"Коулун Тонг" - читать интересную книгу автора (Теру Пол)

9

Пересекая бухту на пароме («ровер» не пожелал заводиться, и Чеп добрался с Пика до пристани на трамвае), Чеп остро терзался неясным предчувствием какой-то беды. Это предчувствие походило на безумие, перекидывающееся в явь из кошмарного сна, когда просыпаешься в жару, в мокрой пижаме, с привкусом клея во рту, терзаемый неопределенным чувством вины. Ты что-то украл, что-то сломал, кого-то обидел, непоправимо опоздал — подобными нелепыми промахами полнились все его сны. Стоя у поручней парома, Чеп заметил, что под водой, у самой ее поверхности, плавает раздутый, как воздушный шарик, пластиковый пакет. За пакетом тащилась мокрая веревка. Чепу стало любопытно, оборвут ли ее винты парома. Неподалеку подпрыгивала на волнах, каблуком кверху, туфля, словно отмечая место, где кто-то утонул.

За завтраком мать спросила: «Стряслось что-нибудь?» — и Чепу стало еще хуже: он и вправду подозревал, что стряслось что-то ужасное, но что? Не понять.

— До сколого сивданя, — услышал он. Голос был детский.

На сиденьях у поручней сидели мужчина и женщина, а между ними — их маленький сын.

— До скор-р-рого с-с-сви-да-ни-я, — произнес мужчина.

— До сколого сивданя, — повторил ребенок.

— А вы как поживаете? — сказала женщина.

— А вы как поживатете? — ребенок прямо-таки повизгивал от восторга.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — проговорил мужчина.

— Раз, два, тили, четы, пя, шесь, — пропел малыш.

— До скорого свидания.

— До сколого сивданя!

Чепу было бы приятнее, если бы они говорили по-китайски. Урок английского он воспринял как укор себе. С учетом ситуации изучение этого языка вообще казалось бессмысленным занятием. Болезненно кривясь — людской гвалт его сегодня раздражал, — Чеп прошел на корму. Причин своего беспокойства он никак не мог нащупать, но отчетливо сознавал: сегодня что-то радикально изменилось. Появилось ощущение пустоты — будто какая-то намозолившая глаза вещь вдруг исчезла. Сегодня утром в мире появилась маленькая прореха, и Чепа снедало противное чувство, словно эту прореху проделал он сам. Нет, даже не прореху, еще хуже — пробоину в дне лодки.

Гонконг не был для него подлинным домом. Гонконг всегда был ему чужд; что ни день Чепа преследовало ощущение, будто все происходящее — наполовину сон. Кстати, видя настоящие сны, Чеп тоже воспринимал как свое лишь то, что находилось на первом плане, а дальше начиналось чужое; туман, предметы с размытыми краями, перетекающие друг в друга, — вот каково было обычное содержание его сновидений. Во сне он летал, раскинув руки, но редко знал, над какой страной летит, и никогда не приземлялся. Часто бывало, что Чеп уезжал с работы, покидал Коулун Тонг, входил вечером в бунгало — и при виде матери ему начинало чудиться, что он провел день в царстве абстракций, а теперь очнулся, вернулся в явь. Дурной воздух, кутерьма и яростный гомон города вынуждали его сидеть взаперти. «Я здесь живу, но не здесь я умру», — сказал Чеп себе. Нигде, кроме этого города, ему жить не доводилось, и все же Гонконг ему не дом. «Дом» — слишком высокое, слишком нежное для Гонконга слово. Может быть, дом Чепа в Альбион-коттедже — но Альбион-коттедж до самого конька крыши заполнила собой мать.

Все происходившее с Чепом сегодня — даже такой пустяк, как забастовка «ровера», — лишь разжигало его тревогу. Он предчувствовал: истина откроется и кто-то разъяснит, что именно не в порядке. Но одновременно Чеп надеялся, что забытый сон не был вещим и он, Чеп, ни в чем не виноват.

На подходе к «Империал стичинг» он заметил, что «Юнион Джека» на флагштоке нет. Без флага здание казалось каким-то обесцвеченным, присмиревшим — точно капитулировало.

— Мистер By сегодня не пришел, — пояснила мисс Лю.

