"В двух шагах от войны" - читать интересную книгу автора (Фролов Вадим Григорьевич)

18

На следующее утро, первым высунувшись из палатки, я увидел вместо солнца сплошную пелену низких облаков. Из них, как из сита, сыпался мелкий-мелкий дождик. Было промозгло и холодно. Горы закрыло плотным туманом, и все вокруг стало сумрачным и неуютным. Посвежел и ветер. Он дул порывами, не очень сильными, но от них брезент палатки ходил волнами. Сразу продрогнув, я поскорее юркнул под одеяло.

— Ну, что там? — сонным голосом спросил Славка.

— Не ахти… — сказал я.

— Лафа, — вытягиваясь, сказал Васька, — хоть отоспимся.

— Там видно будет, — сказал Антон, — а пока — по-о-дъем!

Он в трусах и майке выскочил наружу, но почти сразу же влетел обратно.

— Нич-ч-чего, — сказал он стуча зубами. — Работать можно. По-о-одъем!

В столовой Людмила Сергеевна спросила:

— Работать будем?

— Какая работа, — сказал Витька, — ветер да дождь.

— Да рази это ветер? — возмутился Колька.

— Я не настаиваю, — сказала Людмила Сергеевна, — решайте.

— Чего там решать, — буркнул Арся, — пойдем, и все.

— Тьфу! — разозлившись, сказал Шкерт. — Вот сознательные!

— А ты можешь на кухню идти, там тепло и не дует, — сказал Антон презрительно.

— И пойду! — с вызовом ответил Петька.

— Моя очередь! — крикнул Морошкин.

— Ну да, — сказал Васька, — к синему платочку. Гляди, Арся отобьет.

Арся встал и, даже не посмотрев на Ваську, вышел из палатки.

— На кухню пойдут Морошкин и Петр Иванов, — сказала Людмила Сергеевна. — А остальные… ну что ж, давайте попробуем.

Работать было трудно и страшно. Внизу глухо шумело море, и от порывов ветра приходилось просто вжиматься в скалы. Того и гляди, сбросит. Правда, после случая с Борей уже никто не решался ходить по карнизам без веревки, но все равно было жутковато.

После обеда дождь перестал, а ветер похоже стал посильнее. Ребята развалились на койках, кто-то затянул песню, ее подхватили, а Арся сказал мне:

— Пойдем на мысок. Посидим, море посмотрим, а?

Очень не хотелось мне вылезать из палатки, но тон, каким сказал это Арся, не позволил мне отказаться. На мыске мы, подняв воротники и нахлобучив шапки на самые уши, присели на камни и стали смотреть на море. Волны отсюда казались не очень большими, но какими-то беспорядочными, гребни их были сплошь покрыты белыми барашками пены.

— Сулой, — задумчиво сказал Арся, — баллов семь будет. — А когда я непонимающе взглянул на него, он пояснил: — Сулой — это когда ветер с течением встречаются, оттого и беспорядок такой.

Потом он опять замолчал надолго, и я тоже молчал — о чем я буду спрашивать его после вчерашнего? Через некоторое время он сказал:

— Хорошо, что хоть захмарило.

Я не понял, почему это хорошо, но ничего не спросил. И только когда он вскочил и стал пристально всматриваться в море на север, я сообразил, что он имел в виду и зачем в эту дрянную погоду ему нужно было торчать на берегу. Далеко на севере я увидел вначале размытые ветром дымы, а вскоре и расплывчатые силуэты судов.

— Они, — глухо сказал Арся.

Суда приближались. Когда они оказались на траверзе[37] нашего мыса милях в семи — восьми от берега, их уже можно было разглядеть довольно четко. Было их семь, и шли они строгой кильватерной колонной, только одно совсем небольшое суденышко ныряло в волнах немного впереди и чуть правее мористее.

— Это «Айршир» — тот самый сторожевик английский, — сказал Арся, — а третий в строю… батин, «Азербайджан». Самый последний — «Мурман».

Мы стоя смотрели им вслед, и только тогда, когда уже и «Мурман» скрылся за южным мысом губы, Арся сказал:

— Все!.. Дойдут ли? — И сам себе ответил, рубанув рукой воздух: Дойдут!

