"Коулун Тонг" - читать интересную книгу автора (Теру Пол)

11

Вернувшись от Хуна домой, Чеп обнаружил, что матери нигде в коттедже нет. «Умерла?» — промелькнуло в голове.

Все эти годы Чеп жил по неизменному распорядку, и потому самая пустячная перемена оборачивалась шоком. Без программы действий он чувствовал себя не в своей тарелке. Импровизировать он не умел. Все его душевное спокойствие держалось на устоявшемся графике: шесть часов — это утренний чай, вносимый на подносе Ваном, семь — собственно завтрак, восемь — отъезд из дома на «ровере» или на трамвае, девять — прибытие в Коулун Тонг, одиннадцать — кофе с печеньем, час дня — ланч, четыре пополудни — чай, полшестого — «Киска». Среда означала Крикет-клуб, желание заняться сексом — Мэйпин, а возвращение домой — мать, застывшую в вечном ожидании.

— Неужели тебе не надоедает, что каждый день похож на предыдущий? — как-то спросил его мистер Чак.

— Будь он не похож, мне бы страшно стало.

Возможно, потому-то старик и завещал свою долю «Империал стичинг» Чепу. Это мистер Чак виноват, что все стало стремительно меняться. Не вовремя он умер. Хлопоты с похоронами и ворохом бумаг для Монти; переход «Империал стичинг» в единоличную собственность Чепа; Хун.

Ван стал еще молчаливее. Его пробежки длились все дольше, словно Ван сам себя наказывал, — Чеп наблюдал, как слуга взбегает по скользкой Пик-роуд. Бег трусцой — один из тех видов активного отдыха, которые выдают человека с головой. Когда Чеп бросил курить, ему советовали заняться бегом, и он начал приглядываться к изнуренным людям, снующим по Пику вверх-вниз. Бег трусцой — безумный исповедальный танец вылезающие из орбит глаза, впалые щеки, красные пятна на руках и бедрах, развинченные суставы. Бегуны всегда выглядели так, словно еще немного — и капитулируют. В их странном, медлительном передвижении вприпрыжку выражалось все их нездоровье и нервозность. С одного взгляда на Вана становилось ясно: ему худо.

Ели они не всегда вовремя: Чеп часто запаздывал. Сделка с мистером Хуном, судя по всему, положительно повлияла на вкусы его матери. Она взяла привычку подавать к завтраку по паре копченых селедок, а к чаю делала себе сандвичи уже не с рыбным паштетом, а с лососиной. А теперь еще и А Фу исчезла. Хаос.

— Мама?

Чеп сам испугался своего панического вскрика. Стал обходить пустые комнаты, каждый раз включал свет, отвернувшись в сторону, — словно боясь наткнуться взглядом на тело матери, распростертое на полу. Потом, чтобы восстановить порядок и предъявить права владельца на свой дом, он заварил чай и, нервно вертя в руках ложку, сел за стол. Воспоминание о визите к Хуну не давало ему покоя. Мэйпин спросит, как прошел разговор. Позвонить ей, что ли? Нет, лучше — легче — объяснить ей все при личной встрече. Вот и еще одна перемена в его жизни — желание видеть Мэйпин стало возникать не только тогда, когда ему хочется заняться сексом. Теперь она нужна ему и для чего-то другого. Как жаль, что он не может порадовать ее хорошими новостями.

Тут Чеп спохватился, что думает о Мэйпин в момент, когда его матери, возможно, и в живых больше нет. Мучимый совестью, он пристыженно попытался свалить вину на Мэйпин — зачем она его отвлекла?

Спустя минуту он услышал, что по улице едет машина. Выглянул в окно. Такси. И тут же в дом, чуть ли не валясь с ног от хохота, ворвалась мать.

— Где ты была?

Какая, в сущности, разница, где она была, раз уж появилась, счастливая, запыхавшаяся и, кажется, слегка навеселе; однако Чеп, раздосадованный, что она нагнала на него такого страху, решил ее отчитать. Вполне сознавая, что точно копирует ее саму в незадавшийся вечер.

— Играла по маленькой, — заявила она.