На памяти Чепа не бывало такого, чтобы мистер By не явился на работу. Строго говоря, с 1984 года мистер By стал из принципа поднимать флаг точно в назначенный час — словно назло Передаче. А еще мистер By отказывался произносить имя китайского диктатора — что совершенно не волновало Чепа, поскольку он все равно не знал, как там этого диктатора зовут. Мистер By подобрал этому субъекту кличку, и все вокруг хихикали, когда мистер By именовал диктатора «Старая Черепаха».

— Неужели никто, кроме мистера By, не умеет поднимать флаг? — спросил Чеп.

Мисс Лю замялась. Очевидно, так оно и было.

— Давно пора еще кому-нибудь научиться, знаете ли, — процедил Чеп.

Было решено: пока мистер By не выйдет на работу, его обязанности, включая подъем флага, будет выполнять Уинстон Лак из экспедиции.

Отсутствие мистера By встало для Чепа в один ряд с забарахлившим «ровером» — насторожило еще больше.

Незадолго до полудня, когда Чеп просматривал отчеты о производительности фабрики за истекший месяц, — мистер Чак был бы доволен, подумал он, и сердце у него сжалось, — позвонил Монти Бриттейн и сообщил, что Чепу нужно подписать кое-какие документы по «Полной луне». А не встретиться ли им за ланчем в Гонконгском клубе?

— Идет, — отозвался Чеп.

Может, это и будет тот момент истины, которого он дожидается с самого утра, как только вышел за порог? И даже если нет, все равно звонок Монти — просто спасительный подарок судьбы, рассудил Чеп. Он понимал: сегодня расслабляться нельзя. Разгадка где-то рядом — главное, ее не прозевать.

О том, что Монти отказался от британского гражданства и стал австрийцем, Чеп все еще не мог думать спокойно. Фамилия Монти — Бриттейн — придавала всему делу какой-то фарсовый оборот; Чепу вспомнилось, что словечко «австриец» Монти прошептал с пивной кружкой в руке, а усы Монти были в тот миг облеплены пеной.

Эта картина не выходила у Чепа из головы. Разумеется, он отлично знал: Монти просто пытается таким образом увильнуть от налогов и вовсе не планирует обосноваться под старость в предместьях Вены. Разве этого семита-адвоката можно вообразить в кожаных шортах и дурацкой тирольке, внимающим духовому оркестру: дробь охотничьих барабанов, пуканье труб и мужской хор, орущий что-то вроде «Зунь зебе звой палец ф зад, умца-умца-тра-ля-ля»?

Монти — австриец. Странно. Даже еще более странно, наверное, чем тот упертый американец с африканским паспортом, заявляющий, что приехал клевать мертвечину. Вероятно, до такого бреда людей доводит жизнь в Гонконге — в этом кипучем водовороте, где любая метаморфоза кажется возможной.

Тем не менее в Гонконгский клуб Чеп отправился, воспрянув духом, радуясь возможности поговорить с человеком, который ему посочувствует. Какой Монти молодец, что позвонил, — с ним можно поделиться всеми опасениями, он ведь знает Хуна. Вчерашний вечер был ужасен — весь этот балаган в «Золотом драконе» с Хуном и куриными ножками. После мерзостного ужина Чеп отправился домой и, переступив порог Альбион-коттеджа, увидел мать в халате и шлепанцах — она дожидалась его, будто жена. Целуя его, она встала на цыпочки, демонстративно принюхалась и состроила гримасу. Обычные ее вечерние штучки: она часто изображала из себя бесцеремонного инспектора, оценивающего качество продукции: морщила нос и, ничего вслух не говоря, просто излучала однозначное неудовольствие.

Чеп сообщил:

— Я опять задержался с твоим другом мистером Хуном.

— Не сомневаюсь.

Пытаясь изобразить брезгливое высокомерие, она всегда выглядела нелепо: у бедняжки образования — четыре класса. Она сама часто прохаживалась на свой счет. «Я тупая, как дубина неотесанная», — говорила она, либо: «Я колледж Святой Дубины закончила». Но бывало, что ее ехидство разило не в бровь, а в глаз — если она, распоясавшись, выдавала какую-нибудь вульгарную народную мудрость, которую переняла от родителей. «Ну, этого на помойке нашли», — произносила она с авторитетностью человека, знающего помойки как свои пять пальцев.

— Ходили в китайский ресторан, — продолжал Чеп. — Я ничего не ел. Выпил две кружки пива, извинился, что не могу остаться, и ушел.

— Ну конечно же.