…И как мы уже узнали потом, вернувшись в Архангельск, они дошли. У южной оконечности Новой Земли их встретили наши эсминцы и сторожевые суда, и они дошли, привезя в Архангельск ценные военные грузы. Только «Азербайджан» пришел пустой — весь его груз, льняное масло, жирным пятном расплылся по Баренцеву морю. Но тогда-то мы этого не знали, и Арсю недели на две словно подменили — он стал молчаливым, задумчивым и только работал еще яростней, чем прежде…

Мы молча шли обратно. У палатки Арся сказал:

— Погода не больно рабочая. Давай попросимся поохотиться на берегу? Может… и людей каких встретим.

Конечно, я согласился, и мы пошли в избу Прилучных. Людмила Сергеевна разрешила не сразу.

— Возьмите Антона, Пустошного Саню, Славку, Толю и… Васю Баландина. Обязательно Васю! И далеко на первый раз не ходите.

— Понятно, — сказал Арся.

— Зачем нам еще Баланда этот? — шепнул я ему.

— Воспитывать будем, — серьезно ответил Арся.

— Олюша, — сказала Марья Николаевна, — может, и ты с робятишками пойдешь? Берега-то ты хорошо знаешь.

— Ладно, маманя, — радостно ответила Ольга.

— И я пойду! — решительно заявил Морошка, который тер песком огромную кастрюлю.

— Нет, Витя, тебе и здесь работы хватит, — сказала Людмила Сергеевна и хитро подмигнула нам с Арсей.

Вышла Оля, одетая по-походному, но снова в своем платочке. За плечами у нее была настоящая двустволка, а за спиной — увесистый вещевой мешок.

Людмила Сергеевна вынесла нам из-за перегородки три «тозовки»[38] и по пачке патронов к ним.

На воле Арся, передав одну винтовку мне, молча подошел к Оле, снял с нее мешок и нацепил на себя. Она улыбнулась, слегка наклонив голову.

— Пойдем к югу, — сказала Оля, — к губе Безымянной. Там береговая полоса широкая, и выходы наверх есть, и сплошь осушки[39] кругом. А на севере скалы-то в самое море почти всюду опускаются. Ясно-понятно?

— Ясно-понятно! — весело сказал Славка. — Пошли, Кожаный Чулок.

— Это почему я «кожаный чулок»? — обиженно спросила Ольга.

— Книжки надо читать, милый ты Соколиный Глаз, — наставительно сказал Славка, — Фенимора Купера. У него главные герои — знаменитый охотник и проводник Кожаный Чулок и Соколиный Глаз. Ясно-понятно?

— Соколиный Глаз — это ничего, это мне подходит, — развеселилась Ольга, — а Кожаный Чулок… не-е, некрасиво.

— Да, не того, — рассудительно сказал Толик, — уж лучше Кирзовый Сапог.

— А ну вас! — сердито сказала Оля. — Пошли, что ли?

Только мы отошли от палаток, Баланда толкнул меня в бок.

— Давай винтовку, — тихо сказал он.

— Не дам! — ответил я.

— Давай! — с угрозой повторил Васька. — Ты и стрелять-то не умеешь.

И он цепко ухватился за винтовку. Я не отдавал. Мы сопели и пыхтели, вцепившись намертво в наше оружие, пока не обернулся Антон.

— Отдай ему винтовку, — сказал он тоном приказа.

«Опять воспитательные приемчики, — подумал я, — дался им этот Баланда». Но винтовку отдал.

Мы спустились на берег.

Тут, вблизи, море выглядело пострашнее, чем сверху. С грозным ревом оно разбивалось о камни, потом, громко шурша галькой, откатывалось назад, а следующая волна уже торопилась опять на берег, словно пытаясь раздробить стоящие на ее пути скалы. Но все же сухая береговая полоса была довольно широкой, мы шли, прижимаясь к отвесным стенам, и только редкие брызги и ватные клочки пены долетали до нас.

Шли молча, изредка перебрасываясь словами, подсмеиваясь, если кто-нибудь, не удержавшись, сползал с мокрого камня. Над головами стоял уже ставший привычным шум и гам птичьего базара, вокруг носились птицы, стремительно ныряли в волны и возвращались с добычей. Иногда несколько чаек покрупнее нападали на маленькую, по сравнению с ними, кайру и с ходу, прямо в воздухе, отнимали у нее добычу.

