"Открытие Сибири. " - читать интересную книгу автора (Окладников А. П.)

Солнечный идол в Академгородке

На протяжении сотен тысячелетий на экране сибирской истории шли события каменного века, как мы видели, далеко не простые. Появлялись и исчезали культуры, тоже далеко не примитивные. Чем дальше двигалось время, быстрее, стремительнее мчалось оно вперед, тем сильнее, разумеется, нарастало новое в жизни и культуре, еще более они усложнялись.

Со временем сначала в степях, а затем в тайге Северной Азии распространился металл. Началась новая индустриальная эра, эпоха бронзы, а затем и время, когда появилось и стало основой производства железо. Распространение металла повлекло за собой коренной перелом, привело к возникновению в степях Южной Сибири нового, более прогрессивного хозяйственного уклада — к разведению скота.

По всему огромному пространству Евразии вместе с металлом, единообразными формами металлических предметов вооружения — кельтами, кинжалами, орудиями труда, украшениями и утварью, например, котлами скифского типа, удилами и псалиями, распространяются также кони и колесницы.

Складываются и новые социальные структуры. Уже на рубеже II и III тысячелетия до нашей эры возникают первые скотоводческие общества в великом степном поясе Евразии.

История не знает эпохи матриархата как всеобщего и обязательного правления женщин. Но существовало реальное равенство возможностей для мужчин и женщин, основанное на примитивном равенстве в производстве, отсутствии прибавочного продукта и естественном разделении труда внутри первобытной общины. История знает общество с групповым браком и вытекающим из него материнским правом.

Теперь наступает время общественного неравенства, основанного на более прогрессивной экономике общества скотоводов, возникает отцовское право и реальная власть мужчин, о чем так ясно писали и Ф. Энгельс и Г. Морган. А вместе с тем и первая форма классовой структуры — рабовладение. Характерная черта этого времени — разрушение былой замкнутости древних общин, занимавшихся охотой, рыболовством и земледелием.

Происходит небывалое прежде по масштабам взаимодействие культур. Идет широкий синтез разнородных по происхождению и характеру культурных элементов. Поскольку месторождения меди и олова расположены в определенных местах, например на Алтае или за Байкалом, древние металлурги и литейщики должны были входить в различные контакты друг с другом, чтобы получить необходимое для своей работы рудное сырье. Одновременно распространялось и многое другое: художественные образы и стилевые черты искусства. Как завершение и наиболее яркое выражение всего этого процесса рождается наконец одно из самых ярких явлений в истории культуры древности — степной «скифо-сибирский» звериный стиль. В нем контрастно сочетаются два противоположных качества: реалистически точная передача тех или иных признаков формы животного и необычная их стилизация. Наблюдается смелое сочетание обыденного и фантастического. Произведения этого стиля отмечены динамизмом, наполнены борьбой и страстью. В них нет и следа ясного спокойствия, той былой уравновешенности, которая наполняет бесчисленные композиции неолитического времени на скалах и в тайге.

По мере накопления документального материала о ранних культурах эпохи металла в Сибири, прежде всего в богатой памятниками археологии Минусинской котловине, на Среднем Енисее, у Абакана и Минусинска, все острее становилась потребность разобраться в сложной мозаике фактов.

Это стремление выразилось уже в первых попытках классификации древних могильных памятников, предпринятых в XVIII веке академиками Г. Миллером и И. Гмелиным. Она была составлена по расспросным сведениям «бугровщика» — вольного старателя, искавшего золото в курганах на Енисее и Селенге, который так и носил прозвище Селенга. Как ни удивительно, но именно грабитель курганов Селенга положил своими весьма толковыми рассказами и опытом начало первой классификации древностей Южной Сибири.

Решающий сдвиг в этой области произошел лишь в 20–30-х годах нашего века, когда выдающимся сибирским археологом С. Теплоуховым была выявлена классическая картина смены культурно-исторических этапов в степной Минусинской котловине.

От медно-каменной культуры афанасьевских племен — первых скотоводов и земледельцев Сибири — развитие идет к культурам «средней бронзы» — карасукцам. От них к тагарцам, строителям громадных, нередко монументальных курганов.

Тагарцы уже обладали превосходным железным оружием. Они были современниками скифов и, нужно думать, говорили на восточноиранском языке. Об этом свидетельствует название одной из великих рек Северной Азии, на которой ныне стоит полуторамиллионный город Новосибирск. Это Обь, ее название означает у таджиков «воду».

Но время шло, и многое изменилось. Старая картина смены древних культур Сибири, нарисованная Теплоуховым, наполнилась новым содержанием, а вместе с тем и новыми загадками. Особенно много сделал в этой области продолжатель дела Теплоухова и его сотрудник профессор М. Грязнов. Невозможно рассказать в этой книге обо всем, что накопилось в сибирской археологи с 20-х годов. Оно, это новое, не вместилось и в пятитомную «Историю Сибири». Но все же можно привести два примера новых открытий, новых загадок, существенно меняющих сложившиеся представления.

1970 год подарил археологам Сибирского отделена Академии наук, музею истории и культуры народов Северной Азии при Институте истории, филологии и философии подлинную сенсацию, удивительную и неожиданную находку. Она замечательна прежде всего тем, что обнаружена на территории Новосибирского академгородка. Первая археологическая находка в самом Академгородке, находка уникальная!

Чтобы оценить ее, вернемся к началу сибирской археологии, в первую половину XVIII века, когда 61 продолжалось первоначальное освоение Сибири, изучение богатств ее древних культур, когда на смену вольным старателям-бугровщикам, грабившим сокровища скифских вождей, пришли ученые, историки и археологи.

Почти два с половиной века тому назад Д. Мессершмидт, естествоиспытатель и смелый путешественник, посланный в Сибирь Петром Первым изучать неведомые растения, минералы и земли, собирать антиквитеты куриозитеты для знаменитой Петербургской кунсткамеры, остановился в широкой Минусинской долине. Перед его изумленными глазами из дикой, нетронутой человеком земли вырастал каменный столб, вытесанный из огромной глыбы гранита. Она была каким-то чудом перетащена сюда в далекие первобытные времена от синевшей вдали горной гряды в эти просторные степи, поросшие ковылем и горькой полынью.

На столбе четко и явственно проступали неведомые письмена. Не латинские, не греческие, но чем-то напоминавшие руны, волшебные магические знаки, выбитые на каменных глыбах у высоких могильных курганов варяжских конунгов языческой Скандинавии.

На том же столбе из-под загадочных надписей, оставленных неизвестным народом, явно достигшим высокой ступени культуры, выступали какие-то личины, похожие на человеческие, но вместе с тем снабженные звериными деталями. У них были видны развилистые рога, похожие на оленьи или на бычьи, острые, как у волка, уши и три глаза. И еще были удивительные волнистые полосы, изображающие змей или каких-то странных червей-многоножек.

Эти стелы с удивительными рисунками на них, загадочные надписи и вдохновили аббата Бальи на дерзкую идею об атлантах-сибиряках, об Атлантиде в степях Южной Сибири.

Тайна древних надписей Енисея была разгадана гениальным филологом В. Томсеном и одним из величайших тюркологов — академиком В. Радловым, повторившими открытие Ф. Шамполиоиа. Они установили, что надписи оставлены древними тюркскими племенами Южной Сибири и Монголии, создавшими во второй половине первого тысячелетия до нашей эры грандиозную, но недолговечную кочевую империю.

Однако понадобилось еще несколько десятков лет, прежде чем удалось раскрыть происхождение загадочных древних изваяний, на которых тюрки высекали свои надписи-эпитафии.

Древние тюрки — енисейские кыргызы — не имели никакого отношения к создателям этих стел, как не были их творцами и тагарцы. Тюрки Среднего Енисея пользовались готовыми каменными столбами, чтобы походя, мимоходом высекать на них свои руны, эпитафии в память и честь павших героев. Не были создателями минусинских стел и предшественники монголоидных тюрков европеоиды, рыжеволосые и голубоглазые иранцы татарской культуры.

Лишь совсем недавно, несколько лет назад, археологи почувствовали такое же волнение, какое некогда испытывал Мессершмидт. Перед их глазами открылась целая цивилизация со столь же высоким, своеобразным, а вместе с тем древним искусством, существовавшая где-то в начале второго тысячелетия до нашей эры, то есть по крайней мере четыре тысячи лет назад! А может быть, и раньше. Она получила наименование окуневской культуры по могильнику вблизи Окунева улуса на Енисее, в Минусинской степи.

Окуневскую культуру характеризовали прежде всего удивительные антропоморфные изображения-личины и причудливые мифические звери. Появление этого странного и поразительного художественного мира существенно изменило старую, классическую картину эволюции культур средней и ранней бронзы на Енисее. Оказалось, что карасукские стелы со скульптурными изображениями быкоголовых божеств вовсе не карасукские, а старше их по крайней мере на 500, если не на 1000 лет. Так был развеян грандиозный мираж происхождения карасукской культуры с «Востока».

Именно они, окуневцы, люди ранней бронзы, воздвигали в минусинских степях свои удивительные стелы с изображениями личин, наполовину человеческих, наполовину звериных.

Окуневские изваяния непохожи друг на друга, но у них есть и одна общая черта: все это большие, нередко огромные стелы, издали видные на просторах степей. И лишь одно такое изваяние можно бы считать миниатюрным, почти карманным. Его длина около полуметра. Хакасы назвали его А. Липскому «ребенком каменной старухи».

И вот второе такое портативное изваяние найдено в Академгородке — второе в Сибири и второе в мире. Как и само по себе изваяние, необычна история его появления. При работе на строительстве здания бульдозер вывернул длинный камень, похожий на сигару. Камень подобрал старшина, по своей должности человек хозяйственный, и приспособил в качестве гнета на кадку с кислой капустой. О находке узнали любознательные курсанты и тайком от старшины «увели» к себе. Их заинтересовали старинные узоры на камне.