Ее сарказм уязвлял именно потому, что был тривиальным, — Чеп считал, что заслуживает большего. Мало того, что пришлось вытерпеть такой вечер, теперь еще и мать не хочет посочувствовать — поводит носом, фыркает, демонстративно кривится, словно от дурного запаха…

— Мама! — укоряюще воскликнул он.

— От тебя прямо разит «Женщиной», — заметила она. — Чую духи «Потаскушка».

— Приятельницы мистера Хуна.

О Мэйпин с А Фу он теперь не мог думать без неприязни — ведь они согласились прийти. Ладно Хун, с Хуном все понятно — но они-то почему не пораскинули мозгами? На кого они работают? Кто платит им зарплату? Дура А Фу из закройного цеха — сама разинула рот, чтобы этот мерзкий тип засунул ей туда нефритовый кулончик. Возможно, это какой-то китайский обычай — но глаза бы его не глядели на такие обычаи.

— Не сомневаюсь, — процедила мать и вернулась в свое кресло. Нарочно зашуршав страницами, отгородилась от него раскрытой газетой.

Быть обвиненным во лжи, когда говоришь правду… У Чепа зачесались кулаки, поскольку слова сейчас были бессильны — она его больше не слушает. Ему захотелось что-нибудь сломать; нет, на нее он руку не поднимет, просто разобьет вдребезги какую-нибудь штукенцию, чтоб перепугалась, просто швырнет в стену, например, уродливой сувенирной тарелкой, которые она покупает в аэропортах.

Ну допустим. И что потом? Мать съежится, втянет от страха голову в плечи. Расплачется и одержит победу — это орет она, как матрос, а нюни пускает, как маленькая девочка. Ван выйдет из своей комнаты и молча, укоризненно уберет осколки. И еще с неделю или больше Чепу будут на каждом шагу припоминать, что он оскорбил мать в лучших ее чувствах. Вся вина падет на него.

— Ван тебе попить приготовил горяченького.

— Нет, спасибо, — ответил он в знак протеста. А также, назло матери, лег спать раньше ее.

Когда она вернулась к этой теме утром — опять стала морщить нос, строить гримасы, неодобрительно цокать языком, — Чеп понял, что то же самое она устраивала его отцу много раз по утрам, когда подозревала, что он навещал свою любовницу-китаянку. Маму-сан. И Чеп простил Бетти, пребывавшую в унизительном положении жены неверного мужа. Как она, должно быть, страдала. Однако, поразмыслив, Чеп задумался, не сама ли она довела отца до всех этих походов на сторону. Но я-то в чем виноват? Какая несправедливость — обвинения, недоверие.

— Ненавижу этого Хуна, — пробурчал Чеп.

— Да что тебе в нем? — возразила мать. — Он наш деловой партнер, вот и все. Если, как обещал, выложит хорошие деньги, плевать я на него хотела.

— По-моему, он — скот.

Слово сорвалось с языка невольно, неожиданно для самого Чепа. Он поразился его меткости. «Скот» — исчерпывающее определение Хуна.

— Он покупает фабрику, — заявила мать, точно высказывание Чепа не имело никакого отношения к делу.

Может, она и права. Будь Хун абстрактным покупателем, просто именем в графе документа, его личные качества не играли бы никакой роли. Но Хун — не абстракция, а скот, неужели это не играет никакой роли? Тот жуткий янки-стервятник сказал о китайцах: «Они все время держат фигу в кармане».

— Я бы ему с удовольствием все кости переломал.

— Уймись, Чеп. Даже думать не смей.

— Был бы жив мистер Чак…

Старик заменил Чепу отца. Порвав с Китаем, он наладил новую жизнь в Гонконге, следовал непреложным законам беженца: хранил верность своим принципам, во многом себе отказывал, упорно трудился, питал благодарность к властям. Мистер Чак не скрывал своего презрения к Китаю. Китай — тюрьма. Председатель Мао — Старая Черепаха. Именно у мистера Чака позаимствовал это прозвище мистер By, порой исполнявший при владельце фабрики обязанности шофера. Чепу не хватало мистера Чака, не хватало воплощенных в нем оптимизма и стабильности. Когда же Чеп случайно заметил его в «Киске», то проникся к старику еще большей симпатией.

— Бедный Геннерс, — произнесла мать. — Но будь Генри Чак еще жив, ты был бы намного беднее.

— Зато тогда бы ничего не произошло, — возразил Чеп. — Это его смерть все изменила.

С этими словами Чеп вышел из дома. И не сумел завести «ровер».

