"«Сирены» атакуют" - читать интересную книгу автора (Черкасов Дмитрий)

Часть первая
ВАЛЕНТИНОВЫ ДНИ
Глава первая
ЛАЗАРЕТ

За Сережкой пришли на рассвете.

Рассвет выглядел серым: всегда был таким - моросил ли дождь, сияло ли солнце.

Сережка не спал, его просто не было. Кто-то выключал свет, чтобы включить его заново через полсекунды. Проходили часы, но Сережка не замечал их. Не только счастливые не наблюдают часов. Из утра в утро ему чудилось, что он только что рухнул на нары; внезапное пробуждение не удивляло его, и не злило, и вовсе не огорчало. У него не было никаких осознанных чувств.

Он не видел пасмурного рассвета, заползавшего в щели; не ощущал сквозняков, не осознавал голода. Голод давным-давно выродился в автоматическое, лишенное каких-либо эмоций желание проглатывать любую субстанцию, хотя бы отдаленно напоминающую пищу. Холод не брал Сережку, температура его тела достигла того минимума, при котором еще ходят и дышат.

Полосатая роба свободно болталась на нем, иногда он в ней даже путался.

За ним явились, когда до побудки оставалось несколько минут. Сережка вскочил, глядя перед собой тупо и равнодушно. Липкий страх, разлившийся по членам, был сам по себе, а Сережка - отдельно. Страх облегал его, как трико, не сливаясь с кожей.

Снаружи доносился отрывистый лай овчарок.

Ruhe, - доброжелательно произнес Рудольф Райнеке. - Спокойствие. Подойди ближе, два шага вперед.

Позади него стояли еще двое - автоматчики. Слишком расточительно для Сережки, которого можно было повалить на землю одним мизинцем.

Сережка сразу понял, что это значит.

Он знал, что рано или поздно это произойдет. На миг он испытал нечто вроде облегчения: сегодня не придется ворочать камни. Может быть, больше никогда не придется.

Райнеке улыбнулся. И этой улыбки хватило, чтобы страх перешел в наступление. Нащупав брешь, он просочился в воспаленный желудок и устремился вверх, мутя сознание. Сережка пошатнулся. Унтерштурмфюрер придержал его за плечо.

- Ты нездоров. - Райнеке сдвинул брови, изображая озабоченность. Он погрозил Сережке пальцем и покачал головой. - Тебе обязательно нужно лечиться. Мы отведем тебя в амбулаторию.

В амбулаторию до Сережки уже отвели половину барака. Иной раз выдергивали по одному, в другие дни забирали нескольких. Ни один не вернулся.

Тем не менее, практически все обитатели барака прекрасно знали о многом, что происходило в амбулатории. А если чего и не знали, то воображение с лихвой окупало неосведомленность. Узники, однако, догадывались и о том, что действительность гораздо хуже их фантазий.

Хуже она была тем, что отличалась будничной бесхитростностью. Примитивизм амбулаторных событий имел исключительно антигуманную основу.

Зденек, которого увели неделей раньше, подробно рассказывал об уколах, которые доктор Валентино делал прямо в сердце. Зденек утверждал, будто видел это собственными глазами. Подтвердить его слова было некому, но слухи об уколах циркулировали по лагерю и помимо Зденека уже достаточно долго, чтобы приобрести качество неоспоримой истины.

Зденек добавлял подробность, снимавшую последние сомнения. Он говорил, что Валентино колет фенол.

Что такое фенол, никто из ребят не знал. Неизвестность сообщала слову запредельную жуть, и слушатели получали бледное представление об истинном положении дел.

Альтернативой фенолу были печи и душевые, где вместо воды время от времени подавалось вещество, обыкновенно существующее в ином агрегатном состоянии. И еще брали кровь, когда приходила разнарядка. Гуляли слухи, что Валентино не любит эту процедуру, потому что приходится возиться, соблюдать чистоту, а доктор слыл человеком нетерпеливым.

Гришка и Мирра, не выдержав ожидания, бросились на проволоку под током, и солдаты сбивали их длинными палками, а на руки у них для подстраховки были надеты длинные резиновые перчатки. Ярослав, собравшийся поступить так же, был застрелен с вышки, не добежав двух метров до ограждения. Густава затравили собаками. Эти собаки остановили впоследствии многих. Гибель под током казалась выходом, но животные представлялись не лучше смертельных инъекций.

