"Шторм и штиль[с иллюстрациями]" - читать интересную книгу автора (Ткач Дмитро)

Пролог

…Смотрю я на море, на мощную эту стихию, И в силе народа беру свою вечную силу. Микола Миколаенко

Улица называется Портовой.

В старину она, наверное, и в самом деле вела к порту. Иначе откуда же и взяться такому названию. А теперь здесь только деревянный, поросший зелеными водорослями причал на низеньких сваях, возле которого покачиваются и трутся друг о друга деревянными ребрами рыбачьи шаланды.

Трудно найти в городе еще одну такую же улицу. Она то сужается, то становится шире, то падает вниз, то поднимается вверх. Улица петляет между одноэтажными домиками с зубчатыми заборами, выложенными из дикого камня, заросшими кое-где дерном и низкорослой колючей акацией. Поодаль от бухты она уже и на улицу не похожа, потому что длинной каменной лестницей круто поднимается вверх. Эта лестница не может не вызвать уважения к себе. От нее веет седой стариной. Ее ступени до блеска отшлифованы, может быть, миллионами пар ног, и, наверное, даже старейшие жители Портовой не могли б сказать, в какие времена и кем она построена.

А когда поднимешься по лестнице на скалистую гору, улица неожиданно сворачивает влево. Тут домики стоят только на одной, более высокой стороне, а другая ее сторона не застроена, открыта.

С кручи видна бухта, а за ней — море. В хорошую погоду оно переливается сине-зелеными волнами, а во время шторма перекатывает тяжелые, черные валы с белыми, холодными и лютыми вспышками пены.

Постороннему человеку трудно разобраться в лабиринтах Портовой улицы, тем более что таблички с номерами домиков увидишь тут редко. Да, собственно, они и не нужны. Все жители так хорошо знают друг друга, что стоит лишь назвать фамилию — и тебе сразу же покажут, куда идти, а то, еще и в самую хату приведут, будто к себе домой.

Но на одних воротах, окрашенных свежей зеленой краской, четко и аккуратно, словно на борту корабля, выведена цифра «16».

Улица Портовая, 16.

И живет в этом дворе бывший боцман с «охотника» Федор Запорожец. Вот с ним-то нам и следует познакомиться, потому что какие бы события ни происходили в дальнейшем, а сюда мы возвратимся еще не раз.

Он родился и вырос на этой же улице. Как птенец, независимо от своего желания или нежелания, учится летать, так и Федор научился плавать в море. Собственно, «научился плавать» — это не те слова. Плавать он умел всегда. Известно, что севастопольские мальчишки еще и по земле не умеют ходить как следует, а в воде уже не тонут.

Вода для них — будто воздух. Без нее не проживешь.

К морю можно было спускаться по той стародавней лестнице, о которой уже говорилось, но Федор находил более красивые и романтические тропки. Такие, что голова кружится и замирает сердце. Нет, обыкновенный человек по ним вниз не сойдет. Не решится… А если и решится, то полетит с кручи вниз головой на прибрежные камни, вокруг которых всегда пенится коварная волна.

С Федором этого не могло случиться. Он был не только изобретателен в играх, но и ловок, как кошка. Даже его друзья-мальчишки испуганно таращили глаза, глядя, как он карабкается по зазубринам высокого и обрывистого берега, как прыгает с умопомрачительной высоты в воду.

А в воде он умел вытащить из-под камня самого большого и самого злого краба, не боясь, что тот может перекусить его палец своими стальными клешнями, умел разглядеть на дне огромную, как сито, камбалу, схватить ее и потом с гордостью понести на базар, чтобы в конце концов отдать рыбу за бесценок. О бычках он и думать не хотел, потому что считал их мелочью, не заслуживающей внимания. Что бычок? Его поймает даже тот, кто совсем не умеет ловить рыбу. Брось ему наживку — морского конька или кусочек моллюска, он и ухватится…

Федор рос. Была школа. Были спортивные соревнования по плаванию и на парусниках. А к тому времени, когда началась война, Федор Запорожец уже закончил школу боцманов. На большой корабль его не послали, потому что не хватало ему командирского опыта, и он стал боцманом «охотника», а боцман везде боцман.