— Я тут с ума схожу. Думал, стряслось что-нибудь ужасное.

— Ну ты прямо как педик. «Что-нибудь ужасное»!

— Люди пропадают, знаешь ли, — произнес он. И осекся — горло перехватило. — И во что же ты играла?

— Да во что тут играют, Чеп? Пораскинь мозгами.

— Мама, ты же сама знаешь, во всякой игре есть свои шулера и лохи.

Чепа трясло. Co стороны могло показаться, будто он негодующе спорит с матерью, обращая шаткую логику Бетти против нее самой, но истинной причиной вспышки негодования был страх за ее жизнь.

— Да уж наверное, спасибо, что напомнил, — процедила она. Но слова Чепа не испортили ей настроения. Она по-прежнему улыбалась. — Я в «Счастливой долине» была, поверишь?

В памяти Чепа хранилось столько отчетливых воспоминаний обо всех их с матерью разговорах по душам в «Счастливой долине», что при одном упоминании этого места он смягчился. Однако, насколько знал Чеп, мать никогда не играла в будни и тем более не говорила о скачках в таком тоне. Сегодня же она словно бы похвалялась.

— Ты выиграла, — заключил Чеп. И больше ничего не добавил, даже не сформулировал то, что пришло ему на ум, но его недоношенная мысль представляла собой что-то вроде «Когда только она проигрывала?».

— Разве я тебе не говорила — я же везучая?

Очередная широкая улыбка преобразила ее лицо, придавая Бетти сходство с лукаво щурящимся гномом: мешки под глазами поползли к вискам, черты исказились, точно после карикатурной хирургической подтяжки.

Дело даже не в том, что она набралась храбрости рисковать крупными суммами — а суммы, должно быть, крупные, иначе она, обычно столь опасливая в игре, не торжествовала бы теперь… — и откуда у нее вообще деньги?

Тут Чеп вспомнил. «Вашей матери я уже вручил такой же». Пятьдесят тысяч гонконгских долларов. Значит, чек, которым ее подмаслил Хун, она уже обратила в наличные и пустила на тотализатор.

— А завтра, наверное, двину в Ша Тинь, если настроение будет.

У дверей кабинета с сурово-вопрошающим видом дожидалась Мэйпин. Глаза у нее вечно менялись: бывали дни, когда их вообще не было заметно на лице, порой они были маленькими, темными, лукавыми; но сегодняшние глаза Мэйпин, пылающие нешуточной тревогой, поразили Чепа в самое сердце. Ей нужен был ответ. Пытаясь протиснуться мимо нее, Чеп пробормотал:

— Мне нужно заняться бухгалтерией.

В этот миг он испытывал только одно чувство — страх. Ему хотелось спрятаться. Но она поверила его отговорке.

— Мисс Лю? — окликнул он и, едва успев это произнести, услышал, как стул мисс Лю с грохотом отодвигается, и увидел саму секретаршу в дверях. Охваченный обычным своим ужасом перед импровизациями, Чеп растерялся и, панически придумывая, какое бы распоряжение отдать, вспомнил разговор насчет флага и непонятного отсутствия мистера By; тут у Чепа перед глазами возник список пропавших без вести в полицейском участке и среди них — имя мистера By.

— А что, мистер By так и не вышел на работу?

— Не вышел.

— Как зовут мистера By?

— Фрэнк зовут.

— Пожалуйста, мисс Лю, скажите мне его полное имя, включая китайское.

— Сейчас, только посмотрю.

Чеп заметил, что Мэйпин не стронулась с места.

— Видите, как я занят?

Мэйпин опустила глаза, но не отступила ни на шаг. Китайцы не любят открытых конфликтов, редко находят слова для возражений — но бывают весьма упрямы.

— У меня полно забот, — заявил Чеп. — Мать опять играет на скачках.

Он попытался произнести это с такой интонацией, словно речь шла о большой беде.

— Вы видели мистера Хуна?

Чепа опечалило, что, глубоко презирая этого типа, ненавидя его за агрессивное хамство, даже подозревая в убийстве, она все же именовала его мистером. Но, возможно, это проявление одной из основных черт китайцев — их умения выхолащивать некоторые слова, лишать их истинного смысла.