Сережка приготовился ко всему. Он обессилел настолько, что любой отчетливо прорисованный финал его устраивал, главное - успеть отключиться. Но он справедливо считал, что может быть нечто и похуже фенола. Имя ему - неведомое. Неведомое в отношении фенола и его действия не могло сравниться с неведомым как таковым. Последнее было неведомым в квадрате, ибо в лагере знали и то, что фенолом врачебная деятельность доктора Валентино не ограничивалась.

Он еще ставил опыты.

Из чистого любопытства и желания посмотреть, что будет, если сделать это и то, а потом еще и третье, если субъект останется жив.

А опыты означали, что существуют вещи, о которых и сам Валентино не ведал, - иначе к чему быть опытам? Кошмары, с которыми незнаком сам Валентино, - вот эту реальность уже никто не мог вообразить без того, чтобы не сойти с ума.

Пока что понятно было одно: эксперименты кончались неудачно. Все до одного. Никто не вышел из амбулатории, чтобы о них рассказать.

С другой стороны, было вполне вероятно, что все они заканчивались успешно. Это зависело от поставленной задачи.

…Покуда Райнеке кривлялся перед Сережкой, староста барака встал и побрел объявлять подъем. Тоскливо ударил гонг. С полсотни теней разом сели, свесив с нар ноги. Десятки огромных глаз без малейшей тени сна в них внимательно следили за унтерштурмфюрером.

Тот развернул папку.

- Ос-та-пен-ко, - проговорил он нараспев. - Это ты, правильно?

Он неплохо говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом.

- Я, - отозвался Сережка бесцветным голосом.

Райнеке посторонился, вновь взял его за плечо, на сей раз двумя пальцами, легонько подтолкнул к выходу. Брезгливо обнюхал перчатку.

- Доктор Валентино не любит ждать, - изрек он так, чтобы слышали остальные.

Сережка пошел на выход.

Он не оглядывался, хотя знал, что уходит навсегда. За спиной не оставалось ничего, с чем хотелось бы попрощаться.

Он оглядывался, когда его заталкивали в вагон; дело было под Минском. И после оглядывался, когда родное село уже давно скрылось за горизонтом. Даже подпрыгивал, стараясь дотянуться до широкой щели меж досками; расталкивал товарищей по несчастью, ругался, получал тычки под ребра и сам отвечал тем же.

Потом оглядывался на состав, когда их высадили и повели сквозь строй собак и человекоподобных существ.

А дальше уже ни-ни.

Амбулатория - еще ее называли лазаретом, хотя там никогда никто не лежал, чтобы лечиться, все больные приходили в себя в бараке, и это если им везло, или не везло, как посмотреть, - занимала почетное место, располагаясь в центре лагеря, по соседству с администрацией. Можно сказать, что она являлась лагерным сердцем. Ее окна были забраны решетками и - сверх того - на две трети закрашены зеленой масляной краской; поверх ее границы вечерами выбивался зловещий свет; ночами - тоже. Создавалось впечатление, что доктор Валентино вообще никогда не спит.

Он, разумеется, спал, и много больше, чем остальные, даже лагерная администрация.

Бредя под отеческим присмотром Райнеке, Сережка механически сожалел о пропущенном завтраке. Не думать о нем было не в его власти. Кружка кипятку и пайка хлеба с отрубями. Завтрак либо зажмут, либо поделят на весь барак. Но, скорее всего, аккуратные немцы уже вычеркнули Остапенко из продовольственной ведомости.

Еще один автоматчик размеренно прохаживался перед крыльцом.

При виде офицера он вытянулся в струну. Райнеке небрежно махнул ему, солдат отошел в сторону, пропуская Сережку.

- Будь как дома, - хохотнул Райнеке, берясь за дверную ручку.

Сережка помедлил на пороге, и унтерштурмфюрер тут же грубо втащил его за шиворот - от «доброго» обхождения не осталось и следа.

Церемонии закончились.

Валентино вышел к ним лично, хотя обычно подопытный контингент принимали двое его подручных, которых доктор именовал санитарами.

Это повышенное внимание было связано с секретным циркуляром, полученным накануне.