С тяжелым камнем на плечах жарким июльским днем через весь городок пришел к В. Запорожской курсант А. Конопацкий. Это была вторая его замечательная находка. Первую уникальную бронзовую статуэтку бохайского чиновника он принес археологам института, когда шел его первый год обучения в училище. Ее нашли воспитанники военного училища, когда копали картошку вблизи Уссурийска. Вторая, о которой здесь идет речь, новосибирская, оказалась еще древнее, еще уникальнее.

Она двойник минусинского изваяния, но богаче по узору и необычнее по форме. Если смотреть на изваяние спереди, в лоб, видна морда рыбы с четко выраженным ртом и большими круглыми глазами, с длинным туловищем, похожим на туловище сома.

Однако древнему скульптору бронзового века мало было рыбы. На ее спине он изобразил личину с такими же, как на гигантских стелах из Минусы, тремя большими круглыми глазами и кривым бычьим рогом над ними. Вторая личина, размером поменьше, выбита у хвоста каменной рыбы. Так же тщательно и столь же тонко украшены волнистыми линиями узкие ребра скульптуры.

На широкой нижней поверхности, на уплощенном «брюшке» каменной рыбины, один за другим располагаются три глубоко врезанных, правильных по очертаниям круга. Каждый круг пересечен крестом — символом космоса, знаком четырех сторон света. Это солнечные космические круги, признак солнечной природы божества — рыбы. Там же еще более глубоким и широким желобом выбита другая фигура, на этот раз явно змея. Может быть, злая, может быть, добрая, она свернута восьмеркой и заканчивается большой острой головой, типично гадючьей.

В завершение всей композиции около трех солнц тонкими, хотя и достаточно отчетливыми линиями вырезана миниатюрная фигурка оленя с ветвистыми рогами, скорее всего благородного оленя, марала.

Олень, и притом именно такой — благородный — был тотемом древних обитателей степной Евразии, начиная от Ордоса и скалистых нагорий Тибета на востоке и кончая Причерноморьем, долинами Днепра и Дуная. Всюду, где кочевали скифы, где оставляли они свои высокие сопки-курганы, встречается и солнечный олень, светлое зооморфное божество, золотые рога которого, по скифскому поверью, освещают землю днем, приносят людям радость и счастье. На стеле есть также волнистые линии, возможно, олицетворяющие воду.

Одним словом, окуневская стела из Академгородка несет на себе двойную космическую нагрузку. В ней виден скульптурный образ живой зооморфной вселенной, как рисовалась она нашим далеким предкам. Рыба — обитатель вод и змея — житель преисподней олицетворяли в их сознании «нижний мир», преисподнюю, страну мертвых. Солнечные круги и мифический тотемный олень — «верхний мир», небесную стихию.

Изображения на стеле, которую можно назвать по месту ее находки «академической», вызывают в памяти неожиданно далекие и соблазнительные яркие аналогии.

В свое время выдающийся исследователь древнейших культур Кавказа и в особенности первобытной религии кавказских племен академик Н. Марр опубликовал изображения загадочных, гигантских по размерам изваяний, которые встречались в пустынных нагорьях Армении вблизи источников и около пастбищ, где веками пасли свой скот кочевники. Вишапы Кавказа имели, как показал Марр, рыбьи головы и туловища совсем как у нашей «академической» стелы. И точно так же образ рыбы на них дополнен изображениями водных струй и бычьих рогов — символами «нижнего мира» в первобытном эпосе кавказских народов. На вишапах есть знаки солнечного характера, в том числе кресты, птицы весны и плодородия — аисты.

Как полагают исследователи, вишапы были высечены людьми бронзового века, то есть принадлежат той же большой культурно-исторической эпохе, что и каменные идолы окуневской культуры.

Есть и другие аналогии. На этот раз далеко на юго-западе от Оби и Новосибирска. Это многочисленные «оленные камни» Тувы, Монголия и степного Забайкалья, о которых в связи с вишапами писал ученик Н. Марра академик И. Мещанинов.

Так из тьмы времен встают контуры великого культурного синтеза, возникшего вместе с кочевым бытом первых номадов (кочевников) в те времена, когда Кавказ служил им мостом между Азией и Европой.

Самое выразительное свидетельство этому — замечательная находка в Академгородке, в которой солнечные круги и личины окуневской культуры так неожиданно сочетаются с образами кавказской рыбы-вишапа и скифского оленя.

Не отсюда ли, не с берегов ли Оби, двинулись в свои дальние походы на восток и запад новые поклонники;: солнечной рыбы-божества?

Если «солнечный идол» Академгородка ведет исследователей прошлого Северной Азии с юга Сибири ещё дальше на запад и на юг, то не менее интересны перспективы, которые в том же бронзовом веке и в то же время — в II–III тысячелетии до нашей эры открываются отсюда, с берегов Оби и Томи, на север и на восток Северной Азии. Последнее десятилетие вызвало новые идеи, новые мысли о процессах, которые происходили в лесных областях: сибирской тайге, в Приуралье и в европейской части России.

Здесь, в лесах, лишь изредка встречаются отдельные бронзовые предметы, явно доставленные из степных металлургических центров: карасукские по типам меч и кинжалы, такие же литые бронзовые втульчатые топоры-кельты, наконец, типичные скифские котлы. Керамика же совершенно иная. В корне отличны от окуневских или татарских памятники наскального искусен.

Внимательно вглядываясь в многочисленные, но характерные бронзовые изделия из тайги, а также изображения, например, обнаруженные на скалах Саган-Зас в районе Байкала, можно наблюдать интереснейший факт.

Бронзовые топоры-кельты в тайге имеют не собственно карасукский облик, а ближе всего к найденным на Урале и в Поволжье, связанным с лесными культурами бронзового века. Культуры эти получили у В. Городцова по первым находках наименование сейминских, а позже сейминско-турбинских (по могильнику у деревни Турбиной на Урале). Такие же связи с лесными районами Западной Сибири и лесной полосы Вое точной Европы обнаруживаются в петроглифах Байкала.

Существовал, следовательно, в лесах Евразии своего рода второй коридор, параллельный степному, по которому распространялись культурные влияния, протекал процесс взаимосвязей и взаимодействия.

Без учета такого взаимодействия не понять и столь важное явление в духовной жизни лесных племен, как шаманизм. Не случайно же и в бронзовом литье, и на петроглифах-писаницах именно в этом направлении, вдоль пути «сейминских бронз», обнаруживаются образы шаманов и шаманских духов в характерном облачении, с рогами на головных уборах. Писаницы с шаманами встречаются на скалах у Байкала, в низовьях Ангары, на реке Томи и в Приуралье. Такие же образы видны на керамике: рогатые человечки с поднятыми вверх руками, адоранты. В бронзовом литье литые маски, личины.

Как ни далек от нас бронзовый век, но и тогда, вероятно, мир был тесен для людей и для идей. Иначе как бы могли появиться на скалах Ангары и Лены фигуры ряженых танцоров с длинными хвостами и воздетыми к небу в молитве руками, точь-в-точь такие, как на петроглифах далекой Скандинавии, Швеции и Норвегии! Или процессии лодок, правда, более схематичные, но так живо напоминающие нам наскальные композиции с лодками в Скандинавии и Карелии?

Таков этот удивительный бронзовый век, время бронзовых копий и топоров, продолжающий волновать нас, как и поколения наших предшественников, своими тайнами и загадками, тем, что скрыто в монументальных курганных насыпях степей и в кладах тайги, в ее жертвенных местах — настоящих ритуальных музеях лесных племен.

За бронзовым веком следует железный, не менее, если не более, насыщенный событиями. Народы Сибири теперь не только вступают в новую индустриальную эру — в железный век, но с течением времени создают и собственную государственность.

Факт существования таких государственных образований известен давно, но из него не было сделано сколько-нибудь широких выводов. Более того, имела место и принципиально неправильная его оценка: мысль о том, что государственность была привнесена извне. А между тем для истории народов Сибири и Дальнего Востока в целом он имеет исключительно важное значение. Прежде всего как свидетельство закономерности исторического процесса и как выражение их творческой силы.

Четко выделяются два принципиально важных, а вместе с тем и качественно отличных этапа. Первый соотносится со временем возникновения первых государств рабовладельческой Евразии и Переднего Востока. Второй средневековый.

Что касается первого периода, то обращает внимание такой феномен, каким являются наземные саркофаги — плиточные гробницы Забайкалья и Монголии. Конечно, эти могильники тотально и неоднократно задолго до археологов раскопаны алчными до золота грабителями. Но и то немногое, что сохранилось внутри них, а также сам по себе характер могильных сооружений могут многое рассказать об исчезнувшей некогда культуре. Замечательно уже то, что плиточные могилы охватывают поистине колоссальную территорию степной полосы Евразии. Их граница на юге заканчивается у Тибета и Великой китайской стены. На севере самые отдаленные от центра плиточные могилы обнаружены к западу от Байкала, на горе Манхай и Кудинской степи. На западе они простираются по крайней мере до Тувы. На всем этом пространстве, где позже развертывается начальная история и тюрков и монголов, плиточные могилы обнаруживают поразительное единообразие ритуала и погребального инвентаря, а также искусства, представленного такими эффектными образцами, каковы «оленные камни» и родственные им по стилю и сюжету петроглифы «скифосибирского круга».

Здесь нет монументальных единичных захоронений. Погребения «плиточников» строятся одинаковыми параллельными рядами, состоящими из равных друг другу ящиков. Такое единообразие свидетельствует о прочности родовых связей, о социальном единообразии, о равенстве погребенных. Но что это за равенство, кто кому равен?