— Видел вчера. Был у него на квартире, — ответил Чеп. — Об этом-то я и хочу вам рассказать, когда у меня будет свободная минутка.

Мэйпин уставилась на него, словно пытаясь высмотреть в его глазах надежду, хоть какой-то добрый знак, хоть что-то светлое; она слегка вытягивала шею, будто заглядывая через забор, смотрела все пристальнее, все проницательнее.

— Все будет хорошо, — сказал Чеп.

Но думал он в этот момент совсем не о Хуне и не об его квартире. После той квартиры и красноречивых перемен в ее обстановке судьба А Фу представлялась ему в самых мрачных красках. Покамест этого было нельзя говорить Мэйпин, но мысленно он произнес: «Пусть А Фу уже нет, не волнуйся — у тебя есть я. И, может быть, А Фу все-таки жива».

Мисс Лю, высунувшись в дверь, сообщила:

— Фрэнсис Мао Юн By. Нет, А Фу больше нет.

— Что случилось? — спросила Мэйпин, заметив, как он изменился в лице.

— Ничего, — ответил Чеп, а сам подумал: «Все». И впервые с тех пор, как услышал убийственное сообщение Хуна о Венделле, почувствовал, что в словах китайца, возможно, есть какая-то доля истины.

В этот миг Мэйпин уверилась в своих худших предчувствиях насчет судьбы А Фу. Чеп понял это по тому, как ссутулились ее хрупкие плечи, когда она побрела назад в цех.

Вместо того чтобы съесть ланч в кабинете, прямо за письменным столом, Чеп отправился в «Киску» и засел там, спасаясь от Мэйпин. Прихлебывал пиво, пытался читать «Саут Чайна морнинг пост». Практически всю первую полосу занимали новости на тему Сдачи по-китайски. Чеп выпил еще немного и, увидев фото очаровательной женщины с лисьей мордочкой, заинтересовался подписью к нему: узнать бы ее имя или национальность, разгадать, почему она его так привлекает… — и прочел: «В красоте всегда есть изъян»[22].

— Это еще что за чушь?

Его раздосадовало, что самое пустяковое желание невозможно выполнить: ведь ему просто хотелось узнать имя женщины, только и всего.

Отшвырнув газету, Чеп привалился спиной к стенке кабинки, отдавшись во власть оглушительной музыки, сосредоточившись на танцовщицах. И с новой остротой почувствовал, что его жизнь превратилась в хаос. Он и раньше иногда посещал «Киску» в середине рабочего дня, но когда это ему случалось сидеть и смотреть на обнаженных до пояса филиппинок, даже не вспоминая, который час?

Чеп вытянул шею, чтобы подглядеть в зеркало за Венделлом, который, морща лоб, смотрел по телевизору скачки.

Из-за спины Чепа мама-сан проговорила:

— Вы очень похожи на вашего отца.

Эта фраза окончательно ввергла его в отчаяние.

Среди танцовщиц он узнал Бэби. Танцевала она плохо, улыбалась зеркалам, пошатывалась на высоких каблуках. Тело у нее было великолепное — пышная грудь, стройные ноги, нежное, какое-то щенячье лицо, придающее ей вид доверчивой простушки. Чеп вспомнил, как Бэби стояла на четвереньках на ковре в «синем отеле», улыбаясь ему через плечо, и говорила: «Давай-давай делать сенят».

Когда музыка отзвучала, Бэби подсела к Чепу. Она была уже в платье.

— Мое платье новое нравится? — спросила она. — Это мой лучший цвет.

Рассмотреть платье в темной кабинке было совершенно невозможно. Чеп прикоснулся к шелковистой материи — синтетика китайского производства — и поинтересовался:

— Что за цвет?

— Висневый.

— А, да, конечно, — пробурчал Чеп, не выпуская из пальцев мягкого рукава, размышляя о стране, где сшили это платье. — Что вы будете делать через год, когда власть перейдет к китайцам?

— Мы, пилиппинцы, может быть, просто уедем, домой назад.