Потом я увидел огромную птицу, тоже похожую на чайку, с пепельно-серыми крыльями. Эта чайка нападала не только на кайр, но и на других крупных птиц и действовала она, как самый настоящий разбойник. Сверху пикировала на свою жертву и долбала ее большим острым клювом по голове, а когда та теряла свою добычу, она ловко на лету хватала ее и тут же заглатывала.

— Оля! — крикнул я. — Что за птица?

— Где? Ах, эта? У-у, гад! Бургомистр[40] это, фашист! — закричала она, стаскивая с плеча двустволку. — А ты чего стоишь? Чего не стреляешь? спросила она Баланду.

— В кого стрелять-то? — спросил Баланда и поднял винтовку.

— «В кого», «в кого»… — передразнила Ольга. — Разиня!

Она уже прицеливалась в парящего над нами бургомистра, и в это время сухо щелкнул выстрел. Это стрелял Арся. Бургомистр вздрогнул, беспорядочно замахал крыльями и камнем полетел вниз.

— Ур-ра! — заорал я. — Готов.

— Погоди уракать-то, — сурово сказала Оля, — подбит он только.

И верно, почти у самой воды этот бандит расправил крылья, мощными взмахами взмыл вверх и стал уходить в море. Она откинула прядку волос ото лба, сжала губы и плотно прижала приклад ружья к плечу. Грохнул выстрел, эхо отлетело от скал, и бургомистр на этот раз грузно шлепнулся в воду.

Идти было трудно — мешали груды больших скользких камней и встречный ветер. Все порядочно устали, только Оля по-прежнему бодро шагала вперед, уверенно лавируя между обломками скал и валунами. Да Арся старался не отставать.

— Чертова девка, — добродушно ворчал Толик, — загонит…

— Оля! — крикнул Славка. — Подрубать бы, живот подвело!

— Эх вы, — сказала Оля, — а еще мальчишки. Всего-то километров десять протопали. Вот эту скалу обогнем, а там берег хороший будет, широкий, с песочком. Вот и остановимся.

— Нет, — сказал Славка, — ты просто амазонка.

— Про амазонок читала, — довольная, сказала Оля, — они ничего, храбрые. А этого… Купера ты мне после войны пришлешь.

— Обязательно, — сказал Славка, — только дай пожрать.

— Нет, — твердо сказала Оля и быстро пошагала дальше.

После войны… «После войны в Музей Арктики сходишь», — сказала Людмила Сергеевна. «После войны пришлешь», — сказала сейчас Ольга. «Когда оно будет, это «после войны»?» — подумал я тоскливо. — И кто из нас и наших близких увидит это? И что нам предстоит узнать? И что мы, когда станем старенькими, будем рассказывать своим детям и внукам?..»

Задумавшись, я споткнулся и шлепнулся на мокрую гальку. Поднимаясь, я еще подумал, что не знаю, придется ли мне рассказывать о сбитых мною самолетах или потопленных подлодках, но вот о том, что мы победили и как мы победили, я рассказывать определенно буду!

— Не расшибся? — заботливо спросил Антон.

— Скажи, Антон: ведь мы обязательно победим? — спросил я.

Антон посмотрел на меня удивленно.

— Может, ты башкой об камень трахнулся?

— Нет, — сказал я и засмеялся.

— Трахнулся, — убежденно сказал Антон и ушел вперед.

«Ту скалу» мы огибали больше часа, но вот наконец-то кончилось дикое нагромождение камней, и перед нами открылся широкий, полого спускающийся к морю, песчаный пляж, только кое-где торчали отдельные валуны. Все повалились на песок, а Оля, развязывая мешок, который сбросил с себя Арся, говорила:

— Ну вот, парнишки, сейчас мы… как это… под-рубаем, — и, улыбаясь, косилась на Славку.

Но подрубать нам не пришлось. Баланда встал на колени и, вглядевшись вперед, хриплым шепотом сказал:

— Костер там… и люди. — Он взял винтовку наперевес.

Вскочили и мы. Действительно, там, куда показывал Васька, тянулась относимая ветром в сторону струйка дыма, а рядом копошились люди — человек шесть или семь, отсюда их сосчитать было трудно.

— Спокойно! — приказал Антон и тоже снял винтовку с плеча. — Еще неизвестно, кто они. Может… фашисты.

