"Ищу предка. " - читать интересную книгу автора (Эйдельман Н. Я.)
ГЛАВА ВТОРАЯ ПИТЕКАНТРОП I ВЕЛИКИЙ
Как известно, Генрих Шлиман открыл Трою просто: взял Илиаду в одну руку, саквояж с деньгами в другую и, точно следуя указаниям Гомера покопал немного и нашел.
Ученый мир был обижен в этом случае нарушением справедливости, потому что великие открытия так не делаются. Они должны приходить к достойнейшим после многолетних неудач, сомнений, надежд, отступлений, наступлений и озарений.
«Гений — это талант плюс терпение».
«Только длительным трудом, дети мои, я достиг…»
«Торопись медленно…»
«Я сделал все, что мог, пусть другие сделают больше…»
«Наука не терпит нахальства…»
«Пусть прекраснейшие девушки достанутся благороднейшим юношам…»
И вдруг оказалось, что наука своенравна и ветрена и что прекраснейшие девушки иногда склонны делать невыгодные партии.
Эта ситуация и определяла жизненный путь молодого голландца Евгения Дюбуа (родился в 1858 году, делал первые шаги, когда вышло «Происхождение видов», заканчивал школу и начал интересоваться медициной, когда раскопали Трою).
Евгений Дюбуа рассуждал примерно так:
1. Дарвин утверждает: человек произошел от обезьяны и, значит, были некогда промежуточные существа, обезьянолюди. Противники же Дарвина требуют этих обезьянолюдей предъявить.
2. Если обезьянолюди были, необходимо их найти.
3. Искать надо в Юго-Восточной Азии или Африке, потому что в этих местах водятся человекообразные обезьяны и некогда существовали древнейшие человеческие цивилизации.
4. Он, Евгений Дюбуа, хороший врач.
5. Ему, Евгению Дюбуа, следует поэтому отправиться в Юго-Восточную Азию или Африку и найти там обезьяночеловека. Еще в 1866 году Эрнст Геккель обратился к искомому предку по имени «Питекантропус алалус» (что означало «обезьяночеловек, не обладающий речью»). После столь вежливого обращения искомое лицо, конечно, должно было отозваться.
Сходство Шлимана и Дюбуа очевидно: два чудака и два объекта, которые эти чудаки отправляются искать, в то время как всем известно, что открытия никогда так не делаются. Правда, Шлимана от его Трои отделяло всего каких-нибудь 30–40 веков, а Дюбуа и представить не мог, сколько тысячелетии или миллионолетий до его «троянца». (Впрочем, последнее обстоятельство даже облегчало поиски. Если бы знал, мог бы испугаться и упустить из виду, как легко делаются великие открытия.)
Дальше все совершенно просто. Тридцатилетний врач с хорошим аттестатом без труда находит место в Голландской Индии (то есть Индонезии). Полтора месяца плавания до Батавии (будущей Джакарты) и вот уже экватор, и корни деревьев, пьющих морскую воду, и орангутаны, и отравленные стрелы, выдуваемые из тонких трубочек, и бабочки невозможной величины, и сплетенные из камней храмы.
Большая часть дела сделана; остались пустяки — совершить великое открытие и отыскать питекантропуса, или, фамильярно выражаясь, питекантропа, которого так заждалась наука.
Как это устроить? А вот как: нужно найти место, где он находится, что совсем несложно. За тысячелетия питекантропа, понятно, занесло землей, и копать наудачу дело безнадежное.
Не стоило искать тропического предка (в отличие от полярного) и в пещерах, где змеи и прочая нечисть издавна находили прохладу и уединение. Зато на речном обрыве, где все слои выступают наружу, вот там он и лежит.
Сначала Дюбуа решил, что на малонаселенной, заросшей джунглями Суматре больше шансов найти питекантропа. Как только разлившиеся мутные реки вернулись в берега, он разыскал подходящий обрыв и тут же выкопал два довольно древних (судя по глубине залегания) черепа. Но все это были вполне человеческие черепа, а врач искал обезьяночеловеческие.