Бэби решила, что под словом «вы» он подразумевает всех выходцев с Филиппин, которые проживают в Гонконге.

— Вам там нравится?

— Конечно, я там ненавижу, — улыбнулась Бэби своей восхитительной белозубой улыбкой. — Пилиппины — одно дерьмо.

— Почему вы так говорите?

Как же здорово, думал Чеп, посреди рабочего дня попивать пиво в полутемном баре и молоть чушь, зная, что собеседница не будет судить тебя строго.

— Потому что это моя родина, — пояснила Бэби. — Но другим нравится. Иностранцам нравится. Вам будет нравиться.

— Охотно бы там побывал.

Чеп предался праздным грезам: выдумал себе целую новую жизнь, вообразил план действий — от приезда на Филиппины и знакомства с какой-нибудь девушкой наподобие Бэби до обзаведения детьми и, возможно, собственным делом. На этом пункте его обуяло смутное беспокойство — то ли из-за детей, то ли из-за всего, что он наслушался про Филиппины: страна опасная, беспорядки, собак едят… Более-менее реалистично Чеп мог представить себе только одно: как сидит в каком-нибудь баре Манилы и занимается тем же, чем и сейчас, — пьет пиво и болтает чушь в обществе хорошенькой девушки.

— Поедем в Манилу, — заявила Бэби. — Я буду вашей подтиркой.

— Я полный псих, — поспешил сказать Чеп. В глубине души он отлично знал, что никакой он не псих; характер у него не самый легкий, но и только. — Я вам не подойду.

— У каждого свои недостатки, — парировала Бэби. — Я люблю, когда психи. Мои друзья — психи.

Чеп промолчал. Бэби казалась добросердечной и снисходительной к чужим недостаткам, но вела себя по-идиотски и его превращала в идиота. В баре, где он, сам не зная почему, спрятался от Мэйпин, его нервы временно успокоились. А Бэби так доняла его своими глупостями, что Чеп поневоле мог думать лишь об одном — о достоинствах Мэйпин.

— Вы здесь останетесь в будущем году?

— Не знаю, — буркнул Чеп.

— Моя мама знает китайцев, — сообщила Бэби.

— Да и моя еще как знает!

Чеп знал, что мать у Бэби — прислуга в китайской семье, в доме на Мид-Левелс[23], а сестра — санитарка в сумасшедшем доме в Чай Ване. Сама Бэби в свободное от стриптиза время работает уборщицей в пятизвездочном отеле и может много порассказать о том, какие предложения получает от постояльцев — и мужчин, и женщин. Обе сестры и мать ютятся в каморке в Кеннеди-тауне. Когда Чеп впервые заговорил с ней в «Баре Джека», Бэби объявила себя испанкой.

— Китайцы сажают тебя в комнату, мужчины приходят, издеваются тебя, имеют с тобой секс. Если ты плакаесь, не важно, им нравится это слысать. Не смейся, а то сильнее побьют. Потом китайцы опять тебя запирают.

Чепу показалось, что ее устами говорит здравый смысл, — но в ушах у него звенело, и он понял, что пьян.

— Меня они в комнату не посадят, — заявил он. — Расскажите мне о Маниле.

— У моего папы в Маниле лавка старья, — сказала Бэби.

— Достаточно, — оборвал ее Чеп. — Не надо мне больше ничего рассказывать.

Ближе к вечеру Чеп вышел из «Киски», уже почти решив, что хочет жениться на Мэйпин. Общение с Бэби помогло ему разобраться в себе. В присутствии Мэйпин он всякий раз терял голову и не мог уже рассуждать логично; во время свиданий с Мэйпин ему часто приходила на ум Бэби, ее готовность принять любую его идею (в том числе «Давай-давай делать сенят!»); но за эту готовность приходилось расплачиваться — Чеп должен был считаться с ее собственными идеями, к тому же почти всякий раз она клянчила у Чепа то деньги, то подарки для сестры или матери: билеты на самолет, одежду, побрякушки, а один раз даже телевизор. Или взять последнее условие: «Я тебе позволю это мне делать все-все время, когда мы приедем в Англию». Сидя с Бэби в «Киске», чувствуя, как долбит по вискам оглушительная музыка, попивая бутылку за бутылкой недешевое пиво, Чеп с легкостью остановил свой выбор на Мэйпин. Посиделки с Бэби в баре за кружкой пива разбудили в нем страсть к Мэйпин. С Чепом так часто бывало: присутствие одной женщины заставляло желать общества другой. Но здесь было желание иного плана.