С началом войны трудно стало с продуктами даже в армии и на флоте. А боцман должен, заботиться о своей команде. Поэтому однажды, когда корабль стоял в Поти на текущем ремонте, Федор Запорожец обратился к своему командиру, старшему лейтенанту Николаю Ивановичу Баглаю, с просьбой:

— Разрешите привезти свежей рыбы для команды. На море плаваем, а только соленые брызги глотаем.

— Откуда же вы ее привезете? — удивился Баглай. Федор Запорожец хитро прищурил глаза:

— Есть тут у меня неподалеку хороший знакомый, председатель рыболовецкого колхоза. Ни за что не откажет.

— Ну что ж, съездите, — согласился командир корабля.

На следующий день Запорожец и в самом деле возвратился с рыбой, привез и новенькие вентери.

— А это зачем? — спросил Баглай.

— Это же вентери, товарищ старший лейтенант!

— Вижу, что вентери, но где вы их взяли?

— Я же вам говорил, что для меня этот председатель колхоза ничего не пожалеет… Будем сами рыбу ловить.

— Ох и ловкач же вы!.. — с недоверием покачал головой Баглай. — Ну и ну!..

Два дня команда лакомилась свежей рыбой и хвалила боцмана. С удовольствием ел рыбу и командир. А на третий день на причале появился полный мужчина и попросил вахтенного пропустить его к командиру корабля.

Баглай принял незнакомца у себя в каюте. И тут между ними произошел разговор, ставший роковым для Федора Запорожца.

— Я председатель рыболовецкого колхоза, — сказал сбывший. — Несколько дней назад у нас украли вентери, прошу прощения, но по всему видно, что следы тянутся к вашему кораблю.

Баглай помрачнел.

— Скажите, вам знаком человек по фамилии Запорожец?

Председатель колхоза скосил глаза, потер лоб, пожал плечами:

— Нет, впервые слышу.

Баглай некоторое время сидел молча. Лицо его медленно темнело, становилось твердым и жестким. Потом он стремительно поднялся с кресла и шагнул к дверям:

— Рассыльный! Боцмана ко мне! Быстро!

Хоть Баглай и приказал: «Быстро!», боцман Запорожец, словно предчувствуя беду, долго не приходил. Тем временем Баглай продолжал разговор:

— Скажите, а несколько дней тому назад вы давали кому-нибудь рыбу?

— Давал? — удивился председатель колхоза. — Давать мы никому не можем. Государству сдаем.

— А не приходил ли к вам мичман, невысокий такой, худощавый?

Председатель колхоза так и вскинулся:

— Приходил, а как же!.. Ведь как раз на него подозрение падает!

Наступила тягостная пауза. Баглай еще больше помрачнел, а лицо его окаменело. Помолчав, председатель колхоза хоть и почтительным, но твердым голосом сказал:

— Вы же сами понимаете: вентери что? Так себе. Пустяк! Сегодня связали, завтра они порвались, а послезавтра снова связать можно. Рыбацкие руки это умеют. Но сейчас, когда идет война, каждая ниточка на учете. Поэтому и возмущаются мои люди: «Куда вентери исчезли?» Они ведь по ночам их вязали. Я вам вот что скажу. Отдайте, да на этом и точку поставим… Случается… А я домой не с пустыми руками приеду. Не напрасно проездил…

В дверь каюты постучали.

— Войдите, — сказал капитан.

Порог переступил боцман. Лицо у него было не просто бледным, а мертвенно белым, всегда веселые и лукавые, глаза его смотрели испытующе и настороженно.

— Товарищ старший лейтенант, мичман Запорожец по вашему приказанию прибыл…

Это была очень неприятная минута. Прежде, когда Запорожец входил в каюту, капитан обычно приглашал и они вместе обсуждали корабельные радости и беды и решали, что и как делать дальше, потому что боцман для командира корабля — правая рука. Он почти такой же хозяин, как и сам командир,

А теперь Баглай пронзил его ледяным взглядом:

— Вентери — ваша работа?

— Моя, товарищ старший лейтенант.

— Вентери возвратить — и под арест. Больше разговаривать с вами не хочу.

И все же на другой день между командиром и боцманом разговор состоялся.

— Служить с вами на одном корабле я больше не могу. Вы меня понимаете?