Вернувшись в Батавию, Дюбуа, видимо, понял, что, предпочтя таинственную Суматру густонаселенной и распаханной Яве, он нарушил принцип легкости великих находок: ведь делать их надо с минимальными усилиями.
Как только прошли новые дожди, доктор отправился ездить и бродить по Яве и у реки Кедунг Брубус, копнув, добыл фрагмент нижней челюсти: во-первых, из очень глубокого слоя, а во-вторых, вроде бы человеческую, но с некоторыми странными отличиями (ямка для так называемой двубрюшной мышцы была в 2–3 раза больше, чем у людей и обезьян).
Записав, зарисовав и аккуратно запаковав челюсть, Дюбуа вернулся к своим пациентам, а в следующем сезоне в 40 километрах к западу от челюсти стал подкапываться под берег речушки Соло близ деревушки (по-местному — кампонга) Триниль.
Быстро разыскал он в речном обрыве тот самый древний слой, в котором была найдена прошлогодняя челюсть, и, поковыряв немного… извлек черепную крышку.
 |
(
Исторических сведений о том восклицании, какое издал в тот момент Евгении Дюбуа, не сохранилось. А может быть, восклицаний и не было, так как рассудительный голландец знал, что открытие неминуемо.
По крышке череп приблизительно восстанавливался: это был маленький человеческий череп — 900 кубических сантиметров (у нас с вами 1300–1400). И в то же время это был гигантский обезьяний череп (у гориллы 500 кубических сантиметров). Обезьяньи черты были сильны: над глазами валик, которого мы с вами практически лишены, нижняя часть головы шире верхней, у нас же наоборот. Но все-таки голова и мозг почти в два раза больше, чем у самых умных обезьян! Кто знает, какой прихотью природы мертвый череп был расколот и рассеян так, что других его частей поблизости не оказалось, но остались на месте крупные зубы, сотни тысяч лет назад жадно впивавшиеся в стебли растений и мясо тех тварей, чьи кости улеглись кругом, по соседству (твари, как потом выяснилось, были очень древние — стегодон, лептобос и другие, — всего 27 млекопитающих, и ни одного вида, сохранившегося до наших дней!).
Дюбуа перекопал в конце сухого сезона 1891 года немало древнего вулканического песка, речного ила и морских отложений. (Может быть, грохот вулкана или рев воды и был последним жутким впечатлением мозга, что работал когда-то под найденной черепной крышкой?)
Затем Дюбуа упаковал череп, вернулся в Батавию, с истинно северным хладнокровием переждал новый приступ тропических ливней, опять поехал на то же место и все с тем же спокойствием в 15 метрах от прошлогодней находки извлек полуметровую бедренную кость, не менее знаменитую, чем черепная крышка.
 |
Доктор готов был поручиться, что это бедро двигалось, повинуясь приказаниям того самого, прошлогоднего черепа. Дюбуа не пришел к точному решению, какие силы отбросили бедро на 15 метров от головы, но зато определил, что оно изуродовано болезнью, отчего обладатель его, без сомнения, когда-то рычал, ревел или ругался от боли.
Потом Дюбуа отправился в Европу, оставив своих помощников копать на берегах Соло, и несколько зим в Лейден прибывали ящики, набитые породой, костями мелких и крупных зверей, остатками древних растений и прочим. Но ничего подобного первым находкам не появилось.
Сначала быстрое великое открытие.
Потом годы нужных, но малоурожайных поисков.
Меж тем счастливый баловень судьбы и науки разъезжал по Европе, и главной частью его багажа был чемодан с яванским черепом, бедром и зубами. Нравы в те идиллические времена были простые, и только много позже все эти предметы как супердрагоценности упрячут в сейф с двойными стенками.
Однажды Евгений Дюбуа сидел с другом в парижском ресторане.
— Я называю его питекантропус эректус, то есть обезьяночеловек прямоходящий.
Загадка: «Прямоходящий». Даже чересчур прямоходящий. Нас учили, что сначала обезьяна на четвереньках ходила, потом «на полусогнутых» и, чем ближе к нам, все распрямлялась и распрямлялась. Но вот этот самый питекантроп ходил, может быть, прямее, чем некоторые куда более совершенные, головастые, близкие к нам обезьянолюди.