Еще одно звено в цепи утрат и неопределенных дурных предчувствий. Затем — ни «Юнион Джека», ни мистера By. Его захлестнуло отчаяние, и, глядя вокруг, он провидел во всем одно — знак, что выбора у него теперь нет и судьба неотвратима.

Монти ждал его в холле Гонконгского клуба, под портретом королевы. Завидев Чепа, он тут же расстегнул портфель.

— Тебя записать как гостя, сквайр?

— Нет, я еще состою в клубе, — сказал Чеп. — Сам не знаю почему. Я сюда никогда не хожу.

— Понимаю-понимаю: тут официантки полностью одеты, — протянул Монти. И тут же добавил: — Извини остряка-самоучку, сквайр.

Осекся Монти потому, что увидел, как Чеп побагровел. Но Чеп и сам устыдился своей реакции. Значит, он слывет завсегдатаем «курятников» и караоке-баров, стриптиз-клубов и «синих отелей»? И самое постыдное — что это говорят о человеке, который до сих пор живет под одной крышей с матерью.

— Так оно и есть. Я — типичный гуэйло, ходок по шлюхам, — процедил Чеп.

— Да что ты, ничего подобного, — выпалил Монти и, чтобы побыстрее замять конфуз, вытащил из портфеля кипу бумаг. И продолжал: — Придется заняться этим здесь. В Джексоновском зале вести деловые переговоры не разрешается. Сам наверняка помнишь — устав клуба не велит.

Казалось, Монти не без удовольствия напомнил Чепу об этом странном, создающем множество неудобств правиле. В таких обычаях находили смак экспатрианты, но Чеп — коренной житель Гонконга — считал эти заскоки вопиющей глупостью, худшей из английских национальных черт: чудачеством ради чудачества, стремлением выдавать недостатки за достоинства, а дичайшие обычаи — за прелестные странности.

— Дурацкое правило, — пробурчал Чеп, расписываясь на бланках с шапкой «Полная луна (Каймановы острова), лтд». — Наверно, потому я сюда и не хожу. В «Вверх тормашками» ведь можно вести деловые переговоры, так?

— Очень по-британски, — заметил Монти.

— А я про что? — отозвался Чеп. И шутливо добавил: — Но ты же у нас вроде в немцах ходишь?

— В австрийцах, — поправил Монти. — Только не ори так, ладно, сквайр? Строжайшая тайна.

Они поднялись в Джексоновский зал. На лестнице Монти здоровался с другими членами клуба.

— Спасайтесь, пока можно, — говорил один.

— Чепуха, сейчас разумному человеку только здесь и место, — возражал его собеседник.

— Золотые слова, — заметил Монти, вновь — весь добродушие.

Когда их провели за столик, Монти, перегнувшись к Чепу, прошептал:

— Австрийский паспорт. Это не совсем то же самое, что австриец по национальности.

— Значит, я тупой, — буркнул Чеп.

— Неужели всякий, кто имеет британский паспорт, британец? — спросил Монти.

— От всей души надеюсь, что да, — отрезал Чеп. Некоторое время он дулся, недоумевая, отчего у него вдруг испортилось настроение — он ведь нетерпеливо предвкушал этот ланч? Чеп озирался в переполненном ресторане, смотрел на перешептывающихся посетителей в темных костюмах — за редкими исключениями все это были гуэйло, — на официанта, катившего тележку с кровавыми бифштексами. Затем Чеп сказал:

— Монти, я хочу покончить с этим делом.

— Не волнуйся, сквайр, осталось всего ничего. Ваш холдинг уже получил статус юридического лица. Документы я подготовил, — сообщил Монти, прихлебывая джин с тоником. — Ты уверен, что тебе не нужен новый паспорт?

— У меня есть паспорт.

— А другой не желаешь — поудобнее стандартного британского документа?

— Австрийский?

— Сквайр! — умоляюще воскликнул Монти и вновь перешел на деловой тон: — Каймановы острова — это верняк. Еще ты мог бы стать американцем.

— Да какой из меня янки!

— Нерезидентом[15], сквайр, — пояснил Монти. — Разница колоссальная.

— Что-что, а это мне не угрожает, черт подери, — заявил Чеп, а затем добавил сквозь зубы: — Янки. Я тут на днях видел этого янки, твоего приятеля. Он как — лицедействует или просто, по их обыкновению, строит из себя колоритную личность?