Судя по немногим сохранившимся, но все-таки изредка присутствующим даже в ограбленных могилах украшениям из камней-самоцветов, по дорогим «импортным» бусам, бронзовым кинжалам, золотым украшениям, плиточные могильники принадлежали не просто родовой общине, а малой общине. Притом богатой, аристократической. Неизвестно, правда, где хоронилась и как погребалась основная масса общинников. Но не для всех же строились монументальные сооружения из огромных каменных плит, доставлявшихся нередко издалека, за многие километры. Не все имели в изобилии золото, драгоценные бусы и другие вещи.

Примерно во второй половине II тысячелетия до нашей эры в степях Забайкалья и Монголии уже сложилось, должно быть, огромное по территориальным масштабам племенное объединение. Оно имело однородную внутреннюю структуру. Вело одинаковый образ жизни. Создало единую духовную культуру, свидетельством чего служит единство искусства, своеобразный «звериный стиль» с образом солнечного златорогого оленя в своей основе.

Из Забайкалья перейдем к Алтаю, к алтайским скифам. Новые раскопки в Туве, возглавленные тончайшим знатоком культуры степных племен эпохи раннего металла М. Грязновым, снова потрясли нас не только выразительностью и монументальностью изученного погребального сооружения, но и тем ярким светом, который брошен на социальные проблемы древнейшей, как оказалось, скифо-сибирской культуры.

Огромный курган Аржан, представляющий собой единый и вполне законченный в архитектурном плане комплекс, был последним пристанищем множества захороненных в нем людей. Он прочтен Грязновым как красочное повествование о социальных отношениях у местных скифов, свидетельство о структуре скифского общества, документ о его политическом строе.

Могильник имел в центре саркофаг главного лица, даже не вождя, а царя скифов. От него в строгом порядке радиально, как лучи от солнца, отходили полосы — ряды других захоронений. При этом захоронения видных и богатых лиц, одетых некогда в роскошные одежды иноземного, древневосточного, происхождения, доставленные из далеких стран войной или торговлей. По мысли исследователя, это были не насильственно умерщвленные жертвы, не рабы, не военнопленные, а добровольно «соумиравшие». Такие же, как в исторических, засвидетельствованных письменными источниками случаях. Например, в раннефеодальной Японии покойного императора Тенно добровольно сопровождали самые близкие, наиболее преданные ему соратники.

И, соответственно, нужно сделать общий заключительный вывод: на Алтае в VIII веке до нашей эры существовало не простое родовое сообщество, а уже достаточно развитое раннеклассовое общество с главным вождем — царем — во главе, как это было и на западе у причерноморских скифов времен Геродота.

Самое главное заключается в том, что скифское общество Тувы, как и Алтая, на этой ступени принадлежит неожиданно раннему этапу, оно много старше, чем царские курганы Причерноморья.

Отсюда следует и другой важный для археологов Сибири вывод. О том, что глубинная азиатская Скифия Аржана и Пазырыка представляла собой не какое-то захолустье, а видный и влиятельный центр социального и культурного развития во всем сакском и скифском мире.

Примерно на том же уровне находилось гуннское объединение, о жизни и судьбах которого подробно сообщают древние китайские летописи. И не менее наглядно гуннские могильники Северной Монголии и нашего Забайкалья.

Важным вкладом в понимание гуннского общества явились, в частности, новейшие раскопки огромной княжеской могилы в Ильмовой пади около Кяхты, проведенные Бурятским институтом общественных наук. Из этих раскопок, осуществленных впервые в таком масштабе и так методично, получены новые представления не только о сложном архитектурном устройстве этого монументального сооружения, но и социальной структуре самого общества гуннов.

В тесной связи с гуннами Монголии и Забайкалья находились енисейские кыргызы, образовавшие на юге Западной Сибири государство, которое проявило удивительную стойкость и жизненную силу на протяжении более чем полутора тысяч лет до монгольского завоевания, которым оно было уничтожено. В стране кыргызов согласно письменным источникам уже около двух тысяч лет назад и позже имелись административные ставки-центры, существовала аристократическая верхушка и государственный аппарат во главе с правителем, носившим титул ажо.

Большим успехом сибирской археологии стало открытие в Хакасии монументальных сооружений дворцового типа, в том числе исследованных недавно Л. Кызласовым зданий вблизи Абакана. Очень важно, что государство хакасов проявило большую устойчивость и жизненную силу, оно окончательно пало, как полагает Л. Кызласов, лишь после карательной экспедиции юаньского военачальника Тутухи не в 1207-м, а в 1293 году, то есть спустя 86 лет.

На более низком уровне развития социальных отношений находились, по-видимому, соседи кыргызов, тюркоязычные курыканы на Ангаре и Верхней Лене. Однако и там, судя по наскальным рисункам Шишинских скал и руническим надписям, была властная аристократия. Существовал союз трех племен, во главе которых, как у хазар на Волге, стояли два вождя, сыгиня.

В Шишкине на Лене на скалах изображены сцены военных столкновений. Видны конные воины на богато украшенных лошадях, со знаменами в руках.

Зачатки государственности у курыканов, нужно думать, были такими же в принципе, как у их современников и соседей в Центральной Азии, орхонских тюрков первого и второго каганатов. В них причудливо сочетались, должно быть, элементы древнего патриархально-родового слоя и нового, классового, скорее всего феодального, общества.

Вторым центром государственности Северной Азии были Приморье и Приамурье, где существовали государства бохайцев и киданей, а затем возникла могущественная империя тунгусов-чжурчжэней, овладевшая в XII–XIII веках половиной Китая и создавшая высокую самобытную культуру.

Об истории и культуре средневековых государств нашего Дальнего Востока выразительно и полно говорят археологические памятники, в том числе грандиозные развалины городов и крепостей, которые вызвали раздумья Пржевальского о былой славе и величии древних народов Приморья.

В распоряжении историков имеются и богатые письменные документы, в том числе летописи.

Есть в ней и в полном смысле этого слова таинственные места, неразгаданные страницы.

Один такой загадочный, но яркий, можно сказать, удивительный памятник — пещера, которая получила романтическое название «Спящая красавица», хотя это, может быть, вовсе не красавица, а скорее мужчина…

Первые рудокопы Сихотэ-Алиня

Ярким подтверждением ленинского интернационалистического взгляда на историю народов земного шара стали археологические памятники нашего Дальнего Востока. Каждый народ, даже самый маленький, вносил во всемирную историю, в мировую культуру нечто свое собственное.

Это не исключает, разумеется, взаимодействия, взаимного оплодотворения культур. Но такое взаимодействие еще полнее, глубже оттеняет самобытные, характерные черты каждой культуры, историческое своеобразие того пути, который проходили части великого целого — человечества в планетарном масштабе. Археология нашего Дальнего Востока дает тому многочисленные примеры.

Именно поэтому археологические памятники Дальнего Востока всегда останавливали внимание исследователей, а особенно в наше, советское, время, когда ленинская идея дружбы народов, их взаимодействия и взаимопомощи легла в основу нашей жизни.

Итак, археология Дальнего Востока. Когда она сделала первые свои шаги? Мало кому было до недавнего времени известно, но это бесспорный факт, что памятники древней истории дальневосточных племен привлекли внимание русских людей еще три века тому назад! Первыми археологами Дальнего Востока стали русские казаки-землепроходцы, первооткрыватели северных областей Азии.

В 1701 году выдающийся русский географ и историк С. Ремезов — он записал и легенды о Ермаке — заканчивал «Чертежную книгу Сибири», первый монументальный труд по географии края, обессмертивший имя своего создателя. И сегодня ученые с интересом рассматривают ветхие листы этого удивительного атласа. На одном из них изображены низовья Амура, рядом с которыми имеется неожиданная и загадочная на первый взгляд надпись: «До сего места царь Александр Македонский доходил и ружье спрятал и колокол оставил». Около надписи нарисован город с башнями, а при нем предмет, изображающий, очевидно, колокол, о котором рассказывает надпись.

Историки, читавшие эту надпись, не раз задумывались, пытаясь понять, каким образом попало на чертеж сибирских земель имя Александра Македонского и почему в устье Амура оказался этот не ведомый никому город с башнями и мифическим колоколом. Правда, Ремезову, читавшему фантастическую средневековую повесть о походах Александра Македонского на край света, его имя было, видимо, хорошо известно. В повести этой, между прочим, рассказывалось, как Александр построил на краю земли высокую каменную стену, которой оградил два мифических народа «Гога и Магога», грозивших гибелью всему человечеству. Наверное, нет ничего удивительного в том, что именно здесь, на крайнем востоке, вблизи берегов Тихого океана, по понятиям людей XVII века, и должно было находиться место, у которого великий полководец построил свою легендарную стену.

Однако самое интересное заключается в том, что город, отмеченный на ремезовской карте, все-таки существовал. В 70-х годах XVII века знаменитый русский дипломат и ученый того времени Н. Спафарий писал, что за двенадцать лет до его приезда на Восток, то есть в 1655 году, казаки нашли около устья Амура место, где было «во утесе аки бы копано», а рядом колокол и в трех местах «каменные скрижали». Впоследствии было установлено, что казаки открыли древние памятники с надписями и остатки храма XV века на Тырском утесе против устья реки Амгуни. Все эти сведения, сместившись по времени и смыслу, нашли свое отражение в «Чертежной книге» Ремезова.

У этого храма есть история: он свидетель и своего рода участник бесславной авантюры минских императоров Китая, неудачно пытавшихся вслед за Чингисханом покорить вселенную. Но нас интересует не этот эпизод, а сам по себе факт, что начало дальневосточной археологии положили наши смелые землепроходцы.

Два века спустя появился на земле Дальнего Востока молодой тогда наш знаменитый путешественник, исследователь Азии Н. Пржевальский. В 1868 году он побывал в деревне, находившейся на месте нынешнего города Уссурийска. У самой деревни он увидел поразившие его стены когда-то мощных древних укреплений, возвышения вроде курганов, каменные изваяния животных, плиты с отверстиями и высеченное из гранита гигантское изображение черепахи.