Спектр интересов доктора - по совместительству гауптштурмфюрера СС, то есть капитана, - был довольно широк. Доктор изучал все, что приходило ему в голову: воздействие на человеческий организм высоких и низких температур - читай: ожогов и обморожений; электрического тока, кислот и щелочей, разнообразных ядов, сильнодействующих лекарственных препаратов, а то и просто грязной воды, эффект которой особенно замечателен при ее внутривенном введении. Однако теперь сверху ему дали понять, что пора бы и перестать валять дурака. Пора вспомнить о долге перед германской медицинской наукой, иначе выходит, что Валентино Баутце даром ест хлеб германских бауэров.

Берлинское руководство Валентино вдруг по-настоящему озаботилось важными биологическими исследованиями и вспомнило, что лазареты в концентрационных лагерях были созданы, в частности, именно для решения такого рода научных проблем. Вспомнило и напомнило - не одному Валентино, но и его коллегам в других исправительно-трудовых учреждениях.

Конечно, перед медиками Третьего рейха стояли и задачи куда более насущные. Их решение не терпело отлагательства - например, поставки донорской крови для раненых германских солдат. Под Москвой, например, эскулапы фюрера вчистую «высосали» целый детский дом, начиная с грудных младенцев. Соображения о расовой неполноценности славян и евреев почему-то не распространялись на их кровь.

Но надо же и науку двигать!

Вместе с циркуляром доктор Валентино получил два цинковых ящика с культурами разнообразных бактерий. Ввиду заведомо низкого уровня как лагерной медицины, так и профессионализма Баутце, ему не доверили работать с так называемыми особо опасными инфекциями. Но и того, что прислали, хватило бы за глаза и за уши, чтобы десять раз кряду отправить на небеса не только весь лагерь, но и все население прилегающей местности в радиусе двадцати километров. С одной стороны, можно было бы и не тратиться - навозная жижа, которую Валентино впрыскивал своим пациентам в живот, была ничем не хуже. С другой же - наука требовала строгости; Третий рейх не в игрушки играл, он рассчитывал простоять еще тысячу лет и создать среди прочего медицину, равной которой человечество не видывало. А здесь без чистоты эксперимента не обойтись.

Валентино была поставлена предельно ясная задача: отсортировать выживших. Руководство интересовало не само по себе воздействие микробов, давно известное медикам, но мощь естественного иммунитета.

Откуда взялся вдруг такой интерес, доктор Баутце не имел ни малейшего представления. Как исправный солдат Рейха, он даже не задумывался, зачем и кому понадобились подобные изыскания. Добро бы речь шла об арийцах! Их иммунитет и в самом деле представлял интерес. Однако Валентино предпочитал не вникать в тонкости. Он просто выполнял приказ - именно так он и будет рассказывать впоследствии, когда окажется перед лицом международного трибунала, который почему-то не оценит его исполнительность и распорядится вздернуть доктора без долгих разбирательств.

Доктор, кстати, не согласится с этим и предпочтет побег, вследствие чего приговор какое-то время не будет приведен в исполнение - возможно, он не был бы приведен никогда, не вмешайся израильская разведка.

…В первый момент Валентино растерялся. Задача подразумевала достаточно продолжительное наблюдение в динамике, тогда как амбулатория не была обустроена для таких мероприятий. Требовался, как минимум, десяток коек, а у Валентино вообще не было ни одной - зачем? Процедуры не занимали и часа, а потом пациенты превращались в пепел и дым.

Пришлось позаимствовать лежаки у господ офицеров. Те, конечно же, пришли в негодование, но ненадолго. Кое-как устроились, позаимствовали кровати в ближайшей деревеньке. Реквизировали - где именем фюрера и Великого Рейха, а где и просто так, без объяснений.

Когда помещение более или менее оборудовали, Валентино приказал набрать группу. Он предупредил, что привести нужно старожилов.

- Они же почти на ладан дышат, - удивился комендант лагеря фон Троттнов. - Вчера прибыла свежая партия, они будут покрепче…

- Это только так кажется, герр комендант, - проникновенно возразил Валентино. - Первое впечатление обманчиво, вы знаете это не хуже меня. Пройдет пара дней, и девяносто процентов из них превратится в гниющие полутрупы. А вот те, что продержались недели…

Фон Троттнов пожал плечами:

- Эти недели не сделали их здоровее. По своему потенциалу они уже мало чем отличаются от упомянутых вами полутрупов, он у них изрядно подорван.