— Хойт огреб миллион американских долларов на том, что обзавелся новым паспортом. Тебе это проделывать необязательно, но хотя бы подумай, не взять ли тебе год отпуска. Исчезнуть из виду на один налоговый год. Перекантуешься в Монако. В Ирландии тоже можно. Кучу денег сэкономишь.

Чеп, подавшись вперед, сказал:

— Монти, я подумываю остаться здесь, в Гонконге.

— Согласно условиям нотариально заверенного соглашения, это исключено. Тебе придется уехать.

— А кто узнает? — улыбнулся Чеп.

На этом он умолк. Сделал заказ, выждал, пока официант отойдет.

— Я тут кое-какие раскопки произвел, сквайр, — заметил Монти. — Теперь я чуть поглубже знаю нашего мистера Хуна.

— Я его ненавижу, — произнес Чеп ровным голосом. — Кошмарный человек. Грязная свинья. Я ему так и сказал.

— И правильно сделал, — улыбнулся Монти, точно находя в кошмарной натуре Хуна нечто заслуживающее восхищения. — Я проверил. Он тот, за кого себя выдает.

Монти сделал паузу, пока на столе расставляли салаты и посыпали их черным перцем. Подождав ухода официанта, вернулся к рассказу.

— Он ноаковец, кадровый офицер. Его подразделение уже частично разместилось в Стэнли.

Чеп заметил:

— Меня всегда смешило, что китайцы называют свои войска Народно-освободительной армией.

— А это смешнее, чем называть солдат бифитерами[16]?

— Не знаю, — протянул Чеп. — Австрийцы ведь зовут своих штурмовиками?

— Ты имеешь в виду немцев. Разница огромная, — возразил Монти, болезненно скривившись. — Я уже жалею, что тебе рассказал. Поверь, это было непростое решение.

Чеп уже готов был извиниться, но, поглядев на Монти, подумал: «Кожаные штаны, тиролька, пукающие трубы духового оркестра, 'Зунь звой палец…'»

— Твой мистер Хун почуял, что на сделку ты идешь не очень охотно, — сообщил Монти. — Поэтому он и включил в условия продажи вашей фабрики требование, чтобы вы уехали из Гонконга окончательно.

— А если я не захочу уезжать?

— Ему ничего не стоит сделать так, чтобы ты захотел. Указать тебе на дверь, умник, — пробурчал Монти. — Может, с виду он и кажется идиотом, но на деле это опасный противник.

Громко хрустя салатом, глядя прямо в лицо Монти, Чеп сказал:

— Я ни разу не говорил, что он дурак. Я сказал, что он дебил.

— Занятная градация, — заметил Монти. — Один из пунктов документа, который ты только что подмахнул, гласит: чтобы получить денежное возмещение по сделке о продаже фабрики, ты согласен уехать из Гонконга, причем не позднее 1 июня 1997 года.

— Ты почему мне этого раньше не сказал?

— Я тебе сейчас говорю, сквайр. Затем я тебя сюда и пригласил.

— Тьфу! — вскричал Чеп.

Им подали свиные отбивные с жареной картошкой и брюссельской капустой, а на десерт — заварной крем. Чеп подумал, что сам себе подсудобил несварение желудка. Он-то рассчитывал услышать от Монти что-нибудь утешительное, но ланч только прибавил ему поводов для волнений. Хун — не просто скот, но и опасный зверь, к тому же коварный.

— Побереги себя, сквайр, — произнес Монти и для вящей убедительности поднял палец. — Знаешь, что случилось с Фитли?

За кофе в Садовой гостиной — Монти ожидал там супругу, которую как представительницу женского пола в Джексоновский зал не допускали, — упершись локтями в колени, Монти под строжайшим секретом поведал Чепу историю гонконгского адвоката Фитли. Фитли влюбился в проститутку-китаянку, с которой познакомился в клубе в Мун Коке. Чеп навострил уши: он и сам частенько посещал клубы в этом районе.

Воспылав неутолимой страстью, Фитли не давал женщине проходу, осыпал подарками, сделался ее монопольным клиентом, пока бандиты, на которых она работала, не отослали ее назад в Шанхай.