Слишком уж человеческое бедро для такой малой головы!
Потом Дюбуа и его собеседник, слегка подогретые ужином, прогуливаются по парижским улицам среди снующих туда-сюда завернутых в ткани и шкуры людей с черепом 1300–1400 кубических сантиметров и бедрами, более совершенными, чем у самого питекантропа.
А кстати, где он? Дюбуа вдруг всплескивает руками и бросается обратно в ресторан: к счастью, ни полиция, ни посетители не заинтересовались содержимым забытого чемодана.
Так был открыт и чуть не потерян один из самых известных людей.
Но можно ли присвоить человеческое звание только за то, что соискатель в полтора раза мозговитое, чем шимпанзе, и довольно прямо ходит?
Что такое вообще человек?
Если считать 1891 год началом второй жизни питекантропа, то можно сказать, что существо это пережило трудную, романтическую молодость и постепенно обросло характером под грохот мировых войн и великих революций.
Конечно, питекантропу нелегко тягаться с самыми знаменитыми из людей, каковыми (согласно статистическим данным 1900 года) были Наполеон и Иисус Христос. Но все же на закате XIX столетия он стал чрезвычайно моден. Лейденский, Кембриджский и Берлинский конгрессы обсуждали его. Кроме того, его представили ученым собраниям Льежа, Парижа, Лондона, Дублина, Эдинбурга и Иены. В газетах ему уделялось, пожалуй, не меньше места, чем таким событиям, сопутствовавшим его рождению, как последний кабинет Гладстона в Англии, воцарение императора Николая II в России, изобретение кино во Франции и тому подобное.
В согласии, с демократическим духом XIX столетия судьба питекантропа решалась голосованием.
Второму коренному зубу специалисты выразили недоверие: ни один не подал голоса за принадлежность его человеку, двое высказались за обезьяну, пятеро утверждали, что это зуб «промежуточного существа» (обезьяночеловека).
Зато коренной третий зуб вызвал ожесточенную борьбу партий.
Человек — 4 голоса. Обезьяна — 6 голосов. Промежуточное существо — 8 голосов. Еще лучше баллотировалась черепная крышка: 6 — за человека, 6 — за обезьяну и 8 — за промежуточное существо…
И наконец, бедренная кость добилась почти полного признания. 13 депутатов ученого сословия нашли ее человеческой, 6 высказались за промежуточное существо, и лишь 1 наложил вето: обезьяна!
Одним был известнейший и влиятельнейший медик Рудольф Вирхов. Это был великий ученый, один из создателей современной медицины. Еще задолго до находок Дюбуа он, между прочим, призывал искать ископаемых предков в тропических странах. Вирхов писал даже, что «одно открытие может совершенно изменить аспект проблемы» (проблемы происхождения человека), но при всем том в обезьяньих предков человека не верил и сделал немало, чтобы не допустить их научного признания. Лет за двадцать до того Вирхов доказывал, что неандертальский человек не древний наш предок, а современный «патологический тип». Теперь он соглашался, что на Яве найдены действительно древние, но отнюдь не человеческие кости.
«Это гигантский гиббон».
Прямая походка ничего не доказывает, утверждал Вирхов: просто гиббон ходил по земле, тянулся за ветвями и приучился к двуногости. Две ноги—это еще не все (и у птицы две ноги!). К тому же никакое животное не сможет двигаться и существовать с костью, столь изъеденной болезнью, как бедро, найденное Дюбуа. Но Вирхову говорили и писали о черепе, умном черепе питекантропа.
Вирхов отвечал, что, пролежав сотни веков под большим давлением верхних слоев, череп гиббона мог перемениться в «лучшую сторону».
Вдобавок Вирхов смущал своих противников регулярным напоминанием, что ни лука, ни топора, ни хотя бы самого примитивного каменного орудия Дюбуа вместе с питекантропом не нашел, в то время как даже самые отсталые племена Суматры, Борнео и Австралии и те пользуются деревянными и каменными орудиями.
— Хотя бы одно ручное рубило, господа дарвинисты, одно орудие, о котором так много пишут археологи!
Орудий не было.