- Потенциал можно восстановить, - прищурился доктор. - Главное, что мы определили его наличие в прошлом, а с новичками черта с два угадаешь. Как говорят русские: «Были бы кости, мясо нарастет». А кости у них неплохие. В переносном смысле, я говорю о задатках.

- Как же вы собираетесь восстановить потенциал? - скептически усмехнулся комендант. С такими задачами он еще не сталкивался. Ему вменялось в обязанность прямо противоположное.

Теперь пожал плечами Валентино:

- Это наша общая задача, герр комендант. Усиленное питание, отдых, здоровый сон. Витамины…

Герр комендант нехорошо расхохотался:

- Вы путаете наш лагерь с Карлсруэ… Позволю себе напомнить, что здесь не курорт. Витамины! Господа офицеры - и те не помнят, как они выглядят.

- Приказ Берлина адресован не только мне. Ответственность общая, и первый спрос - с администрации…

- Вы угрожаете мне?

Фон Троттнов побагровел.

Валентино искренне удивился:

- Бог с вами, герр комендант! Зачем мне это? Господь свидетель - какое мне дело до выносливости этого сброда? Чтобы я стал рисковать нашими дружескими отношениями - ради них?

- Я далек от этой мысли… Вы дрожите за собственную задницу и хотите переложить ответственность на меня…

- У нас с вами общая задница, Рихард. Я левая половина, вы - правая. Или наоборот, как вам будет угодно. Я всецело доверяюсь вашему чувству прекрасного. Мы два полушария единого мозга.

Фон Троттнов, прикинув в уме, признал правоту доктора. Сравнение с полушарием он расценил как комплимент. В прошлом торговец кожей, он плохо разбирался в анатомии и не знал, какое из двух почетнее.

- Хорошо, - буркнул он. - Если руководство настаивает, мы устроим этим обезьянам райские кущи. Но подписей на ходатайствах будет две - моя и ваша… Если ветер переменится, то расход витаминов на скот сочтут диверсией.

- Иначе и быть не может. И в тексте мы сошлемся на директиву с указанием номера…

Комендант подумал еще немного.

- Знаете, дружище, я бы на вашем месте не слишком распространялся об этих витаминах и прочих излишествах. Солдаты и офицеры могут понять нас неправильно. Восстания не будет, но доносов не избежать.

- Из моего санатория еще никто не выписывался, - улыбнулся Валентино. - И не существует потенциала, который бы устоял перед моим клиническим опытом.

…Сережка ничего не понял, когда его провели в палату.

Здесь были настоящие постели с чистым бельем. И вообще было чисто - не как в нормальной больнице, конечно, но и не сравнить с обычными для амбулатории доктора Валентино застенками, запачканными кровью и дерьмом.

Под каждой кроватью - персональный ночной горшок, тоже позаимствованный у офицерского состава.

Правда, Сережку приковали к спинке кровати цепью.

Как и девятерых других.

Пятерых мальчиков и четырех девочек.

Разделять пациентов по половому признаку никто не собирался. Да и самих подопытных вопросы пола интересовали в последнюю очередь.

Доктор Валентино вышел на середину комнаты, держа в руках список.

По-русски он говорил значительно хуже Райнеке, поэтому и речь его приводится здесь с естественными поправками.

- Друзья мои, - торжественно заговорил Валентино, поблескивая очками в тонкой оправе. Он был неимоверно худ, лыс, с огромными кистями и лошадиным оскалом. - Германский Рейх высоко оценил вашу трудовую деятельность на благо Германии. Германский Рейх беспощаден к тунеядцам и лодырям, но он справедлив и щедр к тем, кто оправдывает его надежды. Вы хорошо поработали, что стало для всех приятной неожиданностью, и личным распоряжением фюрера поощряетесь двухнедельным отдыхом. Ваши цепи - вынужденная мера, продиктованная соображениями безопасности и спецификой пенитенциарного заведения. Вы пройдете ускоренный курс оздоровительных процедур, которые помогут вам восстановить силы и послужить к торжеству вашей новой родины…

Никто не понял его слов, будучи не в силах поверить, что Рейх оказывает узникам некую милость.

Не пытаясь далее убедить детей в очевидном, добрый доктор Валентино приступил к перекличке.

- Штребко!

- Я…

- Кудасова!

- Я…

- Остапенко!

- Я, - ответил Сережка.

Доктор Валентино сделал паузу и всмотрелся в него.