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — обреченно произнес Запорожец. — Только прошу вас… Ну как же мне без корабля, без моря? Хоть в морскую пехоту, я искуплю свою вину. Ведь море же будет рядом… Оно мне и силу даст…

Федора Запорожца понизили в звании, надели поперечные нашивки старшины первой статьи, и вскоре он очутился на суше, неподалеку от Новороссийского пролива.

К тому времени Крым уже был захвачен фашистами. На противоположном берегу пролива стояли вражеские корабли.

Федору Запорожцу дали отделение. А если ты командуешь хоть самым маленьким подразделением, ты — уже командир. В твоих руках — судьба людей. Даже за одного человека командир несет ответственность, а если их двенадцать, то ответственность становится в двенадцать раз больше. Правда, пока что на этом участке фронта было временное затишье. В больших и малых штабах вырабатывались планы контрнаступления, а тем временем морские пехотинцы учились, овладевали искусством боя.

Вечером, когда его ребята укладывались спать, Федор Запорожец выходил на берег пролива и сидел там часами. О чем он думал? Может, о том, с каким позором был вынужден оставить корабль… А может, грустил о море, с которым пришлось ему расстаться. Еще бы, был моряк — и нет его. Это тяжело, нестерпимо тяжело! Но наверное, больше всего думал он о том, что на той стороне, в Крыму, топчут нашу землю фашисты и ничего не делается для того, чтобы их выгнать…

Нет, где-то что-то делается. Иначе и быть не может. Просто ему, бывшему боцману, теперь бойцу морской пехоты, назначенному командиром отделения морских пехотинцев-штрафников, ничего об этом не известно.

Но ведь и без дела сидеть трудно…

И вот однажды вечером после долгих раздумий Федор Запорожец, захватив с собой надутую камеру, спустился в воду и поплыл. Он плыл через пролив к противоположному берегу, туда, где стояла немецкая самоходная баржа. Палуба у этих широких низкобортных барж была почти совсем голая. Стояла на ней лишь командирская рубка, из которой можно было управлять и рулем, и мотором, да две зенитные пушки.

Он подплыл к барже как раз в то время, когда вахтенный матрос, обойдя широкую палубу, спустился в люк. Тихо и ловко, как кошка, Запорожец вскарабкался на баржу, быстро закрыл люк и накрепко задраил его. Внутри баржи поднялся невообразимый крик, из кубрика чем-то тяжелым колотили в надежно завинченный люк, но Запорожец теперь ничего не боялся: команда баржи была надежно заперта! Потом он вбежал в командирскую рубку и нажал на стартер. Машина легко завелась.

Федор выбежал на палубу, мгновенно снял с причальных тумб швартовые концы и, возвратясь в рубку, включил машину на «полный вперед»…

Этому можно верить и не верить, но такой факт в биографии Федора Запорожца действительно был. Моряк проявил удивительную храбрость и находчивость. Конечно, за самовольные действия его можно было бы и наказать. Ведь такая вылазка могла закончиться непоправимой бедой, в первую очередь, для него самого. Но все увенчалось полнейшим успехом. Так за что же наказывать?

Когда Федор пришвартовал самоходную баржу к нашему причалу и открыл люк, из кубрика выбрались десять ошалевших с перепугу фашистских матросов и один офицер. Одиннадцать «языков» сразу и боевое исправное-преисправное судно!..

Федора Запорожца наградили орденом Красной Звезды. Теперь он мог бы и уйти из морской пехоты, потому что вместе с орденом ему возвратили и звание мичмана. Но со дня на день ждали наступления, и Федор остался в части.

Когда советские войска высаживали десант на крымский берег, Запорожец с отобранными им самыми храбрыми парнями первым захватил плацдарм, удержал его до прихода нашего главного десанта и был тяжело ранен. Уже в госпитале он узнал, что его наградили еще одним орденом, теперь уже — Красного Знамени.

После госпиталя Федору дали месячный отпуск. Но он и не подумал об отдыхе. Искал свой «охотник». Корабль оказался в Туапсе.

Была послеобеденная пора, когда мичман Запорожец остановился у трапа, переброшенного с причала на корму. И без того бледное, лицо его еще больше побледнело он вдруг почувствовал, как его бросило в дрожь. Старался успокоиться и не мог.