Ибо оно подразумевало нечто помимо секса: что после соития ему захочется еще немного побыть с ней, а не потянет домой к матери.

Перспектива переезда в Англию вместе с матерью вселяла в Чепа тоску. Но общество Мэйпин сделает Англию относительно терпимым местом. Он увезет с собой кусочек Гонконга, его лучшую — и самую портативную — часть. Совсем как в сказке, которую они с Коркиллом сочиняли и отшлифовывали на школьном дворе: ненасытная в любви наложница-китаянка на фоне усадебного дома, красные ногти, облегающая ночная рубашка, красивые трусики. Ребяческая фантазия, конечно, но она оставалась созвучна вкусам самого Чепа, а потому по-прежнему его возбуждала.

Законный брак — это, конечно, игра в карты с судьбой, но теперь, когда у него есть деньги, риска меньше. Да и Гонконг он покидает не по собственному выбору — его изгоняет Хун. К тому же между ним и матерью разверзлась пропасть — сделка с Хуном обнажила тот факт, что они совершенно разные люди. Чеп никогда бы не продал свои три четверти фабрики, если бы Бетти не жужжала над ухом, не твердила, что у Гонконга нет будущего. Родная мать заставила его послушаться Хуна. Эта чертова кукла стала пособницей китайца — и чего, скажите, ради?

Риск, связанный с женитьбой на Мэйпин, — не чета риску при игре в тотализатор в Ша Тинь, где тот, кто не выигрывает, обязательно проигрывает. Браков без хотя бы малой толики счастья не бывает. Он попросит Монти составить брачный договор, чтобы в случае развода не лишиться всего имущества. Если совместная жизнь не заладится, они разойдутся в разные стороны. Но Чеп чувствовал, что никогда не перестанет любить Мэйпин; решающим доводом стало то обстоятельство, что она была ему нужна не только для секса. Ему хотелось увезти ее с собой в Англию — пусть станет его женой, пусть будет рядом до самой его смерти.

Едва вернувшись в свой кабинет, он попросил мисс Лю найти Мэйпин.

— Что стряслось? — спросил он, когда они остались наедине. Мэйпин сидела на диване, Чеп — за столом.

— Я видела мой кошмар, — проговорила она. Исхудавшая и прелестная, с печатью горя на лице…

Чепу опять захотелось крепко обнять Мэйпин, овладеть ею и остаться с ней, лечь с ней на одну кровать — а домой не возвращаться вовсе. Раньше, когда она казалась сильной и спрашивала: «Вам меня?», Чеп требовал от нее интимных услуг, а сам рассеянно смотрел сверху, как она усердно ласкает его тело.

Теперь же, бледная, тоненькая, с огромными, словно от голода или хвори, глазами, горящими на заострившемся лице, ломая руки, слегка сутулясь, Мэйпин почти сияла: кожа больных людей часто светится подобным голубоватым светом. Рядом с такой Мэйпин Чеп чувствовал себя могучим и властным. Его подмывало приказать ей лечь на спину и раздвинуть ноги; он явственно воображал, как, прикрыв глаза, она улыбнется от наслаждения, когда он войдет в нее, растормошит, поделится с ней своей энергией.

— Пожалуйста, — взмолилась она, как только Чеп попытался взять ее за руку.

Дверь кабинета Чеп захлопнул ногой. Мисс Лю печатала. Из комнаты управляющего, мистера Чуна, доносился скрип стула — значит, и Чун на месте. Слышно было, как во дворе экспедиции швыряют коробки в кузова грузовиков. В швейном цехе стрекотали машинки, а в закройном время от времени клацала, рубя материю, гильотина.