У меня вдруг задрожало все внутри, и я кинулся к Баланде.

— Отдай винтовку! — заорал я.

— Шиш! — сказал Баланда.

— Тише вы! — прикрикнул Антон. — Арся, остаешься здесь за старшего. А мы с Васькой пойдем поглядим, кто такие.

Антон и Васька шли осторожно, под самыми скалами. Мы напряженно смотрели им вслед, лежа животами на влажном песке, так велел нам Арся. Через некоторое время мы заметили, что люди у костра засуетились и встали, вглядываясь в ту сторону, откуда шли Антон с Васькой. Двое присели на песок и что-то делали там, а потом один из них встал во весь рост и, подняв над головой палку с привязанным к ней куском материи, побежал навстречу нашим ребятам. Солнце в это время выглянуло из-за туч, и мы ясно увидели, что к палке привязан звездно-полосатый флаг.

— Американцы! — закричал Славка, и мы кинулись туда.

Когда мы подбежали, Антон, Васька и американец, тыкая друг в друга пальцами, оживленно «разговаривали» каждый на своем языке. Американец, худой, заросший щетиной, грязный, но веселый, хлопал их по плечам и что-то говорил, улыбаясь во весь рот. От костра прибежали остальные — тоже оборванные, заросшие и худые. Они восторженно кричали и тоже хлопали нас по плечам и по спинам, так что у нас кости трещали. Никто ничего не понимал.

— Тихо! — вдруг скомандовал Антон и поднял руку.

— Сайленс! — сказал я, вспомнив, на свою беду, нужное слово.

Американец с флагом передал его одному из своих, вытянулся перед Антоном, лихо приложил два пальца к потрепанной морской фуражке и сказал серьезно:

— Иес, сэр! Ест… тоу-вариш комиссар!

— Говорите вы один, — сказал Антон, слегка надувшись от важности, — а ты, Соколов, переводи. Спроси, как его зовут.

— «Вот незадача, — подумал я, — придется выкручиваться».

— Спик ю онли, — с трудом подбирал я английские слова. — Уот из йор нейм?

— Джеймс Гаррисон, иф ю уонт, сэр, — сказал моряк, обращаясь ко мне.

— Ху ар ю олл? Кто вы все? — спросил я, тоже слегка надувшись от того, что и я оказался «сэром» и от гордости за мое шикарное знание языка, тем более что ребята смотрели на меня с уважением.

— Уи ар америкэн симэнз, — сказал моряк, — энд ай'м навигейтер. Май шип «Алькоа Рейнджер» уоз санк джюли севентс… — увидев, что я замялся с переводом, он пояснил: — Джёрмен субмарин… фью-ю-ю, — он показал рукой, как идет торпеда, — «Алькоа», — бу-у-м-м-м! — Он показал двумя руками, как взлетел в воздух его корабль, потом снял фуражку и опустил голову.

Все американцы тоже обнажили головы, сняли свои шапки и мы.

— Он сказал, — объяснил я, — что все они американские моряки и их судно «Алькоа Рейнджер» было потоплено немецкой подлодкой еще седьмого июля… Сам он штурман.

— Седьмого июля! — сказал Саня. — А сегодня двадцатое.

— Да-а, — протянул Славка, — досталось ребятам.

Американцы привели нас в свой лагерь. Да какой там лагерь: костер, порванный резиновый плотик, под которым они, видимо, укрывались от непогоды, а из снаряжения — два матросских ножа и небольшой топорик. Хорошо еще, спички они как-то сохранили, а то и костра бы не было. Из еды у них оставалось несколько пачек морских галет и банка тушенки. Только сейчас мы как следует разглядели их: жутковатый был вид, прямо скажем. Почти как наши дистрофики. Потрескавшиеся губы, покрытые коростой лица, у двоих тряпками перевязаны руки — обморозились. Они ужасно удивились, увидев среди нас девочку. Один из них, самый пожилой, трясущимися руками достал из внутреннего кармана куртки завернутый в клеенку бумажник, развернул его и вынул фотографию отличной девчонки, чем-то похожей на Олю.

— Дотер, — сказал он и погладил Олю по голове.

— Дочка, — перевел я.