«В глубоком раздумье, — пишет он, — бродил я по валам укреплений, поросшим кустарником и густой травой, на которой спокойно паслись крестьянские коровы.

Невольно тогда пришла мне на память известная арабская сказка, как некий человек посещал через каждые пятьсот лет одно и то же место, где встречал попеременно то город, то море, то леса и горы, и всякий раз на свой вопрос получал один и тот же ответ, что так было от начала веков».

Как оказалось впоследствии, это были остатки поселений, принадлежавших древним бохайцам и чжурчжэням, создателям двух могущественных государств, оставивших глубокий след в истории Восточной и Центральной Азии.

С широким освоением Приамурья и Приморья связаны дальнейшие археологические исследования в бассейнах Амура, Уссури и Раздольной, предпринятые Н. Пржевальским, И. Лопатиным, Ф. Буссе, В. Кропоткиным и А. Федоровым. В низовьях Амура первые разведки производили Л. Штернберг, В. Арсеньев. На Сахалине трудился выдающийся зоолог и первооткрыватель палеолита в Костенках И. Поляков. На Среднем Амуре подобные работы проводили по поручению Академии наук С. Широкогоров и его сотрудник А. Гуров, Но по-настоящему археологические исследования, призванные решить большие проблемы истории Дальнего Востока, развернулись после Октябрьской революции.

Первой академической археологической экспедицией на Нижнем Амуре была экспедиция 1935 года, направленная туда Институтом этнографии АН СССР по инициативе выдающегося исследователя культуры северных племен В. Богораза.

В 1953–1963 годах на Амуре и в Приморье работала Дальневосточная археологическая экспедиция Института археологии Академии наук и Сибирского отделения АН СССР. С работой этой экспедиции связана организация первого научного центра по истории, археологии и этнографии Дальнего Востока — специального отдела Дальневосточного филиала АН СССР. Затем был образован Отдел истории и этнографии Северо-восточного комплексного института Сибирского отделения АН СССР в Магадане. Оживилась деятельность краеведческих музеев в Анадыре, Магадане, Благовещенске, Хабаровске, Комсомольске-на-Амуре. Повысился интерес дальневосточной общественности к изучению истории своего края.

В археологические работы на Дальнем Востоке и в Монгольской Народной Республике включилось Сибирское отделение АН СССР.

Все это, естественно, дало толчок развитию дальневосточной археологии. По берегам Амура у Благовещенска и села Кукелево у Хабаровска, Комсомольска (село Кондон), Мариинска и в других местах произведены широкие раскопки поселений и могильников. Такие же работы проведены по берегам рек Уссури и Зеи. Добытые в этих местах материалы позволили получить ясное представление о древних культурах и основных этапах древней истории Приамурья.

Аналогичные работы производились в Приморье. Здесь исследовали такие важные памятники ранней истории Приморья, как древнее поселение на полуострове Песчаном вблизи Владивостока, поселения в падях Семипятной и Харинской, у озера Ханка, на реке Кроуновке, в бухте Рудная Пристань, у деревни Осиновки, в устье реки Гладкой, поселения раннего железного века на Синих скалах в Ольгинском районе. Новые данные были получены и об археологических памятниках в таких отдаленных районах, как остров Сахалин, Магаданская область, Чукотское побережье, Камчатка.

Накопленный советскими исследователями огромный материал потребовал обобщения фактических данных, разработки важнейших исторических проблем прошлого народов Дальнего Востока в свете марксистско-ленинской теории развития общества. Первая такая проблема — периодизация археологических культур и выяснение последовательности культурно-этнических этапов на Дальнем Востоке.

Значение этой работы определяется тем, что старые взгляды на последовательность культурных этапов уже не соответствуют вновь накопленным фактам: история народов Дальнего Востока оказалась несравненно длительнее и сложнее, чем представлялось раньше. В разных районах (озеро Ханка, окрестности города Уссурийска — бассейна Раздольной, Средний Амур, район Хабаровска, Нижний Амур, Лазовский район, район озера Хасан — село Краскино) выявлены серии разновременных археологических памятников и локальных культур, сменявших друг друга. Одновременно стало возможным проследить и последовательную смену больших исторических этапов, в той или иной степени общих для всего Дальнего Востока.

Исключительно важно, что для определения возраста археологических памятников и древних культур, помимо обычных типологических сравнений, использовались современные физические методы радиоуглеродной датировки. Это позволяет уверенно строить общую хронологическую шкалу исторического процесса. За последние десять лет впервые получена серия абсолютных дат для ряда археологических памятников ключевого значения. В нашем распоряжении сейчас есть около десяти датированных радиоуглеродным методом памятников.

Одним из крупнейших достижений дальневосточной археологии стало открытие в районе города Уссурийска, в долине реки Осиновки, у села того же названия, и в некоторых других местах Приморья древнейшей пока для Дальнего Востока осиновской культуры. Она харастеризуется орудиями из оббитых галек, напоминающих ручные рубила Европы, а также нуклеусы-ядрища. Поселения этой группы концентрируются главным образом собственно в Приморье, в Славянском и Михайловском районах, а также у озера Ханка. Молодой тогда археолог Э. Шавкунов нашел изделия, похожие на осиновские, и на Верхнем Амуре, в селе Кумарском. Стоит сказать несколько слов о том, как была открыта знаменитая ныне осиновская культура.

На дороге лежал маленький обломок камня с характерным раковистым изломом. Так расколоть камень могла только рука человека, и при этом мастера, в совершенстве владевшего своим ремеслом (или скорее искусством). Неподалеку оказались еще три таких же отщепа, очевидно, доставленных вместе с породой из какого-то карьера для добычи щебня. Оставалось найти сам карьер, что, вообще говоря, было уже делом нетрудным. Он отыскался у деревни Осиновки, которая стала благодаря этому известной на весь мир.

Первое, что обнаружили в отвесной стенке карьера, был предмет, который так упорно и настойчиво и вместе с тем, казалось, безнадежно искали: крупное орудие из зеленого яшмовидного сланца, вытесанное из целого булыжника. Поблизости оказались и другие, совершенно такие же орудия. На одном конце все они имели массивное и широкое выпуклое лезвие, которым можно было наносить удары большой силы, подобно лезвию топора или секиры. Противоположный конец этих орудий оставался нетронутым и мог служить удобной рукоятью.

Следующий культурно-исторический этап — мезолит представлен прежде всего огромной стоянкой-мастерской у выходов вулканических туфов на реке Зеркальной вблизи села Устиновки. Этот уникальный памятник был открыт и впервые описан геологом Г. Петрунем. Об этом стоит сказать подробнее, потому что там работали первые «рудокопы» горняцкого края, искатели подземных сокровищ в горах Сихотэ-Алиня…

Вова-Политэн (так ласково зовут в нашей экспедиции студента Хабаровского политехнического института В. Чайко) вздрогнул и замер от волнения. У самых его ног в облаке пыли шло настоящее сражение, битва не на жизнь, а на смерть! Маленькая храбрая ласка сражалась с родичем гремучей змеи, щитомордником. Отвратительное пресмыкающееся, свернувшись кольцом, то втягивало голову, то стремительно выбрасывало ее вперед, стараясь укусить противника смертоносными ядовитыми зубами. Ласка так же стремительно отскакивала назад, а затем снова бросалась в атаку, в свою очередь, пытаясь схватить змею за шею, чтобы перегрызть ее.

Студенту повезло. За всю свою долгую походную жизнь я не видел такой битвы ни разу. К его радости, ласка одолела щитомордника: она изловчилась, схватила яростно извивающегося врага за шею у самой головы и утащила в густую траву, чтобы там с ней окончательно разделаться. Вскоре произошла и вторая встреча с рептилиями Уссурийского края, с третичным реликтом, огромным амурским удавом — полозом Шренка, как его называют зоологи в специальной литературе. Красавец полоз длиной более полутора метров и толщиной в руку полз около палаток, как бы нарочито играя на солнце блестящим ковровым узором. Змея эта безвредна, у нее нет яда. Но зато сколько шума поднялось!

Но не только этими таежными происшествиями встретил экспедицию давно знакомый ручей за деревней Устиновкой на горной реке Зеркальной. Жизнь тайги шла своими привычными путями. На хребте у высоковольтной линии кабаны нахально на глазах у пасечника изрыли весь склон сопки. В кустарнике трава была истоптана и измята, а на кустах висела прядь шерсти, не кабаньей — густой и жесткой, и не оленьей, а мягкой и даже шелковистой, как у кошки. Здесь, видимо, шел и прилег отдохнуть владыка тайги «амба» — тигр. Недаром, как рассказывали местные жители, старая тигрица незадолго до нашего приезда будто бы задавила стельную корову у самого села, что, впрочем, скорее всего было лишь фольклорным сюжетом.

Не только животный мир, но и лес, густой, широколиственный, шумел листвой не такой, как в Сибири. Все здесь было ново для северян: высились дубы и бархатное дерево с пробковой корой. Гибкие лианы вились по деревьям. На них уже созрели в багряной листве ягоды лимонника и дикий виноград. Береза и та была не белой, а с темной шершавой корой — камчатская береза Эрмана.

Одним словом, с первых же шагов лагерь охватила атмосфера тысячелетий. Как и во времена В. Арсеньева и М. Венюкова — пионеров исследования горной страны Сихотэ-Алиня. В их честь на перевале у села Кавалерова воздвигнут высокий обелиск. Обелиск известен каждому, кто проезжает теперь по отличному шоссе этот перевал на автобусе.

Это теперь, а когда-то, лет 100 назад, по непролазной тайге, облепленные гнусом, искусанные слепнями и оводами разных калибров, здесь вели своих измученных лошадей прославленные путешественники. Однако в Устиновку нас привело вовсе не стремление повторить легендарные маршруты наших предшественников, не жажда новых приключений и даже не тоска по голубым далям, по аромату тайги, так хорошо знакомая всем, кто хотя бы раз побывал в этом удивительном крае и дышал летом его пряным, пьянящим воздухом.