Самому Чепу не казалось, что он пьян, хотя с Бэби в «Киске» он просидел несколько часов. Однако из того, что Мэйпин уворачивалась, Чеп вывел: она считает, что он пьян — что от него можно и нужно улизнуть, а он даже не заметит.

— Я хочу объяснить мистера Хуна, — заявил Чеп. Выбрался из-за стола, опустился рядом с ней на диван, взял ее за руку, точно заботливый друг. Мозги у него еле ворочались. Но ведь о Хуне она вообще не спрашивала. Наступила пауза. Чеп завел разговор с самим собой, привел сам себе ряд доводов… и вспомнил. Наконец он спросил:

— Вы сказали «кошмар»?

Она попыталась оттолкнуть его потную руку; а когда Чеп воспротивился, схватила эту руку и положила ему же на колени — так кидают краба в корзинку.

— Я все время вижу кошмар, — проговорила она. — «Счастливая долина». Кого-то наказывают.

— Как наказывают?

— Наказывают по-китайски. Они вывели человека на ипподром. У него завязанные глаза. На трибунах полно людей — китайских людей, — но скачек нет. Нет лошадей, нет веселья. Одни китайские мужчины в форме на большом экране, как в телевизоре. Я вижу: этот человек встает на колени.

Чеп кивал, а его рука, окончательно уподобившись крабу, потихоньку поползла с его коленей к бедру Мэйпин.

— Сегодня ночью этот человек была А Фу.

Рука Чепа замерла, онемела. Он сказал:

— Об этом я и собирался с вами поговорить.

— Солдаты подошли к ней сзади и застрелили в затылок, и все люди в «Счастливой долине» хлопали, — договорила Мэйпин. — Это наказание по-китайски.

Чеп ужаснулся. Перед ним явственно встала вся картина: телеэкран, толпы на трибунах, флажки, красные знамена, стоящая на коленях А Фу, казнь на зеленой траве в центре скакового круга.

Мысль о том, что Мэйпин видела эту кошмарную картину поздно ночью, одна, сжавшись на своей узкой кровати в комнате в Лай Чжи Коке, вселила в него жалость, и он вновь возжелал Мэйпин. Его пальцы, вспорхнув в воздух, прикоснулись к ее руке.

Мэйпин отпрянула, сложила руки на груди, прикрыв второй рукой ту, к которой он прикоснулся. Потом пересела на другой конец дивана — вновь словно отбиваясь от него — и спросила:

— Что вам мистер Хун сказал об А Фу?

— Только то, что он ее не видел.

— Мистер Хун врет, — поникла Мэйпин. — Я думала, может быть, она в его квартире. Вы там ее не видели?

— Нет.

Чеп сам знал, что это прозвучало неубедительно — поскольку он утаил все детали, которые подметил: пропавшие ковры, дверца с выбитым стеклом, опустевшая горка, где раньше хранился фарфор, сломанные часы с голым циферблатом.

— А Фу в беде, — заключила Мэйпин. — Полиция разберется.

— Послушайте. Если совершено преступление, в полицию лучше не ходить. Просто всем сделаете еще хуже, вот и все.

— Не хуже для А Фу.

В своем простодушии Мэйпин смотрела на вещи здраво. Возразить на ее замечание было нечем. Чеп не знал, что и сказать.

— Они найдут человека, который это сделал, — сказала она.

— Возможно, они заподозрят вас. Вы — последняя, кто ее видел.

— Последний — это мистер Хун.

— Да, но он наврет с три короба. Подозрение падет на вас. Неужели не понимаете?

Хотя Чеп не заготовил этот довод заранее и не считал его убедительным, но, высказав его вслух и увидев испуг Мэйпин, сам поверил в вероятность такого оборота событий.

— Я не виновата, — возразила Мэйпин.

— Ну конечно же, — произнес Чеп, а потом набрал в грудь воздуха, собираясь произнести ту речь, которую, наоборот, отрепетировал. — Но послушайте. Возможно, ее больше нет. Возможно, что-то стряслось. Возможно, к этому причастен мистер Хун. Но у вас есть я.