«А может, «охотником» теперь не Баглай командует, а кто-то другой», — подумал он. И разволновался еще больше.

— Товарищ вахтенный, — негромко спросил он — скажите, кто теперь у вас командиром?

Он нарочно употребил слово «теперь», чтобы показать матросу, что знал того, кто командовал кораблем раньше.

Вахтенный насторожился: на такой вопрос отвечать не полагалось, и он подозрительно взглянул на Запорожца. Но перед ним стоял мичман да еще с двумя боевыми орденами… Ему, конечно, можно было бы и ответить. Но на всякий случай спросил:

— А вы кого знали?

— Старшего лейтенанта Николая Ивановича Баглая. Вахтенный улыбнулся.

— И теперь он — командир.

— В таком случае прошу доложить, что его хочет видеть мичман Федор Запорожец, — сказал хрипловатым от волнения голосом.

Вахтенный сделал большие глаза:

— Вы — мичман Запорожец? Бывший боцман?

— А вы откуда меня знаете? Я вас что-то не помню.

— Да как же! Тут вспоминают о вас… — И, заметив поблизости матроса с повязкой на рукаве, вахтенный крикнул: — Рассыльный! Беги доложи командиру, что его хочет видеть мичман Запорожец!

Вахтенный с любопытством смотрел на гостя.

— А ведь говорили же… говорили, что вы в морскую пехоту ушли?

— Было и такое, — невесело улыбнулся Федор Запорожец, — а теперь вот снова прибило к своему кораблю…

Прибежал рассыльный и нарочито громко крикнул:

— Вахтенный! Пропусти мичмана к командиру! Федор Запорожец ступил на палубу, и, казалось, даже голова у него закружилась. Его корабль! Его родная палуба! Здесь все до последнего винтика — его!..

А что же теперь?.. Теперь он пришел сюда как посторонний человек, как гость, может быть, и не желанный. Еще неизвестно, как примет его старший лейтенант.

Баглай встретил его стоя. Мгновенно окинул взглядом невысокую стройную фигуру мичмана, заметил новенькие ордена и, не скрывая своего волнения, сказал:

— Рад вас видеть, мичман. От души рад… Садитесь, пожалуйста. — И, крепко пожав руку Запорожца, вынул из ящика стола папиросы: — Курите.

— Нет, спасибо. В госпитале бросил.

— Ну, а я закурю… Рассказывайте…

— Можно рассказывать и долго и коротко, товарищ старший лейтенант. Всего хлебнул. Бои, ранения. Вот тут, — показал он на плечо, — фашисты на всю жизнь метку оставили. А сейчас в отпуске после госпиталя. К своему кораблю потянуло.

— К своему… — Баглай тепло улыбнулся… — Добре, добре… Но ведь мы расстались с вами при обстоятельствах не очень-то приятных… Что же привело вас сюда?

— Вы же знаете меня, товарищ старший лейтенант… Севастопольский мальчишка. Потом — десятилетка. Боцманская школа… И — вот этот корабль… А самое главное — с вами хочу плавать и воевать, товарищ старший лейтенант. Не думайте, я уже не тот, что был. Жизнь научила.

— Вижу.

Баглай походил молча по своей маленькой каюте — пять шагов вперед, пять назад. На корабле, независимо от того, большой он или такой маленький, как «охотник», учтен и рассчитан каждый клочок площади. Ничего лишнего. Единственное, что может каждый — повесить картину, портрет жены или любимой девушки. Может быть, эти личные вещи и вносят в суровый корабельный быт тепло домашнего уюта. У командира висела фотография жены и сына. Баглай минуту-другую постоял перед портретами и повернулся к Федору Запорожцу.

— Хорошо. Я тоже не возражаю против того, чтобы плавать с вами. Вы вовремя появились. Нашего теперешнего боцмана должны перевести на другое судно с повышением по службе… Только вот о чем я думаю. Вы уже и навоевались, и в госпитале належались, а наш «охотник» снова идет в бой, на высадку десанта.

— Я готов, товарищ старший лейтенант.


* * *

Как всегда перед боевой операцией, Баглай волновался. Знал, что его корабль, команда и сам он идут под огонь пушек и пулеметов, в пекло яростной атаки.