Еще в 1963 году наша экспедиция по следам Петруня пришла на высокий, круто обрывающийся берег реки Зеркальной, и прямо на полотне недавно проложенной широкой автомобильной трассы мы увидели множество острых осколков белой или зеленоватой и желтой плотной породы. Это были осколки вулканического туфа, прочного и твердого камня, который служил первобытным обитателям Приморья и Приамурья превосходным заменителем кремня, того универсального в каменном веке природного сырья, из которого наши далекие предки повсюду, от Гренландии до Танганьики и Нила, выделывали свое оружие и орудия труда.

Вулканический туф, а вместе с ним и вулканическое стекло, смоляно-черный и голубоватый обсидиан издревле, были излюбленными материалами людей каменного века на Дальнем Востоке. Но, как правило, вулканический туф встречался лишь в виде готовых, вполне законченных изделий или единичных осколков, отбросов производства. Здесь же рядом с отщепами лежали большие куски вулканического туфа, можно сказать, глыбы, в том числе со следами искусственной обработки руками человека. Человека той далекой поры, когда наши предки еще не имели понятия о металлах, не знали ни меди, ни тем более железа.

Рядом с крупными кусками поделочного камня лежали сколотые с них отщепы, и на каждом таком отщепе заметны были хорошо известные нашим студентам по учебникам следы искусственной обработки. Выпуклые ударные бугорки, величина и крутизна которых варьировала в зависимости от силы удара. Характерные метки от удара — маленькие фасетки на месте приложения силы каменного отбойника или костяной палочки-отжимника. Наконец, не менее выразительные свидетели целенаправленной творческой силы человека-мастера ударные волны расходились по плоскости откола плавными параллельными дугами, пока, наконец, сила удара не затихала окончательно.

Количество обработанного камня на полотне дороги и в кювете не оставляло никакого сомнения в том, что здесь находилась не обычная стоянка каменного века, не стойбище бродячих охотников на месте случайного пиршества по поводу удачной охоты, а нечто совершенно необычное и редкое в практике археологов.

Это явно была мастерская, где шла массовая обработка ценного по тем временам сырья. И даже не просто мастерская, а место, где находились залежи такого сырья и где его добывали из земли в большом количестве, чтобы затем унести заготовки-полуфабрикаты или вполне законченные изделия на сотни или даже тысячи километров. Одним словом, уже после первых ударов лопаты можно было убедиться, что мы наткнулись на следы деятельности первых горняков Приморья, с которых, по справедливости, и следует начинать историю освоения горных богатств Дальнего Востока…

Но кто конкретно были эти первые испытатели недр природы нашего чудесного края, его пионеры? Ведь каменный век, а эти находки бесспорно принадлежали ему и никакой другой эпохе в истории Азиатского материка, длился сотни тысячелетий!

Вопрос о возрасте устиновских обработанных камней приобрел особую остроту, когда в местных газетах появилось сообщение о том, что их следует отнести… если не за 300, то, во всяком случае, за 100 тысяч лет назад, то есть ко времени, когда существовала ашельская культура и выделывались ручные рубила.

Это было тем более неожиданным, что над витриной в музее во Владивостоке, где были выставлены сборы с этого места, раньше висела надпись: «неолит», иначе говоря, 5 или 6 тысяч лет назад.

Конечно, открытие на Дальнем Востоке культуры такого возраста означало бы настоящую сенсацию. Еще более сенсационным было бы появление здесь культуры, которая известна в Европе как ашельская.

Ведь до сих пор на всем огромном пространстве Северной и отчасти Восточной Азии не было найдено ни одного ашельского рубила. И большинство серьезных исследователей, начиная с крупнейшего знатока палеолита Юго-Восточной Азии, члена Национальной Академии наук США профессора X. Мовиуса, считают, что эти области Азиатского материка уже с нижнего палеолита развивали культуру по иному пути, отличному от европейско-африканского. Здесь, как полагают, существовала техника рубящих орудий с поперечным лезвием — «чопперов», буквально «сечек».

И вдруг ашельские рубила в Приморье на реке Зеркальной!

Итак, встал вопрос: 5–6 тысяч лет или 300 тысяч? А может быть, ни то и ни другое! Ведь при первых наших находках, при раскопках не обнаружили ничего такого, что можно было бы назвать ашельским рубилом, а в специальной статье, посвященной находкам на реке Зеркальной, опубликованной в 1963 году, этот памятник датирован переходным временем от палеолита к неолиту.

И вот мы снова на этом месте, уже вошедшем в историю дальневосточной археологии и одновременно в историю древнейших культур Азиатского материка. О чем расскажут теперь эти оббитые камни, немые свидетели былого?

Первый и самый главный вывод был таким же, как и после первых наших раскопок шесть лет назад. На устиновской террасе поколениями трудились мастера обработки камня.

Мы с волнением как бы следили теперь за каждым движением древнего нашего предка. Вот он извлек из жирной вязкой глины большой кусок породы, сплошь покрытый тем, что археологи называют коркой. От долгого лежания в земле в результате воздействия влаги и почвенных кислот камень с поверхности глубоко выветрился и преобразовался. Он и на самом деле как бы покрылся рыхлой желтой корочкой, под которой скрыт первоначальный цвет камня, чаще всего приятный темно-зеленый, и сейчас ласкающий глаз. Должно быть, и нашим далеким предшественникам этот темный зеленый цвет, напоминающий яшму или даже нефрит, доставлял такое же эстетическое удовольствие, как и нам самим.

Однако прежде всего нужно удалить неприятную и совсем ненужную корку. И вот ее сбивают рядом мелких, хорошо нацеленных ударов, бережно зачищая таким образом натуральную сердцевину исходной глыбы.

В результате обнаруживается истинное качество камня, его ценность для дальнейшей творческой работы мастера. Если в нем есть трещины, если минерал слишком мягок и хрупок, его безжалостно выбрасывают, благо рядом можно найти не один десяток других таких же Камней. Не случайно же почти на каждом квадрате раскопа встречаются выброшенные за непригодностью, лишь слегка опробованные камни.

Настоящая работа мастера начинается, однако, на следующем этапе. Документами этого этапа служат нуклеусы-ядрища, то есть специально подготовленные заготовки-полуфабрикаты. От них скалывались или, точнее, отжимались уже не камнем-отбойником, а специальным отжимником из кости или рога те многочисленные отщепы и пластины, которые впервые нашел в таком большом количестве на полотне дороги Петрунь, а вслед за ним и мы сами в нашем раскопе.

Каждый такой нуклеус, каждая такая пластина или отщеп не простой отброс производства каменных изделий, а своего рода концентрированное выражение огромных усилий, производственного опыта и традиций, накоплявшихся тысячелетиями. На протяжении веков одни приемы расщепления камня, одни производственные навыки сменялись другими, более совершенными, а соответственно менялись формы нуклеусов, развивалась техника их оформления.

Иными словами, для археологов такой кусок обработанного камня, нуклеус, означает то же, что для палеонтолога раковины ископаемых моллюсков. Это «руководящее ископаемое». Точный индикатор уровня развития культуры. И в то же время хронологический показатель, молчаливый, но выразительный и достоверный свидетель древности наших находок.

Тем интереснее, что среди нуклеусов из Устиновки самыми характерными оказались такие, для которых мы уже давно употребляли звучное и не всем понятное слово «леваллуа». Леваллуа — небольшое местечко во Франции вблизи Парижа. По имени этого местечка, где такие нуклеусы были впервые описаны, они и названы, хотя затем были найдены и далеко за пределами Франции: в Африке, Передней азии, Европе, наконец, в Средней Азии. Как правило, такие нуклеусы появляются еще в очень раннее время, в конце ашеля — около 150–100 тысяч лет назад. Но они встречаются в Азии и много позже, до конца палеолита.

Вместе с нуклеусами найдены и характерные пластины: широкие, правильной огранки и с такими прочными острыми лезвиями, что их можно было использовать в дело без всякой дополнительной подправки в качестве ножей, а если понадобится, и наконечников копий или кинжалов. Такие пластины тоже получили на Западе наименование леваллуазских. Однако устиновские нуклеусы особого рода. Их можно называть «эпилеваллуазскими», потому что в них видна лишь какая-то поздняя передача более древней технической традиции.

Еще интереснее, что среди множества устиновских нуклеусов такого рода встречены образцы, поразительно похожие по технике на загадочные каменные изделия из знаменитого местонахождения каменных изделий у деревни Осиновки вблизи Уссурийска.

Значит, человек поселился в Приморье несравненно раньше, чем этого можно было ожидать, еще в ледниковое или даже межледниковое время: к такому мнению пришли и авторитетные геологи-консультанты, посетившие раскопки в Осиновке.

Находки в Осиновке показали также, что в Приморье с самого начала развитие культуры шло особыми путями, каких не было в Европе. Бережно расчищая слой с каменными изделиями в устиновском поселении-мастерской, мы увидели, что своеобразные черты древней культуры Приморья не исчезли, а продолжались здесь, хотя и видоизменились. Здесь уже не было оббитых галек-рубил. Но многие нуклеусы древней мастерской обнаруживали отчетливое сходство с этими гальками. Повторяли технику скалывания пластин, свойственную осиновским нуклеусам-рубилам. Такие нуклеусы из Усти-новки казались явно измельчавшими и преобразованными, потомками осиновских орудий, сделанных из целых галек.

Мастера каменных орудий, жившие около Устиновки, следовательно, были потомками древних обитателей оселения на холме у нынешней деревни Осиновки!

Кто же был современником наших устиновцев? Здесь перед нами встали новые, поистине увлекательные возможности проникнуть в жизнь людей далекого прошлого не только нашего Приморья, но и других стран Азии. Ведь уже в каменном веке племена, отделенные руг от друга тысячами километров, не были наглухо и навсегда изолированы друг от друга. Иначе человек не заселил бы Американский континент, иначе не были бы освоены нашими предками еще в каменном веке Японские острова, Полинезия, остров Пасхи, а также Австралия.