Товарищи его сурово молчали, а Оля, развязав свой мешок, быстро достала из него две большие круглые буханки хлеба, куски жареной рыбы, сваренные вкрутую кайриные яйца и две солидные фляжки с холодным, но крепким чаем. Моряки опять засуетились, потом один из них вскрыл ножом квадратную банку тушенки и тоже поставил к общему столу, а другой, порывшись в карманах, достал небольшую плитку шоколада и, улыбаясь, протянул ее Ольге.

— Фор ю, мисс.

— Спасибо, — вежливо сказала Оля, — и добавила, как радушная хозяйка: — Да вы кушайте, люди добрые, кушайте.

Переводить мне не пришлось — американцы, а впрочем, и мы тоже так налегли на еду, что очень быстро от нее ничего не осталось. Потом Гаррисон достал пачку сигарет и раздал всем своим по одной, вначале предложив и нам. Мы, конечно, гордо отказались, только Баланда протянул было руку, но Антон так посмотрел на него, что он тут же убрал руку обратно. Разлегшись на песке, благо тучи уже разогнало совсем и солнце даже стало слегка припекать, моряки с наслаждением задымили. Мы тоже улеглись рядком, и началась уже неторопливая, но очень странная беседа. Кое-как мы узнали, что после взрыва их судна они, чудом уцелевшие — большинство погибло, десять суток носились по волнам на жалком надувном плотике. Сперва их было десять. Потом одного смыло волной. Через три дня умерли двое — один от ран, другой от охлаждения: он три часа плавал в ледяной воде.

Наконец их плотик прибило в эту бухту, из последних сил они высадились на берег и вот уже четвертый день, обессиленные и потрясенные всем пережитым, сидят и ждут избавления. Они не знали, где находятся, а поднявшись с трудом наверх, двое из них увидели безжизненную и суровую землю. Решив, что это безлюдный остров, они приготовились ждать. Другого ничего не оставалось, да и идти куда-нибудь они просто не могли. Раза два они видели проходившие мимо бухты суда, но их никто не заметил.

Мы все сидели подавленные и поражались мужеству этих людей. Даже Васька — а почему, собственно, даже? — был очень серьезным и строгим.

Потом Антон решительно встал.

— Спроси их, — сказал он мне, — идти они смогут?

Я спросил. Американцы оживились, посовещались и ответили, что могут, но если идти дальше, то им придется часто отдыхать, так как у одного отморожены ноги, а у другого в голени сидит осколок. Они собрали свои нехитрые пожитки, потом каждый отрезал от плотика по небольшому кусочку красной резины — на память — и подобрали из валявшегося здесь плавника подходящие палки. И мы тронулись в путь.

Шли долго и трудно. Моряки то и дело падали, нам приходилось поднимать их, часто мы присаживались по их просьбе отдохнуть, а потом опять шли и шли. И никто даже не пикнул, хотя те двое, у которых были раненые ноги, должны были опираться то на кого-нибудь из нас, то на своих товарищей. Они при этом еще умудрялись подшучивать друг над другом и смеяться.

— Крепкие ребята, — сказал Арся.

— Да, — сказал Славка.

— Ага, — сказал Васька.

Я посмотрел на него, и он показался мне совсем другим: даже толстые губы были сейчас крепко сжаты, а разлапистая походка стала тверже и уверенней.

В лагерь мы пришли уже не то поздно ночью, не то рано утром — разбери тут, когда солнце светит круглые сутки. Словом, было около четырех часов. Дома — вот ведь как: дома?! — никто не спал и уже готовилась другая группа, чтобы идти нас искать. Воплей, возмущенных и радостных, было столько, что хоть затыкай уши. Но когда распознали, с кем мы пришли, наступила уважительная тишина.

Американцы сидели на земле, смущенно и устало улыбаясь. Только Джеймс Гаррисон — штурман — стоял рядом с Антоном, когда тот докладывал обо всем Людмиле Сергеевне. Она, бледная и очень серьезная, молча выслушала его, потом подошла к Гаррисону и протянула ему руку. Моряк наклонился и эту руку поцеловал. Людмила Сергеевна зарделась.

Она сказала Оле, чтобы та взяла с собой пару мальчишек и пусть они срочно топят баню. Моряков она повела в избу Прилучных, а нас погнала спать. Мы, как говорится, не заставили себя просить и повалились на койки. Ребята лезли с расспросами, пока кто-то — кажется, Карбас — не цыкнул на них.