Готовясь к сцене, он видел ее так: после этой реплики Мэйпин улыбается сквозь слезы и падает ему в объятия. Но ожидания не оправдались: ее лицо сморщилось, и она горько зарыдала — совсем как рыдала вчера, с ножницами в руке. Чеп смотрел на нее, обмирая от вожделения. Ему хотелось ее обнять.

Он поднял было руки, но прежде чем успел схватить ее и спасти, она быстро и не очень ловко вскочила — ей, видно, было нехорошо — и выбежала из комнаты.

Чеп понадеялся, что никто не заметил, как она покинула его кабинет в слезах; чтобы не привлекать внимания к ее уходу, он выждал несколько минут, а затем вальяжно — через силу вальяжно — прошел к лифту и спустился на ее этаж, в ее цех.

Девушки с защитными сетками на головах — чтобы волосы не попадали во вращающиеся маховики — сидели, склонившись над кусками ткани. Одна табуретка пустовала. Какая-то швея вытаращила на Чепа глаза, дивясь, что начальство пожаловало в цех второй раз на дню.

— Мэйпин?

— Нет ее.

Чеп сделал вид, что ему все равно. Улыбнулся пустой табуретке. Неспешно прошел к двери и осторожно прикрыл ее за собой. А затем, спотыкаясь, сбежал по лестнице и помчался со всех ног в полицейский участок района Коулун Тонг, где, как он живо себе вообразил, Мэйпин уже выкладывает все без утайки; дорогу Чеп нашел, ориентируясь по «Юнион Джеку» на крыше, который развевался на крепчающем ветру — такой внезапный бриз с моря часто предвещает дождь.

Полицейский участок пробудил в нем чувство гордости. Этот Гонконг не был безумным скоплением коммерсантов и дебилов, треплющихся по сотовым телефонам; тут правил закон, тут царили благопристойность и порядок. Солидное здание с неулыбчивыми подъездами и хмуро глядящими окнами, сплошные решетки и сетки, темные форменные мундиры, черные ботинки, чистый пол, ряд стульев, еще один флаг — уже внутри — и портрет королевы на стене над головой сидящего за столом сержанта.

— Да? — спросил сержант, подняв глаза от журнала происшествий.

— Я кое-кого ищу.

— Хотите заявить о пропавшем без вести?

— Нет, ничего подобного, просто ищу приятельницу — она упомянула, что, может быть, заглянет сюда.

Едва произнеся эти слова, Чеп понял, что зря употребил глагол «заглянуть» — кто будет заглядывать мимоходом в полицейский участок, тем более такой зловещий?

— У нее кошка пропала. Такая, тигровой расцветки.

Вообще-то Чеп предпочитал говорить правду, и потому лжец из него был никакой — с бедным воображением, неубедительный, недальновидный; и, что хуже всего, он вечно уснащал свою ложь лишними подробностями. Про тигровую расцветку он ляпнул зря.

— Мы не ищем пропавших кошек.

— Она думает, что ее, может быть, украли. Кражами вы ведь занимаетесь?

— Краденая кошка, — протянул сержант. И больше ему ничего не нужно было говорить, чтобы вогнать Чепа в краску. Сержант вернулся к своему журналу, что-то бурча по-кантонски.

Когда Чеп вышел из полицейского участка на улицу, дождь уже начался. Его мать утверждала, что любит дождь, — он якобы напоминал ей о ненастных воскресеньях в коттедже дяди Рона в Уортинге; но мать имела в виду ливни на ее маленьком участке Пика, где на обрыве прямо под домом блестела крыша пожарной части. На Пике выпадали атмосферные осадки. А в Коулун Тонге дождь обрушивался на землю как божья кара; гром протискивался между зданиями, раздирая белье на шестах, колотя по тентам, прикрывающим лотки. Дождь лил и лил, отбеливая плесень на стенах доходных домов, блокируя дорожное движение, подгоняя прохожих — заставляя их толкаться и пихаться, бурля китайской похлебкой в грязных канавах.

