы, в конце концов! – вмешалась Чарли. – Ваша племянница чуть не покончила жизнь самоубийством, а вы вместо того, чтобы радоваться, что она все еще жива... – Да это все спектакль, – заявила железным голосом тетя Эвелин. – Она это все устроила, чтобы наконец-то оказаться в центре всеобщего внимания. Точно так же она совершенно сознательно расколотила мейсенский фарфор. Я знаю ее с самого рождения и хорошо представляю себе, на что она способна. Мое терпение лопнуло. – А дядя Корбмахер мое письмо читал? – спросила я. – Или Фолькер? Тетя Эвелин запричитала: – Мы приняли тебя здесь, у нас, ты счастливо жила здесь все эти годы. И вот благодарность! – Нет. Я не обязана выказывать вам свою благодарность. Если Фолькер был внимательным на уроках биологии в школе, он наверняка уже задумывался о несоответствии цвета своих глаз. Может, он даже пытался его сменить. – Ты хочешь своими лживыми, подлыми намеками разрушить счастливую семью, да? – Тетя Эвелин бросила на меня злобный взгляд. Чарли, запихнув в чемодан все, что попалось ей под руку, замерла, выжидающе глядя на меня. – Я не хочу разрушать счастливую семью, – сказала я. – Но я также не хочу ни платить за три месяца, ни делать здесь ремонт. И если ты будешь на этом настаивать, я непременно помогу дяде Корбмахеру разобраться с теорией наследственности. Или даже не ему, а тете Хульде. – Это шантаж, – прошипела тетя Эвелин. – Если бы я сказала, что ты каждый месяц должна мне отписывать по тысяче евро, вот тогда это был бы шантаж. – Какая подлость! – возмутилась тетя Эвелин. Чарли застегнула молнию на чемодане и подняла его с кровати: – Остальное заберем завтра. – Я бы поставила на дядю Фреда, – заявила я. – По цвету глаз он подходит идеально. Тетя Эвелин ничего на это не ответила и стояла, проглотив язык. |
||
|