"Партизанская искра" - читать интересную книгу автора (Поляков Сергей Павлович)Глава 12 МЫ — КОМСОМОЛЬЦЫСегодня у Парфентия собираются близкие товарищи. Сгущаются сумерки. В сарае темнеет. В дальнем углу, невидимая, хрустит сеном корова. В ближнем от дверей углу белеют две жердочки — насест, память о курах, съеденных непрошенными гостями. Дверь сарая прикрыта неплотно, можно просунуть ладонь ребром. Парфентий внутри у двери. Он встречает приходящих. Из-за угла осторожно вышел Дмитрий Попик. Он зорко огляделся и тихо бросил в щелку: — Парфень! Дверь слегка приоткрылась. — Заходи. Большой, слегка сутуловатый Дмитрий шагнул в темноту хлева. — Привет. — Как вырвался? — спросил Гречаный. — Не спрашивай! — Митя глубоко и шумно вздохнул. — Со скандалом ушел. — Беда тебе с твоим батьком, — сочувственно сказал Парфентий. — А ну его! Видно, придется без отцовского благословения топтать партизанские тропки. — Митя взял друга за плечи и притянул к себе. — Ты понимаешь, Парфень, батько видит, что мы, хлопцы, хороводимся, и боится. Следит за мной, глаз не спускает. А последнее время он мне совсем запретил ходить по вечерам. — Но же не знает, куда ты уходишь? — Он видит, что мы неспроста собираемся, шушукаемся да таимся от них. Разве они не понимают? Все понимают, и мой, и твой. Я не раз видел, как твой батько подмигивал нам, когда мы от него хотели замять секретный разговор. Только твой отец по-другому смотрит на все это. Но, Парфень, могу ли я остаться в стороне? Это значит изменить нашему делу. Да и время сейчас такое, что в стороне оставаться нельзя: либо за, либо против. Так ведь? Парфентий признательно пожал руку товарища. Он понимал, что нелегко было Мите, вопреки желанию отца, продолжать опасное дело. — А не напортит нам твой батько? — Не думаю. А что дальше будет — неизвестно. Он как-то на днях пригрозил мне, что пожалуется начальнику жандармерии. — Неужели отец родной может… — Борьба, Парфень. Тут не считаются, сын ли, сват или брат. Как было в гражданскую войну? Отец у белых, сын у красных, родные, а враги. — Это верно, — подтвердил задумчиво Парфентий. Он любил умного, рассудительного Митю за его товарищескую честность, несколько дерзкую прямоту во всем. С детства Митя не терпел лжи и трусости Добрый и мягкий по характеру, он обладал большой силой воли и упорством. Эти качества Парфентий высоко ценил в товарище. Историю взаимоотношений Дмитрия с отцом Парфентий знал хорошо. Отец Мити, Никифор Попик, был когда-то богатеем на селе. В годы, когда по советской стране широко развернулась коллективизация, семью Никифора Попика, вместе с другими такими же семьями, раскулачили. Мите было тогда шесть лет. Он не понимал еще, почему у них забрали четырех лошадей, трех коров, свиней, инвентарь, имущество. В семье было горе. Митя плакал вместе с матерью и всем своим маленьким сердцем разделял злобу отца. Потом Митя пошел в школу. Первое время он дичился товарищей, питая к ним враждебные чувства, внушенные отцом. На уроках садился подальше, на переменах не принимал участия в играх. Время шло. Школьная среда влияла на Митю. Постепенно он становился общительней, чувство отчужденности исчезало. А вскоре кипучая школьная жизнь захлестнула его шумной волной. За школьной партой Дмитрий Попик постиг, зачем взамен старого в жизнь крестьянства вошел новый колхозный строй. В степь, на смену тяжкому ручному труду, пришли машины. Их веселый гул и спорая работа волновали Митю. Словно зачарованный, забыв обо всем на свете, он бежал рядом и смотрел, как шесть лемехов тракторного плуга вздымали могучие пласты земли, с шумом переворачивали их, укладывая ровными грядами. — Тату, вот красота! Сразу сколько захватывает! Это, наверное, двадцать волов нужно, а то и все пятьдесят. А борозда какая глубокая, тату! Аж по самое колено, — задыхаясь от восторга, рассказывал Митя отцу как-то за обедом. Отец перестал есть, уставился на сына холодными глазами и коротко сказал: — Ешь, не разговаривай. Однажды Митя пришел из школы домой счастливый, сияющий, с красным галстуком на шее. — Мама, тату, я стал пионером, — заявил Митя, с гордостью погладив на груди галстук. Отец косо посмотрел на сына и что-то проворчал. Митя взглянул на мать, ища её защиты. Мать растерянно мялась, не зная, что сказать. Сына любила, мужа боялась. Одна сестренка Танюша пришла в восторг и кричала: — Ой, Митька пионер! Красиво как! Скоро и я… Для Мити все радости были в школе. А дома он замыкался, уходил в свои уроки. Он видел, что отец ко всему, что радовало сына, относился или холодно, или открыто враждебно. И так постепенно Дмитрий отходил от отца все дальше и