Пятясь, Чеп отступил в подворотню, где молодой мужчина кашлял и плевался, как казалось со стороны, в сотовый телефон. Нет, — Чеп улыбнулся, обрадовавшись собственной ошибке, — мужчина изъяснялся на своем родном языке, и Чеп вообразил, что это страстное признание: задыхаясь, с искаженным лицом, пуская слюни, мужчина грызет телефонную трубку в подворотне Коулун Тонга, под шум дождя.

Это навело Чепа на одну мысль, и хотя ему было досадно, что идею подал столь мерзкий тип, Чеп достал свой сотовый и позвонил Мэйпин домой. Где она и что делает, раз уж она не в полиции, не подает заявление об исчезновении А Фу?

Выслушав десять гудков, Чеп уже потянулся пальцем к кнопке отмены вызова, но дождь продолжался, Чеп стоял в подворотне, заняться ему было больше нечем, а регулярно повторяющиеся звонки успокоительно действовали на нервы своей монотонностью. Телефон позвонил еще раз двенадцать, а когда гудки прекратились, Чеп так изумился, что едва не отключил свою трубку. Но ему помешал робкий голосок:

— Да?

Голос звучал тихо, но был исполнен страха и тревоги, словно пронзительный крик насекомого.

— Это я, — сказал Чеп.

— Придите, пожалуйста.

— Когда?

— Сейчас, пожалуйста.

Сердце у него подпрыгнуло от радости. «Вот это правильно», — сказал он внезапным коротким гудкам: Мэйпин положила трубку.

За все время знакомства с Мэйпин — за семь лет ее работы на «Империал стичинг» — Чеп только раз был в ее доме, причем внутрь квартиры так и не попал. Дом стоял на западной окраине Лай Чжи Кока. Дальше начинался голый пустырь, где, вздымая облака пыли, шумно работали строители. Тот единственный визит случился после рождественской вечеринки на фабрике. Мэйпин не стала приглашать его зайти — дескать, А Фу дома. Явиться в сопровождении своего пьяного начальника-гуэйло Мэйпин было неудобно и, более того, стыдно.

А сегодня сама пригласила. Осознав это, Чеп окончательно воодушевился. Увидев Чепа, вылезающего из такси, какой-то маленький китайчонок разревелся, напуганный жуткой плешью иноземного дьявола, и, испуганно юркнув за мать, обхватил ее за ноги. Сконфуженная женщина громко рассмеялась.

Задрав голову, Чеп заметил, что с галереи третьего этажа выглядывает Мэйпин. Он взбежал по замусоренной лестнице на площадку, где она ждала ежась, скрестив на груди худые руки.

В этом доме она странным образом изменилась — казалась заурядной, блеклой, почти безликой; но Чеп понимал: тревога не только сделала Мэйпин слабой, бледной и светозарной, но и придала ей сходство с прочими жителями Лай Чжи Кока. Ничего не сказав Чепу, она резко повернулась и пошла прочь, подразумевая, что он поймет это как сигнал следовать за ней.

Она распахнула дверь своей квартиры. Отошла в сторону. Произнесла:

— Смотрите.

Хотя Чеп никогда не бывал в этой квартире, он сразу заметил: что-то неладно. Какое-то выборочное опустошение. Ящики комодов вынуты наружу или вставлены косо, но все как один пусты. Половина комнаты была оголена, но по наносам пыли и выгоревшим участкам обоев Чеп догадался: на этой голой половине когда-то стояла, а возможно даже теснилась мебель. Дверца встроенного шкафа приоткрыта; сам шкаф тоже наполовину пуст.

— Что исчезло?

— Все вещи А Фу.

Все следы А Фу испарились. Все ее имущество.

— Бедненькая моя, — вырвалось у Чепа.

Он обнял Мэйпин и потратил чуть ли не всю свою волю на то, чтобы быть нежным и не задушить ее. Однако она не сопротивлялась. Смирилась с его руками. Он пробежал пальцами по ее косточкам. Ощутил жар, чудесное возбуждение, запыхтел, предвкушая блаженство, к глазам прилила кровь. Попытался ее поцеловать. Но тут она воспротивилась.

— Я должна уйти отсюда, — сказала она. — Я боюсь.