Конкретно наши находки в Устиновке имеют самое прямое отношение к большой и сложной проблеме заселения человеком Японского архипелага.

За последние десятилетия благодаря упорной работе японских археологов, кстати сказать, стоящих по качеству их работы и достижениям на одном из первых мест в мире, показано, что эти острова пережили в каменном веке столь же длительную, как и сложную, интереснейшую историю. Пожалуй, важнейшим достижением японских археологов в последние годы было открытие целой серии так называемых «докерамических культур». Они соответствуют палеолиту и мезолиту Запада и Сибири. Среди этих культур отчетливо выделяются такие, которые непосредственно предшествуют неолиту, когда впервые появляются глиняные сосуды. Поэтому их и называют докерамическими. Возраст древнейшей керамики в Японии, как полагают многие японские и американские ученые, достигает по крайней мере 7, даже 12 тысяч лет. Докерамические культуры Японии еще старше — им 14–15 тысяч лет.

Однако в то время, как японские археологи находили все новые и новые поселения докерамических культур, в хронологии древних культур нашего Дальнего Востока оставался зияющий пробел. Казалось, что эта территория была тогда пустой. Понятно поэтому наше волнение, когда на осиновском холме было открыто поселение каменного века, намного превосходившее по своему возрасту все известные к тому времени.

Еще большее волнение охватило нас, когда мы увидели собственными глазами докерамические находки японских коллег в Токио. Старейший археолог Японии почтенный Сугихара-сан открыл зеркальные стекла витрин своего удивительного музея в университете Мэйдзи, и можно было ощупать пальцами фасетки сколов на странных нуклеусах из его коллекции. Это были точь-в-точь те нуклеусы, которые характерны для нашего Дальнего Востока и Монголии.

В древней мастерской на реке Зеркальной рядом с нуклеусами леваллуазского облика лежали многочисленные заготовки этих гобийских нуклеусов! Но удивительные гобийские нуклеусы связывают, как сказано выше, не только отдаленные друг от друга страны Азии. Они соединяют также и два соседних материка — Азию и Америку.

Одним словом, это памятники переходной поры от палеолита к неолиту или, в крайнем случае, поздней поры палеолита, которая хронологически соответствует концу верхнего палеолита Европы, закончившегося около 15–20 тысяч лет назад.

Эти аналогии могут разочаровать тех, кто по своей простоте хотел видеть в нуклеусах леваллуа ашельские рубила. Поэтому следует сказать, что вопреки традиционно сложившимся взглядам на Дальнем Востоке, в низовьях Амура, в окрестностях центрального поселка Ульчского района в 1977 году все же поднято было и настоящее ашельское рубило небольшого размера. Сердцевидное по форме, точь-в-точь такое же по очертаниям и технике изготовления, как истинные позднеашельские рубила Франции.

Но хотя устиновским находкам не 300 и даже не 100 тысяч лет, а скорее в 10 раз меньше, они поистине замечательны еще и потому, что являются ценнейшим вкладом в раннюю историю Дальнего Востока, в историю таких отношений между древними племенами, которые можно назвать международными связями каменного века.

Так по-новому в неожиданно сложных формах раскрывается история каменного века Дальнего Востока. Уже не как простая смена стандартных этапов культуры, не как случайный рассказ об обломках камней или черепках глиняной посуды, уныло сложенных в пыльные витрины музеев, а как история неведомых по имени, но вполне конкретных обществ и племен, оставивших после себя оригинальные следы самобытной исторической жизни.

Древняя же история Приморья в целом имеет вовсе не узкий, не локальный, чисто краеведческий интерес, в ней скрыто множество важных с всемирно-исторической точки зрения событий и проблем. Недаром же этот богатый и щедрый край нашей Родины лежит у одного из двух величайших океанов, где сходятся пути из далекой Юго-Восточной Азии и островного мира Тихого океана с путями, ведущими в глубь Азиатского материка, в степи Монголии и в сибирскую тайгу.

И кто знает, может быть, устиновцы, потомки людей древнейшей пока известной нам на территории Приморья осиновской палеолитической культуры, мастера ле-валлуазской техники обработки камня, положили начало своеобразной докерамической культуре Японии, которая так поразила японских исследователей, когда в красной глине равнины Канто у Токио они впервые обнаружили изделия из вулканического стекла и сланца.

Во всяком случае, как учит история, чаще всего островные цивилизации зарождались на материке, а не наоборот. И лишь с течением времени достигали при благоприятных условиях высокого расцвета, даже опережали материк.

Тем более вероятно, что именно отсюда, с материнской земли Дальнего Востока, пролегали пути тех, кто восемь тысяч лет назад или даже ранее первым достиг Алеутских островов и Аляски.

В стране трех солнц

Чем ближе к современности, тем сильнее проявлялось своеобразие древних культур нашего Дальнего Востока, яснее сказывался особый дух, оживлявший все, что создавали его обитатели. И при этом повсюду на общей исходной основе складывались местные культуры со свойственными каждой характерными чертами.

По-своему жили люди на Верхнем Амуре, рядом с обитателями Забайкалья и Монголии. Основой их хозяйства были охота и отчасти рыбная ловля. Со временем они рано и, видимо, не без влияния соседей перешли к разведению домашних животных.

Иначе складывалась культура населения Приморья и Среднего Амура. Древние жители этих мест занимались не только рыболовством и охотой, но и земледелием. Выше Хабаровска и в Приморье на неолитических поселениях обычны своеобразные каменные изделия в виде сегментов из песчаника. Это куранты-терочники, которыми на каменных плитах растирали зерно. Вместе с ними встречаются и характерные мотыжки с плечиками-уступами у рукояти — ими обрабатывали землю.

Тяжелый труд земледельца каменного века щедро вознаграждался плодородием почв и теплым влажным климатом этих мест. Не менее благоприятные условия для возникновения земледельческой культуры еще в каменном веке существовали на Среднем Амуре и в бассейне реки Зеи, где позднее наблюдалось собственное земледелие дауров и дучеров.

Плодородная низменность, раскинувшаяся вдоль мощных водных артерий, богатая природа, щедро оделяющая земледельца, скотовода, охотника и рыболова своими дарами, — все это издавна способствовало здесь раннему подъему хозяйства и культуры. Археология Среднего Амура подтверждает, что так оно и было в действительности. Попытки отрицать возможность столь раннего развития земледельческой культуры на Дальнем Востоке оказались несостоятельными. Особенно после того, как в культурных слоях двух поселений — у поселка Кировского возле нынешнего города Артема и у села Екатерининского на реке Партизанской — были обнаружены не только терочники-куранты, но и обугленные зерна проса.

Другой особенностью экономики дальневосточных племен на юге издавна было разведение домашних свиней. Свиноводство — и это подтвердили раскопки «культуры раковинных куч» — характерная черта экономики прибрежных племен Приморья. Лишь со временем, вероятно, под влиянием связей со степными народами Центральной Азии здесь начинают разводить лошадей. Иначе жили племена Нижнего Амура, о которых нужно сказать подробнее. У них была своя, особенная экономика, обусловленная природой этих мест.

В определенное время года реки Дальнего Востока переполняются косяками кеты и горбуши. Достаточно интенсивно поработать во время рыбачьей страды, чтобы обеспечить весь род или племя пищей на всю зиму. Так возникли на берегах Амура оседлые поселения. Целые деревни каменного века, состоявшие из больших — по сто и более квадратных метров площадью полуподземных жилищ с углубленным в землю основанием. В заполнении котлована и особенно на полу жилищ лежали многочисленные каменные изделия. Часты шлифованные тесла для обработки дерева, ножи для разделывания рыбы, скребки, вкладные лезвия для составных кинжалов, наконечники копий, а также сверленые палицы, которыми, видимо, глушили крупную рыбу. Вдоль стен нередко располагались глиняные сосуды, часто снабженные отверстиями, которые нужны для скрепления треснувших сосудов.

В закономерной связи с развитием рыболовства и оседлостью у амурских племен находилось разведение собак. Собака была у речных рыболовов единственным домашним животным. Ее использовали, по-видимому, и как тягловую силу, и как источник пищи: собачье мясо на Амуре даже в XIX веке было любимой пищей. Собаку приносили в жертву во время самых различных обрядов, так же как оленя у оленеводов, лошадь и овцу у степняков.

Самое замечательное в культуре неолита Нижнего Амура даже не мастерски выполненные из кремня наконечники стрел, нож и вкладыши или до зеркального блеска отшлифованные тесла и топоры, а образцы искусства в полном и настоящем смысле этого слова.

Еще сто лет назад на берегу Амура около старинного нанайского селения Сакачи-Алян были обнаружены и частично описаны удивительные валуны с древними рисунками. На валунах выгравированы загадочные антропоморфные изображения, в подавляющем большинстве не целые фигуры, таких вообще здесь нет, а маски-личины.

В далеком уже 1935 году наша маленькая экспедиция из четырех молодых людей причалила к берегу немного выше домов Сакачи-Аляна, где тогда еще стояла древняя многосемейная постройка нанайского типа.

Так же как и наших предшественников, в том числе Л. Штернберга, В. Арсеньева, американского востоковеда Б. Лауфера и японского этнолога и археолога Р. Тории, нас влекли сюда огромные глыбы базальта, которые длинными валами громоздятся вдоль скалистого берега Амура. Несколько миллионов лет назад из недр земли, из жерла давно исчезнувшего вулкана, вылился поток раскаленной магмы. Затем он застыл, потрескался и наконец, подточенный рекой, рассыпался на множество глыб.