дальше. Школа становилась для него родной семьей, а дом — местом, где обедают и спят. Шестнадцатилетний Дмитрий Попик был принят в комсомольскую организацию своей школы. Комсомол воспитал в нем чувство дружбы и коллективизма. Комсомол привил правильное понимание жизни. Комсомол породил крылатую мечту стать строителем человеческого счастья. Дмитрий видел вокруг себя большую комсомольскую семью, дружную и шумливую, как пчелиный улей. Это стало его опорой. Мальчик убеждался, что отец неправ. Отсюда и разлад с отцом, не желавшим понять сына, пошел еще дальше. Часто у отца с сыном возникали столкновения. Первое время Митя горячо и упорно пытался доказать отцу, что жизнь меняется, идет к лучшему, и ничем не остановить её бурного движения. Но отец не хотел вникнуть в убеждения сына-комсомольца. Он раздражался, выходил из себя, понося все, что для Мити было «святая святых». Когда в Крымке появились «новые хозяева», Попик-отец заметно оживился. Он надеялся, что снова станет богачом, что оккупанты ему, обиженному большевиками, окажут особый почет. Никифор Попик стал добиваться и добился назначения его бригадиром в трудобщину. С односельчанами, бывшими колхозниками, он обращался грубо, делал это у начальства на виду, рассчитывая, что в конце концов станет сельским старостой. Одно заставляло Никифора волноваться. Его преследовала боязнь, как бы родной сын не испортил все дело. Он стал ревниво и пристально следить за Дмитрием. Запретил уходить из дому, общаться с бывшими школьными товарищами. — Тебе с этими бандитами нечего якшаться, — говорил он в моменты спокойного разговора с сыном. — У Парфентия Гречаного и отец такой же непутевый. Спокон веку ни кола, ни двора. В гражданскую где-то в партизанах шлялся. Потом тут в колхозе все старался, сознательность свою показывал, активничал. Нам, сынок, с ними, голодранцами, не по пути. У нас с тобой своя жизнь должна теперь начаться. Митя чувствовал, как отец становится для него все более чужим, далеким и враждебным. Ему даже как-то неприятно было, когда однажды отец назвал его ласкательно «сынок». Сегодня Митя на протесты отца прямо заявил, что уйдет в Саврань, если тот будет запрещать ходить к товарищам. — Пусть что хочет делает, а я буду делать свое, — сказал Митя, нащупывая впотьмах лестницу, ведущую на чердак. Парфентий остался внизу встречать остальных. Всякий раз он скупо приоткрывал дверь, жал холодные руки товарищам и коротко говорил: — Полезай на горище. Полю Попик он проводил сам и там зажег свечку. Дрожащее пламя скупо осветило оживленные лица собравшихся. — Да у тебя тут ковры настелены, — заметил Миша Клименюк, приподняв угол дерюжки, разостланной на соломе. — Чтобы не спалить сарай. Он у меня незастрахован, и фашисты не выплатят за него. Все дружно засмеялись. — Т-ш-ш-шшш… тише. Подпольщикам не положено громко смеяться, — заметил Парфентий. И после этих слов каждый подумал, что он теперь подпольщик и должен быть постоянно осторожен и предусмотрителен. И в этот момент обшей тишины нивесть откуда на чердак проникли звуки позывной. Все притихли и замерли зачарованные. Откуда-то снизу тихо, но отчетливо лилась, нежно вибрируя, знакомая мелодия «Песни о Родине». — Что такое? — прошептал кто-то. — Откуда? Переглядывались в недоумении. Каждый думал, что это только ему кажется. Но нет, мелодия лилась, расходилась, наполняя тихую чердачную полутьму. — Она самая — широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. — Тише, Юра, дай дослушать, — шепнул Митя. — Москва, — мечтательно и нежно прозвучал в тишине голос Полины. — У тебя радио, Парфень? — И молчал до сих пор! Но Парфентий сам был удивлен больше других. Наконец мелодия оборвалась. Послышалось сухое хрипение микрофона и… тишина. — Это где-то внизу, — заметил Миша. — Я спущусь, узнаю, — сказал Парфентий. Минуту спустя Парфентий взобрался наверх, таща за собой Андрея Бурятинского. — Вот он сам приемник явился. И все сразу вспомнили, что Андрей еще в школе был замечательным звукоподражателем. Он, бывало, на школьных вечерах имитировал множество звуков, изображал то жужжание пчел, то шум поезда. — Крепко ты нас обманул. Ну, настоящая Москва! Коминтерн. — Прямо за сердце взяло, до чего похоже. Будто это в школе и войны никакой нет. — А ну, Андрей, повтори еще разок, послушать хочется. Больно соскучился я по этой музыке, — попросил Парфентий, — только тихонько. Андрей приложил ко рту губную гармошку и нежные звуки вновь полились. Сидящие закрыли глаза, чтобы сильнее было впечатление. Хотелось до конца внушить себе, что это правда. Некоторое время все сидели молча. Песня о Родине всколыхнула сердца. На короткий миг услышали родное, волнующее, по которому тосковало сердце. И не хотелось мириться с мыслью, что это пока еще только Андрюшина выдумка. — Вот оно что, — тихо произнес Дмитрий, закрыв широкой ладонью глаза. — Расстроил ты нас, Андрей, погляди, все задумались как, — промолвила Поля, смахнув набежавшую с лезу. Митя отнял от лица руку. В горящих глазах его трепетало пламя свечи. — Даю слово комсомольца в ближайшее время собрать радиоприемник. — А можно это сделать? — Трудно, но можно. Нужно, — поправился Дмитрий. — Сделаем, Парфень, — сказал Миша Клименюк, — я помогу Мите. У меня тоже кое-что из деталей имеется. — Это облегчило бы нашу работу, — сказал Парфентий, — мы бы все знали, что делается там, по ту сторону фронта. По сводкам мы составляли бы листовки. Голос Парфентия звучал убедительно и страстно. Тонкое лицо его, на котором бликами дрожали отсветы пламени, было вдохновенно. На товарищей глядели умные, озаренные внутренним светом голубые глаза. — У кого какие будут думки? — У меня есть, — заявил Миша Клименюк. — Говори. — Я хочу рассказать сон, который видел позавчера. — Сны, если они толковые, тоже хороши. — Мой сон как раз такой. Я вообще не верю снам и не запоминаю их. Но этот запомнил. Снится мне, будто я на работе на железной дороге. Обеденный перерыв. Я лежу на насыпи навзничь и смотрю, как бегут облака. Устал и хочется спать. Вдруг чувствую, как кто-то обхватывает горячими руками мою голову и поднимает. Я открываю глаза — брат Ваня. Лицо темное, суровое, глаза воспаленные, красные. Ваня повернул мое лицо к себе и посмотрел мне в глаза. Потом огляделся кругом на хлопцев, девчат. «Работаете?» — говорит и смотрит мне в глаза. Я не выдерживаю его взгляда и отворачиваю голову. Тогда он улыбнулся и погладил меня по голове легонько, как маленького. «Ничего, братишка, потерпи, недолго осталось Только ты не спи, сейчас не время спать, и товарищам своим скажи, чтобы не спали». Сказал он это и пошел по линии. Идет и оглянется, идет и оглянется, будто глядит, не заснул ли я. И так, пока не видно стало. — Долго на чердаке стояла тишина. Рассказ Михаила взволновал. Сон поняли, как явный укор всем. — Хороший сон, — промолвила Поля. — Правильный сон, — пояснил Андрей. — Верно, все, кто там воюет, думают о нас так же, как Ваня, — продолжала Поля. — Трудно им, они надеются, что мы отсюда поможем победить врага. — И будем помогать, — сказал решительно Парфентий, — как — нам подскажут старшие. У нас будет радио, мы сумеем бороться. Теперь насчет оружия. Его надо доставать больше. Я думаю, к этому делу надо привлечь Володю Белоуса и Ваню Беличкова. Они ребята толковые и надежные. Это Миша Кравец и Юра Осадченко возьмут на себя. — Есть, — вместе ответили друзья. — Нам нужны теперь девушки. Поля, твоя задача вовлечь в работу своих подруг-комсомолок. — Сделаю, Парфень. — Будем расширять нашу организацию, принимать в неё новых комсомольцев, сначала, конечно, нашего села, а со временем и молодежь других сел. У нас будет огромная организация, и мы не дадим им, гадам, спокою. Непокорная золотистая прядь волос Парфентия упала на лоб. Он резким движением смахнул ее в сторону, привстал на колени и горячо, решительно произнес: — Значит, борьба? — Борьба! — ответили дружно комсомольцы. — До победы! — Хоть до смерти. — Умирать не собираемся, а если придется, то так, чтобы сказали про нас: «они храбро боролись за Родину и погибли, как герои». А герои всегда бессмертны. По одному расходились хлопцы в разные концы огромного села. Шли без боязни, твердо ступая, с сознанием, что идут по своей собственной земле. Парфентий, проводив Полю, возвращался домой. Из-за леса показался большой круг луны, мягко ложились поперек дороги длинные тени деревьев и между ними вытянутая тень Парфентия. Стало заметно виднее. За поворотом улицы Парфентий увидел приближающуюся фигуру румынского патрульного. Неверной, вихляющейся походкой пьяного Парфентий пошел прямо навстречу солдату. — Стой! — окликнул патрульный, клацнув затвором винтовки. Парфентий остановился. — Кто идет? — Сва-а-а-и… не видишь, что ли? — Куда иди? — Домой иди, — передразнил Парфентий. — Поздна. Ночь. Спи надо. — Без тебя знаю, что надо. — Эй, дурак, пьяна свиня. — Вот, вот, угадал, она самая. Пьян, пьян вдрызг, понимаешь? — Понимай, понимай. — На именинах был, гулял, самогон пил, — лепетал Парфентий, затем, смешно вскинул вверх руки, перебирая «непослушными» пьяными ногами, без складу и ладу забубнил: Жандарм вдоволь насмеялся над «пьяным» и, слегка ткнув Парфентия прикладом в живот, с деланной строгостью приказал: — Иди на твой хата. Спай. А то застрелу. |
||
|