"Города-государства Древней Руси" - читать интересную книгу автора (Фроянов Игорь Яковлевич, Дворниченко...)ГЛАВА VI ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА В СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ РУСИ XI — начала XIII вв.1. Город-государство в Ростовской землеМеждуречье Волги и Оки — сложный в этническом плане регион, заселенный восточными славянами относительно поздно. «Славянизация местных финнов здесь продолжалась в XI–XIII вв., а в отдельных местах затянулась до XIV столетия», — отмечает В. В. Седов{1}. Первые же сообщения летописи рисуют нам картину зависимости этой территории от «Русской земли». Из Новгородской Первой летописи младшего извода, Лаврентьевской и Ипатьевской летописей узнаем, что в Ростове Владимир посадил Ярослава, а после того, как Ярослав был переведен в Новгород, здесь стал княжить Борис{2}. Появление киевских князей на. Северо-Востоке «нельзя расценивать как начало ее политической самостоятельности»{3}. Князья, подобно тому как это было в Новгороде и в других землях, выполняли роль посадников. Свидетельством того, что эта территория, рассматривалась в качестве подвластной, может служить, и ссылка в Ростов новгородского посадника Коснятина{4}. Вполне можно согласиться с мыслью В. А. Кучкина о «ближайшем отношении Ярослава к Ростовской земле»{5}. Не случайно в 1024 г. он снова появился на далеком северо-востоке, на этот раз в Суздале. «Слышав же Ярослав волхвы, приде к Суздалю», — читаем в летописи{6}. Ярослав прибыл сюда отнюдь не для поддержки старой чади, как думают многие историки{7}, а для того, чтобы собрать дань и таким образом пополнить казну. Средства нужны были Ярославу для оплаты алчного варяжского воинства, необходимого в назревавшей межкняжеской борьбе. Следовательно, здесь на северо-востоке жили данники — покоренные и обложенные данью племена{8}. Вполне возможно, что Ярослав упорядочил взимание дани. На это намекает новгородский летописец, свидетельствуя, что Ярослав «устави» землю Суздальскую{9}. Такого же рода даннические отношения представлены и в летописном сообщении под 1071 г. Тогда на северо-востоке оказался Ян Вышатич, который по поручению киевского князя Святослава собирал дань{10}. Правда, А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, а за ними и другие исследователи полагают, что Ян побывал в «Белозерском крае» до вокняжения Святослава в Киеве{11}. Однако некоторые историки датируют эту поездку Яна временем княжения Святослава в поднепровской столице{12}. Для нашего исследования не столь важно, из Чернигова или из Киева распространялась дань на северо-восточные земли, главное — это была зависимость от центра, именуемого «Русской землей». С целью сбора дани ходил, видимо, в междуречье Волги и Оки Владимир Мономах{13}. В 60-е годы право сбора дани с этих земель принадлежало, скорее всего, его отцу — Всеволоду Ярославичу{14}. В период 1078–1093 гг. Ростовская земля своего князя не имела. По-видимому, она управлялась посадниками киевского князя{15}. Потом в Ростове сидел Мстислав. Можно согласиться с В. А. Кучкиным в том, что до 1107 г, на столе в Ростове сидел Вячеслав{16}. Но никак нельзя поддержать его тезис о том, что «верховными собственниками северо-восточных земель были южнорусские князья»{17}. Проявление этой «верховной собственности» В. А. Кучкин видит в том, что северо-восточные земли должны были оказывать военную помощь «Русской земле»{18}. Она выражалась также в праве южнорусских князей на получение дани и суда над населением Ростовской области. Все это позволило В. А. Кучкину «признать прекарный характер княжения в Ростовской земле сыновей Владимира Святославича, Всеволода Ярославича и Владимира Всеволодовича»{19}. Военная помощь ни в коей мере с верховной собственностью не связана. Не имеет отношения к феодализму и дань, данническая зависимость{20}. Ранние свидетельства о северо-восточных землях рисуют не только зависимость их от «Русской земли», но и то значение, которое имели в них города{21}. Археологические данные говорят о том, что в конце X — начале XI вв. города Северо-Восточной Руси переживают сложный процесс перестройки, который известен историкам под названием «перенос» города. Процесс этот, о чем мы уже писали{22}, был обусловлен перестройкой общества на новых территориальных началах. На смену городским общинам, базирующимся на родовых отношениях, пришли территориальные городские общины. Рождение нового города соединялось с формированием «областей» вокруг них. Во всяком случае, в сообщениях о «восстаниях» в Суздале и Ярославле встречаемся как с городами, так и с определенной территорией, «тянущей» к ним. Выступления 1024 и 1071 гг. это прежде всего события, связанные с городом, городской жизнью. «Въсташа волсви в Суждали»; Ярослав «приде Суздалю, изъимав волхвы», «встаста два волъхва от Ярославля»{23}. В этих событиях ярко проявили себя лидеры городских общин, будь то «старая чадь»{24} или волхвы{25}. Летописное сообщение 1024 г. содержит одну любопытную деталь: «Суждаль» в нем назван «страной»{26}. Конечно, термин слишком неопределен и «литературен», чтобы делать какие-либо конкретные выводы, но вполне вероятно, что к этому времени вокруг Суздаля сложилась определенная территория, зависевшая от него. К такому выводу склоняет и то, что древнейшие города в данном регионе, такие, как Ростов, имели кончанскую структуру{27}. Кончанско-сотенная система свидетельствует о тесной связи города с сельской местностью{28}. Городская община явственно вырисовывается из летописных известий 1071 г., когда волхвы вместе с отрядом в 300 человек пришли к Белоозеру. О волхвах прибывшему в город для сбора дани Яну Вышатичу рассказали «белозерци». К ним же обратился Ян после того, как волхвы скрылись от него в лесу: «Янь же, вшед в град к белозерцем, рече им. „Аще не имате волхву сею, не иду от вас и за лето“. Белозерци же шедше яша я и приведоша я к Яневи»{29}. Сама летописная терминология говорит о том, что оформилась городская община Белоозера, Но что еще важнее, сложилось представление о «Ростовьстеи области»{30}. А. Н. Насонов попытался установить территорию «Ростовской области» и пришел к выводу, что она «тянулась от устья Нерли клязьменской к устью Которосли, впадающей в Волгу, охватывала Поволжье, от устья Которосли до устья Медведицы, тянулась по Шексне до Белоозера»{31}. Впрочем, становление областной территории еще не закончилось: «фиксированных границ Ростовская земля в то время, по-видимому, не имела»{32}. Важно отметить, что Ростовская волость возникала на полиэтнической основе. В междуречье Волги и Оки формировались те же социальные силы, что и в других землях. Так позволяет думать летописный рассказ о борьбе Олега Святославича с Мономашичами в 1096 г. Тогда находившийся в Муроме Изяслав Владимирович послал «по вое Суздалю, и Ростову, и по белозерци, и собра вои многы»{33}, т. е. призвал на помощь городские ополчения{34}. Между тем Олег подошел к Мурому и стал понуждать Изяслава уйти в Ростов. Но Изяслав не послушался, «недеяся на множество вои»{35}. Поведение Изяслава свидетельствует о том, что князья в своей борьбе друг с другом черпали силу в народном войске, а не в дружине. Совершенно ясно, что это войско не являлось хаотической толпой, а представляло собой организованное воинство, способное решать серьезные ратные задачи. Однако военное счастье на этот раз отвернулось от Изяслава и его воинов. Они были разбиты «воями» Олега — народным ополчением, сформированным в Смоленске{36}. Войдя в Муром, Олег «изъима ростовци, и белозерци, и суздалце и покова, и устремися на Суждаль»{37}. Здесь все красноречиво. Враг Олега Изяслав не только повержен, но и убит в сражении. Казалось бы, Олег мог торжествовать победу, но он продолжает борьбу: заключает в оковы ростовцев, белозерцев, суздальцев, а затем идет походом на Суздаль. Олег, следовательно, основного противника видит не только (а может быть, и не столько) в князе. Города, приславшие воинов биться с ним, — вот, кто внушал ему наибольшие опасения. Но обескровленные городские общины не могли оказать должного сопротивления, и потому, когда Олег оказался у стен Суздаля, горожане «дашася ему»{38}. Далее летописец сообщает любопытные детали: «Олег же смирив город, овы изъима, а другыя расточи, и именья их отъя»{39}. Как видим, Олег приводит к миру именно город, т. е. суверенную гражданскую общину. Вместе с тем он продолжает репрессии. Все это призвано для того, чтобы обезопасить себя со стороны суздальцев. Утвердив свое положение в Суздале, князь отправился к Ростову. Жители города «вдашася ему». Здесь, как и в предшествующем эпизоде, выступают две политические силы: князь и городская община. Утверждение Олега в Суздале и Ростове дало основание летописцу сказать, что князь «перея всю землю Ростовьску»{40}. Отсюда ясно, что в конце XI в. существовало понятие «Ростовская земля». Эта земля включала не только Ростов, но и Суздаль, а также другие города, что явствует, как нам представляется, из летописного известия, по которому Олег «посажа посадникы по городом». Среди городов Ростовской земли выделяются Ростов и Суздаль. Главным из них являлся, конечно, Ростов. Но, вероятно, к исходу XI в. обозначились противоречия между Ростовом и Суздалем, стремление последнего возобладать над Ростовом. Показательна в этой связи фраза, брошенная Мстиславом Олегу: «Иди ис Суждаля Мурому, а в чюжей волости не седи»{41}. Заслуживает внимания и то, что Суздаль назван волостью, под которой надо понимать территориальное целое, куда входит Ростов. Ведь Олег находится в Ростове, а ему предлагают уйти из Суздаля — факт, говорящий о том, что под Суздалем здесь разумеется не город, а земля. Взаимозаменяемость «Ростовская земля» и «Суздаль», видимо, надо понимать как отражение соперничества двух крупнейших городов Северо-Восточной Руси. Летописный рассказ, повествующий о межкняжеской борьбе на далеком Северо-Востоке, содержит ряд указаний, которые дают возможность понять особенности местной общественной жизни. Перед нами самостоятельные городские общины, обладающие мобильной военной организацией, общины, консолидировавшие вокруг себя большую территорию, именуемую землей, волостью. Земля состоит из главного города и пригородов. Между главным городом и одним из наиболее крупных пригородов завязывается борьба за преобладание. Все это свидетельствует о сравнительно высоком уровне социально-политической жизни местного общества и позволяет усомниться в довольно распространенных в литературе представлениях о его отсталости. В 1107 г. мы снова встречаемся с общиной Суздаля в условиях военного конфликта: «Приидоша Болгаре ратью на Суждаль и обьступиша град и много зла сътвориша, воююща села и погосты и убивающе многых от крестьян. Сущии же людие в граде не могуще противу их стати, не сущю князю у них»{42}. Обычная для Древней Руси ситуация: община испытывает трудности из-за отсутствия князя, который занимался в древнерусском обществе руководством военными делами{43}. Но, как оказалось, летописец преувеличил беззащитность горожан в отсутствие князя, отдав дань своим прокняжеским настроениям. Суздальцы, «из града изшедше, всех избиша»{44}. В городе, следовательно, была сильная военная организация, которая могла и без князя дать достойный отпор врагу. Еще более красноречивы в этом смысле события, связанные с битвой «на Ждани горе». Лаврентьевская летопись так повествует об этих событиях: «Тое же зимы бишася Новгородци с Ростовци на Ждани горе и победиша Ростовци Новгородце и побиша множество их и воротишася Ростовци с победою великою»{45}. В таком же ключе рассказывается о битве и в Ипатьевской летописи, где вместо ростовцев названы суздальцы{46}. Несколько иная трактовка этих событий содержится в Московском летописном своде конца XV в. «А тое же зимы иде Всеволод Мъстиславич на Суздаль и на Ростов с Новоградци и Псковичи и Ладожаны и с всею областию Новоградскою. И сретоша их Суждалци и Ростовци на Ждане горе, и бысть им брань крепка зело, и одолеша Ростовци и избиша множество много Новоградец… а Суждалци и Ростовци възвратишася с победою великою»{47}. Запись Московского летописного свода достаточна красноречива: если применительно к «новоградской волости» упомянут князь, как военный лидер, то Ростовци и Суздальцы выступают сами, без князя. Это свидетельствует об огромной силе и самостоятельности Ростовской военной организации, той ростовской тысячи, о которой писал А. Н. Насонов{48}. Тем не менее бескняжье не было типичным для древнерусского волостного быта. Созревшей Ростовской «области» нужен был свой князь. Таким князем становится сын Владимира Мономаха — Юрий Владимирович. «И бысть послан от Володимера Мономаха в Суждальскую землю Георгии, дасть же ему на руце и сына своего Георгия», — так повествует о появлении Юрия на далеком Северо-Востоке Киево-Печерский Патерик{49}. Трудно сказать, что разумел летописец под выражением «Суздальская земля»: то ли синоним земли Ростовской, как это мы только что наблюдали, то ли Суздаль и прилегающую к нему территорию. В последнем случае князь появляется не в Ростове, как этого следовало бы ожидать, а в Суздале — ростовском пригороде. В. А. Кучкин полагает, что Юрий вокняжился в Суздале, и на этом основании строит далеко идущие выводы: «Происходит явная смена центров области. Несомненно, что решающую роль в этом процессе сыграли „окняжение“ Суздаля, аккумуляция здесь феодальной знати, способствовавшие росту города как средоточию феодального господства над территорией всей земли»{50}. Однако и смена центров области, и «окняжение» Суздаля, и «аккумуляция» в нем феодальной знати, и господство ее над территорией земли — все это постулируется, а не доказывается. Ближе к истине был А. Н. Насонов, который не сомневался, что Ростов оставался главою области, и приводил тому убедительные доказательства{51}, хотя упоминание летописцем Суздальской земли при сохраняющемся еще господстве Ростова достаточно симптоматично. Оно показывает, что господство это заметно пошатнулось, а значение Суздаля возросло{52}. И причины здесь не те, которые указаны В. А. Кучкиным, а консолидация местного общества на базе территориальных отношений, пришедших на смену родовым связям. Несмотря на заметные успехи в сплочении суздальской общины, до распада волостного единства Ростовской земли было еще далеко. Единство это цементировалось, как и в других периферийных землях, зависимостью от Киева. И Владимир Мономах, сажая в Ростовской волости своего малолетнего сына, видимо, хотел сохранить эту зависимость. Но логика исторического развития была иной, и со смертью Мономаха зависимость Ростовской земли от Южной Руси прекращается{53}. Более того, Ростовская волость становится для Юрия оплотом его борьбы за Киев. Не сумев утвердиться в Переяславле, чтобы затем достичь желанного киевского стола, Юрий в 40-е годы XII в. меняет тактику, вмешиваясь в столкновения южнорусских князей. Характерно, что в помощь Святославу он посылает «белозерцев»{54}. Значит, в борьбе за Киев Юрий опирается на местные силы в лице волостного ополчения. Одновременно начинаются войны и с северным соседом — новгородским городом-государством. В 1147 г. «иде Гюрги воевать Новгорочкои волости и пришед взя Новый Торг и Мьсту всю взя»{55}. По наблюдению Д. А. Корсакова, «враждебные отношения (между новгородцами и ростовцами. — Между тем борьба за Киев продолжалась. Надо четко осознавать, что это была борьба земель, городов-государств, а не лично князей, хотя ссоры князей, их интересы и планы оказывали большое воздействие на ее ход. Обращает на себя внимание то, что основной противник Юрия — Изяслав Мстиславич — опирается на силы Киевской, Новгородской и Смоленской волостей. В стратегических планах Изяслава новгородцы и смольняне должны были «удерживать» Юрия{57}. В 1147 г. Изяслав пригласил для борьбы с Ростовом тех же смольнян и новгородцев. Несколько сложнее было с киянами. У них была стойкая неприязнь к Ольговичам, но на Владимирово племя они не хотели «роукы въздаяти»{58}. Пришлось созывать добровольцев. Походу тогда, однако, помешала измена Ольговичей{59}. Гораздо более успешным был поход в 1148 г. Тогда Изяслав сколотил против Ростовской земли солидную коалицию в составе «Рускых полков» и Смоленских. К ним присоединились и новгородцы, которых Изяслав поднял лаской и щедрыми посулами{60}. В кампании 1148 г. ясно видна определенная направленность военных действий: стремление подорвать силу волости противника. Союзники жгут города и села, «воюют землю»{61}, а население разбегается{62}. Но проходит время, и уже войска Юрия устремляются на «Русскую землю». Тяжкие невзгоды угрожают прежде всего киевской земле, и не случайны слезы и мольбы епископа Ефимия, который просил Изяслава помириться с Юрием и тем избавить землю «от великия беды»{63}. Но у Юрия было твердое намерение: мщение «земли своей»{64}. Военное счастье на этот раз оказалось не на стороне населения «Русской земли»: с поля битвы бежали и поршане, и кияне, и переяславцы{65}, а победа осталась за «воями» северовосточных волостей{66}. Распри на этом не закончились. Ситуация менялась быстро. Положение Юрия оказалось непрочным, потому что симпатии «киян» были на стороне Изяслава. И вот уже Юрий изгнан из Киева. Лишь при поддержке могучих полков Галицкой земли он вновь появляется на киевском столе{67}. Вскоре обстоятельства вновь изменились, и даже Владимирко Галицкий не смог помочь своему северо-восточному союзнику: Юрий бежал из Киева{68}. Но и утвердившись в Киеве и зная любовь киевлян к себе, Изяслав прекрасно осознавал силу Ростово-Суздальской земли: он просит помощи венгерского короля, «зане же Гюргии есть силен»{69}. Это понимал и престарелый Вячеслав, когда, увещевая Юрия, говорил ему: «Онамо у тобе Ростов Великы и прочии гради»{70}. Пробыв какое-то время в Городце Остерском, Юрий ушел в Суздаль. А затем этот форпост Ростово-Суздальской земли, расположенный недалеко от Киева, был разорен и сожжен войсками Изяслава{71}, чего Юрий, конечно, стерпеть не мог, «въздохнув от сердца», он «нача скупати воя», т. е. собирать земское ополчение{72}. Изяславу вновь пришлось прибегать к помощи новгородцев и смольнян{73}. Это был не последний поход Юрия с Ростово-Суздальской землей на Киев и «Русскую землю». В 1154 г. «поиде Дюрги с Ростовци, и с Суждалци, и с всими детьми в Русь». Только невиданный «мор в коних» помешал успешному завершению этого похода{74}. После смерти Изяслава Юрий, наконец, утвердился в Киеве. Если бы не поддержка Ростово-Суздальской земли, вряд ли бы ему это удалось. Об этом свидетельствует одна существенная деталь летописного текста. Когда Юрий умер после попойки у «осменика Петрила», киевляне стали избивать «суждалци по городом и по селом»{75}. В этих суздальцах можно видеть представителей Ростово-Суздальской земли, которые были воплощением власти северо-восточного князя в городах и селах «Русской земли». Приведенное летописное свидетельство представляет интерес и в другом отношении, вскрывая мотивы, побуждавшие суздальцев помогать Юрию в его стремлении овладеть Киевом. Пребывание Долгорукого на киевском княжеском столе открывало возможность для суздальцев получить всякого рода кормления в городах и селах Киевской земли и, таким образом, обогатиться. В этом кроется одна из коренных причин поддержки Юрия общинами Ростово-Суздальской земли в его борьбе за киевское княжение. Наш обзор показывает, насколько напряженной была борьба между Ростово-Суздальской землей и другими городами-государствами в 40–50-е годы XII столетия. В ходе этой борьбы крепли силы городских общин Северо-Восточной Руси. Да и сам характер борьбы о многом здесь говорит. Она, как мы знаем, стала наступательной — верный знак возросшей активности и силы местного общества. Рассказывая о борьбе между землями-волостями, летописец рисует нам структуру Ростово-Суздальского города-государства. Так же как и в других землях, это — главные города с зависящими от них пригородами. На главном городе лежала обязанность оборонять пригороды. «Того же лета придоша Болгаре по Волзе к Ярославлю без вести и оступиша градок в лодиях, бе бо мал градок, изнемогли людие в граде гладом и жажею». Из города никто не мог выбраться, чтобы дать весть «ростовцем». Лишь один проворный юноша сумел сыграть роль гонца. «Ростовци же пришедше и победиша Болгары»{76}. Из летописи, данные которой можно подтвердить в наши дни результатами археологических раскопок, мы узнаем об основных пригородах в Ростово-Суздальской земле. Это — Ярославль, Углече поле, Москва и др.{77} Названные города в данный период уже, видимо, сами стягивали значительные волости. Не случайно в 1149 г. новгородцы и «Русь» «пустились» воевать к Ярославлю{78}. О кристаллизации местных волостных центров узнаем и по другим данным. Уже в 1148 г. старший сын Юрия Ростислав бежит к Изяславу Мстиславичу, потому что отец не дал ему волости в Суздальской земле{79}. Под 1151 г. летописец сообщает, что Андрей «иде от отца своего Суждалю, а отцю же встягавшю его много, Андреи же рече: „На том есмы целовали крьст, ако поити ны Суждалю“. И иде в свою волость Володимерю»{80}. Упоминание летописцем Владимира в качестве волости князя Андрея заслуживает того, чтобы сказать в этой связи несколько слов особо. Как видим, во Владимире возникло княжение — факт подтверждающий достаточно высокую степень организации владимирской общины. Подобное явление мы наблюдали и в других землях{81}. В Северо-Восточной Руси, наряду с Ростовом, главным городом земли, и влиятельным пригородом Суздалем, набирает силу пригород Владимир, начинающий борьбу за самостоятельность. Вокруг Владимира формируется своя волостная территория. Так в рамках Ростовской волости возникают несколько центров, вступающих во взаимную борьбу. Перед нами наметившееся дробление единого ранее города-государства на ряд более мелких городов-государств. Однако процесс этот только обозначился. До распада волости было еще далеко. Ростово-Суздальская земля представляла пока единый и цельный социально-политический организм. Вот почему складывание границ идет здесь не по названным городам-волостям, а по рубежам все той же Ростово-Суздальской земли. Фиксация границ, наблюдаемая по данным середины века, указывает, с одной стороны, на значительное продвижение консолидации местных социальных сил, а с другой — соседних земель, городов-государств. Неубедительное объяснение этому дает В. А. Кучкин. Он пишет: «Ранее, когда Ростовская земля зависела от Южной Руси, установление твердых границ не имело смысла. Мономах, например, держал Новгород, Смоленск и Ростов своими сыновьями, поэтому четкое размежевание принадлежащих этим центрам земель не было необходимостью для верховной власти»{82}. У автора получается так, будто строителями государственных границ являлись князья, которые кроили Русь, исходя из собственных интересов. Мы не можем принять этот взгляд, ибо, по нашему убеждению, возникновение границ есть отражение внутренних социально-экономических и социально-политических сдвигов, происходящих в той или иной волости. Установление волостных границ надо рассматривать как проявление возросшей суверенности древнерусских волостей вообще и Ростово-Суздальского города-государства в частности. И конечно же, в основе всех этих перемен лежало усиление местных общин. В изучаемом регионе с особой наглядностью это проявилось в событиях, последовавших за смертью Юрия Долгорукого. Лаврентьевская летопись сообщает о том, что «Ростовци и Суждалци, здумавше вси, пояша Андрея сына его старейшего и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали, занеже бе любим всеми»{83}. Ипатьевская летопись добавляет еще «Володимирцев» и «Володимир»{84}. Здесь мы присутствуем при решительной ломке прежних отношений населения Северо-Восточной Руси с князьями. Если Юрий Долгорукий был направлен в Ростовскую землю из Киева и в известном смысле был навязан, то теперь ростовци, суздальци и владимирцы избирают князя Андрея, продемонстрировав тем самым свою значительную социально-политическую активность. Таким образом, люди Ростовской земли сами распоряжаются княжеским столом без. какого-либо вмешательства со стороны Киева. С этого момента мы можем говорить о полной независимости Ростовской волости от Киева. В самой же Ростовской волости складывается своеобразная ситуация равновесия между тремя крупнейшими городами: Ростовом, Суздалем и Владимиром. В этом особенность социально-политического развития Ростовской земли, сравнительно с другими землями Руси. В. И. Сергеевич считал, что вокняжение Андрея явилось результатом народного вечевого решения{85}. Полемизируя с ним, С. В. Юшков говорил о том, что «на отни столе» Андрея посадили якобы правящие верхи{86}. По мнению Л. В. Черепнина, «Андрей Боголюбский был ставленником суздальского боярства, действовавшего в союзе с городским патрициатом. Ни о каком участии веча в посажении Андрея данных нет. Действовал, по-видимому, городской совет»{87}. С точкой зрения С. В. Юшкова и Л. В. Черепнина мы не можем согласиться. Не вызывает сомнений, что летописная фраза «сдумавше вси» свидетельствует о вечевом собрании{88}. Изучение же вечевой деятельности в Ростово-Суздальской земле ведет к выводу о вече как народном собрании{89}. Поэтому под ростовцами, суздальцами и владимирцами надо понимать нерасчлененную в социальном отношении массу горожан, включавшую и знатных и простых людей. Рассуждать же о каких-то боярах, посадивших Андрея на княжеский стол, едва ли правомерно. Нет оснований говорить и о городском совете, как это делает Л. В. Черепнин. В летописи нет никаких данных, которые могли бы подтвердить существование такого совета. Следовательно, массы городского и, возможно, сельского населения Ростово-Суздальской земли собрались на вече и избрали князем Андрея Юрьевича. Из более поздней летописной записи узнаем, что вечевое решение 1157 г. было нарушением крестного целования, которое в свое время дали ростовцы, суздальцы и владимирцы Юрию: тогда народ давал обещание признать князьями младших сыновей Долгорукого{90}. Теперь он передумал и избрал на княжеский стол старшего Юрьевича. Все это — примечательные факты. Из них, во-первых, заключаем, что уже и в правление Юрия князь должен был входить в соглашение с вечевыми общинами главных городов Ростово-Суздальской земли. Во-вторых, они показывают самостоятельность этих общин, способных поставить угодного себе князя. В данной ситуации князья выступают больше пассивной стороной, чем активной. Вече — последняя инстанция, где решаются судьбы княжения. Если же попытаться понять причину, почему выбор пал на Андрея, а не на младших его сородичей, то надо сказать, что Андрей к данному моменту был самым популярным из Юрьевичей. Он снискал себе уважение и любовь необыкновенной храбростью, полным неприятием Киева и привязанностью к Ростовской волости. Как известно, своим местопребыванием Андрей избрал город Владимир, в результате чего «мезинный» город стал княжеской резиденцией. Это был большой успех городской общины Владимира на пути к самостоятельности по отношению к старшим городам Ростову и Суздалю. Уход Андрея во Владимир был обусловлен не столько желанием князя, сколько конкретными обстоятельствами развития волостной жизни в Ростовской земле{91}. Городские общины Северо-Восточной Руси решают судьбы не только князей, но и церковных иерархов. В 1159 г. «выгнаша Ростовци и Суждалци Леона епископа, зане оумножил бяше церквь грабяи попы»{92}. Изгнание не пошло Леону на пользу: вернувшись, Леон опять повел себя вызывающе, на этот раз в своей проповеднической деятельности. Богословский диспут между Леоном и владыкой Феодором происходил «пред благоверным князем Андреем и предо всеми людми»{93}. Отсюда делаем вывод: люди, т. е. массы городского и сельского люда, контролировали деятельность церкви. О суверенитете общин главных городов в изучаемых землях свидетельствует и «Суждальскыи сол Илья», которого встречаем в летописи под 1164 г. Подчеркнем еще раз: перед нами не княжеский посол, а суздальский. Следовательно, в рассматриваемое время Ростово-Суздальский город-государство, пользуясь государственным суверенитетом, направлял своих послов в Византию. Вероятно, мы можем говорить о том, что в середине XII в. становление города-государства в Ростово-Суздальской земле состоялось. Завершение становления города-государства сказалось и на других аспектах политической деятельности Ростово-Суздальской земщины. Не случайно «преемник Юрия Андрей отказался от широких южнорусских планов своего отца»{94}. Теперь внимание земли обращено на расширение даней, на укрепление границ города-государства. С этой целью в 1166 г. сын Андрея Боголюбского Мстислав ходил «за Волок»{95}, а спустя три года здесь произошло столкновение между новгородцами и суздальцами, причем новгородцы победили суздальцев и взяли дань не только на своих, но и на «суждальских смьрдех»{96}. Это сообщение летописи интересно тем, что показывает, как происходило вовлечение в город-государство новых земель, происходившее за счет наложения дани на новые племена и территории. И здесь стремление ростово-суздальской земщины упиралось в противодействие Новгорода, который сам был заинтересован в расширении сферы своего господства. Борьба между городами-государствами заметно накаляется. В 1169 г. ростово-суздальское войско в союзе с муромскими и рязанскими войсками пришло в Новгородскую землю и «много зла створиша села все взяша и пожгоша и люди по селом исекоша». Новгородцам пришлось затвориться в городе. Это была настоящая «пагуба» Новгороду и его волости{97}. Отражением политики освоения новых территорий были и походы на болгар, которые начинаются именно при Андрее Юрьевиче. Большой поход был предпринят на Болгарию. Главную роль в походе сыграли «пешцы», т. е. пешее ополчение города-государства{98}. Постепенно формируется ростовско-болгарское пограничье. Все это конечно не значит, что Ростово-Суздальская земля отказалась от борьбы за Киев. В 1159 г. осажденный «во Въсчижи» Святослав Владимирович весьма обрадовался, когда услышал «идуща Изяслав Андреевича с силою Ростовьскою…»{99}. Но то была политика уже другого рода. Как подметил А. Е. Пресняков, это был переход к политике сходной с галицкой, политике ослабления Киевщины{100}. Апофеозом ее стал поход ростовцев, суздальцев, владимирцев с князем Мстиславом и другими князьями на Киев. Киев был взят, «чего не было никогдаже», и разграблен северо-восточным воинством{101}. Ростово-Суздальская земля усиливается настолько, что в 1172 г. Андрей посылает в Киев княжить Романа Ростиславича, и «прияша его с честью Кыяне»{102}. «С честью» принимают и новгородцы «детя» Андрея Юрия{103}. Так развивался город-государство в Северо-Восточной Руси в период княжения Андрея Юрьевича, прозванного «Боголюбским». В связи с его смертью, неожиданной и трагичной для современного наблюдателя, летописец помещает в своей хронике рассказ, внимательный анализ которого позволяет нам приблизиться к пониманию внутренней социально-политической жизни Ростовской земли. Особый интерес представляет рассказ летописца о событиях, последовавших за убийством князя Андрея: «Горожане же Боголюбьци разграбиша дом княжь и делатели, иже бяху пришли к делу, золото и серебро, порты и паволокы, имение, ему же не бе числа и много зла створися в волости его: посадников и тивунов домы пограбиша, а самех и деские его и мечникы избиша, а домы их пограбиша, не ведуще глаголемаго: „идеже закон, ту и обид много“. Грабители же и ись сел приходяче грябяху. Тако же и Володимери, оли же поча ходити Микулиця со святою Богородицею в ризах по городу, тожь почаша не грабити»{104}. Как явствует из летописного рассказа, смерть князя послужила сигналом к грабежам. С подобными грабежами мы уже не раз встречались в других землях Древней Руси и видели, что это не акты простого разбоя, а своеобразный способ перераспределения богатств на коллективных началах. Что касается грабежей в Боголюбове и во Владимире, то они продолжались несколько дней и носили легальный характер. К ним оказалось причастно и население окрестных сел. Помимо княжеского имущества, разграблению подверглось также имущество его чиновников: посадников, тиунов, детских и мечников. Летописец истолковывает убийство княжеских людей обидами, творимыми власть предержащими. Конечно, тут на лицо элементы социального протеста. Вместе с тем грабеж имущества людей из княжеского окружения нельзя понять, не учитывая древних традиций, о которых мы только что говорили. Хотелось бы также обратить внимание на одну чрезвычайно яркую деталь: представители княжеской власти беспомощны перед лицом народа, который расправляется с ними с необычайной легкостью. О чем это говорит? Прежде всего о том, что княжеский аппарат власти был еще довольно слаб. Сила же была на стороне народа. Заслуживает внимания участие в грабежах сельского люда. Тем самым летописец дает понять, что между городскими и сельскими жителями не было особого различия, что горожане и селяне составляли единое целое. Со смертью Андрея Боголюбского снова встал вопрос о княжении, и опять решают его не князья, а города, между которыми развернулась ожесточенная борьба. С. М. Соловьев рассматривал эту борьбу как проявление вражды старых вечевых городов с новыми княжескими городами{105}. В. О. Ключевский придал ей социальный ракурс: «Все общество Суздальской земли разделилось в борьбе горизонтально, а не вертикально: на одной стороне стали обе местные аристократии, старшая дружина и верхний слой неслужилого населения старших городов, на другой — их низшее население вместе с пригородами»{106}. В новейшей историографии существо вопроса сводится к проискам боярства{107} или корпораций феодалов{108}. О чем, однако, говорится в летописи? Как только стало известно о смерти князя, «Ростовци, и Суждалци, и Переяславци и вся дружина от мала и до велика и съехашася к Володимерю»{109}. Собравшиеся условились звать на княжение Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Как понять это сообщение? Указывает ли оно на созыв веча? Летопись не содержит упоминаний о вече. Но по некоторым косвенным данным полагаем, что во Владимире в 1175 г. состоялось именно вечевое собрание, а не совещание бояр или делегатов от высших сословий, как считают А. Н. Насонов, В. Т. Пашуто, С. В. Юшков{110}. Сам предмет обсуждения — замещение княжеского стола — склоняет к мысли о вече. Вопрос о том, кто будет новым князем, затрагивал всю волость, почему ко Владимиру и съехались представители наиболее крупных городов Северо-Восточной Руси: Ростова, Суздаля, Переяславля. Мы ошибемся, если примем их за бояр и верхи посада. Участники владимирской встречи были социально разнородны. Они принадлежали к различным слоям свободного населения, о чем говорит летописец, когда замечает, что во Владимир приехали «Ростовци и Суждальцы, и Переяславци, и вся дружина от мала до велика». Фразу «от мала до велика» нельзя воспринимать буквально, в смысле возрастном. Ее необходимо понимать в ключе общественном, т. е. как свидетельство о смешанном социальном составе объединившегося во Владимире люда, среди которого были и простые и знатные «мужи». А коль это так, можно предположить, что владимирский съезд 1175 г. являлся вечевым собранием общеволостного масштаба. Мы имеем редчайшее показание летописи о созыве веча, где сошлись представители всей земли-волости. Необходимо заметить, что вече состоялось не в Ростове или Суздале, а во Владимире. Роль Владимира, следовательно, еще более возросла, а положение его за годы княжения Андрея Боголюбского еще более упрочилось. Конечно, нельзя считать Владимир центром, а тем более главным городом земли. Но таковыми, вероятно, нет оснований полагать Ростов и Суздаль. Перед нами тройственный союз городов Северо-Восточной Руси, реально занимающих примерно равное положение в этом союзе, несмотря на апломб Ростова и Суздаля, вспоминающих о былом своем приоритете. Все это дает нам возможность рассматривать город-государство Северо-Восточной Руси как федерацию трех городов-волостей. Наш вывод, разумеется, условен, ибо жизнь была полна коллизий и противоречий. Вопрос о княжении стал яблоком раздора между Ростовом и Суздалем, с одной стороны, и Владимиром — с другой. В ходе этого раздора вновь пробудились притязания Ростова и Суздаля на главенство в земле, что еще более накалило обстановку. События разворачивались следующим образом. Вместе с Ростиславичами на северо-восток двинулись двое Юрьевичей: Михалко и Всеволод, причем впереди ехали Михалко и Ярополк Ростиславич{111}. Но дальше Москвы князья не проехали. Возмущенные непослушанием князей, «Ростовци негодоваша» и приказали Ярополку: «Ты поеди семо, а Михалку рекоша: пожди мало на Москве». Ярополк тайно от Михалки пошел к Переяславлю, где и договорился с «дружиной Ростовской» и переяславцами{112}. Обиженный Михалко нашел пристанище во Владимире. Положение Михалки и владимирцев было сложным. Город фактически некому было защищать, ибо владимирское ополчение, по словам летописца, отправилось «по веленью Ростовец противу князема с полтором тысяче»{113}. Последнее летописное известие любопытно в двух отношениях: во-первых, мы узнаем о силе городского ополчения Владимира, исчислявшегося, как видим, не одной тысячей (ясно, что это народное ополчение). Во-вторых, мы видим еще не изжитыми полностью попытки Ростова повелевать Владимиром. Впрочем, здесь не исключено и то, что владимирский сводчик, которому принадлежит данный текст{114}, желая возложить вину на ростовцев за антикняжеские действия, выставил владимирцев в роли послушных овечек. И тут же вошел в противоречие с самим собой, рассказывая, как владимирцы, приняв Михалку, боролись со «всею силою Ростовская земля». Только голод заставил владимирцев покориться. Михалко ушел в «Русскую землю», причем владимирцы проводиша его с плачем. Горожанам пришлось утвердиться с Ростиславичами крестным целованием. Оправдывая поведение владимирцев, местный летописец говорил, что не против Ростиславичей «бьяхутся Володимерци, но не хотяше покоритися Ростовцем, и Суждалцем, и Муромцем, зане молвяхуть: пожьжем и пакы ли посадника в нем посадим, то суть наши холопи каменьници»{115}. В устах ростовцев, суздальцев и муромцев это было пустой похвальбой, рассчитанной больше на то, чтобы задеть самолюбие владимирцев, оскорбить их и унизить. Но в этих «высокоумных» (заносчивых) словах вырисовывается отношение старшего города с пригородами, как себе представляли люди XII в.: старший город распоряжался пригородом, мог посадить в нем посадника. Проследим, однако, за последующим ходом событий. Чувствуя, видимо, себя неустойчиво и к тому же, следуя советам прибывших с ними бояр, Ростиславичи повели себя далеко не лучшим образом. Они стали раздавать посадничество своим ставленникам — выходцам из «Русской земли», а те «многу тяготу людем сим створиша продажами и вирами»{116}. Жадность Ростиславичей, вдохновляемых своими боярами, не знала предела: они покусились даже на религиозную святыню города Владимира: церковь св. Богородицы. Переданные еще Андреем Боголюбским ей в кормление города, а также дани они отняли и даже «взяста» церковное золото и серебро{117}. В общем, Ростиславичи вели себя так, будто «не свою волость творита»{118}. Как подметил В. И. Сергеевич, внимательно изучавший события, во Владимире произошло по меньшей мере три вечевых собрания{119}. На первом вечевом собрании владимирцы решили обратиться к ростовцам и суздальцам с жалобой на Ростиславичей. Но должной реакции не последовало: ростовцы и суздальцы «словом суще по них, а делом далече суще». На втором был выслушан ответ старших городов и принято решение обратиться за помощью к Переяславлю. И наконец, на третьем вечевом сходе было решено призвать Михалку и Всеволода{120}. Хотелось бы подчеркнуть важное значение веча в жизни Владимира. Все вопросы текущей политической жизни обсуждаются на вечевых собраниях, на которые сходится все свободное население Владимира. Владимирское вече — верховный орган власти города с явной демократической постановкой. Городская община, помимо князей, сносится с общинами других городов, что свидетельствует о самостоятельности общинных союзов. Среди этих городов упоминается и Переяславль, что указывает на возрастающее его политическое значение в Северо-Восточной Руси. Вместе с Ростовом, Суздалем и Владимиром выступает теперь на равных правах и Переяславль. Вернемся, однако, во Владимир. По приглашению владимирцев Михалка и Всеволод выехали из Чернигова. Дальше события разворачивались как в авантюрном романе. Здесь было и блуждание в лесах, и погони, и эффектные сражения. События эти интересны для нас еще и тем, что они впервые намекают на вечевую деятельность москвичей. Именно у Москвы встретили владимирцы приглашенных князей. Москвичи присоединились к решению владимирцев и даже отправились вместе с ними в поход. Когда же узнали о том, что Ярополк идет к Москве другим путем, испугались за судьбу своего города и вернулись назад. Вполне возможно, что прямо в походе по поводу известия о наступлении Ярополка «московляне» собрали вече. Ведь, как свидетельствует пример смоленского города-государства, городские ополчения могли устраивать вечевые сходы непосредственно в походе. Обращает на себя внимание и факт поддержки «московлянами» Владимира. Москва, видимо, входила постепенно в орбиту влияния нового города-государства, рождающегося в недрах Ростовской волости. Что касается изменений которые происходили в городах-государствах Северо-Восточной Руси, то здесь интересна сама терминология летописца. Описав торжественную встречу «всем людьем» желанного князя, владимирский летописец замечает: «И бысть радость велика в Володимери граде, видяще у собе великого князя вся Ростовскыя земли»{121}. В результате напряженной борьбы городских общин происходит изменение значения центров{122}. Сначала мы наблюдали главенство Ростова и Суздаля над Владимиром. Потом устанавливается равновесие центров. Теперь же мы присутствуем при моменте, когда реальная сила оказывается на стороне Владимира. О росте значения Владимира как нового центра Северо-Восточной Руси свидетельствует и посольство к Михалке суздальцев. Суздальцы снимали с себя вину, заявляя, что не они были «на полку» с Мстиславом, а бояре{123}. Михалко поехал в Суздаль, а затем и в Ростов и «створи людем весь наряд, утвердився крестным целованием с ними и честь возма оу них и дары многы у Ростовец, и посади брата своего Всеволода в Переяславли, а сам възвратися Володимерю»{124}. Как видим, суздальцы откупились от Михалки хитростью, ростовцы — богатыми дарами. Но самое главное состоит в том, что князь из Владимира «створи весь наряд» суздальцам и ростовцам. Здесь преобладание Владимира над старшими в прошлом городами налицо. Характерно и то, что Михалко сажает брата в Переяславле. Значит, Владимир выступает уже первенствующим центром по сравнению Переяславлем. Не то с Ростовом. Как показали дальнейшие события, он отнюдь не покорился Владимиру, а лишь откупился дарами. Однако и для Ростова возвращение к прежнему его статусу в земле было уже невозможно. На смену прежней властной, наступательной политике по отношению к Владимиру приходит политика оборонительная. Случилось так, что болезненный Михалко умер. И владимирцы посадили на «отни и на дедни столе в Володимери» его брата Всеволода. А «Ростовци и боляре приведоша Мстислава Ростиславича из Новагорода». Причем жители Ростова так спешили, что, как об этом с нескрываемой антипатией сообщает летописец, «на живого князя Михалка повели бяхуть его»{125}. Военное столкновение было неизбежно. Мстислав собрал ростовцев («боляре, гридьбу, и пасынки, и всю дружину») и пошел на Владимир. Всеволод же поехал против «с Володимерци и с дружиною своею и что бяше бояр осталося у него»{126}. Правда, Всеволод хотел не доводить дело до войны. Он заявил Мстиславу: «Тя привели старейшая дружина, а поеди Ростову, а оттоле мир возмеве, тобе Ростовци привели и боляре, а мене был с братом Бог привел и Володимерцы, а Суздаль буди нама обче, да кого всхотять, то им буди жнязь»{127}. Мстислав же слушал «речи Ростовьское и болярьское» и не соглашался на мир. Битва закончилась победой Владимира: «Ростовци и боляр все повязаша». При этом владимирцев поддержали и переяславци, с которыми Всеволод и владимирское ополчение встретились у другого пригорода — Юрьева{128}. Мстислав бежал, но на этом его злоключения не закончились. Князя не приняли и новгородцы. Тогда он решил мстить и орудием мщения избрал рязанского князя Глеба. По его научению Глеб пришел к Москве и «пожьже Москву всю, город и села»{129}. Это сообщение интересно тем, что рисует формирующуюся московскую волость. Понятие «Москва», как видим, — это уже не просто город, но и прилегающая к нему округа. Достоен внимания тот факт, что Москва оказалась сожженной в отместку владимирскому князю Всеволоду. О чем это говорит? Только о связи Москвы с Владимиром, о подчиненности первой второму как пригорода главному городу. Поражение ростовцев имело для них неприятные последствия. Они вынуждены были повиноваться князю Всеволоду и, значит, владимирской общине{130}. Вот почему мы видим их в организованном Всеволодом походе на Рязань: «…иде князь Всеволод на Глеба к Рязаню с Ростовци и с Суждальци»{131}. Между тем Глеб пришел к Владимиру другим путем и стал «воевать около Владимира»{132}. «И много зла створи всей власти Володимерьскои», — сообщает Московский летописный свод конца XV в.{133} Итак, «Владимирская волость» имела вполне оформленные границы. Глеб вскоре был разбит и пленен войсками Всеволода. Ближайшие события показали, что даже такой популярный князь, каким был Всеволод, не всегда мог управлять настроениями городской общины. На третий день после битвы на Колокше «бысть мятеж велик в граде Володимери, всташа бояре и купци»{134}, которые потребовали выдачи пленных суздальцев и ростовцев. По-видимому, в «мятеже» участвовали не только бояре и купцы{135}, так как князь «всадил» пленных в поруб, «людии деля»{136}. Во всяком случае, «по мале же днии всташа опять людье вси и бояре, и придоша на княжь двор многое множьство с оружием»{137}. Вооруженные «людье» прямо с веча пришли на княжеский двор и предъявили князю свои требования. «Благоверному и богобоязненному» Всеволоду пришлось лишь печалиться об участи пленных, ибо он «не могшю оудержати людии множьства их ради»{138}. Когда внутренние неурядицы были, наконец, ликвидированы во Владимирской волости, началась полоса внешнеполитической ее активности. Нападению подверглась Новгородская земля. Войска Всеволода взяли Торжок{139}, нанеся чувствительный удар по новгородской волости. Можно было вмешаться и в дела соседнего Рязанского города-государства{140}. Борьба с соседними землями идет постоянно, и в этой борьбе растет мощь Владимирского города-государства. В 1181 г. на Владимирскую волость приходили новгородци в союзе с черниговцами. Они удовольствовались тем, что пожгли пригород Дмитров{141}. «Волгу, люди Всеволоже» начал воевать и утвердившийся в Торжке Ярополк за что жестоко поплатился{142}. Военные возможности Владимирского города-государства проявились в походе на болгар в 1184 г., когда особенно отличился белозерский полк{143}. На ком держалась сила Владимирского города-государства, узнаем из летописи под 1185 г. Тогда владимирский князь захотел поставить епископом в земле «смиренного» Луку, а митрополит этого не захотел, так как поставил «по мзде» Николу Гречина. И летописец роняет знаменательную фразу о том, кто может занимать почетный епископский пост: лишь тот, кого «Бог позовет и святая Богородица, князь въсхочет и людье»{144}. Именно «людье», как видим, решают не только вопросы войны и мира, но кому быть епископом в земле{145}. Владимирская волость, усиливаясь еще более, активизирует свою внешнюю политику, постоянно вмешивается в дела своего южного соседа Рязани{146}. Владимирский князь посылает правителей в Новгород{147}. Более того, Всеволод, опираясь на могущество северо-восточных земель сажает уже князей и в Киеве: «…и посла великыи князь Всеволод муже свое в Кыев и посади в Кыеве Рюрика Ростиславича»{148}. Южный летописец, правда, не пишет об участии Всеволода в посажении Рюрика{149}, но зато ясно показывает роль северо-восточных земель в другом сообщении. Незадолго до смерти киевский князь Святослав, которого и сменил Рюрик, собрался идти на рязанских князей: «…послашася ко Всеволоду в Суждаль, просячися у него на Рязань»{150}. Когда же Всеволод не дал «добро», Святослав счел за лучшее отказаться от своего мероприятия{151}. Тяжелую руку Всеволода вскоре ощутил на себе и Рюрик, когда Всеволод потребовал у него волости в «Русской земле», причем претендовал он на те города, которые Рюрик уже дал в кормление Роману. Киевский князь оказался в тяжелейшем положении: ведь он имел дело не просто с князьями. За спиной одного стояла могущественная Владимирская земля, а за спиной другого — еще более сильная Ростово-Владимирская волость. В конце концов Всеволод и Роман посадили в Киеве Ингваря Ярославича{152}. В дальнейшем галицкий и владимирский князья также продолжают распоряжаться киевским столом. Летописец устремляя свое внимание на эти колоритные фигуры князей-Рюриковичей, тем не менее не забывает упоминать и о той силе, на которую они опирались. А сила эта — горожане, простые люди, жители волости. В летописи описываются проводы Константина сына Всеволода на княжение в Новгород: «…и поклонишася ему братья его, и вси. людье и все мужи отца его»{153}. Княгиню Всеволода провожают в монастырь не только «игумени и черници вси», но «и горожане вси»{154}. Когда же она умерла, то над ней плачется «множество народа»{155}. И это отнюдь не риторика летописца. Простой люд, массы городского и сельского населения принимали активнейшее участие в общественной жизни волости, они, собственно, и составляли основу той социально-политической организации, которая и в Северо-Восточной Руси, подобно другим древнерусским землям, обрела форму города-государства. Когда Константин приехал из Новгорода, его встретили братья и «горожане вси от мала и до велика»{156}. В 1211 г. незадолго до смерти, Всеволод, увидев, непослушание Константина{157}, «созва всех бояр с городов и с волостей, епископа Иоанна, и игумены, и попы, и купце, и дворяны и вси люди… и целоваша вси людие на Юрьи»{158}. Л. В. Черепнин видел в этом собрании «какой-то прообраз представительного органа, отдаленно напоминающего будущий земский собор»{159}. Он полагал также, что «эта форма сословного представительства при князе противопоставлялась князем вечевому строю»{160}. Для такого утверждения нет оснований. Сообщение о собрании 1211 г. ни в коей мере не выпадает из тех сообщений летописи, в которых говорится о вече. Отсюда понятно, почему «людям», массе волощан в этом совещании, созванном Всеволодом, отводится важная роль. После смерти Всеволода покойного князя оплакивали «вси боляре, и мужи, и вся земля власти его». Здесь, нам кажется, что в мужах следует видеть членов главной городской общины, а в земле — жителей владимирской волости. Городские и сельские жители тут едины. Наряду с этим термин «земля» обозначал и политико-территориальное образование. Сначала существовала Ростовская земля. В середине XII в., как мы видели, наметился процесс ее распада. Борьба между старыми городами и новым городом Владимиром в 70-е годы — лишь этап в этом процессе. Постепенно на первый план выдвигается Владимир. Но название «Ростовская земля» оказалось очень живучим. Думается, что столь долгое сохранение термина отражало реальную замедленность процесса распада Ростовской земли на самостоятельные волости, процесса, который шел и в других землях. Вот почему еще в 60-е годы даже в том случае, когда речь идет о Владимире, он включается в понятие Ростовская земля{161}. Это же наблюдаем и в 80-е годы: «…постави сего Луку епископом Ростову и Володимерю и Суждалю и всей земли Ростовьскои»{162}. Но вот уже под 1190 г. находим текст, о землях «Ростовьскои, и Суждальскои и Володимерьскои»{163}. Стало быть, здесь имеются в виду самостоятельные земли. Однако термин «Ростовская земля», как, впрочем, и «Суздальская», доживает вплоть до 1262 г., когда люди Ростовской земли «выгнаша из городов из Ростова, из Володимеря, ис Суждаля, из Ярославля» татар{164}. Все это говорит о медленном процессе выделения из Ростовской земли самостоятельных и независимых друг от друга городов-государств, с одной стороны, и о некотором отставании терминологии от действительной жизни — с другой. Последнее обстоятельство мы должны учитывать, но не придавать ему решающего значения, поскольку именно в этом регионе наблюдается растянутость во времени разложения относительно единой ранее волости. И все же в начале XIII в. оно проявляется достаточно ярко. Катализатором его служит появление князей в стольных городах. Вспомним, что именно с князьями была связана борьба городских общин в 70-е годы. Попытки получить своих князей были и в дальнейшем. Однако вплоть до начала XIII в. это не было системой. Все три земли вполне удовлетворяло присутствие одного князя, а князь, сидя во Владимире, отправлялся в Ростов в полюдье{165}. В начале XIII в. ситуация меняется: во всех важнейших центрах утверждаются свои самостоятельные княжеские столы. Это было подготовлено предшествующим достаточно длительным развитием. При поверхностном же чтении летописи перемена может произвести впечатление внезапной, вызванной смертью Всеволода. На самом же деле Всеволод, когда «рядил» своих сыновей в предчувствии собственной кончины, действовал с учетом новой ситуации, которая складывалась в его волости. Ситуация же эта характеризовалась стремлением городских общин к полной автономии. В Ростове сел Константин, во Владимире — Юрий, а в Переяславле — Ярослав. Константин намеревался присоединить к Ростову Владимир, но встретил решительное сопротивление. К Ростову на Константина пришли с воинами Юрий и Ярослав. «И умиришася с Константином и разидошася кождо в своя си»{166}. Последняя летописная фраза с особой выразительностью свидетельствует о том, что ранее относительно единая земля распалась на ряд волостей. По нашему мнению, А. Е. Пресняков не придавал данному факту должного значения, когда писал, что «назначение особых княжений отдельным сыновьям (Всеволода. — В разложении «Владимиро-Суздальской» земли на несколько волостей В. А. Кучкин усматривает феодальное дробление{168}, ничем, впрочем, не обосновывая свое мнение. По нашему глубокому убеждению, в основе появления новых волостей лежала консолидация местных городских общин, конституирующихся в города-государства. Город-государство Ростов имел ряд пригородов{169}. Зависившими от Владимира были Боголюбов, Москва, Городец Радилов и др. Мы ошибемся, если решим, что Константин, Юрий и Ярослав оказались на княжеских столах в Ростове, Владимире и Переяславле по воле одного лишь Всеволода. В их посажении земство принимало самое деятельное участие. Вокняжение Юрия во Владимире сопровождалось крестоцелованием, в котором принимали участие и князь и «вси люди» Владимирской волости{170}. Перед нами приход к власти не феодального властителя, отгороженного от народной массы, а князя избранного и утвержденного ею. Еще более красноречив рассказ о вокняжении Ярослава в Переяславле. Сюда Ярослава направил Всеволод, но, приехав в Переяславль, князь «съзвав вси переяславци к святому Спасу, и рече им: „братия переяславци, се отец мой иде к Богови, а вас отдал мне, а мене вдал вам на руце. Да рците мне, братия, аще хощете мя имети собе, якоже имеете отца моего, и головы свои за мя сложити?“ Они же вси тогда рекоша: „Велми, господине, тако буди, ты наш господин, ты Всеволод“. И целоваша к нему вси крест. И тако седе Ярослав в Переяславли на столе, иже родися»{171}. Как видим, Ярослав утверждается на столе в Переяславле по решению городской общины, собирающейся на вече. Весьма многозначительно обращение Ярослава к горожанам: «Братия Переяславци!». Термины «брат», «братья» широко ходили в княжеском кругу, подчеркивая равенство сторон и уважение. Обращенный к переяславцам термин «братия» указывает на отсутствие в сознании князя какого-либо превосходства над городской общиной. Тут нет никаких следов феодальной психологии. В итоге можно сделать вывод: князья утверждались на столе в том или ином центре не только с согласия, но и по желанию главных городских общин. Приняв князей к себе на княжение, население волости служило им надежной опорой. Свидетельством тому являются события второго десятилетия XIII в. В 1212 г. Константин стал «замышлять рать» на своего брата Юрия, а уже в следующем году ростовские рати жгли пригород Владимира Кострому{172}. Когда Мстислав Мстиславич с новгородцами пошел на Ярослава и Юрия, князь Константин примкнул к Мстиславу и увлек за собой Ростовское ополчение{173}. У Юрия же Всеволодовича была «вся сила Суздальской земли», т. е. общеволостное народное ополчение{174}. «Ростовьци» князя Константина, с которыми он выступил на стороне новгородской рати, также представляли собой народное ополчение, составленное из воев различных городов ростовского города-государства{175}. Во всех этих военных столкновениях видна не столько борьба князей друг с другом, сколько взаимная вражда волостей, которую мы не раз наблюдали в других регионах Руси и которая была типичным явлением древнерусской действительности. Без волостного ополчения князь был бессилен перед лицом своих противников. Характерно, что в описываемых нами событиях о княжеской дружине летописец почти не вспоминает, концентрируя свое внимание лишь на волостных ополчениях. Ясно, что в военных делах рассматриваемого времени дружина играла скромную роль. Вот один из ярких эпизодов, подтверждающих нашу мысль. Разбитый противниками князь Юрий, потеряв и честь свою и славу, прискакал во Владимир. В городе собралось вече, на котором Юрий возгласил: «Братья Володимерци, затворимся в граде, негли отбьемся их». И те молвили: «Княже Юрье, с ким ся затворим? Братья наша избита, а инии изимани, а прок наш прибегли без оружия, то с кым станет?» Юрий сник совершенно и униженно взмолился: «„То яз все ведаю, а не выдайте мя ни брату князю Коснянтину, ни Володимеру, ни Мстиславу, да бых вышел по своей воли из града“. Они же тако обещашас ему»{176}. Данный диалог веча и Юрия проливает свет на статус князя в волости. Князь, даже наголову разбитый противником, есть сила и авторитет, если за ним стоит масса волощан, а если от него народ отказывался, он становился беззащитным и беспомощным. Все это яркие свидетельства демократического склада общественной жизни городов-государств Северо-Восточной Руси. Со всей определенностью необходимо сказать, что социальное развитие здесь шло в общерусском русле. Нет никаких оснований полагать, что на Северо-Востоке возникли новые порядки, нетипичные для остальной Руси. Нельзя согласиться с теми исследователями, которые полагают, что в Северо-Восточной Руси уже в XIII столетии наметились объединительные тенденции, что проявлением этих тенденций была политика владимирских князей Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо, что «процесс усиления княжеской власти, а следовательно объединения страны, был прерван в 40-х годах XIII в. вторжением монголо-татар»{177}. Для подобных выводов нет достаточных оснований. Они представляют собой своеобразную ретроспекцию порядков московского периода отечественной истории. Объединение русских земель началось с той поры, когда княжеская власть превратилась в монархическую. Князь же в Древней Руси — не монарх, а представитель высшей общинной власти, подотчетный вечу, верховному органу волости, или города-государства. Об усилении власти и могущества Андрея Боголюбского и Всеволода Юрьевича можно говорить лишь во внешнеполитическом аспекте. Источником же власти и могущества этих князей были вечевые волостные общины. Отношения с ними князья строили отнюдь не на принципах господства и подчинения, а на принципах взаимного согласия и сотрудничества. Мы не хотим сказать, что то была сплошная идиллия. Между княжеской властью и вечевой общиной нередко возникали противоречия, принимавшие острые формы. Как правило, из этих социально-политических коллизий победителем выходила городская община. И это не случайно, ибо военная сила находилась в ее руках. Итак, в первой четверти XIII в. Ростово-Суздальская земля распалась на несколько городов-государств, волостей. Страшный удар по городам-государствам Северо-Восточной Руси нанесло татаро-монгольское нашествие. На их обломках началось строительство нового государственного образования — Великого княжества Московского. |
||
|