Через тридцать минут должны были прибыть десантники. А через час корабль отшвартуется, чтобы выйти на заданную точку и встретиться с другими кораблями.

Баглай вышел па палубу, негромко позвал:

— Товарищ боцман! — Он был уверен: в такое время Запорожец находится не во внутреннем помещении, а на палубе.

И в самом деле, мичман сразу же вынырнул из каких-то корабельных закоулков, держа в руках свернутый в бухту тонкий трос.

— Есть, боцман!

— Среди команды «больных» нет?

Мичман улыбнулся. «Больными» командир корабля называл тех, кто перед боевым походом вешает голову, теряет бодрость и душевное равновесие.

— Все, как один, здоровы, товарищ старший лейтенант. В кубрике под гитару песни поют… Осечки ни у кого не будет.

— Ну, это уж вы придумали — «песни», «под гитару»… — Баглай почувствовал, что успокаивается, разговаривая с боцманом. Он подумал: «Нет, я все же не ошибся, приняв его на корабль».

— А зачем трос?

— Так мы же десант будем высаживать!

— Ну и что?

— А плавать, ясное дело, не все умеют. Сухопутные в основном люди… Вот пусть и держатся за трос. Матросы говорят, что этот трос они за секунду до берега дотянут. Надо же помочь десантникам. Одно дело делаем. А то еще наглотаются воды, не сообразят куда и стрелять…

— Ну хорошо… Людей разместите в кубриках и на палубе, чтобы не было крена… А с тросом вы это здорово придумали. Спасибо.

Старший лейтенант Баглай остался один. Стоял, опершись руками на тугие леера и всматриваясь в морскую даль.

Вечерняя темнота постепенно сгущалась. Изморось понемногу редела. Это хорошо. На верхней палубе люди не будут мокнуть и мерзнуть. Ведь идти придется около пяти часов. За это время море, дождь да встречный ветер могут так измотать, что человек уже не в силах будет высадиться на берег и вести бой. Поэтому Баглай заранее приказал на случай дождя приготовить несколько больших брезентов, чтобы было чем укрыться.

А тем временем ветер разорвал уже кое-где тяжелые тучи, в серо-синеватых просветах замигали звездочки. Баглай поймал себя на том, что улыбается. Почему-то эти одинокие звездочки напомнили ему о сыне — трехлетнем Юре.

Однажды, выбрав свободный денек, что так редко случается у моряков, он вместе с женой и Юрой пошел в горы. Море для них — не новость, им живут, им дышат, о нем только и говорят. А вот в горах всей семьей еще не бывали ни разу. Вот и решил Баглай провести день среди скал и водопадов, среди могучих горных дубов, кленов и сосен. Вместе варили в чугунке кулеш, фотографировались. Потом карабкались на скалы («а ну, кто выше!») и не заметили, как наступил вечер.

Маленький Юра устал больше всех, но глаза его блестели от возбуждения, и когда Баглай поднял мальчика на руки, жена воскликнула:

— Смотри, Коля, у нашего Юры глаза совсем как звездочки!

Сам он, может быть, и не заметил бы этого. А теперь, взглянув внимательней, он увидел, что глаза сына и в самом деле похожи на звездочки. Он крепче прижал мальчика к груди, а свободной рукой обнял жену.

— Товарищ старший лейтенант, идут, — послышался рядом голос боцмана так неожиданно, что Баглай даже вздрогнул.

Он мгновенно возвратился к реальной действительности.

— Команду наверх!

В связи с военным временем, причал, так же как и корабль, не освещали, поэтому колонна десантников издали лишь угадывалась на фоне нечетких очертаний портовых строений. Но все яснее и яснее слышалось бряцание оружия и топот ног.

Из кубриков на палубу высыпали матросы, чтобы встретить десантников. Думали, что увидят солдат в зеленых бушлатах, а тут — кто в чем. Бескозырки, каски, тельняшки, шинели — все смешалось.

Боцман Федор Запорожец носился по кораблю, появлялся то во внутренних помещениях, то на палубе. Он размещал десантников и на ходу предупреждал строгим голосом:

— В походе цигарок не вынимать. Увижу, что кто-нибудь курит, пусть пеняет на себя. У нас на корабле законы железные.