Ох какими сложными путями движется наука к истине! Во всех учебниках можно прочитать, что Вирхова в конце концов опровергли, а питекантроп торжествовал: болезненные наросты на бедре нашли и у медведей — оказывается, можно с такими костями и жить и охотиться.
И тем не менее размышления Вирхова не лишены смысла. Они даже наводят на любопытные идеи, совсем, правда, иные. чем у самого Вирхова. Но об этом позже.
Вторая молодость питекантропа проходила под аккомпанемент всяческих вопросов и ответов.
Задавалось и много других, куда менее умных вопросов. Несколько ученых-англичан применили, например, против питекантропа то самое оружие, которым Вирхов боролся с неандертальцем.
«Пусть господин профессор (Дюбуа за его открытия сделали профессором минералогии Амстердамского университета) докажет, что древний обезьяночеловек не является одной из разновидностей современного кретина».
У Дюбуа портились нервы, он становился замкнутым и подозрительным. Казалось, пришла расплата за слишком легкий успех. Он скрылся от мира в родном городке Гарлеме, запер питекантропа в кладовой местного музея и отказался кого бы то ни было принимать. Говорили, по ночам он часто выходил из дому, чтобы подстеречь тех, кто покусится на драгоценные кости.
К великой досаде своих коллег, Дюбуа не публиковал никаких сведений, описаний, рисунков, по которым можно было бы изучать «арестованного» питекантропа.
Тогда немецкая Академия наук и городские власти Мюнхена снарядили мощную экспедицию за вторым питекантропом во главе с Эмилем Зеленком. (После внезапной смерти Зеленка экспедицию возглавила его вдова Маргарита Зеленк.) Прибыв на Яву, немцы энергично взялись за дело. До наших дней по берегу реки Соло рассыпано множество разбитых пивных бутылок, очерчивающих район раскопок.
Дюбуа, серьезно обеспокоенный тем, что новые находки будут опубликованы по всем правилам и получат признание, решил напечатать довольно лаконичную статью об ископаемой фауне, обнаруженной в одном слое с его питекантропом.
Меж тем немецкая экспедиция за два сезона добыла множество ископаемых зверей (в том числе одну неизвестную науке древнюю антилопу, которую в честь строптивого голландца нарекли Дюбуазией).
Однажды нашли многообещающий зуб (который по внимательном рассмотрении оказался вполне современным человеческим зубом), но так и не встретили питекантропа II.
Хотя для науки было в общем сделано немало, но в глазах публики возвращение без главного трофея было неудачей.
Наука и фортуна продолжали проявлять ветреность и безрассудство.
Впрочем, одним из важных результатов берлинско-мюнхенской экспедиции было то обстоятельство, что жители Триниля и других кампонгов по берегу Соло узнали, что европейцам нужны старые кости, и с тех пор началась промысловая добыча — благо, из высокого берега реки после каждого ливня вылезают окаменевшие черепа, рога, ребра.
20 лет этот промысел не приносил покупателям ничего сенсационного, пока в декабре 1926 года голландскому антропологу доктору Хеберлину не показалось, будто он приобрел голову нового питекантропа. К несчастью для доктора, сообщение о его открытии попало в газеты прежде, чем он сам убедился, как обманчиво выглядит порою обломок слонового черепа.
В течение почти всего этого двадцатилетия Евгений Дюбуа оставался в затворничестве и только перевел питекантропа из Гарлема в более надежный сейф Лейденского музея.
За это время Отто Шетензак — гейдельбергский ученый, прославившийся в узких кругах своей сомнительной теорией об австралийском происхождении человека, — стал широко знаменит из-за открытия не вызывавшей никаких сомнений, хорошо сохранившейся обезьяночеловеческой гейдельбергской челюсти.
 |
Челюсть многое объясняла.
Тогда же в Англии была сделана сенсационная находка пильтдаунского человека, или эоантропа (человек зари), обладавшего таким высокоразвитым, современным, в сущности, черепом и такой неразвитой, обезьяньей, в сущности, челюстью, что при их появлении все запуталось.
Открытия повели к дискуссиям, в которых, впрочем, ни Дюбуа, ни его питекантроп персонального участия не принимали.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |