Аркадий Аверченко Кремень

Перед маленькой, сухонькой женщиной с молитвенным выражением лица сидела пожилая толстая иоаннитка и благоговейно говорила:

— Деньги, матушка, от дьявола!

— Так, так… От дьявола, говоришь?

— От его.

— Поди ж ты!

— Ими он, злокозненный, смущает христианскую душу…

— Смущает?!

— Смущает. В грех, в блуд, в пьянство вводит…

Хозяйка всплеснула руками.

— Этакий ведь паршивец!

— То то вот и оно. А ты, матушка, люди говорят тысчонку в сундуке прячешь. Ты б ее отдала.

— Да кому ж ее отдать, это дьяволово сотворение?

— Нам бы внесла… И благодати бы сподобилась.

— Это какой же такой благодати?

— Да разной. Мало ли…

— Оно то правда, только одно меня смущает, коли они от дьявола, так что же я сделаю — себя-то очищу, благодати сподоблюсь, а вас под дьявола подведу.

Гостья пожевала губами.

— Ну, не всю тысячу — восемьсот можно дать.

— Да что ж… Оно бы можно восемьсот — так ведь двести все равно останется, душеньку мою грешную смущать.

— Вот видишь! Тысячу бы и отдала

— Милые вы люди! Неужто я ж вас захочу под монастырь подвести: отдать тысчонку вам, а потом чтобы вы от дьявола искушение имели.

— А мы тогда вот что сделаем… Мы их, матушка, на процентный бумаги переведем…

— Нешто тогда от них вреда не будет?

— Ни-ни. Какой же вред, ежели процентными бумажками.

— Ведь вот поди-ж ты! Всякую мудрость знать сподобились. Уж Божьему человеку всегда такое от Бога пошлется — чтоб понять: как и что. А только ведь я свою тысчонку и сама бы могла на бумаги перевести. А?

— Можешь и сама. Уж мы все приемлем по христианскому смирению кредитками ли, процентными ли…

— Чего ж там — приемлем… Раз дьявольской печати на них нет — могут и у меня полежать.

Гостья вздохнула.

— Так-то так…

— То-то и оно.

— А все-таки, если жалко тебе их для Божьего дела — благодати не получишь.

— Да куда мне с ней на всю тысячу! Ведь это выйдет целая уйма благодати. Баба же я будем говорить, мелкая, тихая… Куды мне столько.

— Грехи!.. — сокрушенно прошептала собеседница хозяйки и обвела взглядом комнату.

Увидела на шкафу самовар и сказала:

— Чай-то пьешь! Дьяволово зелье!! Нечистым духом выращенный злак из живота блудницы.

— Да неужто?!

— Истинный Бог! Диавол посеял на людскую слабость.

— Гм. Этакий мошенник! Гостья помолчала.

— Нехорошо держать такую вещь в доме. Хочешь сподобиться благодати Духа свята — избавься от него.

— Да как же мне от него избавиться?

— Отдала бы нам на скит. Божье дело!

— Нешто это возможно — отдать самовар на ваш скит? Я избавлюсь от него, — спасу свою душу, а вы — опоганитесь.

— Устав церковный гласит, что ежели окропить машину диаволову четверговой водой — всякая нечисть от нее отходит.

— Мерси вас.

— Видишь!.. Самоварчик-то… сегодня можно забрать?

— Как забрать?

— Яко жертвенный дар ко престолу…

— Экая ты какая! Да зачем же мне его отдавать — ежели он по окроплении мне же безопасно служить может?

— Ну, ладно, — саркастически сказала гостья. Самовар окропишь — зелье чайное, по прежнему, от дьявола останется.

— Ты бы, матушка, порылась в церковном уставе: может, и к чаю есть какое окропление?

Гостья встала.

— Пойду я. А только, — если хочешь благодать заслужить, — пожертвовала бы что-нибудь Божьим угодникам от щедрот вдовьих.

— Это можно. Так бы и сказала. Вот тебе — помолись — за здравие рабы Божьей Лизаветы.

— Да ты что ж, мать моя, гривенник-то мне в руку суешь? Шутки шутишь? Да я на одного извозчика, к тебе едучи, семь гривен истратила.

Хозяйка развела руками.

— Убыток, значит. Что делать… не знаешь, где потеряешь — где найдешь.

И когда гостья вышла, хлопнув дверью, хозяйка крикнула ей вслед:

— Я сама, милая моя, на Песках пятнадцать лет в гадалках состояла. Дураками и без меня пруд пруди!