- Ты находишься здесь полтора месяца, - заметил он уважительно. - Возможно, это ошибка? Или я действительно прав? Почему же мы с тобой до сих пор не встречались? Почти вся твоя партия уже получила прививки.

- Не знаю… я здесь давно.

Баутце хмыкнул.

- Ты стойкий парень, настоящий солдат. Я возлагаю на тебя очень, очень большие надежды.

Он продолжил:

- Мрожек!

- Я…

- Розенблюм!.. Шацкая… Черединченко… Штокман… Григорян… Плужек…

Удовлетворившись присутствием названных, Валентино аккуратно сложил лист и положил в карман халата.

Халат был свежий.

Валентино питал слабость к чистым халатам. Он старался не замараться, даже когда забавлялся с фенолом, потому что агония, которой заканчивались эти веселые игры, сопровождалась многими нежелательными физиологическими явлениями. Он умудрялся оставаться чистым, когда рвал зубы, выполнял без наркоза полостные операции, вскрывал перочинным ножом позвоночный канал, переливал собачью кровь…

Доктор распахнул дверь и сделал широкий приглашающий жест. Он вел себя как заправский паяц.

Вошли солдаты-санитары с подносами. Витамины еще не подоспели, но пища была с господского стола, и пациенты потеряли дар речи.

- Яд, - вырвалось у мальчугана по фамилии Мрожек.

Он произнес это чуть слышно, как констатацию факта, но Валентино уловил. Доктор укоризненно вскинул редкие светлые брови:

- Нехорошо, юнге… Я вижу последствия враждебной пропаганды. Я обязательно доложу об этом герру коменданту и попрошу его обратить внимание на идеологическую атмосферу в лагере.

Мрожек испуганно замолчал. Он понял только, что печально известный доктор намерен о чем-то наябедничать герру фон Троттнову.

- Ешьте спокойно, - ослепительно улыбнулся Валентино. - Вы заслужили еду. Порции маленькие, потому что вам вредно наедаться сразу. Впоследствии они непременно будут увеличены…

Санитары раздали подносы.

Валентино снял очки и начал сосредоточенно протирать их носовым платком. Когда он поднял глаза, посуда была пуста.

Его новоиспеченные подопечные сидели на постелях и с прежней тупостью смотрели в пол. Выражения их лиц нисколько не изменились.

На лице Валентино, в свою очередь, отразилось секундное отвращение. Он быстро взял себя в руки: медику не пристало испытывать подобные эмоции при виде пациентов.

Он вспомнил, каких трудов ему стоило сдержать это чувство, когда накануне великой войны он участвовал в ликвидации крупной группы пациентов, которые самим фактом своего дармового проживания в психиатрической лечебнице подрывали могущество Рейха и бросали тень на арийскую расу. Немцев среди них было большинство. Тогда ему тоже стало противно: перед ним перетаптывались какие-то грязные животные, но он пересилил себя, заставил себя дотрагиваться до них - нельзя сделать смертельную инъекцию, не касаясь пациента, а пули на них было жалко, государство и без того изрядно потратилось на эту никчемную публику.

- Отдыхайте, милые дети. - Валентино Баутце заставил себя подмигнуть пациентам. Впрочем, шутки давались ему почти без натуги.

Он проследил, чтобы санитары хорошенько проверили замки на цепях.


* * *

Сережка Остапенко лежал и смотрел в потолок.

Потолок был испещрен трещинами, в углах - седая паутина. Тускловатая лампа, забранная в железную сетку. Желтые пятна от протечек. Обычно немцы строят на совесть, но здесь они явно поработали спустя рукава. А может быть, амбулаторию строили никакие не немцы, а «работнички» вроде него самого.

Сережка не наелся.

Но пища, про которую он уже позабыл, что такая бывает на свете, усваивалась, и в голове постепенно оживали мысли. Сперва простейшие, коротенькие, но постепенно они усложнялись.

Щеки слегка порозовели.

На последней мысли: «Все это не к добру» - Сережка отключился, заснул и проспал до обеда.

Его товарищи занимались тем же. К обеду их с шутовской деликатностью разбудили, накормили мясным бульоном. К вечеру доставили витамины, и все получили по первой инъекции.

При виде шприцев ни у кого не осталось сомнений по поводу предстоящего: здесь хорошо знали, что несет в себе шприц.

Ребята были уверены, что теперь-то все и кончится, но жестоко ошиблись.

Все только начиналось.