И сейчас весь в брызгах и пене из волн выступает огромный, многотонный отторженец скалы, черный, изъеденный временем, почти такой же старый, как и сам Амур и голубое небо над ним. Этот одинокий кусок базальта, как сотни других таких же, был когда-то, в незапамятные времена, оторван от соседних скал и принесен сюда ледоходом. На первый взгляд здесь нет ничего примечательного, ничего особенного. Но подойдите поближе и увидите, что на отлогом песчаном берегу Амура в Сакачи-Аляне лежит не простая глыба дикого камня.

Грубая первозданная глыба, свидетель детства нашей планеты, несет на себе печать творческого замысла. Она открывает странный и вместе с тем увлекательный, фантастический мир древнего искусства. Века, а скорее всего тысячелетия сгладили острые грани этой базальтовой глыбы, как и сотен других, отшлифовали ее поверхность, но не смогли стереть глубокие полосы, выбитые рукой неведомого художника древних времен.

С илистого дна реки, из мутной воды как будто всплывает само подводное страшилище, властитель Амура, «Черный Дракон». Его узкие, по-монгольски раскосые глаза смотрят на пришельцев с немой угрозой. Голова этого странного и загадочного существа, явившегося перед нами из тьмы времен, увенчана пышной короной торчащих кверху густых волос; внизу видна такая же пышная борода и, что всего удивительнее, густые усы.

Нижняя часть рисунка утрачена еще в древности, должно быть, в то время, когда глыба с изображением передвигалась вместе с другими камнями и сталкивалась с ними в потоке ледохода. Но и то, что уцелело, производит неизгладимо сильное, необычное впечатление. Взглянув на это удивительное, непохожее ни на что другое произведение древнего искусства, его уже нельзя забыть. Сколько потребовалось труда и усилий, чтобы выбить в неподатливом диком камне эти желобки! Может быть, даже с помощью простой гальки, которая валяется на влажном речном песке?!

Но еще удивительнее мудрая лаконичность и простота, а вместе с тем фантастическая изощренность рисунка и, наконец, то острое композиционное чувство, с которым древний мастер, а лучше сказать, художник, разместил его на боковой плоскости камня. Он, этот рисунок, органично слит с шершавой глыбой. И не только глыбой, но и со всем окружающим ландшафтом уссурийской тайги, с ее опьяняющими запахами, с необъятными просторами великой азиатской реки.

Когда уровень Амура повышается, волны лижут бороду чудовища и его косые глаза. Волны поднимаются все выше и выше, пока, наконец, весь камень не скрывается под водой. Затем через месяц, два или три погруженный в воду камень снова поднимается над зеркалом вод. И так из года в год, из века в век…

Образ чудовища, выбитый на сакачи-алянском камне, рожден как будто самой матерью-землей, создан ее стихийной творческой силой, той, что гонит из своих глубин весенние бурные соки и дает начало всему живому на свете.

Не случайно, должно быть, в первый раз, когда мы увидели и обводили пальцем полустертые линии рисунка, он вызвал в памяти что-то очень старое и очень близкое. Вспомнился древний греческий миф о детстве вселенной и богов, о порожденных богиней земли Геей чудовищных исполинах, многоруких и змееногих титанах. Вспомнилась битва олимпийцев с сынами земли, высеченная на мраморе Пергамского алтаря! Не таким ли древнейшим мифом о детстве земли рожден и этот загадочный образ древнего чудовища на Амуре?

В самом деле, как ни далек древний Пергам от Сакачи-Аляна, мы еще увидим, что у жителей Сакачи-Аляна до сих пор живет такой же миф о первых днях вселенной, о мифических героях-полубогах. Миф, который служит ответом на вопрос, как появились рисунки на камнях Сакачи-Аляна.

Неподалеку и тоже наполовину в воде лежал второй камень с выбитым на нем изображением еще одной маски или личины, но без такого пышного обрамления, как в первой фигуре. Лицо это имело яйцевидную правильную форму. На нем резко выступали раскосые глаза с отчетливо выбитыми в камне круглыми зрачками, широкий расплывчатый нос. На щеках и подбородке виднелись параллельные дуги — возможно, татуировка.

Всюду в этом районе, начиная с села Малышева и кончая последними вниз по Амуру домами нынешнего Сакачи-Аляна, встречаются древние изображения — настоящий музей первобытного искусства амурских племен далекого прошлого. Общее количество древних изображений в Сакачи-Аляне можно установить лишь приблизительно: часть года Амур перекрывает свои песчаные берега, а вместе с ними и валунные россыпи, среди которых находятся камни с личинами. Многие из них, вероятно, погребены в песке. По крайней мере в процессе изучения сакачи-алянских рисунков, нам не раз приходилось производить небольшие раскопки, чтобы освободить от песка ту или иную часть расписанной глыбы.

Рисунки на валунах Сакачи-Аляна несут в себе признаки глубокой древности. Они нередко сглажены и стерты до такой степени, что на глаз трудно определить контуры отдельных фигур и их детали. В ряде случаев желобки рисунков удается проследить сначала только пальцами, осязанием, на ощупь. Выбитая в древности поверхность камня ровнее и глаже, чем первоначальный фон на валуне, не тронутый рукой человека, неровный и шероховатый.

Всего в Сакачи-Аляне около ста пятидесяти рисунков.

Второй крупный центр наскального рисунка Дальнего Востока находится на скалистом правом берегу реки Уссури выше села Шереметьева.

Третий на скалах в долине реки Кия по дороге из Хабаровска во Владивосток.

Во всех трех местонахождениях петроглифов абсолютно преобладают антропоморфные изображения-личины. Но вместе с ними на тех же скалах и валунах видны фигуры животных, похожих на лосей или лошадей, несомненно диких, водоплавающих птиц, лебедей или уток, змей.

С первой встречи с сакачи-алянскими личинами исследователей занимал один и тот же вопрос: когда и кем они были созданы, кто выбивал на базальтовых глыбах эти странные лики?

Ответ получен был, когда начались широкие систематические раскопки древних поселений на берегах Амура, в том числе в непосредственной близости к петроглифам у тех же базальтовых глыб с изображениями.

Проходя по высокому правому берегу Амура в 2,5 километра выше села Вознесеновки, в местности, которая прежде называлась «Старый станок», мы увидели в обрыве что-то необычное. Это был обломок глиняного сосуда, ярко лощенного, красного, который силой окраски и своим блеском вызвал в памяти такие же лощеные краснолаковые вазы древнегреческих мастеров.

Конечно, это был не лак, а своего рода ангоб, то есть тонкий слой специально отмученной красной охры, по которому затем прошелся шлифовальный камень. Сосуды с такой обработкой, краснолощеные, не раз уже встречались на Амуре. Они были найдены впервые еще в 1935 году на острове Сучу у Мариинска. Но на этот раз обнаружилось нечто в полной мере потрясающее: из обломков неолитического сосуда на нас смотрели круглые большие глаза, совсем человеческие… Рядом с глазами виден был скульптурно вылепленный и еще более человеческий нос с ясно выраженными ноздрями, а под ним рот, четко оформленный глубоким надрезом в мягкой глине. Одним словом, эта была личина, такая же, как личины Сакачи-Аляна и Шереметьевских скал на реке Уссури!

На замечательном сосуде из Вознесеновки была не одна только личина. На нем уцелели остатки целой серии таких личин, которые, должно быть, сплошным поясом, своего рода хороводом, охватывали всю верхнюю половину сосуда. Художнику, который создал это удивительное произведение неолитического гончарного искусства, а вместе с тем и образец своего творчества, мало было одних личин: он посадил их на туловища. Для полноты картины дал им руки, воздетые кверху в молитвенном жесте, как у киевской богоматери — «Нерушимой Стены», Оранты. Правда, руки эти, а заодно и ноги заканчивались не пальцами, а скорее острыми когтями, как на звериных, скорее всего медвежьих, лапах. Необычна и поза этих странных антропоморфных фигур. Насколько можно судить по уцелевшим обломкам сосуда, фигуры эти сидят на корточках. Чтобы усилить декоративный эффект, древний мастер противопоставил малиново-красный блестящий фон, на котором выполнены антропоморфные изображения, их собственной фактуре. Они контрастно выделяются на светло-желтом фоне обожженной глины, еще не покрытой слоем красной краски.

Одним словом, древний обитатель берегов Амура использовал максимум возможностей, имевшихся в его распоряжении: роспись и резьбу, а заодно и скульптурную технику, чтобы создать эту свою оригинальную работу, в которую вложена фантастика неизвестной, чуждой нам первобытной мифологии, а вместе с ней сила творческого воображения художника.

Сравнивая друг с другом личины, выбитые в базальте у Сакачи-Аляна и выполненные в мягкой глине вознесеновского сосуда, можно видеть, как отчетливо перекликаются эти произведения древнейшего искусства аборигенов Амура.

Сходство между личинами на сосуде и на петроглифах обнаруживается уже в общей форме в контурах личин. В Вознесеновке есть не только овальные личины, обобщенно передающие очертания обыкновенного человеческого лица, но также и сердцевидные, специфические по своей форме, независимой от человеческого лица.

И принципиально важно, что совпадение между личинами на сосуде, с одной стороны, и личинами, выбитыми на петроглифах, — с другой, продолжается дальше в столь же конкретных и специфических проявлениях на этот раз в области внутреннего оформления личин.

Это относится к такой важной детали, как глаза. Они показаны здесь в одних случаях правильными кружками, как на многих личинах из Сакачи-Аляна. В других — фигурами в виде запятых или рыбок. Рыбки эти на одной личине неолитического сосуда из Вознесеновки отличаются от рыбок, представленных на личинах наших петроглифов, только тем, что перевернуты хвостиками вниз.

На той же вознесеновской личине, где глаза имеют вид рыбок, над ними возвышается двойная скульптурная дуга в виде распростертых крыльев птицы. Дуга точно такая же, как и на наиболее распространенных личинах петроглифов. Она вместе с тем служит завершением сердцевидного овала керамической личины.