Фитли поспешил вслед с полным чемоданом денег, надеясь выкупить ее на свободу. Бандиты при соучастии самой женщины назначили Фитли встречу, чтобы обсудить дело, и убили. Разумеется, деньги они забрали, но суть тут была не в деньгах. Труп Фитли, разрубленный на кусочки, был обнаружен в ярко раскрашенной железной бочке с надписью «Опасно для жизни». Бандиты перевезли бочку через границу Гонконга и бросили прямо за проволочными заграждениями, на капустном поле, в Лок Мачао. Это было предупреждение всем, кто, подобно Фитли, вздумает спутать проституцию с амурными делами или усомнится в главенстве китайцев.

— Китайская трагедия, — заметил Чеп.

— Я бы сказал, гонконгская история любви, — возразил Монти.

— Я не такой дурак, чтобы переходить дорогу триадам, — заявил Чеп.

— Кто тут говорит о триадах? — сказал Монти. — Китайская армия — вот кто его убил. Она владеет половиной массажных салонов в Шэнчжэне. В будущем году она придет сюда. Я говорю о твоем мистере Хуне.

Чеп промолчал. Затем ему вспомнилось, как он познакомился с Хуном. Он спросил:

— А как Хун стал членом Крикет-клуба?

— Я дал ему рекомендацию, — ответил Монти и, не дожидаясь реакции Чепа, добавил: — Надо идти в ногу со временем.

Чеп кивнул. Постарался изобразить на лице беспечность. А сам сознавал: Монти его убедил. Сведений, полученных от Монти, было вполне достаточно. Все остальное время Чеп просидел молча, чтобы не выдать своего панического ужаса.

Вскоре в Садовой гостиной появилась миссис Бриттейн. Официант провел ее к их столику. Это была миниатюрная, хрупкая на вид, нервозная женщина. «Приве-ет», — произнесла она с неистребимым суррейским[17], похожим на конское ржание акцентом. Заявила, что просто иссохла от жажды и выпьет бокал белого сухого, и как поживает Бетти Маллерд? Чеп поддержал беседу, но скорее на автопилоте: он никак не мог смириться с тем, что супруг сделал миссис Бриттейн австриячкой, господи прости. Чеп вообразил эту маленькую женщину в облегающих кожаных брюках на фоне пивных кружек и толстых ломтей сыра, под звуки оркестра, наяривающего среди увитых гирляндами нацистских танков.

После ланча Чеп впал в какое-то полубредовое состояние. Тут сказалось все — и салат, и свиные отбивные, и пинта пива, и калорийный десерт, и весть о всесилии Хуна. Вначале рассказ Монти не вызвал у Чепа, размякшего от сытной еды, ничего, кроме недоумения. Однако постепенно многое прояснилось. И теперь ему нужно было побыть в одиночестве и попробовать поразмыслить. Но плотная трапеза парализовала его ум — Чеп весь извелся от тревоги, но ничего толкового придумать не мог.

Стоя на пристани, он вспомнил утро и ребенка, который распевал «До сколого сивданя» и «Раз, два, тили, четы, пя, шесь». Бесполезный урок английского.

Переправившись в Коулун, Чеп не стал садиться ни на автобус, ни в такси. Пошел пешком. Углубился в лабиринт улочек за Ханькоу-роуд и, дойдя до самой Хайфон-роуд, двинул напрямик через парк, все еще мучаясь дурными предчувствиями, глотая зловонный воздух. Всю дорогу он посматривал в витрины магазинов и на лица встречных, полагая отыскать разгадку. Но ничего не ощущал, кроме нарастающей, на грани отчаяния тревоги; наконец в Яу Матэй он сел на метро и доехал до Коулун Тонга.

Было поздно, почти половина пятого, когда Чеп вышел из лифта на верхнем этаже, чтобы направиться прямо к себе. У самых дверей лифта стояла Мэйпин. Давно она тут? Она в жизни никогда еще его вот так не поджидала.

Лицо девушки не выражало ровно ничего. Чеп пригласил ее войти. Как только дверь захлопнулась, Мэйпин утратила самообладание и заговорила, срываясь на панический визг.

— А Фу вчера так и не вернулась!

Чеп сделал ей знак, чтобы говорила потише. Мисс Лю наверняка подслушивает из соседней комнаты. И Лили с Чуном тоже неподалеку.

— Она была со своим другом мистером Хуном, разве не так? — сердито спросил Чеп. Мэйпин вывела его из вызванного тревогами ступора, чтобы подкинуть новый повод для беспокойства. Как тут думать, если она вопит в самое ухо?