— А что будет? — улыбаясь, спросил кто-то из десантников.

— За борт полетишь. Выброшу.

— Этот выбросит! Так что давайте, братцы, накуримся из рукава, пока еще стоим возле причала!

— Вот фашистов выкурим из Крыма, а потом уже и закурим.


* * *

«Охотник» мчался с такой быстротой, что вода под форштевнем вздымалась по обе стороны, а за кормой кипела пенистым буруном.

Стал виден берег. Он темнел на фоне неба большой горбатой горой.

По волнам ударил острый ослепительный меч вражеского прожектора, выхватил из темноты корабль.

На палубе замерли.

Прозвучала команда Баглая:

— За борт! Давайте, хлопцы-герои! Палуба опустела.

Через несколько минут на берегу уже кипел бой.

Фашисты открыли ожесточенный огонь. Баглай бросал корабль вперед, назад, вправо, влево, и снаряды ложились около бортов, за кормой, где-то впереди. Небольшой кораблик трещал от взрывных волн и стонал, как стонет тяжело раненный человек. Казалось, еще немного усилий, еще немного выигранного времени — и корабль окажется в недостижимой для прицела зоне.

И все же один снаряд настиг «охотник», ударил в погреб боеприпасов и взорвался…



* * *

Старшего лейтенанта Баглая так и не нашли ни среди живых, ни среди мертвых.

А тяжело раненный боцман Запорожец очнулся только в госпитале и по сей день не ведает, кто его спас.

Позже он узнал, что старшему лейтенанту Николаю Ивановичу Баглаю за успешную высадку ударной десантной группы посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, а сам он, мичман Федор Запорожец, награжден еще одним орденом боевого Красного Знамени. Этот орден вручили там же, в госпитале.

Командующий эскадрой собственноручно прикрепил орден ему на грудь…

После госпиталя Федор Запорожец уже не мог воевать и возвратился в Севастополь. К этому времени уже весь Крым был освобожден от фашистской нечисти.

Города фактически не было. Лежали только груды камня. И среди этого хаотического нагромождения мерцали слабые и печальные огоньки. Вечером они были похожи на звездочки, упавшие с неба. Кто-то зажег их, эти звездочки, и кто-то греет возле них осиротевшую душу. Это, наверное, те, кто возвратился с гор, из лесов к родным, хотя и разрушенным гнездам.

И где же его дом?.. За время войны он лишился и родителей, и крова. О родителях осталось только воспоминание. От дома — куча камня и глины… Всю ночь просидел Федор Запорожец на голом камне, время от времени вытирая слезы…

А на следующий день Федор начал отстраивать свой дом.

Для фундамента оставил старый отцовский камень, а стены решил возводить из белого инкерманского, легкого, крепкого и красивого камня.

Небольшой дворик сразу же обсадил виноградом, чтобы вился по жердям и проволоке, натянутой над двором.

Такой виноград и урожай дает, и защищает от жгучего крымского солнца.

Конечно, делал он все это не один, а с помощью соседей, тоже возвратившихся в родные места. И в свою очередь помогал им.

Вместе со всеми работал он и на восстановлении Севастополя: разбирал завалы, разрушенные дома, расчищал улицы и целые кварталы от хаотического нагромождения камня, железа и дерева. А восстанавливали город мастера-строители, съехавшиеся сюда со всех концов страны…

Все это было давно, а кажется — совсем недавно.

А теперь Федор Запорожец, мичман в отставке, бывший боцман боевого корабля, награжденный орденами и медалями, живет на Портовой улице, в доме номер шестнадцать.

Понемногу рисует (у него с детства была склонность к рисованию, но не было возможности поучиться как следует), а еще — рыбачит.

Когда уже заканчивалось восстановление Севастополя, он женился на местной девушке Марине, работавшей каменщицей. Теперь у них растет сынок, шестиклассник Сашко, паренек всем интересующийся и так же, как отец, влюбленный в море.

Отец гордится сыном, а мать хоть и хвалит его, но держит в ежовых рукавицах.

Марина — вообще натура неуравновешенная. Легко переходит от веселья к грусти, от хорошего настроения к плохому, от похвалы к порицанию.