Для работы неолитического художника из Вознесеновки характерно стремление придать личинам на сосуде объемную скульптурную форму: у них выпуклые, мягко очерченные носы и такой же выпуклый рот. Эту тенденцию к скульптурной трактовке формы личин мы можем наблюдать и на петроглифах. Может быть, даже не случайно и то, что вознесеновские неолитические личины изготовлены на выпуклой поверхности сосуда: точно так же мастера петроглифов Сакачи-Аляна намеренно искали для своих личин выпуклые поверхности и ребра базальтовых глыб!

Столь же любопытна еще одна характерная особенность керамических личин из Вознесеновки. Каждая из них подобно сакачи-алянским антропоморфным изображениям при общем сходстве в деталях не повторяет другую, соседнюю, а имеет собственную индивидуальность, неповторимый в деталях облик. У одной глаза круглые, у другой в виде полуспиралей, запятых. У одной голова правильной яйцевидной формы, у другой Верхушка головы раздвоена, и вся личина подобно некоторым сакачи-алянским имеет сердцевидные контуры.

И все на одном и том же глиняном сосуде. Сосуд этот как будто нарочно вобрал в свое орнаментальное поле все богатства, все специфические особенности, все ва-|риации личин Сакачи-Аляна.

Как и следовало ожидать, бережная, «не дыша», расчистка обнажения и дальнейшие раскопки показали, что сосуд залегал в определенном культурном горизонте, в среднем неолите стратиграфического разреза вознесеновского поселения.

Поселение этого времени в Вознесеновке было двойником и современником знаменитого поселения в низовьях Амура, на острове Сучу. Одно и то же племя в одном и том же периоде строило и в Вознесеновке и на острове Сучу свои глубокие жилища-полуземлянки, лепило одинаковые горшки и с одинаковым усердием украшало их этими сложными, четко, вплоть до математической точности завернутыми завитками спиралей и скульптурными личинами.

Так вот, значит, каким был возраст вознесеновского уникального сосуда: тот отрезок неолитического времени, который прочно датируется современным радиоуглеродным методом IV и III тысячелетиями до нашей эры. Иначе говоря, он лежал в земле и дожидался нашего прихода по крайней мере 5 тысяч лет!

Еще большую радость открытия подарил небольшой фрагмент глиняной чаши, украшенной по внешней стороне тончайшим чеканным узором из вертикальных зигзагов, выполненных «гребенчатым пунктиром». Такой можно видеть на сотнях фрагментов сосудов каменного века, начиная с села Шереметьева на Уссури и вплоть до устья Амура, до древнего нивхского поселка Чныррах, а вместе с тем и одного из первых форпостов освоения русскими низовьев Амура.

Но полной неожиданностью стала скульптурная антропоморфная головка на внутреннем бортике сосудика, на венчике чаши. Это была выполненная рельефно точная копия сакачи-алянских личин: с огромными круглыми глазами, овальным ртом, оконтуренная по правилам сакачи-алянских мастеров четко врезанным желобком. Находку эту обнаружили в одном из разрушенных неолитических жилищ Кондона — большого поселения оседлых рыболовов этого времени на Нижнем Амуре, — второй после острова Сучу «неолитической Помпеи» Дальнего Востока. Теперь, после вознесеновского и кондонского сосудов, не могло быть сомнения в возрасте по крайней мере основной массы личин Сакачи-Аляна.

Одним словом, в неолите Амура у племен местной неолитической культуры существовали личины, составляющие основной элемент художественного творчества, главное содержание наскальных изображений древнего Приамурья. Так замкнулся круг поисков, и петроглифы Сакачи-Аляна нашли наконец свое настоящее место или, по крайней мере, обнаружились их истоки.

Раскрылся новый художественный мир, настолько своеобразный, полный такой могучей творческой силы, что отныне уже нельзя сомневаться в его самостоятельности, в его исторических корнях. А заодно в том, что около 5 тысяч лет назад он занимал в мировой истории искусства каменного века свое собственное место наряду со всеми другими наиболее сильными и крупными в то время культурно-историческими очагами.

Характеристика нижнеамурского неолитического искусства была бы неполной и неточной, если бы в стороне остались скульптуры и орнамент.

Продолжая раскопки в Кондоне, археологи обнаружили еще одно неолитическое жилище, а в нем почти десяток некогда целых, а затем разбитых и раздавленных под тяжестью земли глиняных сосудов с характерным великолепным узором. И вдруг в ходе расчистки всего этого богатства керамики нож одной из сотрудниц коснулся поверхности не черепка, а какого-то сравнительно небольшого изделия из глины. Еще несколько минут, и раздался крик: статуэтка! Первая в то время антропоморфная скульптура и единственная на весь неолитический Амур.

Вот она лежит на раскрытой ладони как пришелец из неведомого мира, в который мы так страстно и так упрямо стремимся проникнуть. Кто же ты, обитательница древнего Кондона?

Материалом для статуэтки послужила глина: законченная скульптура была тщательно залощена и затем обожжена. Она обнаруживает не только опытную руку и наблюдательный глаз настоящего мастера-скульптора, но и определенную творческую школу. В ней как бы аккумулирован опыт многих поколений ваятелей, устойчивые и своеобразные традиции, создававшиеся веками. Изображение это в полной мере реалистично. Из мглы веков встает не просто обобщенный этнический образ женщины древнего народа, но скорее портретное ее изображение.

Неолитический скульптор с удивительным чувством реальности и искренней теплотой передал в глине черты определенного человеческого лица.

Первое, что схватывает глаз зрителя, это, конечно, нежно очерченный широкий овал лица с обычными для монголоидов широкими и выпуклыми скулами. Затем миниатюрный подбородок и такие же миниатюрные, удивительно выпуклые, вытянутые вперед губы.

Столь же примечателен нос — узкий и длинный, как у североамериканских индейцев. Утрированно узкие и длинные глаза в виде дугообразных щелей, глубоко прорезанные в мягкой пластичной глине. Лоб небольшой и узкий. Он переходит в скошенную и вытянутую назад верхнюю часть головы.

В противолоположность детально моделированной голове бюст фигурки оформлен схематично, отсутствуют даже руки. Но от этого глубокое впечатление, которое производит удивительное лицо статуэтки, становится полнее и глубже, еще живее. Точно такие лица можно встретить в Кондоне сегодня у миловидных нанайских девушек, обладающих той же легкой, женственной грацией, которая струится от статуэтки, пролежавшей тысячи лет в заполнении жилища каменного века.

Может быть, самое неожиданное в кондонской статуэтке легкий наклон головы и тонкой хрупкой шеи вперед, к зрителю. Он сразу напомнил нам что-то столь же близкое, как и далекое. Уж не знаменитую ли египетскую царицу? В тот же час она получила от студентов-раскопщиков имя амурской Нефертити!

Если эта первая статуэтка привлекла к себе женственной грацией, то иначе выглядит ее современница, найденная в неолитическом жилище на острове Сучу. У нее такое же туловище без рук. Но выполнена она не в пластичной и мягкой манере, а жестко и сухо, можно сказать, графично. Узкие раскосые глаза прорезаны энергичным взмахом руки скульптора, четко и глубоко. Маленькие ноздри словно дышат угрозой и гневом. Вся она динамичная, даже властная.

Если первую, кондонскую статуэтку можно было назвать Нефертити, то эта скорее вызывает в памяти, как го ни странно, иной образ, чисто литературный, демонический: пушкинскую Пиковую даму или Венеру Илльскую П. Мериме.

Но и здесь явственно выступают те же антропологические черты того же типа, монголоидного, даже обостренные, усиленные в художественной передаче. Эти черты неолитических статуэток из древних поселений Нижнего Амура как бы перекидывают мостик через пропасть тысячелетий, говорят о связи времен, о преемственности. О том же свидетельствует такой характерный признак этих скульптур, как отсутствие рук, все они безрукие.

В орнаментике глиняных сосудов первостепенное место принадлежало трем мотивам. Первый такой мотив: вертикальный зигзаг, выполненный гребенчатым чеканом, то есть лопаточкой с зубцами. Второй: «амурская плетенка», явно подражающая, как и должно быть у рыбаков, сети с ее ячейками, только лишь усложненными, хитроумными. Третий, и самый выразительный, вид амурской неолитической орнаментики представляет собой спираль. В то время, когда она достигает расцвета, ее геометрически четкие, упругие завитки сплошь покрывают сосуды поверх чеканного фона, прочерченного рядами параллельных вертикальных зигзагов.

Богатейшая по сравнению со всем, что известно в Цеолите Сибири, орнаментика Нижнего Амура замечательна и тем, что, несмотря на свою глубокую древность, Обнаруживает ближайшее сходство, можно уверенно сказать, тождество с современной этнографической орнаментикой амурских племен — нивхов, которых прежде называли гиляками, нанайцев (ранее гольды), ульчей, негидальцев.

Внимательно вглядываясь в искусство амурского неолитического скульптора, даже в странные личины, можно заметить такую же связь с современным искусством и, следовательно, неожиданную по силе преемственность культурных традиций от неолита до наших дней, на протяжении пяти-шести тысячелетий!

Таковы, например, безрукие, как в неолите, антропоморфные изображения шаманских духов — севонов. Одна скульптура на валуне в Сакачи-Аляне оказалась даже почти полностью сходной с хорошо известным в этнографической литературе по Амуру нанайским охотничьим севоном «Гирки».

Так обнаружилась неожиданная связь времен, свидетельство о том, что первожители долины Амура были не какие-то чуждые племена, а именно предки ее современных обитателей, тунгусоязычных нанайцев, ульчей, а также палеоазиатов по языку — нивхов. Нивхи — наиболее вероятные прааборигены Дальнего Востока. Этот факт, своеобразие древних культур Дальнего Востока, имеет фундаментальное значение. Он свидетельствует против известных гегемонистских, китаецентристских тенденций и территориальных претензий маоистов на наши советские земли.