— Я жду вчера ночью. Я жду сегодня. А Фу не приходила сегодня на работу, — выпалила Мэйпин. Ее лицо, бескровное, распухшее от горя, напоминало своей бледностью китайские клецки.

— Думаю, она там, где ей хочется быть. Извините, — отрезал Чеп.

Пытаясь обойти Мэйпин, укрыться за дверью дальней комнаты, которая была его личным кабинетом, Чеп припомнил, как неприятно ему было увидеть подруг в «Золотом драконе». Их появление было гнусной уловкой мистера Хуна. А женщины сыграли ему на руку, даже не подозревая, в какое трудное положение поставили этим Чепа. С их помощью мистер Хун напомнил Чепу, что тот лишился всех своих тайн. Они сидели и слушали, как мистер Хун именует его «Невилл».

Мэйпин, при всем ее несчастном виде, не сдавалась. По-прежнему преграждая Чепу дорогу, она заявила:

— Я волнуюсь.

Чепу захотелось без церемоний вытолкать эту настырную интриганку.

— Вернитесь на свое рабочее место, — процедил он. — Наверняка вы чего-нибудь не дошили.

Этого хватило, чтобы Мэйпин поникла и с опущенной головой побрела к двери. Чеп проводил ее взглядом. Услышал, как она спускается по лестнице. Потом — как ненадолго усилилось стрекотание машин: это открылась и вновь закрылась дверь швейного цеха. Чеп, сидя в кабинете, вернулся к бухгалтерским отчетам. Поднес бумагу к самому носу — но цифры расплывались перед глазами. Ему казалось, что он сходит с ума. Он окончательно обозлился на Мэйпин — своей наглостью, своими безосновательными причитаниями она выбила его из колеи. Еще одна проблема, еще один дурной знак.

Но тут Чепа кольнула новая мысль — словно бы неведомая тварь вонзила когти в самое уязвимое место его мозга и вцепилась намертво. «Ага, ага», — забормотал Чеп. Исчезновение А Фу — не дурной знак, а то самое ужасное событие из его кошмара.

Он позвонил начальнику цеха и велел прислать Мэйпин к нему в кабинет.

— Извините меня, что я вас рассердила, — проговорила Мэйпин.

— Я не сержусь, — возразил Чеп. Он был совершенно спокоен и впервые за этот день избавился от ощущения, будто помутился в рассудке. — Расскажите, почему вы волнуетесь.

Мэйпин замялась, перевела дух. Затем сказала:

— Потом, когда вы ушли от нас вчера, мне стало так плохо. Я хотела пойти домой и забыть. — Мэйпин помолчала, повздыхала. — Мистер Хун говорит: он хочет повести нас на танцы. Я говорю: нет. А Фу говорит: нет.

На минуту она опять умолкла — но не от замешательства. Просто сделала паузу. Мэйпин сама задавала темп своего рассказа. Она четко знала, что хочет сказать.

— Мистер Хун говорит мне вот что: «Уходи». Мистер Хун увозит А Фу.

Об этом скоте — все «мистер» да «мистер».

— На танцы?

— Я не знаю. Домой она так и не приходит.

— Не волнуйтесь, — сказал Чеп, а сам подумал: «Именно это мне и надлежало узнать».

— Я волнуюсь.

— Может быть, она прекрасно проводит время, — предположил Чеп.

На лице Мэйпин не выразилось ни малейшей убежденности в вероятности такого оборота дела.

— Я выясню, — сказал Чеп. — Я ему позвоню.

— Может быть, позвоните в полицию, — проговорила Мэйпин.

После всего, что сообщил ему Монти о могуществе Хуна, Чеп понимал: эту идею надо задушить в зародыше. Он перестал быть сочувственным слушателем и вновь вошел в образ начальника Мэйпин.

— Я разберусь, — сказал он и встал, давая Мэйпин понять, что ей пора удалиться. — Можете идти домой.

Что тут подействовало — слово «дом»? Как бы то ни было, Мэйпин залилась слезами, ее тело затряслось от рыданий. Казалось, она рожает чудовищное дитя и, обезумев от боли, пытается куда-то уползти, несмотря на родовые схватки. Ее маленькое тело напружинилось, когда она вышла из кабинета со своим горем на плечах и потащила его по коридору. Плач доносился даже из кабины лифта; Чеп отчетливо услышал, как рыдания спустились на улицу; вскоре они раздались за окном, где спустя секунду-другую растворились во всех прочих воплях Коулун Тонга.

Утром Чеп проснулся с неопределенным подозрением, будто что-то не в порядке, а теперь узнал, что именно. Нет, радости он не испытывал и все же ощутил резкое облегчение, новый прилив жизненных сил.

Сделано важное открытие — найдено то, что он проискал весь день. А Фу пропала. Именно это событие будоражило его душу. Именно об этом его должны были известить. Тут как с дурным запахом: Чеп наконец-то обнаружил источник вони. И возгордился своей догадливостью.

Хотя тот факт, что А Фу не вернулась домой, настораживал, а ее неявка на работу была, с точки зрения Чепа, чуть ли не преступлением, Чеп утешился сознанием, что неясное знамение, весь день маячившее на периферии его мысленного взора, не было галлюцинацией. Теперь, зная, что в Гонконге действительно зияет прореха, Чеп относился к городу спокойнее.

В тот же вечер, разговаривая с матерью, он упомянул, что одна из работниц фабрики исчезла.

Мать уронила вязанье на колени. Присосалась к чашке, шумно втягивая чай. И заявила:

— Потому нам и удалось здесь прожить столько лет, что мы в чужие дела не лезли, о том, что нас не касается, не расспрашивали.

— Дома ее нет, на работу тоже не явилась, — добавил Чеп.

— Вечно что-нибудь да было, — продолжала Бетти обобщать, горбясь над чашкой. — Война эта треклятая. Мао. Студенты чертовы — выдумали, что британцам здесь не место. Первая волна бунтов. Вторая волна — ничего особенного, просто кидай-катайцы пошвырялись крышками от мусорных баков, но все равно. Сколько убийств! Сколько погромов! А полиция — педики, шантаж, взятки, наркотики, целые пачки гнусных фотографий. В это мы тоже не совались. Пусть сами расхлебывают. Лодки с нелегальными иммигрантами, а теперь эта треклятая Передача. Все это мы пережили, потому что знали: наше дело сторона.

Чеп отмалчивался — но мать все равно догадалась, что голова у него пухнет от мыслей.

— Меньше знаешь — крепче спишь, — заключила она и, видя, что Чеп собирается что-то сказать, торопливо добавила: — И не говори мне, как ее зовут.

Чеп сел ужинать. Опять творения Вана: «пастушеский пирог» — картофельная запеканка с мясом, жареная фасоль, брюссельская капуста, бисквит со взбитыми сливками. Вид у Чепа был задумчивый. Казалось, он все порывается что-то сказать, но сдерживается.

Бетти, вернувшись к своему вязанью, добавила из кресла:

— И в полицию не ходи.

Спал Чеп плохо. Утром «ровер» опять не завелся, но это уже не было знамением — как и то, что паром качнула волна от грузового парохода, как и нефтяная пленка на воде бухты, плавающий в гавани мусор, пристальные взгляды пассажиров, — ничего зловещего вокруг не ощущалось. Чеп знал, что именно не в порядке, — но как уладить дело?

У двери кабинета ждала Мэйпин с благочестиво-страдальческим лицом.

— Вы звоните в полицию, мистер?

— Я навел кое-какие справки.

Мэйпин мгновенно догадалась, что он лжет.

— Почему вы не звоните в полицию, мистер?

— Потому что А Фу, возможно, у своих родственников.

— Здесь у нее нет родственников. Только я. Вы можете пойти увидеть мистера Хуна?

Чеп процедил:

— Мы не можем просто так обвинять людей в преступлениях.

С Хуном он объясняться не хотел. Рука не поднималась набрать его номер. Чеп мешкал, сам не зная, что его удерживает. Страх, что ли? Рассказанная Монти история о жестокой мести гонконгскому адвокату, изрубленный труп в железной бочке — все это вселяло опасения.

Какое-либо официальное расследование, возможно — да что там, наверняка, — повредит сделке по «Империал стичинг». Даже спрашивать Хуна об исчезновении А Фу и то не стоит. Китайцы нюансов не понимают и просто так ничего никогда не делают. Одно слово все испортит, и мать — которая мысленно уже выехала из Гонконга и, более того, мысленно обосновалась в солидном эдвардианском особняке на набережной в Сент-Леонардсон-Си — обвинит в срыве сделки именно Чепа.

Чем больше крепли подозрения Чепа, что Мэйпин права и мистер Хун причастен к исчезновению А Фу, тем меньше ему хотелось что-либо выяснять. Если совершено преступление… вообще неясно, что делать.